Текст книги "Качели. Конфликт элит - или развал России?"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 54 страниц)

А еще можно обсуждать филологизм. А уж какое-нибудь актерское или писательское сообщество тем более. Даже творческие союзы есть. И можно так задать смысл существования предмета, что предмет надлежащим образом скукожится. И мы будем обсуждать параметры неформальной общности – степень институциализации, солидарности, разобщенности, влиятельности, эффективности и т. п.

Но ведь не об этом речь? Речь о существовании совсем в другом смысле. В каком же? Это главное. В смысле претензий на власть. А в чем смысл претензий? Не в том же, что мой коллега по специальности, да еще и по совместной учебе и совместной работе в одной экспедиции, проявив те или иные способности, стал президентом России. А мы с этим коллегой тесно дружили и помогали друг другу. А ему нужны надежные люди. А он меня считает таковым. А я еще и театральный вуз кончил. А ему нужен министр культуры. Ну, я и стал министром культуры. Бывают такие вещи? Да сколько угодно!

Ельцин с собой приводил людей из Свердловска. А поскольку он строительством занимался, то и строителей приводил. Знал я одного такого строителя… На редкость был порядочный человек. И политически очень грамотный. Жаль, умер рано.

Ну, так что? Будем рассматривать чекизм как «геологизм» или «строителизм»? Или же на этом наглядном примере убедимся, что эти «ответвления» во властном смысле совсем не равнозначны? И поймем, почему так важен смысл для выбора нужного ответвления.

Давайте сначала хотя бы зафиксируем, что чекизм – это одно, а «строителизм» или «геологизм» – это совсем другое. И что различие носит стратегический характер.

Мы вроде бы еще ничего не сказали по существу. Но это не значит, что мы топчемся на одном месте. Мы очень продвинулись! Потому что очень многие (в том числе вполне серьезные люди) рассматривают чекизм именно как «геологизм» или «строителизм». То есть как рок профессионального генезиса некоего лидера (Путина), как частное обстоятельство, как микролобби и так далее. Но ведь ясно же, что это не так.

Если бы генерал Лебедь стал президентом, то такие люди обсуждали бы десантников, с которыми Лебедь был связан по роду деятельности. Или его же связи в Афганистане. Или связи по Приднестровью. Но это называлось бы «окружение президента». Это не называлось бы «десантизм».

Значит, мы говорим о чем-то другом! О предрасположенности некоей профессиональной общности к определенной метаморфозе, в рамках которой эта общность может стать политическим субъектом (классом, кастой, корпорацией), или же может существенно повлиять на формирование политического субъекта, став его ядром, системообразующей частью. Что такая метаморфоза должна иметь свою логику. И что в этом смысле вопрос не в Путине. Не в случайности его генезиса. И еще неизвестно, где тут курица, а где яйцо. Пришел ли Путин к власти потому, что назрела эта метаморфоза? Или же Путин, придя к власти, инициировал эту метаморфозу? А может быть, соединилось одно и другое?

Итак, мы говорим о чекизме не в смысле сообщества людей одной профессии и не в смысле клана, определенного биографией конкретного президента. Мы говорим о чекизме как о метаморфозе (заметьте, не говорю – мутации) некоего профессионального сообщества. Метаморфоза может быть как позитивной, так и негативной. Она предопределена советским периодом развития и усилена типом постсоветских реформ.

В КАКОМ СМЫСЛЕ мы говорим о чекизме?

В ТОМ И ТОЛЬКО ТОМ СМЫСЛЕ, в котором он или уже сформировался в качестве политического класса, или формируется в подобном качестве. Но он формируется таким образом не где-то, а конкретно в России.

Есть еще и какие-то глобальные обстоятельства, способствующие такой метаморфозе. Но в любом случае, для нас решающее значение имеет не только смысл, но и ситуация. То есть время и место. А также то, что из них вытекает. Все это: время, место и вытекающие из них обстоятельства – и есть ситуация (рис. 30).

Рис. 30

Вот мы и перекидываемся своим мячом с этим самым феноменом под названием «чекизм». Мы дошли до определения властного потенциала. Это вопрос непростой. Чем он определяется? Многим. Мощностью, сплоченностью, настойчивостью, жестокостью, решительностью, умом… Перечисление можно продолжить.

Но в этом перечислении (и сопровождающем его раскрытии, которое может стать предметом отдельного исследования) нам никак не обойти проблему этого самого «цыка».

