Текст книги "Прощальный ужин"

Автор книги: Сергей Крутилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

21

– Наша первая встреча была очень трогательна. Не берусь вам пересказывать ее: время позднее, да, признаться, и слов таких не найду, чтобы обо всем рассказать в точности. И то – теперь все наши встречи были трогательными. А встречались мы почти каждый день.

Халима была инженер по отделочным работам. И, хотя ей часто приходилось ездить по строительным объектам, она все же находила время, чтобы повидать меня. То заглянет утром, пока мы принимаем раствор; то прибежит в обед, чтобы пригласить к себе в отдел на чай. Но в институт я ходил неохотно. Нам почти никогда не удавалось попить чаю вдвоем – всегда мешали. Иное дело – наши вечерние прогулки, тут уж нам никто не мешал. Выйдя из ворот стройплощадки, я вдруг видел Халиму, которая с той, противоположной стороны сквера спешила мне навстречу.

– Ива-а-н! – кричала она.

Халима меня никогда не называла ни по отчеству, ни по фамилии, а только по имени: Иван.

Мы встречались; я брал ее под руку, и мы шли. Она все еще жила у младшей сестры, на Текстильной.

Халима уже сняла траур, и к ней мало-помалу возвращалась ее обычная энергия и жизнерадостность.

– Иван, милый! Ну, расскажи мне еще раз про Рахима! – просила она. – Как он там, мой мальчик, один, без меня?

И я – уже в который раз! – рассказывал ей о своем посещении клиники, о том, как я купил невероятный автомат, который при стрельбе выбрасывал из дула снопы пламени; как мы вместе с малышом учились стрелять; и как Рахим вдруг воскликнул: «Огонь! Вижу огонь!..»

– Огонь увидел, – вздыхала Халима. – Может, и правда восстановится зрение…

Однажды – я даже помню, где мы шли… Мы шли по Школьной улице – Халима вдруг остановилась и горячо сказала:

– Знаешь что, Иван. Я никогда и никого не ждала. А тебя жду. Каждый-каждый день жду!

Это, пожалуй, и все слова, в которых выражалась ее благодарность, отношение ко мне. Слова – дорогие для меня, но я сдержался, сделал вид, что не слыхал их.

– Как там поживает Умаров? – спросил я, надеясь, что Халима расскажет о том, как они готовятся к научной конференции.

– Ничего, жив Гафур Султанович. Что с ним станется?!

– Знает он, что Кочергин обратился в комитет сейсмостойкости?

– Наверное, знает. Мрачен, малоразговорчив. Даже со мной, – подчеркнула Халима. Она помолчала и продолжала через минуту-другую: – Когда люди упорствуют, всегда думаешь, что за этим стоит что-то очень важное: правда, сомнение, безопасность людей, которые будут жить в новых домах. А выходит, ничего такого нет. Не о надежности жилья думают они, а о какой-то чепухе. Сегодня захожу к Гафуру Султановичу – надо было согласовать в смете универсама стоимость отделочных работ. А у него Загладин сидит, главный наш инженер. Оба они знают, что я дружна с вами, но, даже зная это, не смогли оборвать разговор вовремя. «Все это хорошо – пять этажей вместо трех, – но куда мы будем девать лишние блоки перекрытий? Ведь каждая четвертая крыша окажется лишней…» О чем они пекутся?! – не унималась Халима.

Я, конечно, переживал – монтаж дома по улице Свердлова мы уже заканчивали, и меня очень волновало, каким ему быть: нормальной пятиэтажкой или домом пониженной этажности? Но внешне своего волнения не выказывал. Наоборот, я с напускной веселостью сказал ей:

– Шут с ними! Может, они не только крышу, но и шляпы свои не знают, куда девать!

