Текст книги "Качели. Конфликт элит - или развал России?"

Автор книги: Сергей Кургинян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 54 страниц)

Кому-то эти многомерные игры по саморазвивающимся нелинейным стохастическим правилам интересны сами по себе. А кому-то просто жаль всех этих «туманов», «дождей» и «рассветов». А также всего остального. И неужели же у нормальных мужиков, живших не за тридевять земель, а здесь, на нашей земле, певших про эти туманы, дожди и рассветы, шедших по трудному (и в целом все-таки воинскому) пути – НЕТ ДАЖЕ ЭТОГО ЭЛЕМЕНТАРНОГО ЧУВСТВА ЖАЛОСТИ? А также того, что может переплавить это чувство в волю к победе? Ведь побеждали же…

Хищники оживляются, почувствовав запах крови. Самые разные хищники. Как обыкновенные (например, акулы), так и метафизические (зачем иначе приносятся кровавые жертвы?). А есть еще и хищники социальные. Не зря ведь говорили – «акулы империализма».

Запах элитного конфликта как запах крови. На солнечной полянке в очаровательном лесу – две березки. К ним привязаны веревки. На веревках дощечка… КАЧЕЛИ. Но вот подул ветер. Качели закачались, и все изменилось. Зловеще изменился сам лес. Березки превратились в ядовитые тропические деревья. Все оказалось заполнено какими-то хищниками. Все завыло. А на вой откликнулся ветер. Качели закачались сильнее. И все еще больше преобразилось. Стало еще более зловещим и незнакомым. Вот что такое КАЧЕЛИ. И вот что такое Игра, спешащая на их зов.

 
И забыть по-прежнему нельзя,
Все, что мы когда-то…
 

Так можно или нельзя забыть-то? Можно или нельзя позволить состояться этому самому «двадцать лет спустя»?

Часть 1
ПРЕДМЕТ И МЕТОД

Глава 1. Телеология – или о том, зачем нужна теория элит

Советская элита… Ее функциональная специфика, структура, системные свойства, принципы функционирования в социуме… Ее генезис, самовоспроизводство… Степень ее вписанности в мировые элиты…

Мог ли кто-то обсуждать в СССР такую тему, например, в 70-е годы XX века?

Любой, кто жил в советском обществе, а также тот, кто хоть как-то ознакомился с феноменом советского общества по серьезной литературе, должен будет признать, что эту тему в указанный период официально обсуждать было нельзя. Потому что официальная идеология предъявляла образ советского общества, в котором элиты нет и не может быть. А есть, напротив, нечто несовместимое с феноменом элиты. Что же именно?

В крайнем случае речь шла об антиэлитарности. То есть о руководящей роли социальных низов (рабочего класса и вступившего с ним в союз трудового крестьянства). Тот крайний случай был к концу 70-х годов аккуратно превращен в нечто более умеренное и еще менее вразумительное. В какое-то «общенародное государство». Но подобная трансформация лишь заменила антиэлитарность («не элита, а низы – соль земли!») внеэлитарностью («есть социально однородное общество и нечего говорить об элитах!»).

Итак, ни раннесоветская (категорическая и потому в чем-то все-таки внятная), ни позднесоветская (уклончивая и абсолютно невнятная) доктринальность не предполагали наличия элиты в советском обществе.

Но как вы можете обсуждать любой феномен (в том числе и феномен элиты) в условиях, когда официальная доктрина отрицает наличие подобного феномена? Только подрывая официальную доктрину! И это при том, что подрыв доктрины в обществе советского типа фактически равносилен подрыву власти. Назовите советское общество закрытым или идеоцентрическим… В любом случае, это общество, в котором правит одна партия. И правит она в силу наличия у нее определенной идеологии. Идеология отрицает наличие элиты. Вы начинаете обсуждать элиту… Подкоп под власть налицо.