Это ВСЕГДА важно. В каком-то смысле властный потенциал ВСЕГДА определяется этой самой трансформационностью. То есть способностью преобразоваться из «чика» в «цык». В конечном счете, в этом нет ничего беспрецедентного. Каким-то образом этот вопрос решали все военные диктатуры – от преторианства до эпохи Наполеона или того же Франко. А также пресловутого Пиночета. Превращаются военные в политиков. А спецслужбисты имеют ничуть не меньшие возможности для подобного превращения, нежели их, как правило, гораздо менее гибко построенные «армейские» собратья.

Другое дело, что когда-то такая задача решается позитивно. И тогда мы имеем Наполеона. А когда-то негативно. И мы имеем загнивание Рима в объятиях преторианства и его ставленников.

Но ВСЕГДА СУЩЕСТВЕННЫЙ потенциал «цыковости» внутри «чика» становится ОСОБО ВАЖНЫМ в нынешней российской исключительной ситуации. Тут смысл и ситуация теснейшим образом переплетаются.

Однако, переплетаясь, они остаются единым как бы внепредметным содержанием, решающим образом влияющим на предмет (рис. 31).

Рис. 31

Итак, у нас есть внепредметное содержание. Оно состоит из смысла и ситуации. Через смысл мы, наконец, конкретизировали предметность. То есть определили, что чекизм интересует нас как состоявшаяся или возможная властная метаморфоза, позволяющая профессиональному сообществу выйти за свои рамки и превратиться в нечто «властнозначимое» (то есть собственно политическое). Что эта метаморфоза может иметь разное качество. Что она происходит не где-то (хотя и во всем мире тоже), а именно в России, и именно в начале XXI века. Что нам надо выявить содержание происходящего в России в интересующий нас исторический момент – то есть описать ситуацию. Что описать ситуацию можно только структурировав ее. Что структурой, описывающей ситуацию, может быть только система вызовов как объективное политическое содержание того, что происходит в России. И что эти вызовы определят возможность и качество интересующей нас метаморфозы.

Ну, так и займемся вызовами. Каковы они? (рис. 32).

Рис. 32

Итак, вызовы могут быть атипичными и типичными.

Типичными являются вызовы, в рамках которых политический субъект должен отвечать на вопрос, какой должна быть его страна.

Типичные вызовы делятся на стратегические (в рамках которых субъект должен трансформировать бытие своей страны, менять ее целевой вектор); оперативные (в рамках которых субъект должен сосредоточиться на оптимизациях) и тактические (в рамках которых субъект должен добиваться элементарной управляемости, то есть упорядочивать бытие).

Атипичные вызовы связаны с пребыванием страны в ситуации между бытием и небытием. Они являются тем самым даже не стратегическими, а сверхстратегическими и должны предотвратить уход в это самое небытие.

Россия находится в ситуации атипичных вызовов. Это надо признать. И с этим надо работать.

Вместо этого говорится то, что очень приятно слушать, но что совершенно не соответствует реальности. Говорится о постреволюционном развитии. О каком-то переходном периоде (неизвестно, от чего к чему переходят и как может это длиться столь долго). А то и о национальном возрождении.

Но главное, что всем приятно слышать и что глубочайшим образом заводит в тупик, – это НАВЕДЕНИЕ ПОРЯДКА.

Нарушение порядка – свойство самых разных вызовов. Все они нарушают порядок в большей или меньшей степени. И люди чувствуют дискомфорт, конечно, от отсутствия порядка. И требуют его восстановления.

Однако СОБСТВЕННО задача наведения порядка может доминировать только в условиях типичных тактических вызовов. Даже в рамках типичных оперативных вызовов надо не наводить порядок, а заниматься довольно сложной оптимизацией. В рамках типичных стратегических вызовов надо менять целевой вектор (что абсолютно нетождественно ни наведению порядка, ни оптимизации, а во многом и противоречит оным). А уж в рамках атипичных вызовов говорить о наведении порядка просто крайне странно.

Но говорится только об этом. Почему? Потому что даже типичные оперативные вызовы уже требуют трансформации «чика» в «цык». Типичные стратегические вызовы требуют того же в еще большей степени. А атипичные вызовы – прерогатива «цыка», доведенного до стопроцентной концентрации.