Однажды узнаю, Кочергин приехал. И не один, а в составе целой комиссии, которую возглавляет заместитель председателя сейсмического комитета. У меня на объекте они не появляются. Думаю, раз не заходят, значит, я им не очень нужен. Успокаиваю себя, а сам, понятно, волнуюсь. Неужели и Кочергина они обработали? Не может быть! Надо знать начальника нашего треста: невысокого роста, лобастый, нос казанком, как у моего деда Макара. Федор Федорович ни одного твоего слова не примет так, на веру. А всегда: «Стой! Стой!» Или: «Как-как?!» И, попыхивая сигаретой, думает, прикидывает. Но зато уж если Кочергин в чем-либо убежден, то он ни перед чем и ни перед кем не остановится. Пробьет!

Халима мне докладывает: Кочергин и товарищи из комитета вместе с их начальником Умаровым заняты экспертизой. Каждый день с утра и до вечера осматривают крупнопанельные и блочные дома. Некоторые из таких домов дали трещины, но обрушений нет. Комиссия копает, вскрывает фундаменты, осматривает сварные швы. Думаю: пусть!

Иду как-то утром на объект, гляжу, кто-то расхаживает по монтажной площадке третьего этажа. Федор Федорович! Не ожидая, пока заработает подъемник, я бегом наверх. Прибегаю, а там уже прораб, ребята-монтажники. Кочергин здоровается со всеми, словно мы только вчера расстались. Отвел меня в сторонку и говорит:

– Кашу ты, сапер, заварил большую. Готовься и сам выступать на конференции.

– А где она состоится?

– Вон там! – Кочергин поднял руку над головой, и я понял, что разговор об этом перенесен в самые авторитетные инстанции.

Это мне понравилось. Чего я больше всего боялся? Боялся, что меня позовут в контору Умарова; Гафур Султанович будет сидеть на председательском месте, за столом президиума, а рядом с ним Кочергин и тот, из комитета. Они вверху, а я внизу, как студент-дипломник. И будет что-то вроде экзамена, который закончится проработкой. Но, когда я узнал, в каком доме состоится это совещание, не скрою, я струсил. Я решил сначала, что выйду на трибуну и скажу: «А-а, пошли вы!.. Стройте как хотите. Вон краснодарцы предлагают не укрупненные панели, а готовые комнаты из железобетона. Совсем готовые – с застекленными окнами, с обоями, с радиаторами. Ставьте эти коробки в ряд по всему городу – вот вам и готовое жилье!» Но Халима быстро меня успокоила, переубедила. «Там не Умаров будет хозяин, там разберутся», – уверяла она меня. Подумал я – и правда! Смешно теперь все это вспомнить. Как перепугался я…

22

– Настал день, час, зовут нас: меня, прораба, Халиму. В кабинете для заседаний за столиками только приглашенные: сотрудники проектных и научно-исследовательских институтов, ученые, практики-строители. Осматриваю зал, многих я не знаю.

Появляются члены президиума. Замолкли все, но настроение у всех настороженное, встретили президиум без аплодисментов. Вижу, из-за стола президиума направляется ко мне Кочергин. Подошел, поздоровался, говорит:

– Готов? Только не волнуйся, сапер.

«Не волнуйся»… Внешне я не волновался, но вам могу признаться, что это внешнее спокойствие стоило мне немалых усилий. Где мне доводилось выступать раньше? На планерках, в вагончиках, среди рабочих бригады. На двух-трех собраниях в тресте выступал: брали новые обязательства. А тут собрались начальники НИИ, архитекторы, доктора наук, одним словом, цвет нашей строительной науки.

Научную конференцию – или, по-нашему, совещание – открыл заместитель председателя комитета. Он говорил не спеша, был краток. Он не предрешал разговор никакими выводами. Просто указал на важность спора и на ответственность каждого перед будущим.

Докладывал Умаров.

Я напрягся, слушая его очень внимательно. Гафур Султанович знал, что рекомендации этого совещания станут законом для строителей города, и он хотел одного – повременить с выводами. И теперь Умаров напирал на то, что-де если совещание выскажется за возведение домов повышенной этажности, то он согласен будет на пересмотр технической документации. Если же нет, то… Гафур Султанович говорил долго, напирая на необходимость всестороннего изучения сейсмической устойчивости сооружений; говорил долго и довольно-таки нудно. Заместитель председателя комитета не то чтобы оборвал его, а легонько, как говорится, н а ц е л и л, поворотил его речь на главное.