Это не специальный советский маразм, как кажется многим. Это неизымаемое функциональное свойство определенных систем. Церковная доктрина санкционировала любые обсуждения системы Птолемея. Но она не позволяла подкапываться под эту систему какому-то Галилею. Потому что такой подкоп под частную (астрономическую) систему грозил всей идеологической доктрине. А значит, и порожденному доктриной регламенту. А поскольку на регламенте держится власть, то и власти.

Если кто-то считает, что этот казус преодолен открытыми демократическими обществами, то он глубоко заблуждается. Там есть свои табу, свои системные запреты, свои принципы превращения иномышления в инакомыслие, а инакомыслия в ересь.

Итак, начав в СССР в 70-е годы говорить о советской элите, вы становились инакомыслящим. То есть опасным еретиком. То есть врагом. А как только вы становились врагом, с вами надо было бороться.

А как можно с вами бороться? Загнав вас в глубокое внутреннее подполье и лишив возможности излагать свою позицию публично. Предположим, что вы с этим не соглашаетесь. И пробуете обсудить такую позицию публично. Вы создаете кружок… Что он обсуждает? Тексты – а что еще? В противном случае, он толчет воду в ступе. Что и так делают все на партсобраниях. Вы написали текст и ознакомили с ним членов кружка. Потом члены кружка, возражая вам, написали ответный текст. Еще один шаг – даже не шаг, а шажок – и вы становитесь диссидентом. Например, вы напечатали тексты на машинке и собрали их вместе. Получился журнал. Вы начали знакомить с ним друзей. Всё! Вами сразу же начинают интересоваться «компетентные органы». И тут все зависит от того, как эти органы себя поведут.

Есть несколько возможных сценариев их поведения.

Сценарий № 1. Они начнут вас мягко опекать. Посадят в какой-нибудь закрытый институт (или закрытый отдел какого-нибудь открытого института), где вы худо-бедно будете что-то писать на интересующую вас тему, но для органов. Это очень удачный случай! Прямо скажем, невероятно удачный.

Сценарий № 2. Органы начнут вас опекать иным способом. Попросту они вас завербуют. И тогда все, что вы пишете и говорите, это не суть вашей деятельности, а предлог для выявления политически неблагонадежных лиц, решивших присоединиться к вашему начинанию. Что? Вы честный человек? Вам это претит и вы отказываетесь? Тогда реализуется еще более жесткий сценарий.

Сценарий № 3. Вас сажают в тюрьму или психушку.

Есть еще сценарии? Есть.

Сценарий № 4. Вас вынуждают уехать за границу. С обязательствами перед органами (наиболее частый случай) или без оных.

Других сценариев не было.

Перефразируя общеизвестное, «пятого не дано».

Что из этого вытекает?

Оказавшись под мягким контролем органов (сценарий № 1), вы будете изучать элиту постольку, поскольку это надо органам. Например, вы будете для них писать какие-то закрытые записки в пределах, строго заданных их регламентом.

Оказавшись под жестким контролем органов (сценарий № 2), вы не исследовательской деятельностью будете заниматься, а суррогатом оной. Вы рухнете не только морально, но и интеллектуально.

Сев в тюрьму (сценарий № 3), вы перестанете заниматься исследованиями и займетесь либо тяжелым физическим трудом, либо (если вам повезет, а за везение в тюрьме всегда надо платить) будете санитаром… или библиотекарем. Но не исследователем элит.

А вот если вы уезжаете за рубеж (сценарий № 4) – тогда другое дело. Тогда (если у вас есть запал, способности и вам повезло) вы становитесь советологом. И начинаете работать в западных научных центрах, изучающих советское общество. Изучение советского общества в подобных центрах вообще тесно сопряжено с деятельностью западных спецслужб. Поскольку для Запада СССР – это не член Совета Безопасности ООН и не партнер по глобальной безопасности, а враг № 1. Этот статус врага № 1 зафиксирован в официальных документах. А в крайнем случае (тоже, между прочим, официально) к этому статусу добавлены еще и «джихадистские» директивы.