Ленин после распада Российской империи, конечно, многим занимался. В том числе и наведением порядка (этим всегда все занимаются). Но вряд ли он был зациклен на этом или хотя бы считал подобное высшим приоритетом. Он в разгар эсеровского мятежа посылал военно-строительные отряды строить электростанцию. Он этот самый порядок если и наводил, то через утопию, а не напрямую. Он обещал новую жизнь, поскольку старую возненавидели и решили умереть. А он сказал: «Правильно, старая так ужасна, что ваше желание умереть мне понятно. Но я-то обещаю новую! НЕСЛЫХАННО НОВУЮ!»

Почему же восемь лет толчется вода в ступе наведения порядка? Потому что «чик» не хочет становиться «цыком». Он не трансформируется, а распухает. А будучи «чиком», он может делать только то, что ему положено. Его и держали в качестве «чика» на голодном пайке этого самого наведения порядка. Над ним и насмехаются: «Этот недоделанный субъект будет бесконечно наводить порядок вплоть до полной смерти страны».

Больше всего его враги боятся, что он станет «цыком». И понятно, почему. Потому что его «чикающее» состояние несовместимо с жизнью страны. И те, кто хочет смерти страны, хотят продлить это состояние любой ценой. Соответственно, у страны есть не только враги, которые просто хотят избавить бедняжку от любого бытия. Есть и враги, которые хотят длить «чикающее» нетрансформационное распухающее бытие и через это обеспечить удобную для них и гарантированную агонию («ликвидком»).

Сказав об атипичности вызовов, я просто обязан их перечислить. А заодно еще раз оговорить то, что я уже оговаривал в своем развернутом предисловии. Да и по тексту я это уже оговаривал несколько раз. И все же…

Либо-либо! Либо чекизм есть, либо его нет.

Если он есть – то он это самое движущееся социальное тело. С оболочками, ядром и всем прочим. В качестве такового он отвечает за происходящее в стране не административно и даже не профессионально, а социально и политически. То есть как класс, как макросоциальная группа.

Если же его нет, то на нет и суда нет. Есть профессионалы, и отвечать они могут только за то, что касается их профессии. Правда, их профессия касается безопасности государства. А вызовы, которые я описываю ниже, угрожают государству. И тем не менее…

Тем не менее профессионал всегда может сказать, что отвечает только за участок работы. А профессионал, тяготеющий к административной конкретике, – сказать, что он отвечает только за узкий участок работы. Но какой смысл спорить с профессионалом, если он по-своему прав? Есть ли чекизм как нечто, выходящее за профессиональные рамки? Или выводимое за эти рамки чем угодно – Игрой, Историей? Если он есть, то ответ на вызовы, которые я сейчас опишу, – его прерогатива. И тест на его, и только его, состоятельность.

Вызовы же таковы.

Вызов № 1 – очевиден и неумолим. Он на сто процентов атипичен. И называется «вызовом странной деиндустриализации».

Фактически речь идет не только о деиндустриализации, то есть о свертывании индустриального содержания российской цивилизации, но и о (как ни замысловато это слово) «депостиндустриализации». Потому что советский (кто спорит, что небезусловный!) градус бытия содержал в себе некое – условно постиндустриальное – начало. Оно было разлито во всем: в отношении к науке и знанию в целом, в социальном статусе интеллектуалоемких профессий, в культурном векторе, содержащем в себе ценность знания, и т. д.

Но оно было не только разлито по всему социуму. Оно содержало в себе и точки особой фокусировки. Хотя бы эти самые академцентры. Но и города типа «Арзамас-16» тоже. Интеллектуалоемкое начало стучалось в дверь политической системы («цыка»). Оно готово было трансформировать и «чик». По крайней мере, на все это уже не было табу. И, напротив, была высокая готовность к повышению концентрации указанного начала. Потом все рухнуло. Заводы остановились. Статус «постиндустриальных» профессий рухнул самым катастрофическим образом.

Если бы речь шла только об индустриальной материальной основе. То есть о самих этих заводах… Даже тогда вызов был бы атипичен и носил бы беспрецедентный характер. Но речь же шла и об инфраструктуре. О содержании жизни, так сказать.

Впрочем, не будем все сваливать в один вызов. И продолжим их перечисление, продвигаясь «от простого к сложному».

Вызов № 2 – декультурация.