– Все это хорошо, товарищ Умаров, – сказал он, – но вот я слушаю вас уже час и не могу понять: каково же все-таки ваше отношение к идее строительства домов повышенной этажности? Понимаю, что на этот вопрос трудно сразу дать определенный ответ. Ставлю вопрос уже: каково ваше отношение к предложению товарища Дергачева возводить типовые крупнопанельные дома высотой не в три, а в четыре и в пять этажей?

Умаров нашелся:

– А товарищ Дергачев тут! Пусть он сам выскажется по этому поводу.

По залу прокатился шепоток, может, кто не знал, где Дергачев. А может, просто люди делились впечатлением о том, как Умаров ловко увильнул от ответа на самый важный вопрос.

– Ну что ж. Послушаем товарища Дергачева, – сказал представитель комитета.

Я знал, что на таких совещаниях надо говорить как можно короче. У меня был заготовлен листок с планом выступления. Халима переписала мне его на машинке, и я, чтобы не сбиться, начал читать по листку. Не спеша, для разминки, я указал на наиболее важные узлы типовой схемы, отметил меры по усилению швов и конструкций, которые на наш взгляд необходимы в домах повышенной этажности: дополнительный расход металла и так далее. Затем перешел к главному – к диаграмме сейсмоустойчивости панельных домов. Когда я, заканчивая свое выступление, сказал, что недалеко то время, когда мы увидим Ташкент новым городом – городом высоких зданий, – в зале раздались аплодисменты.

После моего выступления был объявлен перерыв. Во время перерыва все подходили ко мне, жали руку, поздравляли. Я понял, что многие мне симпатизируют. Выступлением своим я приобрел среди своих собратьев-строителей известность и – главное – друзей. И первым из них был Кочергин. До этого какие у нас были отношения? Федор Федорович был для меня начальником. Я знал, что у меня хороший начальник треста; Федор Федорович знал, что в тресте у него есть такой Дергачев, хороший, толковый бригадир. Но тут, когда объявили перерыв, Кочергин первым подошел ко мне, поздравил:

– Молодец, сапер! – Я это на радостях вместе со всеми спешу к выходу, а Федор Федорович на листы ватмана показывает: – Сколи, пригодится для диплома.

Я был теперь уже на четвертом курсе заочного отделения строительного института. Думать о дипломе было рановато. Однако Кочергин заставил меня сколоть со щитов схемы узлов и таблицы. К слову, они действительно потом пригодились. Но со щитов я снимал их без особой охоты. Мне не терпелось выйти из душного помещения на волю, увидеть Халиму. Федор Федорович заметил мою медлительность, стал помогать мне. Пока мы вместе с Кочергиным снимали таблицы и свертывали листы ватмана в рулоны, ко мне подходили люди – знакомые мне, москвичи, и незнакомые, ташкентцы. Пожимали руки, говорили: «Молодец, Иван!» или «Салям, Иван!»

После перерыва выступали очень серьезные люди: директор проектного института из Ленинграда, начальники строительных трестов из Киева и Краснодара. Доклады утомили всех. Правда, повеселил нас какой-то старик архитектор. Он не вникал в спор, для него ясно было, что будущее за прогрессивным строительством. Но, пошутив и побалагурив, он заговорил и о серьезных вещах. Он сказал, что для возведения современных зданий необходимы новые строительные материалы, легкие, теплоустойчивые заполнители – стеновые панели, перегородки. Он обрушился на нашу строительную индустрию и наговорил бог знает чего… Сказал, будто мы в этом деле отстали от Америки на два-три десятилетия.

Опять наступило молчание.

– Кто хочет слова? – спросил председательствующий.

– Можно?! – звонкий женский голос.

Вижу, в третьем ряду от меня встает Халима. Мне казалось, что я знал эту женщину, ибо видел ее во всякие дни – и в радости, и в горе. И все-таки, когда Халима шла по залу – легко, гордо, словно не шла, а парила, – я поймал себя на мысли, что еще никогда не видел ее такой. Не хочу говорить избитые слова: мол, была красивой. Другое было в ее облике – одухотворенность. Нет! Сильнее, значительнее – одержимость! И я подумал, что Сабиру было с ней нелегко, что она верховодила им.