Что такое «СССР как империя зла»? Разве это не призыв к тем или иным формам джихада? Пусть «холодного», но джихада? Вопрос в том, может ли джихад быть холодным? Но в любом случае ясно, что партнерским образом строить отношения с «империей зла» нельзя. Ведь ни президент Рейган, заявивший об СССР как об «империи зла», ни те, кто предложил ему этот специфический образ (как известно, заимствованный у Толкиена), отнюдь не чурались религиозного пафоса. И не просто пафоса, а идеи «крестового похода» (по сути – того же джихада). А как иначе? Где «империя зла» – там и «император зла». То есть дьявол. А где дьявол – там не договариваются.

Итак, вы начинаете заниматься на Западе какой-то (пусть даже самой невинной) советологией. Чуть раньше или чуть позже к вам подходят и говорят: «СССР – дьявол. Мы боремся с дьяволом. Вы что-то знаете о дьяволе. Помогите нам в этой борьбе».

Если вы отказываетесь, то попадаете в очень сложное положение. А если при этом вы советский эмигрант, то положение будет не просто сложным, а катастрофически сложным. Вас могут назвать агентом КГБ, могут… Мало ли что еще в таких случаях могут.

А если вы соглашаетесь, то так или иначе интегрируетесь в мир западных спецслужб. Тут весь вопрос – как именно. Интегрироваться можно прямо или косвенно. Главное – что не интегрироваться нельзя. Если вы не хотите интегрироваться, то не занимаетесь советологией. Вы занимаетесь музыкой, Средними веками, Античностью, классической филологией, египтологией и так далее.

Косвенная интегрированность осуществляется через научные центры, сохраняющие номинальную академичность. Этим центрам делаются соответствующие запросы. Стать автором ответа на такой запрос – престижно. Для этого совершенно не обязательно, образно говоря, надевать погоны, или оказываться в иных обязательных отношениях со спецслужбами. Если к вам обращаются часто, то вы должны гарантировать конфиденциальность ваших ответов. Это тоже не слишком обременительно.

Но такие формы интегрированности возможны только если вы занимаетесь общей (желательно совсем общей) советологией. Например, советской литературой. Или живописью. Вас все равно будут чуть-чуть «отдаивать». Спрашивать, как подкопаться под Шолохова, например. Но именно чуть-чуть. Если вы занимаетесь советской экономикой или советским обществом, то «отдаивать» будут больше. Если вы занимаетесь советской армией – то еще больше.

Но даже в этом случае вам может повезти, и осуществляемая по отношению к вам опека будет носить косвенный характер.

А вот если вы советолог, занимающийся советской элитой, то между вами и спецслужбами возникнет совершенно другой формат отношений. Качественно другой! Опека перестает быть косвенной и становится прямой. В сущности, это уже не опека. Это служба. И вы сами виноваты.

Ибо по своей воле занялись не экономикой, не культурой, не историей, даже не общей социологией. Вы занялись специальной социологией – социологией элиты. Это ваш ответственный выбор. Осуществив его, вы берете на себя все следующие из этого издержки.

Прежде всего, вы оказываетесь на особом (мягко говоря, отнюдь не лучшем) счету в академическом комьюнити. Связано ли само это комьюнити со спецслужбами или нет – другой вопрос. Оно связано косвенно. И потому респектабельно. И оно понимает, что раз вы этим занялись (и, не дай бог, преуспели), то вы связаны со спецслужбами не косвенно, а иначе. Но пожалуй, даже не это главное.

Для западной социологии теория элит – это не вполне респектабельная теория. Конечно, таких ученых, как Питирим Сорокин, с порога отбрасывать не удается. Превратить их в ополоумевших конспирологов, занятых теорией заговора, достаточно трудно. Но западный ученый панически боится оказаться не только на абсолютно зачумленной территории «теории заговора», но и на смежных с нею территориях. Питирим Сорокин очень уважаем… «но, знаете ли, что-то тут отдаленно напоминает что-то, отдаленно напоминающее нечто нехорошее». Это первая причина, по которой теория элит не в почете.