Если чекизм существует в оговоренном мною смысле, если он как-то соотносит себя с проблемой власти в современной России (то есть претендует на статус класса), то тестом на это соответствие является его ответ на вызов стратегической декультурации. Этот вызов уникален. В том-то и главное, что он уникален! И что политические классы других стран мира (США, Европы, Китая, даже слаборазвитых стран Азии и Африки) на этот вызов отвечать не должны. А наш с вами феномен – должен.

Для уяснения сути я прошу феномен (а заодно и читателя) ответить на очень простой вопрос: не хочет ли он предоставить рынку (свободной конкуренции, стихии естественного отбора) расставить приоритеты не в Российской Федерации, а на собственном огороде?

Несомненно, читатель (а надеюсь, что и феномен) не согласится обеспечить на своем огороде равноправную конкуренцию между сорняками и огурцами с помидорами. Он пошлет куда подальше тех, кто ему это предложит, и будет сам пропалывать огород, помогая огурцам и помидорам победить сорняки.

А вот если не отдельному моему читателю, а всему действующему политическому классу предложат расставлять приоритеты с помощью рынка на бескрайних просторах Российской Федерации в сложнейших посткатастрофических условиях, – то как этот класс поступит?

Если он дорос до «цыка», то есть до идеального и стратегии, то он сформирует стратегические целевые задания и начнет расставлять приоритеты с их помощью, оглядываясь на рынок только как на средство сопряжения идеального и реального.

Если же он остается в рамках непреодоленной инструментальности или выходит за эти рамки негативным образом, то он создаст некий микс из рынка и квазипрагматических программ. Которые в этом случае могут оказаться не средством преодоления кризисной ситуации, но, напротив, стимулятором ее усугубления. Потому что – и это знает любой системщик – оптимизация отдельных элементов системы вовсе не обязательно улучшает систему, она может вместо этого обеспечить системную катастрофу. Ведь что такое система? Это совокупность элементов, объединенных связями и единой целью.

Как можно улучшать систему вне целевой рефлексии? И как можно проводить системную стратегическую целевую рефлексию без идеального и стратегических целей? Такая задача в принципе не может решаться прагматически. А прагматизм (он же «чикающий утилитаризм») превращается из блага (замены словоблудия действием) в нечто противоположное – в суету взаимоисключающих дел.

Но вернемся к «огурцам и помидорам»… Они же – нормальные советские граждане предперестроечной эпохи (младшие и старшие научные сотрудники, инженеры, техники, рабочие, крестьяне), которым предложили стартовать в единой рыночной эстафете с держателями «общаков», наркоканалов и всего прочего. Как это называется на языке социальной теории? «Неравные стартовые возможности».

Может, этих держателей высоких стартовых возможностей (агентурных сетей, оргпреступных групп, номенклатурных позиций и прочего) кто-нибудь ловил за штаны, когда они «особо резво» побежали в рынок? Какой-нибудь прокурор, комиссар Каттани? Так нет, наоборот! Было сказано, что эти держатели особых возможностей как раз и есть соль земли! Я могу привести сотни высказываний о том, что в «совковой антисистеме» нормальны только мафиози и что именно они должны стать нашей опорой на пути к рынку.

Так они и стали! Сорняку дали на равных состязаться с помидорами и огурцами. И сорняк закономерным образом победил. Кто-то из мэнээсов пробился в олигархи? Без комментариев! Когда огурец или помидор побеждает сорняк, считайте, что он уже обладает всеми свойствами этого сорняка. Кроме того, все эти истории о пробившихся мэнээсах-одиночках очень напоминают рождественские сказки об американских чистильщиках сапог, ставших миллионерами. Реальная история американской элиты имеет мало общего с мифами об успешной чистке сапог. А наша история еще дальше от чего-либо подобного.

Может быть, в этом соревновании был надлежащий моральный, культурный, экзистенциальный, просто человеческий, гуманистический арбитраж? А вы вспомните! Вы перечитайте внимательно статьи той (самое страшное, что и этой) эпохи! Вы сопоставьте! Вы не пренебрегайте анализом статей Н.Шмелева и А.Нуйкина о пользе мафии. Вы вдумайтесь в смысл фразы А.Чубайса: «Наворовали, и ладно (заметьте: не «хватит», а «ладно»). Может быть, внуки станут порядочными людьми». Вы отдайте должное воспоминаниям А.Козырева: «Будет любая идеология – будет тоталитаризм. Надо решить, что должно заменить идеологию? Деньги! Место национальной идеологии должны занять деньги».

