Текст книги "Качели. Конфликт элит - или развал России?"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 54 страниц)

Впрочем, политика никогда не тождественна мифу. Слишком сильно она укоренена в далекой от мифа реальности. Как и миф о Робеспьере – якобинском диктаторе, беспощадно и бескомпромиссно отвергающем любую корысть («Неподкупный»), миф о Сахарове важен своим содержанием, влияющим на связь общества с идеалами. Идеалами своей эпохи, «трансэпохальными» идеалами человечества. Идеалы нуждаются в связанных с ним лидерах. А лидеры нуждаются в идеалах.

Миф о Сахарове стал трещать тогда, когда политика потребовала опоры на несовместимые с идеальным слои – на «теневиков», криминалитет. На специфические массы, рвущиеся к будущей оргии потребительства и лишенные идеального содержания.

Назвать такие массы мещанскими – не поворачивается язык. А называть их быдлом – не хочется по понятным причинам. Поэтому будем говорить о невротически-потребительском активе, созданном нашей интеллигенцией, выступающей как бы от имени Идеального, во имя борьбы с чудовищной КПСС. Невротически-потребительский актив вполне можно назвать раблезианским (к вопросу об интеллектуальной роли именно Бахтина в социально-политических метаморфозах, называемых перестройкой и постперестройкой). Я уже разбирал этот вопрос, обсуждая соотношение чекизма и карнавала.

Ну, так вот. Если Сахаров – это идеалист-интеллигент, противопоставляющий свою бескомпромиссную трепетность грубой лжи советской номенклатуры, то это одна ценностная система, связанная с таким типом героя и актуализирующая очень многие ценности, включая христианские. Но при чем тут тогда «крутой мужик» как герой, предъявляемый госпожой Латыниной?

А если герой – это «крутой мужик» (имморалист-ницшеанец, бандит-отморозок, освобожденный от идеи служения силовик с раздутым «либидо доминанди»), то при чем тут Сахаров? Но наша интеллигентно-разоблачительная журналистика свободно оперирует героями из несовместимых ценностных систем. Просто через запятую. Так сказать, ничтоже сумняшеся создает и раскручивает некий «постмодернистский микс».

Я уже говорил, что широко обсуждавшийся перед 60-летием Победы проект одновременного прохождения праздничными колоннами эсэсовцев и борцов с фашизмом создан в рамках этого самого постмодернистского микса, в котором ценностные системы выпотрошены, превращены в чучела, муляжи. По отношению к такому миксу знаменитый сон Брежнева («на Красной площади сидят чехи и кушают мацу палочками») – это высокая классика. Потому что у Брежнева из анекдота идет склейка по принципу угроз (фрондирующие чехи, евреи-отказники, китайцы с их атакой на Даманском, диссиденты, вышедшие на Красную площадь). Человек даже во сне объединяет нечто по какому-то принципу.

Почему нужно апеллировать сразу и к Сахарову, и к «крутому мужику», понять намного труднее. Если не принять гипотезу, согласно которой новая интеллигенция, считая себя наследником перестроечной (Сахаров), выкидывает из наследства совсем уж все идеальное содержание. И на самом деле с помощью фомки, которую она именует «Сахаров», хочет открыть дверь вполне определенному зверю, способному превратить новый карнавал в весьма кровавое действо. Может быть, у этой самой интеллигенции и нет такого осмысленного проекта, но по сути все происходит именно так.

Ничуть не более понятна апелляция той же самой интеллигенции к Политковской. Политковская пыталась защищать чеченцев как слабых бедняжек, которых давит государственная машина. Латынина же не раз восхищалась «крутизной» чеченцев. Одна журналистка тоже восхищалась. И довосхищалась по принципу «за что боролись – на то и напоролись»… Кажется, ее звали Елена Масюк…

Никоим образом не злорадствую по поводу случившихся с нею несчастий. Просто обнажаю диалектику. Масюк была еще ближе к воспеванию чеченцев как крутых мужиков. А потом выяснилось, что такое «крутые мужики без прикрас». Дай бог, чтобы Латынина этого не выяснила. Но при чем тут Политковская? Политковская если и влеклась к «крутизне» чеченцев, то очень скрыто. И нет никаких оснований считать, что влеклась. Говорила она (а тут важно именно это) об их раздавленности «чудовищной госмашиной». То есть как-то пыталась одновременно по содержанию и по форме отвечать сахаровскому мифу.

Латынина содержание сахаровского мифа отбрасывает с легко заметным отвращением. Ей действительно нужен крутой мужик, а не Сахаров. Но еще ей нужно что-то взять от Сахарова. И все это обрушить на голову «проклятого чекизма», вроде бы, пытающегося из «чика» превратиться в «цык» и потому особенно отвратительного.