Вторая причина почти столь же «фобична». Хотя речь идет чуть-чуть о другом. Ряд теоретиков элиты (Моска, Парето) в какой-то степени выразили симпатию к фашизму. А дальше та же самая пугливая псевдологика: «Они соприкасались с фашизмом. Мы соприкоснемся с ними. Нас соприкоснут с фашизмом». Западное академическое сообщество состоит отнюдь не из Джордано Бруно. А нынешняя «инквизиция хорошего тона» по сути своей ничуть не менее беспощадна, чем та, которая сожгла этого бескомпромиссного искателя истины.

Конечно, заниматься на Западе советской элитой можно с большим успехом, нежели элитой западной. Потому что это чужая элита. И элита «бредовой страны», где все может быть. Как медведи на улицах, так и элита.

Заниматься же своей элитой почти нельзя. Потому что – можете себе представить? – на Западе ее тоже нет. Точнее, на Западе есть доктрина, согласно которой ее быть не должно.

Была она, элита эта, в нехорошие времена так называемого закрытого (то есть нехорошего) общества. А потом ее «съело» открытое (хорошее) общество (смотри Поппера). И она, элита эта, приказала долго жить. А те, кто это отрицает, так или иначе причастны теории заговора.

Характерно, что западная наука не поощряет изучение элиты не только в своем обществе (в конце концов, оно хорошее и открытое), но и в чужих обществах (в том числе явно закрытых). Не слишком это респектабельное занятие – изучать какие-то там кланы, ордена (исламские или другие). И даже мафии. Почему это нельзя изучать – совсем уж необъяснимо. Но каждый, кто взаимодействовал с западными интеллектуалами, согласится с правотой моих утверждений. А согласившись, должен будет спросить себя, почему это все так. И ответ тут будет один: ЭЛИТА ВООБЩЕ НЕ ЛЮБИТ, КОГДА ЕЕ ИЗУЧАЮТ И это главный принцип, с которым должны ознакомиться все, кто хочет заниматься таким неблагодарным делом, как фундаментальная (и уж тем более прикладная) теория элит.

ЭЛИТЫ ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ НЕ ЛЮБЯТ ЭЛИТОЛОГОВ.

Не любят их вообще, чем бы они ни занимались – своими или чужими элитами. Потому что сегодня они занимаются чужими, а завтра займутся своими. Ведь одно перетекает в другое.

Зачем элитному закрытому игроку (если он есть) нужно, чтобы его изучали? Это как-то очень обидно и совсем не с руки. И потому гораздо легче пригвоздить любого исследователя, занятого этим вопросом, к позорному столбу конспирологии (теории заговора). И иногда кажется, что столб этот для того и создан, чтобы вкупе с неадекватными конспирологами (если их нет, откуда возьмется позорный столб?) подвергать поруганию и совершенно адекватных, но неудобных исследователей, занятых неудобными вопросами.

Итак, даже на Западе вы, как советолог, отнюдь не обязательно должны получить необходимые вам ресурсы (финансирование, иного рода социальные санкции) на исследование советской элиты. Но если уж вы их получили, то с одной целью: разрабатывать аналитический аппарат и другие «средства познания» для политической разведки в отношении врага. Причем не абы какого врага, а врага № 1. Получив санкцию на исследование элиты врага № 1, вы тем или иным образом оказались интегрированы не просто в разведсообщество, а в его «святая святых».

Ибо политическая разведка (а зачем еще заниматься элитами врага № 1?) – это всегда «святая святых». Как советолог, занятый элитой, вы на Западе можете быть нужны только ей. Войти в нее крайне трудно. Но если уж вы вошли в нее, то только тем способом, который описан знаменитой советской спецслужбистской присказкой (на самом деле носящей абсолютно интернациональный характер): «Закон у нас один: вход – рубль, выход – сто».