Деньги – отличная вещь. И никто не зовет назад, в натуральное хозяйство. Но если деньги становятся национальной идеей, то это даже не город Желтого Дьявола. Это просто криминальное государство. Не криминализованное, а именно криминальное. А может ли криминальное государство быть великой державой? Оно вообще может быть устойчивым?

Я не говорю, что Россия уже стала криминальным государством. Я лишь оговариваю, что ее подталкивают к этому. И она поддается. Она движется в этом опаснейшем направлении. Вот в чем вызов! Воронка первоначального накопления капитала, накопления взрывного, неорганичного, не имеющего никаких предпосылок внутри советского уклада (который, в отличие от добуржуазных укладов в других странах, не предполагал существенных накоплений у непреступных слоев населения), и впрямь напоминает дантовский Ад – спираль, состоящую из нисходящих кругов. В самом низу (круге последнем) – это самое криминальное государство. И оттуда уже не будет выхода.

Материальные предпосылки такого нисхождения, затягивания в воронку (кто-то скажет «контринициации») дополняются предпосылками идеологическими и даже культурными.

Когда и кому говорили то, что было сказано в России? Когда людям в лоб заявляли, что новая элита – это элита воров и это нормально?

Но если элита – элита воров, то почему все остальные не будут воровать?

А если будут, то это – криминальное государство.

А если это криминальное (еще раз – прошу не путать с криминализованным) государство, то кто будет его защищать? «Паханат» сам будет защищать себя с помощью своих летучих отрядов? От Гусинского с Березовским (то есть от других слагаемых того же самого) так можно защититься. На Ходорковского так можно «наехать». Но даже от боевиков из Чечни так уже не защитишься! Потому, что криминализованный солдат и криминализованный офицер будут сговариваться с чеченцами. И потому, что у традиционных (даже традиционно-набеговых) социальных групп есть фора по отношению к регрессивному криминальному началу. Тейпы – не тейпы, но что-то есть.

А если все это еще поддерживается извне – какие летучие отряды? Что они будут защищать и зачем? «Бабки» они будут защищать свои воровские! И не через «грудью на дот», а совсем иначе. Федя Резаный и Вася Кривой – не Матросов и Маресьев. Бандитский нахрап – не державный героизм. Это все треснет под первым, даже средним, нажимом. Треснет вместе со всей страной. И никто не поднимется на защиту. Потому что нормальным людям, нормальным патриотам предложат патологический выбор: или сдаваться, или защищать «паханат».

А что значит – защищать «паханат»? Людям скажут: «Вы идете с внуком по улице. Выскакивает наглец на «Мерседесе», сбивает внука, а вам орет: «Хиляй, а то и тебя пришью!» Людям скажут: «Выбирайте: или сюда придет европейский чиновник, и тогда наглец на «Мерседесе», который сбил вашего внука, сядет и получит еще лишние пять лет за то, что он на «Мерседесе», – или пахан совсем обнаглеет и начнет сбивать всех подряд».

Предположим, что кто-то (ну, например, автор этой книги) захочет защитить даже криминальное государство. Я не говорю, что я захочу его защищать. Но предположим, что захочу. Зачем?.. Ну, в принципе могут быть какие-то основания… Так люди все-таки живут, а иначе их не «санации» будут подвергать, а изведут на корню. Что, не может быть такого сценария? Да мало ли что может быть! Этот «паханат» еще не беспредельно жесток по отношению к своему населению, а следующий будет беспредельно жесток. Всегда могут быть варианты «еще хуже». И тот, кто защищает плохой, дабы не допустить худшего, может иметь к этому свои резоны.

Но в том-то и дело, что защитить криминальное государство в принципе невозможно. Прежде всего, потому, что оно начнет разваливаться само. Не может быть стабильного криминального государства. Кроме того, все эти апелляции к тому, что «будет хуже», действуют только до определенной черты. За чертой они не действуют. И как только государство, став криминальным по факту, станет таким же еще и по образу (то есть это разъяснят населению), оно умрет.

Значит, нельзя допустить, чтобы оно стало таким по факту и образу. И надо помнить, что когда оно таким станет, то защитить его будет невозможно.