Но предположим даже, что Латыниной не чужд сутевой правозащитный пафос. Хотя я так не считаю. Соотношением личности и текста занимаюсь не первый год. И утверждаю, что не в правозащитность играет Латынина, а совсем в другое. Но пусть я ошибаюсь, и идет на самом деле правозащитная игра (хотя то, что я не ошибаюсь, для меня очевидно). В каком году мы живем? Что такое правозащитная игра после сгона с мест постоянного проживания нескольких сот тысяч русских? Сколько можно играть-то в одни ворота и называть себя правозащитниками?

И, согласитесь, СЕГОДНЯ правозащитность и интеллектуализм находятся в очень сложных отношениях. Они всегда не просто строили отношения. Но сегодня их отношения осложнились до крайности. Потому что правозащитность – это критика, это не содержание. Апелляция к Политковской не может избавить от необходимости анализа того, что происходит в Чечне, а также того, что там должно происходить. И этот анализ (как и проект) не может быть апофатическим. То есть основанным на описании того, что НЕ НАДО делать. Понятно, что в Чечне НЕ НАДО чинить преступлений. Но что там НАДО делать?

Порядок там НАДО наводить или НЕ НАДО? Если его не наводить, то беспорядок приволочется в Москву. Если Чечню просто отделить, отделится Северный Кавказ и загорится Волга. Да и вообще… Может ли уцелеть государство, если оно не будет наводить порядок, а его противники будут наводить беспорядок? Можно ли наводить порядок в белых перчатках?

Насилие отвратительно. Но если не будет государственного насилия, что надо противопоставлять насилию боевиков? Насилие казаков? Стычки «банда на банду»? Но махновщина не может быть идеалом. И, даже если она им и является для кого-то, это неустойчивый идеал. Что по ту сторону такого идеала? Когда он исчерпается, то что будет? Свирепая диктатура? Чья?

Понятно, когда на эту роль претендуют Робеспьер и Сен-Жюст. Но ведь не Явлинский! Не Каспаров! Не Касьянов! Или Явлинский готов стать Робеспьером, а Каспаров Сен-Жюстом? Но тогда Чечня – это Вандея. Нужно продолжать? Как говорят, «почувствуйте разницу».

Однако вернемся к теме героя. А также мифа и ценностной системы.

В самом деле, кто герой-то? Кто этот гибрид «крутого мужика» и Сахарова? Как говорилось в поэме Есенина, «я хочу видеть этого человека». Может быть, это Касьянов? Чем не склонен заниматься, так это демонизацией, но… Но дело совсем в другом. Идиотизацией-то тоже заниматься не надо. И опять же, чай, не 1987-й, когда и Ельцина можно принять за демократа. Двадцать лет прошло… И каких двадцать лет! Касьянов – это в меру позитивный и достаточно респектабельный клон той самой системы, которую так проклинает Латынина. Это ее… так сказать, «алхимическое дитя»… (рис. 82).

Рис. 82

Постмодернистская выхолощенность, конечно, дает возможность склеивать друг с другом все что угодно. Но это не бесплатное удовольствие. За это приходится платить высокую цену. Герой позитивного мифа выхолащивается постмодернистскими склейками так же, как антигерой. В результате герой оказывается неотличим от антигероя. Герой и антигерой становятся близнецами. У них одинаковые походки, близкая физиономистика, почти неотличимые биографии, тождественные лексика и семантика. Ну, говорит один о державности, а другой о правах человека. А у слушающего все время ощущение, что завтра они могут поменяться местами. Да и говорят они так, что интонация перевешивает содержание. Интонация же – по сути канцеляритная, что полностью отражает и общий генезис смертельных противников, и их мировоззренческую, психологическую, ментальную неотличимость, вытекающую, в том числе, из этого общего генезиса.

Хотите знать, что такое персонифицированный гибрид «крутизны» и «сахаровскости»? Это Ельцин. Ясно, что реально в гибриде перевешивает… И что там остается от «сахаровскости»… А почему тогда герой не Путин? Почему Касьянов?

Разбираемая мною неотличимость гуляет не только по московским улицам. Отнюдь не только! Возьмите коллизию Ющенко и Януковича. Как их отличить? Чуть-чуть варьируемые модификации одной и той же украинской номенклатуры среднего звена…

Список подобных двойников можно продолжить и распространить, например, на Чечню. Чем, по большому счету, А.Масхадов отличался от А.Кадырова? Или тот же Дудаев от А.Кадырова? Конечно, отличия были. Но они не носили классового, системного… я бы сказал, антагонистического и рокового характера.

