Текст книги "Качели. Конфликт элит - или развал России?"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 54 страниц)

Часть 2
ОТ МЕТОДА И ПРЕДМЕТА – К СМЫСЛУ И СИТУАЦИИ

Глава 1. Требует ли «внепредметное» отдельного обсуждения?

До сих пор я предлагал читателю некий метод, с помощью которого он сможет разобраться в чем-то… В чем именно?

Конечно, можно сказать, что метод должен раскрывать предмет, и поставить на этом точку. Но как метод раскрывает предмет? Он делит его на части. А как он делит его на части? И кто решает, какую из частей предмета надо раскрывать с помощью метода прежде всего? Кто будет собирать мозаику из раскрытых с помощью метода частей предмета? И, наконец, можно ли в нашем случае рассматривать соотношение предмета и метода, полностью перенося принципы подобного соотношения из той же физики, например? Или биологии?

В любом случае, вопрос о том, на какую часть нашего предмета мы будем направлять «лазерный луч» своего метода, весьма и весьма актуален. Поскольку ясно, что сразу на весь предмет такой луч направить нельзя. И надо принимать решение. То есть вырабатывать критерии, исходя из которых будет выбран тот или иной локальный сегмент внутри интересующего нас предмета.

Есть у меня электронный микроскоп («метод»).

И есть у меня бесконечный набор микросред, которые можно рассматривать под микроскопом. А какую среду я буду рассматривать? Мое право исследователя – выбрать, что именно рассматривать. Или мне – молодому аспиранту – научный руководитель даст задание. Или мои предшественники уже обломали зубы, разбираясь с каким-то особо таинственным сектором внутри предмета, а я хочу всем доказать, что мне по плечу то, что никому пока не удавалось. И так далее…

Если уйти от волюнтаризма, который я только что описал, или признать, что волюнтаризм сам по себе все-таки недостаточен, то возникает потребность в каком-то картографировании предмета. В описании предмета как внятной структуры.

Глядя на «карту предмета», я, как исследователь, могу наметить маршрут для своей «исследовательской экспедиции». А уж как я его намечу… Волюнтаристски или получив задание… Исходя из опыта предшественников или из своей внутренней мотивации… Опираясь на некую целесообразность или «методом тыка»… Это уже вторично. Главное – иметь карту предмета. То есть «расковырять» этот самый предмет, выявить его внутреннюю структуру. Не выявишь – как будешь соединять предмет с методом?

Ну, хорошо, ты создал карту. Карту чего? Карту некоторой территории. Как ты можешь ее создать? Известно как… Только проведя границу и заявив, что то, что находится внутри границы, картографируется. А остальное – нет.

А теперь представим себе, что есть страна. У страны есть государственная граница. Ты решил картографировать то, что находится внутри границы. Сделал карту. Увидел на карте крупную реку. И решил, что прежде всего ее надо исследовать. И тут выясняется, что река берет истоки за пределами страны, впадает в океан тоже за ее пределами и имеет несколько притоков, без которых ее бессмысленно изучать, но каждый из которых тоже существенно расположен за пределами страны. Что ты дальше должен делать? Переделывать карту? Но что-нибудь существенное всегда окажется за границей, как ее ни проводи. То есть за так называемыми предметными рамками.

Значит, есть предмет, рамка, метод… И нечто существенное, оказавшееся за предметными рамками. Назовем это существенное «контекст». Слово взято из филологии. Есть текст, но есть и то, что находится за пределами текста, но без чего текст понять просто невозможно.

Сейчас такое – находящееся за пределами предмета, но неотчуждаемое от него – содержание все чаще называют контекстом даже тогда, когда речь идет не о филологическом содержании, а о любом другом.

Итак, наш предмет – элита. Но можем ли мы рассматривать элиту, не соотнося ее с обществом? С другой стороны, элита – это часть общества. Но специфическая часть. Если мы проигнорируем специфичность и просто начнем рассматривать вместо элиты все общество, подменяя один метод другим (социологию элит – общей социологией), то мы ничего существенного не узнаем.