– В старые времена… – начала она звонко, чуть жестикулируя. – В старые времена инженер строил мост. Первый паровоз идет по мосту – инженер под мостом стоит: фермы смотрит, опоры смотрит, не дадут ли они трещины… – Когда Халима волновалась, она говорила очень быстро, и в ее речи нет-нет да и слышался акцент. – Устоят опоры, выдержат фермы – цветы инженеру! Жестоко? Но это лучший способ проверки надежности. К сожалению, не я строю дом. Строит товарищ Дергачев, прораб Филипченко. Все знают, я пережила наше несчастье. И вот я вам что скажу: за работу бригады Дергачева я ручаюсь. Боитесь? Сомневаетесь, устоит ли пятиэтажка при новом толчке? Давайте мне квартиру в доме Дергачева. Хоть на первом, хоть на пятом этаже. Готова жить в таком доме! Готова жизнью своей доказать его надежность!..

Она сошла с трибуны, тряхнула косами и вернулась на место, где сидела.

В президиуме сначала засмеялись, потом зааплодировали.

Вы можете представить мое состояние. С какой благодарностью я смотрел на Халиму! Как я любил ее в эту минуту!

Большинство участников конференции высказались за строительство города современными, передовыми способами. Как только конференция закончилась, я отыскал Халиму, стал благодарить и поздравлять ее. К нам подошел Кочергин. Федор Федорович раскланялся с Халимой, первым делом спросил о мальчике, Рахиме, а потом уже стал говорить о ее выступлении, что ее горячие слова подействовали на всех больше, чем выкладки ученых. Мне смешно было видеть нашего угловатого, иной раз угрюмого начальника треста в роли учтивого, веселого кавалера, а именно таким он хотел казаться Халиме.

– А что, друзья! – оживленный более, чем всегда, сказал Кочергин. – Время еще не позднее. Не отметить ли нам вашу победу? Давайте закатимся куда-нибудь за город в хороший ресторанчик и посидим часок-другой. А то, признаюсь вам по секрету, я завтра улетаю обратно в Москву.

Как ни хотелось мне провести этот вечер наедине с Халимой, я не осмелился отказаться от предложения Кочергина. Я мало знал город, а где какие рестораны, и вовсе не имел понятия.

– Поедем в «Юпитер», – предложила Халима.

Мы поехали в «Юпитер» и провели там весь вечер, Федор Федорович был очень доволен. Мы засиделись допоздна, но Кочергин все не хотел нас отпускать. Наконец в просторном зале ресторана, где мы сидели, погасили люстры, давая понять, что время уже позднее, и мы стали собираться. Федор Федорович вызвал машину; мы отвезли Халиму домой, на Текстильную, и Кочергин, с которым мы очень сблизились в этот вечер, предложил мне полюбоваться ночным городом. Мы изрядно поколесили по притихшему Ташкенту. Улицы города походили на огромную строительную площадку. На многих объектах работы не прекращались и ночью. Всполохи огней электросварки высвечивали высокие фермы подъемных кранов, серые лоскуты панельных домов. Я смотрел на эти дома, возвышавшиеся на месте недавних развалин, и думал: эка, черт! Сколько мы понастроили за лето!

Федор Федорович высадил меня из машины возле университетского сквера. Было уже далеко за полночь. Кочергин приказал шоферу ехать в гостиницу. Но я не очень уверен, что Федор Федорович заснул в ту ночь – в шесть утра самолет его улетал в Москву…

23

– Мы пробыли в Ташкенте все лето. Наступила осень. Строительные работы в пострадавшем от землетрясения городе все больше входили в график, и аварийные бригады решено было отозвать. Я узнал это из телеграммы Кочергина начальнику строительно-монтажного управления. И, когда я узнал, у меня все в голове смешалось: было радостно от сознания того, как много мы сделали для города, и грустно от близкого и неизбежного расставания. Когда я увидел Ташкент впервые – тем апрельским вечером, – город был весь испятнан язвами развалин. Повсюду горы кирпича, из которых торчали балки и белела штукатурка обвалившихся стен. Теперь Ташкент снова ожил: вдоль улиц высились целые кварталы новых домов, тротуары полны народа, и было трудно поверить, что каких-нибудь пять-шесть месяцев назад тут стояли заборы, скрывавшие от глаз беду.