Оппозиционная интеллигенция не может не только выдвинуть своего героя, но даже создать портрет оного. Ведь и для создания портрета нужны ценности. Не будет без них никакого позитивного образа вообще. А уж тем более образа, контрастного по отношению к отрицательным персонажам.

Оппозиционная интеллигенция потеряла любовь. Осталась ненависть. А ненависть ужасно легко превращается во влечение. Что мы и наблюдаем. По сути, это наш доморощенный вариант «Носорогов» Ионеско. Латынина, Пионтковский, Мильштейн – они не борются с теми, кого они назвали гадами. Потому что нет у них своего Георгия Победоносца. А значит, и ценностей своих по существу нет (скажи мне, кто твой герой, и я скажу, каковы твои настоящие ценности). Честно говоря, героями уже и не пахнет. Есть только гады. А тогда и настоящего отстранения от гадов нет. Есть их очень смачное, чувственное описание.

Которое элементарно превращается во влечение а ля «Носороги»! То есть в тяготение к аду и злу. Что и есть фундаментальное свойство карнавальной политической культуры, изобретенной «кшатриями» КГБ для восстания против «красных брахманов» и ставшей основой бытия в новой России, превращенной за счет этого в клоаку, свалку, зооциум.

Те, кто должен из этого выводить, заняты усугублением содеянного. Они не раскаиваются. Они вновь – в следующем своем поколении – организуют очередной виток нисхождения, инволюции, регресса. Организуют новую фазу того же бесстыдного карнавала.

Если бы они как-то очеловечивали предметы своего обсуждения, своей беспощадной критики – это было бы уже хоть что-то. Если бы они хотя бы косвенно – через предельную критику, соединяемую со своим (!) языком, – предъявляли иные высокие альтернативы, то критика (даже ложная или избыточная) могла бы стать носителем какого-то выхода. Но тут ни о каком выходе говорить не приходится. Критики чужого зоологизма на зоологическом же уровне клеймят тех, кого наделили зоологическими свойствами. И, делая это, утверждают всеобщую зоологию.

Это не теория заговора. Это практика рынка. Создано быдло. Теперь нужно иметь успех… У кого? У быдла, которое создано. Успех в зооциуме – это зоологический успех. Все эти диссидентско-зоологические заходы – это определенный уголок в нашем всеобщем «уголке Дурова». Это часть зооциума, не более.

А раз не более, то менее. И вот почему.

Самая грешная русская душа намертво усвоила: «Не в силе Бог, а в правде». Последний ворюга будет так говорить. Оскотинившись до последней степени, он все равно будет знать, что не мышцы, а дух решит в конечном счете все на свете. Даже грызню за место в воровском мире.

А диссиденты этой второй (не антиноменклатурной, а античекистской) волны обсуждают только одно: кто сильнее? Кто победит? Они не обсуждают, кто прав и в чем правда. Заведомо лишив объекты своей критики человеческого содержания, признавая предметом обсуждения только силу, они утверждают джунгли, зооциум. То есть ломают даже «братковые» нормы.

Но они же не братки. Латынина – не Сонька Золотая ручка. Она не рискует. Она в тюрьму не сядет. Она кишки не выпустит. Она правеж не будет осуществлять. Она терпеть в зоне не будет и цингу там не заработает. Но она берет всю братковую лексику, ментальность, делает из этого варево. И впихивает его, вбивает в глотки. Чем она отличается от тех, кто «сажает на иглу»?

Растление – оно и есть растление. Самое отвратительное, когда оно молотит под процедуру нонконформистского воспитания. Но кто субъект растления (оно же «карнавал нон-стоп»)? Занимается ли какая-то (и какая именно?) наша интеллигенция этим ТОЛЬКО по зову сердца, ТОЛЬКО в соответствии со своей органикой? Разумеется, по преимуществу это происходит именно так. Но то, что я выявил в аналитике информационной войны, позволяет высказать и другую гипотезу. Я никоим образом не считаю эту гипотезу окончательной. Но я ее выскажу. И назову «Каскад».

В основе гипотезы – представление о крахе СССР как об управляемом сбросе. Такого рода сброс возможен лишь при загнивании правящего класса. Загнивание в значительной степени является органическим процессом. Но за спиной органики чаще всего стоит субкласс-конкурент. Живописатели тоталитарного общества могли бы в своих описаниях дойти до конца и признать, что в тоталитарных обществах не народ и не исторически прогрессивные классы восстают против власти. Против власти обычно восстает ее же тайная полиция. А также возненавидевшие властную идеологию, но цепко удерживающие свои позиции во власти альтернативные элитные группы.