А если мы проигнорируем общество, не введем его в рассмотрение хотя бы как контекст, то во что превратится наша социология элит? В выхолощенный манускрипт, посвященный паноптикуму. В лучшем случае – в нечто наподобие «Жизни животных» Брэма. А то, глядишь, мы скатимся и до рубрики из журнала «Крокодил» эпохи Леонида Ильича Брежнева. Тогда это, кажется, называлось «Их нравы».

То есть учет «зарамочного» содержания должен быть особым – контекстуальным. Ты не имеешь права безответственно расширять предметные рамки. Но ты в той же степени не имеешь права оставаться только в этих рамках. Потому что в этом случае из предмета испарится живая суть. А ты окажешься нео-Паганелем, ковыряющимся в элитном гербарии.

Безответственный выход за рамки изымает из исследования серьезность и превращает его в политическую публицистику с претензией на интеллектуализм. А то и в конспирологию. Игнорирование контекста изымает из предмета… ну, не знаю, как сказать… актуальность… жизненность… драматизм… В любом случае, серьезность превращается в «серьезничанье». А предмет как-то странно скукоживается, попав в объятия абсолютно несовместимого с ним псевдоакадемизма.

Описываемые мною альтернативы отнюдь не высосаны из пальца. Я читал массу работ, в которых все губил или один, или другой из вышеуказанных недостатков. Что до меня, то по мне уж лучше публицистика, чем академизм. Потому что академизм в сочетании с таким предметом, как элита, уже не просто ущербен… Он страшно комичен в своих потугах на непроницаемую стерилизованную серьезность.

Итак, предмет и метод… Структуризация предмета… Очерчивание рамок… Учет «зарамочной» сферы (контекста)… Специальная технология работы с этим самым контекстом… Только в этом случае есть надежда на серьезный и одновременно невыморочный результат. Слабая надежда, не более…

Предмет должен тем самым приобрести свое «субпредметное» и «суперпредметное» содержание.

Субпредметное содержание связано с тонкой структурой предмета.

Суперпредметное содержание связано с давлением на предмет инопредметного, но важного материала. Очень часто суперпредметное содержание помогает раскрыть субпредметное и наоборот.

Я пока что сознательно излагал лишь то, что в принципе разделяется если не всеми, то очень и очень многими. И лишь теперь могу что-то сказать о своем видении подобной суб– и суперпредметности.

Мне кажется, что для сопряжения суб– и супер– нужно что-то третье. Какой-то фокус, эйдос, точка, где суб– это супер-, а супер– это суб-. Я не хочу доказывать этого. В конце концов, я вправе просто ткнуть пальцем в любую точку на карте предмета и сказать, что пойду туда. Но я хочу сказать нечто большее, хотя и абсолютно необязательное.

При долгом занятии определенным предметом у тебя всегда появятся какие-то ключевые слова. Какие-то особые раздражители. Ты на что-то начнешь злиться, причем не обычной злобой, а злобой особой – лишенной того мусора, который всегда размещен в сколь угодно правомочной обыкновенной злобе. Наверное, это и называется «ничего личного». Не знаю… Рассматриваемое мною чувство раздражения всегда носит глубоко личный характер. Но не в смысле той или иной задетости.

Все мы живые люди. И нас всегда что-нибудь или кто-нибудь задевает. Но иногда наступает момент, когда тебе абсолютно уже безразлично все, что размещено на уровне такой задетости. Какие-то идиотские высказывания, омерзительные суждения по поводу небезразличных тебе вещей. Остается только какое-то почти прозрачное недоумение: как же так можно? В этом недоумении нет никакого полемического задора. И, напротив, есть нечто, граничащее с безразличием. Но это и не безразличие. Это…

Но стоит ли так долго описывать? Назову это фундаментальным недоумением. То есть недоумением, в котором есть это самое «ну, как же так можно?» и нет ничего другого. Вот если недоумение остается, а все другое (скажем так, суетное) из него испаряется, то значит, ты нашел предметный фокус. Или этот фокус нашел тебя.

Для меня таким фокусом стала навязчивая фраза «Who is Mr. Putin?» в сочетании с навязчивой же темой нетранспарентности российских политических процессов. Когда я говорю о навязчивости, я имею в виду и нашу, и международную публицистику. А также аналитику. А также современную историческую науку. А также социологию и все прочее.