Можно назвать ряд имен диссидентов, уехавших на Запад и сумевших стать подобными исследователями советской элиты. Наиболее известное имя – Авторханов (теория советской номенклатуры), чуть менее известное – Каценеленбоген (теневая экономика СССР). Есть и другие имена. Они сделали свой выбор. Он был мотивирован их ценностями.

Мои мотивы и ценности имели кардинально иной характер. Но побудили меня к сходным занятиям. Причем на территории СССР, совсем мало приспособленной для такого рода специализации.

Да, заниматься советской элитой в СССР было почти невозможно. Но я сделал все для того, чтобы воспользоваться этим «почти». Не люблю мемуаров и потому не буду рассказывать о деталях, позволивших осуществить такое «почти». Пройти нужно было буквально по лезвию бритвы. Ну, так я и прошел. Оглядываясь назад, – искренне недоумеваю, как это могло получиться. Но – получилось. Это «получилось» складывалось из тысячи частных человеческих выборов. Ошибись я хоть при одном из этих выборов… Сдвинься на миллиметр в сторону диссидентства или номенклатурного советского карьеризма… Поступи в другой вуз… Столкнись с другими представителями старшего поколения… Займись публицистикой, а не театром…

Занятия театром, к примеру, оградили меня от лобовой политизации осуществляемых элитных исследований. Я копался все же в основном не в смертельно опасных нюансах чьих-то биографий (хотя и в этом тоже), а в иного типа нюансировках. Они касались тонких культурных различий внутри советской элиты (специфики тех или иных субкультур, функционирования контркультуры, логики смысловых конфликтов, соотношения интеллекта и власти). Решив создать особого рода театр, влияющий на сознание советской постиндустриальной элиты, я всецело отдался этому занятию. И мог всего лишь дополнительно к нему вести философский кружок при театре. Это «всего лишь», видимо, и стало тем балансиром, который позволил мне не потерять некое равновесие в условиях, когда его было почти невозможно не потерять.

Я хотел создать театр особого типа и не хотел ничего другого. Я не хотел печатать самиздатовские журналы, не хотел прислоняться к нашим органам или иностранным посольствам, не хотел… В общем я много чего не хотел из того, что полагалось делать тогда. Может быть, потому и не потерял равновесия, идя по лезвию этой самой (отнюдь не только оккамовской) бритвы.

К середине 80-х годов я и мои сподвижники создали тогда еще неформальный, но вполне респектабельный (неконфронтационный и одновременно независимый) клуб, в котором темой «Элита в советском обществе» занимались помногу, для души, научно – и отстраненно. Об отстранении скажу чуть ниже.

В начале оговорю, что самое трудное было найти тех, кто захочет заниматься таким делом научно. То есть строго, сухо, без «тараканов». И при этом будет понимать, что никаких шансов на официализацию этих занятий (а значит, на социализацию себя и своего начинания) нет и не может быть, поскольку царствует советская доктринальность. Так этих шансов и не было, пока она царствовала. А потом она начала рушиться. Отнюдь не с нашей помощью. Мы-то, напротив, стали ее защищать. А она – отпихиваться. А мы – напрашиваться: «Ребята, вы же не одни завалитесь, вы страну завалите! Жалко ведь! Глобальная катастрофа».

«Ребята» были разные. Кто-то и впрямь остро переживал возможность потерять страну. Кто-то рассчитывал, что с нашей помощью можно удержаться у власти. Кто-то уже вообще ни на что не рассчитывал, а просто открывал закрытые ранее социальные двери, поскольку их стало положено открывать (как-никак перестройка, обновление, новые отношения с интеллигенцией, рекомендуемое начальниками преодоление идеологических шор и так далее).