Но дело не в том, чтобы констатировать эту очевидность (хотя и ее оспаривают). А в том, чтобы понять, что есть два разных сценария. Восставшие могут взять на вооружение альтернативную позитивную идеологию – и тогда это гражданская война, в чем-то даже и революция. А могут действовать с позиций чисто негативной идеологии (она же карнавал). Тогда правящий класс, подвергающийся глумлению вместе с принятыми официальными ценностями, подрывается именно за счет рукотворного ценностного вакуума. После чего страна не трансформируется, а деградирует. В теории систем это называется СБРОСОМ.

Деградация происходит в том числе и в силу того, что ценностной вакуум агрессивно разрушает все социальные общности. И некому остановить эту самую деградацию. Но ценностной вакуум не может воздействовать равномерно на все группы внутри общества. Какие-то группы вакуум немедленно переводит в пылеобразное состояние. А какие-то под его воздействием трансформируются и приобретают новую социальную связность. Эта связность далеко не обязательно будет иметь благой характер. В условиях деградации она просто не может его иметь. В чем-то данная связность всегда будет сродни мафиизации.

Но, каково бы ни было качество этой связности, само ее наличие сдерживает падение системы. Социальная общность, основанная на чем угодно (внутренней идеологии, стайных привычках, служебных историях, тяготении к градации по принципу «свой-чужой», профессиональных силовых навыках и так далее), образуясь, начинает подчинять себе хаос и даже создавать квазиидеологию.

В теории систем такая остановка деградации называется падением коллапсирующей системы на ее ближайший аттрактор. То есть подсистему, сохраняющую системные свойства. В нашем случае системой были КПСС и СССР. Атакуемым смыслом – коммунизм. Сбросом – перестройка и постперестройка.

Падение на аттрактор № 1 началось в момент прихода к власти Ельцина и завершилось в момент прихода к власти В.Путина. И было окончательно закреплено победой во второй чеченской войне и освобождением от некоторых наиболее одиозных элитариев предыдущей эпохи. Все это создало условную стабилизацию, которую сразу же сама партия власти назвала «застоем со знаком плюс». Где застой – там и номенклатура. Новая номенклатура – это «чекисты».

Но чекистам как номенклатуре нужна идеология. Чекизм – это не идеология. Чекизм – это внутриклассовая идентификационная квазиидеологическая конструкция. А идеология? Выдвинуть полноценную идеологию не удалось. Даже для самих себя. И тогда было сказано: «Мы прагматики». Но народу-то нужна идеология. Или хотя бы пиар на тему идеологии. Стали пиарить патриотизм. Аттракторный контур замкнулся. Это и зафиксируем (рис. 83).

Рис. 83

То, что намечается сейчас, – это новый карнавал (карнавал-2), который должен атаковать аттрактор № 1, подсистему, превращающуюся в систему. При этом атакующим желательно помешать «осистемливанию» аттрактора. То есть любым проявлениям в его естественной бессвязности каких-то идеологических артикуляций. Предположим, что атакующие преуспеют. Тогда начнется новый сброс, который остановится на новом аттракторе.

Я не буду делать однозначных выводов по поводу качеств этого нового аттрактора и его социального генезиса. Румынский прецедент говорит о том, что следующий аттрактор может быть «элитно-военным». Ясно также, что при падении на новый аттрактор изменится страна. Возникнет, так сказать, страна-2. Например, без Северного Кавказа. А также элита-2. Например, военная. Идеология-2 (или квазииделогия-2) и так далее.

Если агрессия смыслового вакуума будет продолжена, то и это будет лишь этапом перманентного сброса. Страна упадет на новый аттрактор (аттрактор-3). Поскольку этим аттрактором обязательно должны быть какие-то социальные связности (стаи), то следующий аттрактор может быть чисто криминальным. Возникнет страна-3, элита-3, идеология-3.

Такие метаморфозы в условиях разрастания социального регресса я и называю каскадом (рис. 84).

Рис. 84

Или же – социальной бездной. Меня очень забавляет причитание о том, что Россия, конечно же, в плохом состоянии, но когда она ударится о дно, то начнется возрождение.

Во-первых, никто из причитающих никогда не бился о дно. И не знает, что после этого, скажем так, необязательно начинается возрождение. Почему-то из недр моей памяти (наверное, все дело в этом самом черкесовском «крюке») возникают строки Визбора:

– А как на работе? – Нормально пока.

– А правда, как горы, стоят облака?