Когда я вдруг понял, что все это патетически вопрошает «who is?», «who is?» и так восемь лет подряд, я развел руками, или, точнее, у меня руки сами развелись, и что-то во мне недоуменно выговорило: «Ну, как же так можно?»

Когда в аккомпанемент к этому лет этак пять подряд в тысячах работ «обсасывается» нетранспарентность российской политической жизни и дальше «ни тпру ни ну», то руки еще больше разводятся, а недоуменное высказывание еще сильнее укореняется во всем твоем существе.

И никому тебе не надо при этом утереть нос… Никого ты не хочешь загнать в угол… Тебе надо просто защитить собственную честь как представителя какого-то сообщества. Черт его знает, какого – научного, экспертного, интеллектуального, аналитического… Ты почему-то вдруг понимаешь, что так дальше продолжаться не должно. И начинаешь писать книгу. То есть соединять субпредметное с суперпредметным, сопрягать контекст и инфраструктуру предмета, применять метод тем или иным образом.

Ох, уж мне эта нетранспарентность… Она мне иногда по ночам снится. И не как тайна, которую я должен раскрыть, а как постыдная мантра, от которой надо отмежеваться с тем, чтобы сохранить какое-то чувство внутреннего достоинства.

Нетранспарентность – это непрозрачность. Ты утыкаешься в непрозрачные ситуации и сюжеты. Констатируешь эту самую непрозрачность. Делай следующий шаг! Превращай непрозрачное в прозрачное! Для этого включай вместо обычного света, неспособного это высветить, другие, так сказать, инфракрасные прожектора. Направляй в нетранспарентные зоны лазер своего метода. В любом случае, как только ты констатировал непрозрачность и сделал заявку на ее преодоление, тебе вроде бы – просто по факту непрозрачности – нужен метод. Тот или иной, но метод!

Создай свой метод или используй имеющийся – и веди разговор по существу на неочевидную тему.

Увы, место подобного разговора занимает специфическая болтовня, которую я называю «словоохотливой немотой». Это не только немота нашего политического класса, изредка прерываемая высказываниями собственно политического (а не преобладающего суконно-бюрократического) характера. Это еще и немота тех, кто должен по роду профессии и месту в обществе вести эти самые разговоры по существу на неочевидные темы. Тех, для кого нетранспарентность – это прямой профессиональный вызов, который они должны преодолевать по роду своей профессии. Что они делают вместо этого? Они многословно и вальяжно констатируют нетранспарентность и барственно уходят от необходимости ее раскрывать.

Между тем способ раскрытия нетранспарентности хорошо известен. Сначала наблюдается то, что явлено. Потом раскрывается сама противоречивость этого явленного. И по следам раскрытых противоречий ты идешь от явленного к сокрытому. От видимости – к сущности.

Говорят, ссылаясь на принцип Оккама, что для раскрытия ситуации нужны самые простые средства. Средства чего? Ведь не средства же вообще, а средства раскрытия! Вы берете самые простые средства из всех имеющихся. Применяете их. И видите, что они очевидным образом не раскрывают ситуации. Тогда вы что делаете? Вы берете более сложные средства. Оккам ведь просил не умножать сущности без необходимости. А если необходимость есть? Не было бы ее – вся математика свелась бы к арифметике. Но ведь она к ней не сводится.

Итак, исчерпав совсем простые средства и не раскрыв ситуацию, вы начинаете применять чуть-чуть более сложные средства ее раскрытия. Вы делаете это не потому, что вам хочется испробовать более сложные средства. А потому, что самые простые исчерпаны, а следом за простыми всегда идут чуть более сложные. Если вы не пасуете – вы их используете. Они тоже не срабатывают? Вы берете новые средства. А они еще более сложные. Ведь, упорядочивая множество средств по принципу «от простого к сложному» и отдавая приоритет простому, вы с каждой новой попыткой не можете не переходить от простого к сложному. Если, конечно, хотите взять барьер понимания, ответить на вызов, который содержится в ситуации.