Как бы там ни было, наши занятия советской элитой постепенно приобрели официальный характер. По поводу нашей – ранее неформальной – организации был выпущен ряд высоких правительственных постановлений. Нам были предоставлены возможности исследования, вытекающие из этого статуса (поездки в «горячие точки» с научными и политическими полномочиями и так далее). Мы стали больше понимать, точнее прогнозировать, развивать метод, вырабатывать возможные антикризисные решения. Но, пока мы их вырабатывали, изучаемая нами элита своими судорогами развалила страну. И не просто развалила. Развал породил регресс в каждой части распавшегося СССР. В том числе и в той части, которая превратилась в «демократическую Россию, освободившуюся от власти жуткого коммунизма».

Эта самая «освободившаяся от самой себя» территория стала зоной культурного провала, перерождения, регресса и… и чудовищной элитарности. Вместо доктринального табу на «элитную» (очень непростую!) тему возникло диаметрально противоположное. Все стали называть себя элитой. Всё стало кричать об элитарности. Особый парадокс ситуации состоял в том, что кричавшие об элитарности называли себя одновременно демократами (ни в одном другом обществе подобного произойти не могло). Потом словечко «элитное» расползлось и превратилось во всепроникающую пленку грязи, налипшую на новое бытие (элитные коттеджи, элитные магазины, элитные журналы, элитные клубы, элитные проститутки…).

В этой новой реальности надо было самоопределяться. И это было непросто. Мне удалось убедить какое-то количество единомышленников в том, что наши исследования по элитам могут иметь значение для будущего России. Не «демократической» и «избавившейся от коммунистической порчи», а России как таковой. Что нужно продолжать заниматься этими самыми элитами вопреки всему, и в чем-то даже наступая на горло собственной песне.

Зачем? Ответить на вопрос можно только исходя из предыстории. А именно – из причин, побудивших меня обратиться к этой (неблагодарной и небезопасной) теме еще в советский период.

Человек обычно занимается тем, что для него притягательно. Положа руку на сердце, могу сказать, что это не мой случай. Я не хотел входить в элиту. Я не люблю элитарность. Я крайне болезненно воспринимаю нынешнюю российскую маниакальную псевдоэлитность, доходящую до скверного анекдота. Сначала элитные машины и квартиры… Потом элитный паркет… Потом элитные унитазы… Хуже всего, что с этим скверным анекдотом надо как-то сочетаться. На нынешнем языке это называется «соответствовать». А как же? «Элитное консультирование»… Не имел и не имею ничего против той идеи, которая бросила вызов всей и всяческой элитарности. Более того, затертое в советский период содержание этой идеи начинает иначе проступать сквозь пакости постсоветского скверного элитного анекдота.

Еду я недавно в этой самой «элитной» машине… И мой водитель походя с ехидством бросает: «Ну, как же, как же! Разрушим до основанья…» Я с любопытством спрашиваю: «А вы помните, что там обещали разрушить?» Установив, что человек не помнит (почему бы ему помнить-то, когда так все из памяти выбивают?), я говорю: «Мир насилья! Там обещали разрушить мир насилья. Предположим, что это невыполнимое обещанье. Но разве это не благородно – мечтать о том, чтобы мир насилья рухнул? А вы что, хотите мир насилья для своих детей и внуков? И что плохого в том, что только великая армия труда будет владеть землей, а паразиты – никогда? А вы хотите, чтобы паразиты землей владели?»

Да, по дороге к разрушению мира насилья было совершенно невероятно много насилия. Но какая великая идея свободна от этого? Где этого насилия не было? Во Французской революции? В Английской? В войне между конфедератами и федератами в США? Не в насилии дефект идеи… Дефект в другом… В том, что неясно, где у этого мира насилья основание, которое надо разрушить. Никто еще не попробовал как следует в этом разобраться. И удары наносятся не по основанию. Ну, никак не по основанию. И нельзя нанести эти удары по основанию, не разобравшись, что такое человек. Может, он и является основанием? Хочется верить, что это не так. Но кто знает?