Горсовет устроил нам торжественные проводы. В том же самом театре, где я увидел Халиму в трауре, собрали всех нас – строителей. Подарки, награды, речи… Потом среди других передовиков меня пригласили на прием, вроде сегодняшнего. Только наш капитан устраивал прием (вы можете со мной не согласиться, но я говорю, что думаю), наш капитан устраивал ужин бездельникам, а горсовет – труженикам.

– Ну, зачем же так резко – бездельникам? – запротестовал я робко. – Вы и себя причисляете к ним?

– И себя! – упрямо не соглашался Иван Васильевич. – Что мы, туристы, за месяц сделали? Ровным счетом ничего! Глазели, мешали пешеходам на улицах городов – вот и вся наша работа. Ташкентский же горсовет устраивал прощальный ужин работягам, которые подняли город из руин. На приеме были самые лучшие строители.

Была и Халима. Неделю назад из Москвы привезли Рахима. Зрение у него уже восстановилось, но он ходил еще в защитных очках, предохранявших глаза от чрезмерно яркого света. Но что очки по сравнению с прошлой бедой?!

До Ташкента я мало знал узбеков. Они мне казались чуточку замкнутыми, чуточку наивными. За время, проведенное в Ташкенте, я полюбил их. Гостеприимству их можно лишь удивляться. И сегодняшний наш ужин хорош, ничего не скажешь. Но в Ташкенте – вот это да! Столы ломились от фруктов: дыни, яблоки, виноград. А вина, вина было!

Я почему-то считал, что на Востоке на такие вечера женщин приглашать не принято. К удивлению моему, женщин было много. Среди них блистала Халима. В черном вечернем платье, с ожерельем, которое очень шло ей. Косы свои она расплела и уложила волосы в высокий пучок, как тогда, в Тромсе, на конфирмации. И одно лишь воспоминание о том дне делало ее мне ближе. Не скрою, я очень ревновал ее. Она была слишком известна в городе и слишком красива, чтобы быть в тот вечер со мной. Да я и не мечтал об этом. Я был со своей  в а т а г о й, как она говорила. Работяги, понятно, к вину равнодушны, а водки на таких приемах почему-то всегда мало выставляют. Ребята мои  з а к о с и л и  посудины три с другого стола и с этим резервом чувствовали себя спокойно. После первого же тоста, вот как и сегодня, все загалдели. У каждой бригады за каждым столом свои тосты. Подошли украинские хлопцы, волгоградцы – те, что все лето носились со своим объемным домостроением, и пошло: чокались, выпивали за то, чтобы не расставаться надолго. Мы еще галдели, выкрикивали тосты, обнимались с друзьями, как вижу, от дальних столов к нам идет Халима. У меня рюмка чуть было не выпала из рук – так я обрадовался. Думаю, пусть хоть один-единый миг, но она постоит со мною рядом. Больше мне ничего не надо – лишь бы словом на прощанье обмолвиться. Только что это?! Халима не одна идет, следом за ней сквозь толпу, заполнившую проходы меж столами, идет Умаров. Идет осторожно, бочком, опасаясь расплескать рюмку с вином. Знал Гафур Султанович, кого взять себе в проводники!

– Иван-н! – сказала Халима, подойдя к нашему столу. (Она всегда произносила мое имя с твердым «н-н»). – Вот Гафур Султанович хочет с тобой особо попрощаться.

– А ты? – шепнул я и взял ее за руку.

Лицо ее разом посерьезнело, и я понял, что разгадал ее какую-то тайную мысль.