И, наконец, скрипя зубами, вы начинаете читать и то, что я написал. Просто от безысходности, а не от любви к зауми. Вам надо как-то раскрыть ситуацию. И неважно, как. Не получается иначе – хотя бы так.

Казалось бы, я описываю нечто аксиоматическое – отражающее фундаментальные свойства разума. На самом же деле для того, чтобы так поступить, вы должны обладать определенной, причем достаточно сложно организованной, структурой «познающего я».

«Что еще за структура? – возразят мне. – Вы описываете процессуальное любого, самого элементарного понимания».

А многие ли вообще хотят понимания? Ясно, что не все. Отбрасываем тех, кто вообще не хочет понимания. Внутри оставшихся, ищущих понимания, многие ли могут отделить понимание от непонимания? Осуществить проблематизацию – понять, что ты не понимаешь? Уловить момент, когда ты в самом деле начинаешь понимать? Отделить подлинное понимание от «туфты»? От той же конспирологии, например. А также от болтовни (переливания из пустого в порожнее). Отбросили и этих. А кто остался? Это ведь только говорится, что раз ты homo sapiens, человек разумный, то у тебя есть некое неизымаемое и от тебя как бы и не зависящее sapiens. На самом же деле, чтобы homo был sapiens, нужен огромный труд тех, кто видит свою миссию в отстаивании права этого самого homo на sapiens.

Ибо сам homo – если его не волокут к sapiens – сразу же готов от sapiens отказаться. Иначе откуда взялись все эти homo faber (человек делающий), homo ludens (человек играющий)? Потому-то они и появились, что проблемность с sapiens стремительно нарастает. Сложность ситуаций требует предельного напряжения потенциала sapiens. A sapiens напрягаться не хочет.

А зачем ему напрягаться? Напрягаться надо для того, чтобы освоить ситуацию. То есть перепрыгнуть через некий барьер, задаваемый ее стремительно нарастающей сложностью. A sapiens вместо того, чтобы прыгать, отлынивает. А что если этот барьер непреодолим? И что произойдет по взятии барьера? Вроде бы ясно, что – освоение другой, открывшейся по взятии барьера, реальности. А что значит осваивать? Что конкретно с ней делать? А ну как окажется, что тебе в ней места нет, а изменить ее невозможно? Зачем тогда перепрыгивать, брать барьер этой самой сложности?

Очевидно, что большинство тех, кто будет брать данный барьер, напряжется для того, чтобы завоевать позиции в открывающейся после взятия барьера реальности. А вовсе не для того, чтобы ее изменять.

Да, большинство. Но не все. Взявшее барьер меньшинство разделится на большинство внутри меньшинства, которое разместится в реальности, и меньшинство внутри меньшинства, которое захочет ее менять.

Но разве каждый этап исторического процесса не сталкивался с подобным же разделением? Индустриальная революция, например, резко приподняла планку сложности. И под этой планкой оказалось большинство буквально воющего от непонимания (к чему такая новая боль?), раздавленного новизной человечества.

Разве Маркс (прав он был или неправ – это не так важно с методологической точки зрения) не предложил тогда человечеству взять барьер этой самой индустриальной сложности? И когда этот барьер был взят – разве не нашлось в числе взявших барьер некоего активного меньшинства, решившего использовать свое преодоление не для размещения в наличествующем, а для изменения оного?

Какой результат они получили… Правильные ли алгоритмы использовали… Ну, согласитесь, что с методологической точки зрения не это имеет решающее значение. А важно то, что так (и только так!) восходит человечество, принимая вызов Истории.

Если не будет Истории (и этого вызова), будет ли человечество Восходить? И что произойдет с ним, если оно прекратит это Восхождение? Оно, удовольствовавшись достигнутым, остановится на определенной ступени? Ни в коем случае! Оно покатится вниз самым чудовищным – непредсказуемо катастрофическим – способом.

Так можем ли мы отказаться (а) от вызова Истории, (б) тем самым от Истории как таковой, (в) от Восхождения, (г) от алгоритма, с помощью которого Восхождение осуществляется? То есть от преодоления барьера сложности хотя бы неким меньшинством? И от исторически (а как иначе?) обусловленной надежды на то, что, преодолев барьер, часть этого меньшинства начнет не «кайфовать», а преодолевать открывшуюся ему реальность, перетаскивая через тот же барьер других?