Пока что все удары по миру насилья приводят к обратному результату. Это не значит, что надо любить мир насилья. Нужно быть не более покладистыми, а более умными. И искать, искать это самое основание.

Удар же по тому, что кажется, но не является основанием, – порождает воспроизводство этим самым задетым, но неуничтоженным основанием еще более уродливых зданий. Те, кто пел цитируемую мною великую песню, думали, что избавят мир хотя бы от элитарности. А породили советскую номенклатурную элитарность, которая, по моему убеждению, являлась особо бесперспективной. Эта бесперспективность не имеет ничего общего с приписываемыми советской элите демоническими качествами. Напротив, благопристойность и умеренность большей части этой элиты сейчас абсолютно очевидны. Особенно на фоне нынешнего гиперэлитарного беспредела.

Советские элитарии жили достаточно скромно. А многие – так почти аскетично. Конечно, была коррупция. Где ее нет? Но разве тогдашнюю коррупцию можно сравнить с нынешней? Нет, не в оргиастическом потреблении была вина советской элиты, полностью ответственной за гибель СССР. Не тяга к роскоши привела к ее загниванию, превратившемуся в общесоветскую гангрену. Но что тогда?

Отсутствие профессионализма? Пожалуй, нет. По крайней мере, не это имело решающее значение. Но что же?

Духовная и социальная ложь. Идеология декларировала отсутствие элиты. А элита формировалась. И нужно было каким-то образом прятать факт этого формирования от общества. Именно эта игра в прятки придавала формирующейся элите всю совокупность качеств, предопределивших крах СССР. Коммунистическая идеология вообще не нашла ответа на проблему элитогенеза. Неизвестно, может ли быть такой ответ в рамках данной идеологии. Особенно же в условиях пресловутой «победы социализма в отдельно взятой стране». Но если ответ и существует, то в той идеологической сфере, которая была изъята из доктрины уже в 20-е годы.

Наверное, возможен, условно говоря, монашеский или орденский принцип формирования элиты, адекватной коммунистической идеологии. Но нет монашеской аскетической социальности вне порождающей монашество метафизики. Даже если Сталин и говорил о партии как об ордене меченосцев, то он лукавил. Ордена не было. И не могло быть, поскольку метафизический потенциал идеологии был сведен к нулю тем же Сталиным.

Замени он идеологию и принцип элитогенеза – страна была бы спасена.

Дострой он идеологию и введи в соответствие с достроенным все тот же принцип элитогенеза – страна, опять-таки, была бы спасена.

Но все оказалось брошенным в узкую и абсолютно бесперспективную щель… С одной стороны, невозможность никакого последовательного квазимонашеского аскетизма. С другой стороны, невозможность полноценного элитогенеза, основанного на открытом предъявлении принципа привилегий.

В результате сформировалась мещанская псевдоэлита. В меру пристойная, в меру алчная, в меру гедонистическая. Элита может быть очень разной – даже субкриминальной – и при этом эффективной. Но она не может быть мещанской. Мещанские добродетели заслуживают всяческого уважения. Но до тех пор, пока они обитают в своей, мещанской же, социальной нише. А вот за ее пределами они страшным образом трансформируются. И все произошедшее с СССР является следствием такой трансформации.

Мир насилья разрушили не до основания. Ибо неизвестно, где у него основание (у Данте по этому поводу одно мнение, у Лютера – другое). Не разрушив этот мир до основания (а еще надо доказать, что что-то можно было построить после абсолютного разрушения), соорудили на месте поврежденного некий паллиатив. Благопристойный и в чем-то очень симпатичный, но слабый.

Паллиатив всегда слаб. Однако внутри каждой слабости есть особо слабая точка. У этого паллиатива особо слабой точкой была паллиативная мещанская псевдоэлитарность.