Я прекрасно понимаю масштаб катастрофического процесса. Я понимаю несоразмерность этому процессу многого из того, что у нас имеется. Но до того, как обсуждать, где можно искать источники для преодоления катастрофы, надо все-таки расставить точки над «i».

Прежде всего, надо вспомнить, как масса высокообразованных идиотов (прошу прощения за грубое выражение) бесконечно спорила о том, кем был нарком продовольствия Цюрупа. Наживался ли он на революции или был честным человеком и падал в голодные обмороки?

Правда, конечно, очень важна с точки зрения истории. Но все это до боли напоминает коллизию с огородами. Потому что любому вменяемому человеку было понятно, что главное совсем не в том, вокруг чего люди выстраивали спор – как я убежден, с глубоко провокативными целями. То есть не в том, голодал или нет реальный Цюрупа (я-то считаю, что голодал). Но даже если реальный Цюрупа жрал в три горла, то дело не в этом. А в том, что революционный «цык» предъявлял народу, обществу, усмиряемому хаосу образ голодающего Цюрупы. И в этом была высшая правда.

Большевики предъявляли массам, в виде позитивного идеала, наркома продовольствия, который падал в голодный обморок рядом с продуктами, но не воровал. То есть предъявляли мораль, подымали ее на знамя. И за счет этого преодолевали сползание революционного процесса в анархию, в криминалку.

То же самое делали деятели Великой Французской революции. Кем был Робеспьер в реальности – это один вопрос. Историки спорили и будут спорить. Но обществу, взбаламученной революционной Франции предъявлялся образ Неподкупного. Образ морали, жертвенности, высокого идеала.

То же самое делала Коммуна. То же самое делал Кромвель. Кто делал иначе? Алжирские пираты, создавшие криминальное королевство? Так чем они кончили? Тем, что были вырезаны все, под корень – беспощадно и окончательно.

Случилось то, что случилось. Сегодня наша элита запрограммирована на алжирский сценарий. Как его переламывать? Это не прагматическая задача. Это задача идеальная, стратегическая, метафизическая.

Что отвечает на это «чик»? Не на уровне риторики, а на уровне информационной реальности, которую мы каждый день наблюдаем по телевизору? Он отвечает только одно – что этот вызов им не воспринимается вообще. А надо делать то, что делается. И дополнять это какими-то патриотическими «припарками». От этого получается еще хуже, потому что эти припарки не осуществляют никаких трансформаций. А патриотизм, который мог бы их осуществить, оказывается «съеденным» и скоро станет таким же предметом для анекдотов, как и поздний советизм.

И что дальше? Проклинать чекистов? Воспевать их? Мы же договорились – без демонов и без ангелов. Какова ситуация и что делать? Вот все, что важно. Если ситуация такова, то сделать можно только одно: перейти от «чика» к «цыку». Нужно захотеть и суметь это сделать. Захотеть и суметь стать властью, обладающей идеальным, стратегической целью, вытекающей из идеального, стратегической волей, без которой цель ничто, и инфраструктурой реализации именно стратегических целей.

Во имя этого мы обращаемся к совокупному «чику», если он и вправду хочет стать «цыком», и предлагаем:

«Помониторьте всерьез свое (государственное насквозь) телевидение! Сделайте это хотя бы в течение квартала! Сосредоточьтесь только на центральных каналах. Обратите внимание на семантику, конфликтно-сюжетную логику, логику противопоставлений и оценок. Результат будет чудовищным. И он полностью подтвердит вашу капитуляцию перед вызовом, который несовместим с жизнью России.

Как не допустить этого? Превратиться из «чика» в «цык»! Не удастся – будет очередной системный обвал: ценностной, организационный и т. д. Страна не может жить, если основной предмет обсуждения всего общества состоит в том, кто, как, сколько, когда и от кого поимел. «Чисто конкретно», в миллиардах «зеленых». Страна не может мобилизоваться на защиту чего бы то ни было, непрерывно купаясь в полукриминальной и криминальной грязи.

Может, ей нравится в этом купаться. Слаб человек – и любит грязь. Но тогда страну надо из этой грязи вытягивать. А не конкурировать за то, кто лучше разместит хрюшку в луже и позволит ей сочнее хавать и хрюкать. Потому что если это хрюшка, то ее в итоге все равно забьют. И вас вместе с нею».