Глава 2. Влияние внепредметного на предмет

Итак, «who is» и словоблудие на тему нетранспарентности.

Злость на это может быть исходным побуждением к исследованию. Но дальше-то надо исследовать. То есть противопоставлять тому, что вызывает негодующее недоумение, – нечто альтернативное. Потому и можно данное чувство назвать фокусировкой, что следом за возникновением оного рождается альтернатива раздражающему своей беспомощностью бесперспективному тезису.

Что же может быть такой альтернативой?

Представьте себе, что вы поменяете «who» на «what» и спросите: «What is Mr. Putin?». Вот вам и альтернатива. Почему бы так не спросить? Но ведь не спрашивают! Никто не спрашивает. Никто!

Получив в качестве вызова феномен Путина, общественная мысль (как наша, так и зарубежная) уже 8 лет топчется у барьера сложности. Да-да, сложности, как вам ни покажется это странным. И упорно не желает брать этот барьер.

В первой части книги я указал, что мой метод основан на последовательной демифологизации персонажей с их превращением в ходе данной процедуры из персонажей в феномены. Поэтому я в принципе не могу и не хочу вводить в рассмотрение такие параметры, как «плохой» и «хороший». Не знаю я, «хороший» Путин или «плохой». Не позволяет мой метод что-то проявить в данном вопросе.

Но предположим, что у кого-то другого есть другой метод, позволяющий преодолеть планку и одновременно установить моральное качество исследуемого… персонажа, феномена…

Предположим, что создатель этого метода считает Путина «Гитлером XXI века». И что? Этот «кто-то» должен тогда разъяснить, что такое «Гитлер XXI века». То есть ответить на вопрос – что такое Гитлер вообще?

А как ответить на этот вопрос? Разве можно на него ответить, не переходя от «who is» к «what is»? «What is Hitler?»

А то сказали вы, что Путин – это Гитлер, и что?

Кто такой для вас Гитлер? Это ненавидимая фигура? Политический негодяй? Ну, так скажите просто, что вы ненавидите Путина за то, что он негодяй. И, сказав подобное, распишитесь в том, что для вас нет никакого «what is», что вы можете еще десять лет толочь воду в ступе «who is», что вы боитесь – да-да, боитесь! – раскрыть феноменальную суть того индивидуума, по отношению к которому взлелеяна ваша ненависть.

Признав это (а куда денешься?), вам придется далее рассказать о критериях вашей – в сущности, почти бытовой – ненависти. Так расскажите, за что вы ненавидите Путина больше, чем других, сопоставимых с ним персонажей! Ельцин из танков посреди Москвы расстрелял законно избранную демократическую власть. Сделал ли Путин что-то подобное? Ельцин держал в тюрьме довольно долго своих политических противников. Конечно, Путин обидел бедного Каспарова. Но он не посадил его в тюрьму на годы. Он посадил Ходорковского. Как кого? Неужели никто не понимает, что это главный вопрос? И что от ответа на него зависит все остальное?

Симпатизанты власти скажут: «Как вора и преступника».

Симпатизанты Ходорковского скажут: «Как политического противника».

Я же настаивал и настаиваю на том, что Ходорковский – жертва непрозрачной элитной игры. Как только вы заносите Ходорковского в эту рубрику («разборка в элите»), то критериальность, согласно которой вы оцениваете случившееся, не может не измениться.

Для начала оказывается, что если это является очередной разборкой в элите, то Ельцин разбирался и покруче. «Мартиролог» весьма обширен. Он включает и отправление в тюрьмы при абсолютной невнятности обвинений, и более суровые наказания. Кто наказанные? «Справедливо пострадавшие воры»? «Жертвы политических репрессий»? Квантришвили – справедливо пострадавший вор? В чем справедливость? Он жертва политических репрессий? Он не политик! Квантришвили – и не вор, и не политик. Он элитный игрок. И жертва непрозрачной элитной игры.