Так, значит, мир обречен на элитарность? Не знаю. Я не берусь обсуждать эту проблему в общем виде. И почему-то верю, что когда-нибудь общество все же освободится от элитарности. Что глобализм с глобальной отчужденной элитой, неизбежно представляющей собой ту или иную разновидность пресловутой «железной пяты», не есть роковая предопределенность.

Можно обсуждать условия, при которых такое освобождение осуществимо. А также тенденции, делающие освобождение невозможным. Но это предмет другого исследования.

Здесь же я только хочу указать на очевидное для меня обстоятельство. На то, что советский эксперимент провалился именно в силу бесперспективности встроенных в него механизмов элитогенеза. Жизнь и смерть СССР зависели от того, можно ли было исправить имеющиеся механизмы. Но их исправление требовало и понимания сути реальных процессов формирования элиты в реальном же обществе, и возможности влиять на эти процессы.

Я хотел и понимать, и влиять. Потому что знал, что без такого понимания и влияния потеряю страну. Существовавший элитогенез работал на разрушение. Формируемый им тип элиты был несовместим с жизнью гигантской сверхдержавы, предъявляющей альтернативный глобальный проект.

Я давно уже назвал этот тип элиты «антиэлитой» или «превращенной элитой». Средой, в которой произошел подобный элитогенез, была доктринальная анти– или внеэлитарность. Вчерашние представители рабочих и крестьян, попадая наверх, стремительно перерождались. Возникал особый социальный гибрид. Происходила «негативная конвергенция» худших принципов поведения представителей социального «верха» и социального «низа».

Такое перерождение предсказывалось многими теоретиками. Возможность перерождения обсуждалась на ранних партийных дискуссиях. И продолжала обсуждаться вплоть до конца 20-х годов. Вот один из фрагментов такого обсуждения: «Оторванная от широких масс партия может в лучшем случае погибнуть в неравном бою. А в худшем… Скажете – сдаться в плен? В политических битвах в плен не берут. В худшем она предаст интересы породившего ее класса». Ну, так и предала!

Но о каком отрыве от широких масс идет речь? Увы, диссиденты, которые иронически пародировали революционную песню: «Вышли мы все из народа. Как нам вернуться назад?», – били в самое больное место советской системы. Вышедший из народа номенклатурщик уже никогда не мог вернуться назад. Система инструкций, узаконившая само понятие «номенклатура» («номенклатура ЦК КПСС» и так далее), предопределяла пожизненное вращение номенклатурщика в высшей страте советского общества. Тем самым система превращала высокого управленца из «слуги народа» (декларируемая норма) в члена особого политического класса (социальная реальность).

Управленец подобного типа постоянно должен был оперировать декларируемой нормой, то есть лгать. Ложь истачивает душу, как ржавчина. Управленец начинал ненавидеть ложь. Может быть, вначале – именно как ложь. Но вскоре он начинал ненавидеть норму как таковую. То есть всю свою политическую систему. Он превращался в своеобразного подпольщика, в двуличное и двубытийное существо. Это существо не могло освоить позитивное элитное содержание (чувство исторической ответственности, чести и миссии), но оно впитывало, как губка, негативное элитное содержание (не мы для народа, а народ для нас).

Груз социальных обязательств (отсутствие наследуемой собственности, необходимость обеспечивать народу определенный набор социальных возможностей, идеологические табу и так далее) тяготил все больше и больше. И чем больше он тяготил, тем выше был уровень зависти к иным возможностям другой – западной – элиты.

При этом возможности понимались узко материально. Все духовное из этих возможностей исключалось. И, увы, это почти автоматическое выбрасывание всего духовного (в том числе, аскетического, жертвенного) из вожделенных возможностей происходило (не будем лукавить) еще и в силу того, что номенклатурный выдвиженец был плотью от плоти тех омещаненных «низов», которые он сам же и омещанивал. «Народ и партия едины».