– Действительно, горы, как сказочный сон…

– А сколько он падал? – Там метров шестьсот…

После того, как альпинист, не уцепившийся за крюк, падает на шестьсот метров, он не воскресает, ударяясь о дно. Альпинист – не сказочная птица, не царевна, чтобы, упав и ударившись, воскреснуть в виде нового чудного существа. Альпинист – антропобиологическая система. И тем, кто использует образ спасения через удар о дно, лучше не смотреть на эти системы, когда они реально так ударяются, пролетев шестьсот метров. Потому что это очень неприятное зрелище, оно не для слабонервных.

Поэтому я и считаю, что лучше уцепиться за все, что угодно. Не только за крюк, но и за острый камень или колючий кустарник. Если гадюка тебя укусит, но удержит – и за нее цепляйся. Иначе – конец.

Во-вторых, кто сказал, что у социальной бездны есть дно? Русский язык богат. И он все внятно выражает: бездна – это то, что без дна. То есть дна нет. В антиутопии нет предельного «анти». Всегда можно создать еще более гадостную антиутопию.

У того, что я описал, есть название – контринициация. Такое название совершенно необязательно адресует к обрядам, посвящениям, конспирологии. На сегодня это уже фактически культурологический термин. Его использование позволяет как-то продвинуться в ответе на основной вопрос – кто это делает?

Из изложенного мною уже понятно, ЧТО предполагается сделать. Но есть ли у этого «ЧТО» субъект?

«А зачем он нужен? – спросят меня. – Разве недостаточно органики? Неосознанного действия конкурирующих стай, безумствующих в своей непросветленной алчности…»

Конечно, в основе лежит именно это. Но, как я уже говорил, органика и управляемость не противоречат друг другу. Нельзя по-настоящему воздействовать на процесс, если твои вынуждающие колебания не совпадают по частотам с собственными колебаниями той системы, на которую ты хочешь воздействовать.

«Но какими же свойствами должен быть наделен субъект, осуществляющий такую контринициацию? – снова спросят меня. – Чего он может хотеть в итоге? Если это мощный субъект, то у него должен быть итоговый план. Мир не выдержит многоступенчатого падения России».

У меня нет окончательного ответа. У меня фактически нет даже подходов к этому ответу. Легко тем, кто не исследует тонкую структуру реальных субъектов современной большой политики и готов наделить какую-нибудь страну (например, США) окончательной самодостаточной инфернальностью. Но начинаешь смотреть на реальность любого крупного государства, даже откровенно враждебного по отношению к России, и все эти инфернальные мифы рассыпаются. Что же остается?

Это самое слово «контринициация». Не в конспирологическом, а в культурологическом смысле. Мне помог нащупать этот смысл один публичный диспут. Хотя он и был публичный, я не буду называть его участников. Укажу только, что они имели высокий статус и немалую осведомленность. Беседуя, я задел самого компетентного и высокостатусного партнера по диалогу. Тогда партнер этот стал возражать мне и, приоткрыв карты, сообщил, что ему в одной европейской стране в ходе важнейшего разговора было сказано: «Европа мертва и будет мертва до тех пор, пока не закипит русский котел».

Фраза о русском котле, в аутентичности которой у меня нет сомнений, абсолютно равнозначна в культурологическом плане понятию «контринициация». Представьте себе некую мегамашину. У нее есть поршень под названием «Россия». Если этот поршень опускать вниз, то другой поршень с другим названием будет подыматься вверх. То есть речь шла не о банальном ограблении России (ходовая версия патриотических кругов). Но и не о тяготении к злу ради зла. Речь шла о том, чтобы энергетикой российской катастрофы подогреть остывающий Запад.

В принципе, в цель данной работы не входят предельные объяснения происходящего даже на уровне расшифровки образа котла и контринициации (или «тяги»). Для того, чтобы это расшифровать (а уж тем более наполнить доказательным содержанием), нужны отдельные исследования. Очень хотел бы более простых объяснений случившегося. Но даже если никаких других объяснений нет и надо принять это объяснение… Согласитесь, дело не в том, чтобы объяснить… Дело в том, чтобы не позволить раскочегаривать котел все больше и больше. Куда больше-то! Это единственная общенациональная и общечеловеческая задача, ради решения которой стоит работать.

Однако, кроме подобных предельных объяснений многоступенчатого сброса, необходимы реконструкции и другого рода, которые я могу назвать промежуточными. Они не дают никаких окончательных объяснений. В них нет героев и демонов. В них нет даже полной выстроенности. Но их я должен осуществить в полном объеме ради того, чтобы выполнить главную задачу данного аналитического исследования. И хоть что-то прояснить в существе и масштабе так называемых элитных конфликтов, которые я рассматриваю.