Ходорковский (конечно, не хочу буквальных сравнений с Квантришвили!) – в том же типологическом ряду. И каждый, кто не видит этого, смотрит на мир «широко закрытыми глазами».

А далее выясняется, что нет никакой возможности вменить хоть что-то Путину сколь-нибудь правильным образом, не вменяя то же самое Ельцину. А поскольку пытаются сделать именно это, то вменяемое конструируется на основе крайне эластичных критериев. И что критерии эти делятся на «микро» и «макро».

Насчет «микро» все понятно: «Тот, кто обидел меня и мою референтную группу, – негодяй. Тот, кто с помощью тех же средств обидел враждебную мне группу, – спаситель». Понятно-то понятно, но неинтересно. То есть членам группы ЮКОСа очень интересно. Их конкретным врагам – тоже. А остальным – нет.

А переход к любому «макро» опять выводит на нетранспарентность. Путин плох тем, что обидел некое «макро». Какое? Кто обиженные? Олигархи как таковые? Более широкая макрогруппа (на пример, крупная буржуазия или буржуазия вообще)? Более узкая группа, способная тем не менее быть отрекомендована именно как элитная группа (например, «Семья»)? Ни то, ни другое не проходит. Потому что Ходорковского (или, для вящей парадоксальности, Березовского) Путин обидел, а его коллегу Абрамовича – обласкал. И как тогда раскрывать нетранспарентность хотя бы для выявления обиженных «групп по интересам»?

Что? Задеты не интересы, а ценности? Какие? Какие ценности задел Путин?

Просто сказать, что Путин возвращает в СССР, нельзя.

Во-первых, для кого-то СССР антиценность, а для других – нет. Для меня, например.

Во-вторых, в чем это он возвращает? Я – так в упор не вижу! И не я один!

Сказать, что он задел ценности демократии, тоже нельзя. Потому что Ельцин «отоспался» на этих ценностях – и ни гу-гу. Говорится, что он эти ценности защитил (например, расстреляв демократически избранный российский парламент). А Путин эти же ценности ущемил. Странно эластичные ценности…

Оставаясь в рамках «who is», нельзя ответить ни на один политический вопрос. А значит, пора бы от «who is» переходить к «what is». И ведь известно, как переходить! Для этого и существует наука. А также, между прочим, культура.

Человечество веками (если не тысячелетиями) вырабатывало общие нормы такого ответа! Не конкретные методы, как ваш покорный слуга, а общие нормы!

Ученые спорили о том, с какими коллективными сущностями связаны политики и как эти связи превращают индивидуума (персонаж) в феномен. Постепенно выяснялось, что персонаж в зависимости от эпохи может быть связан и с классом, и с менее масштабными коллективными сущностями (родовыми, общинными и иными). Теория элит дополняла классовую теорию одним образом, теория укладов – другим. Теоретики культуры вносили в ответ на вопрос «what is» свою лепту. Социопсихологи – свою.

Используйте существующий арсенал методов. Создавайте новые. Но не жуйте мякину бессмысленного «who is». Стыдно, бесперспективно.

В начале своей работы я уже предложил читателю некую общую схему, позволяющую превратить персонаж в феномен, используя так называемые многоканальные трансформационные операторы.

Теперь пора зафиксировать, что такое преобразование по существу является одним из возможных методов перехода от «who is» к «what is» (рис. 17).

У кого-то есть другие методы, позволяющие осуществить столь необходимый переход? Пусть предъявит эти методы, опробует их на практике, ознакомит с конкретными результатами. Я буду только искренне аплодировать. И с удовольствием воспользуюсь наработками. Но поскольку всего этого нет, то я могу предложить читателю только имеющееся. То есть свой метод. И с его помощью раскрыть содержание сразу двух взаимосвязанных феноменов, один из которых носит личностный, а другой макросоциальный характер.

Интересующий меня личностный феномен – Путин.

Интересующий меня макросоциальный феномен – «чекизм».

Помимо самих этих двух феноменов, меня интересует связь между ними (Путин и «чекизм», «чекизм» и Путин).

Сперва – о Путине. О том, в чем разница между Путиным как индивидуумом и Путиным как элитным феноменом.

Рис. 17