Человек не ангел. Зло и грязь – часть жизни. Но они не могут быть стержнем жизни. В центре Москвы висит реклама: «Жизнь как коробка конфет». Такая философия жизни и государственность не могут сосуществовать. Тут – либо-либо. Человек может брать взятки исподтишка и просыпаться по ночам от страха, что его посадят в тюрьму. Но нельзя выдвинуть взятку как норму. Нельзя, чтобы взятки открыто обсуждали в духе: «Раньше мы носили сумки с долларами, а сейчас таскаем чемоданы на колесиках. И в этом – главная разница эпох».

Вызов № 3 – десоциализация.

Это очень связано с декультурацией и деиндустриализацией, но все же существует отдельно. Общество разодрано на взаимно несовместимые среды. Одним из инструментов, обеспечивающих такой разрыв, конечно же, является невиданная социальная дифференциация, подрывающая любой вопрос о единстве нации («сытый голодного не разумеет»).

Но к этому все не сводится. Среды разорваны не только по доходам. По ценностям, по пониманию истории, по отношению к политике. По площадкам коммуникации, наконец. Нет общих мест, в которых представители столь разных социальных групп могут сойтись друг с другом мало-мальски содержательным образом. Нет даже общих кумиров. А уж тем более героев. Нет единых ориентации на внешнее содержание (мировую культуру, мировую мысль и так далее).

В сочетании с декультурацией все это крайне проблематизирует наличие общества, то есть социума. По многим параметрам популяция возвращается в досоциальное (звериное) или раннесоциальное (стайно-человеческое) состояние. Термин «зооциум» – не издевка и не клевета. Это посылаемый в элиту и общество сигнал о наличии некоего крайне атипичного вызова. Ответ нулевой.

Вызов № 4 – регрессивная трансформация профессиональной социальной структуры. Штука тоже беспрецедентная и атипичная.

В какой стране мира социальным аутсайдером может быть профессор? Академик? Крупный медик? Даже учитель? А также офицер, представитель этого самого «чика»? Да в общем-то, и генерал? Конечно, если последние конвертируют свой силовой ресурс в сверхприбыль, то есть станут на криминальный путь, они могут обогатиться и выйти за маргинальные рамки. Хотя тогда они должны превратиться из представителей нормального общества в представителей антиобщественных групп (совокупной «социальной тени»).

Но нельзя загонять в тень все лидирующие группы своего общества. Нельзя лишать эти группы не только понимания своей значимости, но и способности к социальному воспроизводству. Достаточно сопоставить цены на жилье в Москве и зарплаты перечисленных категорий работников, чтобы понять: перспективы молодежи на заведение полноценной семьи в условиях сохранения верности данным профессиям строго равны нулю. Конечно, если молодежь останется в пределах страны.

В какой-нибудь Индии (или даже в Китае) есть социальные группы, живущие гораздо хуже российских низов. Но к этим группам не относятся учителя, профессора, военные, инженеры. Страшна не только социальная дифференциация сама по себе, но и профессиональная специфика этой дифференциации. Она абсолютно беспрецедентна и не имеет аналогов даже в самых слаборазвитых странах.

Вызов № 5 – потеря исторической идентификации. Или – потеря прошлого.

Этот вызов тоже беспрецедентен. Кто в мире сходным образом упражнялся в деле последовательной дегероизации? Какая страна так прощалась со всеми своими героями, так измывалась над ними? Прошлое превращено в черную дыру. И что тогда такое народ? Как он может видеть в государстве средство сохранения и развития своего исторического предназначения, если нет не только предназначения, но и истории, в рамках которой можно это предназначение рассматривать?

Вызов № 6 – потеря будущего.

С будущим все обстоит ничуть не лучше, чем с прошлым. Да и может ли быть будущее без прошлого? Вероятно, может, если сохранено идеальное содержание человеческой жизни. И это идеальное содержание способно породить накаленную мечту о новой жизни. То есть утопию. Но шла и продолжает вестись война с идеальным как таковым. Деидеализация жизни – часть декультурации, десоциализации, деградации в целом (то есть системного регресса). Откуда возьмется сам накал в вопросе о будущем? Жизненный горизонт сужается до сегодняшнего дня. Пророчески начинают сбываться строки любимых «чиком» песен:

Призрачно все в этом мире бушующем.

Есть только миг, за него и держись.

Есть только миг между прошлым и будущим.

Именно он называется жизнь.