– Потом… проводишь меня… – Халима высвободила свою руку и слегка поклонилась подошедшему к нам Умарову.

Гафур Султанович был очень важен: в черном костюме, при орденах. К удивлению своему, я увидел у него и боевые награды и понял, что Умаров воевал. Он подошел, и я, подражая Халиме, тоже слегка поклонился ему и сказал:

– Милости просим, Гафур Султанович!

– Я Халиме сказал, – заговорил Умаров быстрым говорком с характерным узбекским акцентом. – И вам хочу сказать: обид чтоб не было! Чокнемся, выпьем на прощанье.

– Э-э, нет! – сказал я. – Так не пойдет, Гафур Султанович! По русскому обычаю, расставаясь, пьют водку. А у вас в рюмке квас.

– Зачем квас?! Вино! На ночь водку тяжело.

– Ничего, раз в жизни можно и покряхтеть. Ради такого случая… – Я взял из набора чистых рюмок, стоявших на салфетке с краю стола, две рюмки поменьше и налил в них водки. Одну подал Халиме, а вторую Умарову.

Пока я наливал, Халима приготовила закуску, и мы выпили все разом за нашу дружбу. Умаров постоял, но закусывать не стал – спешил вернуться к столу начальства. Однако, судя по всему, он не хотел уходить один – ждал Халиму. Она, пригубив рюмку водки, отставила ее и, взяв в руки горшочек с грибами, принялась за еду.

На помосте, возвышавшемся посреди зала, заиграл оркестр. Значит, прием был устроен по высшему классу. Хороший оркестр, балетные номера, народные песни. Поскольку на помощь городу приехали строители со всех концов страны, были приглашены самые лучшие певцы из республик. Веселье вовсю! Гляжу, бригадир из Киева, чубатый парень по фамилии Загорулько, подвыпивший, конечно, размахивает возле помоста руками, ругается. Что такое? Оказывается, он недоволен тем, как ему  к а ж у т ь  гопака. Товарищи по бригаде уговаривают его, чтобы он не шумел. Но Загорулько не послушал их, вышел на помост и пошел, и пошел – сначала медленно, потом как заносится, да с присвистом, с прибаутками. Тут кофе и мороженое с орехами разносят, но никто не спешит взять из рук официантов ни чашек с дымящимся кофе, ни вазочек с мороженым. Все сгрудились вокруг помоста, кричат, подбадривают танцора, аплодируют… Загорулько плясал, пока не устал. Остановился, чуб свой откинул назад, оглядывается и, знать, никого не видит.

– Молодчина, Василь! – кричат ему.

Оркестр подождал, пока Василь сойдет с помоста, и спустя какое-то время заиграл узбекский танец. Кто-то крикнул:

– Халима! Попросим Халиму!

Загорулько помог Халиме подняться на помост. Она вышла на сцену, огляделась, чуть заметно кивнула оркестрантам. Оркестр заиграл тише, медленнее, словно приглашая Халиму к танцу. Я уже знал, что у узбеков, как и у многих восточных народов, пока не застучал бубен, это еще не танец, это прелюдия к танцу. Бубен молчал, Халима медленно и грациозно прошлась по сцене. Вечернее платье сковывало ее. Но это только так казалось – Халиму стеснить, сковать, сдержать нельзя. У нее такая натура – взрывная! Я-то знал это и, позабыв про все, ждал. Халима прошлась, плавно поводя плечами, словно хотела обратить на себя внимание: мол, смотрите, какая я! Но все и без того смотрели только на нее. Ударил бубен – и залились колокольчики. Халима, быстро-быстро перебирая маленькими ножками, двинулась по кругу…

Если бы у меня, неотрывно следившего за каждым ее движением, спросили тогда, что Халима хотела выразить своим танцем, я, не задумываясь, сказал бы: это танец расставания. Может, легче всего это улавливалось по движению ее рук. Они были у нее очень выразительны. Она звала ими кого-то к себе. Она ласкала… нет, обволакивала. Укрывала от беды. Пестовала, как ребенка, молила аллаха о счастье. И опускала руки свои в изнеможении, когда счастье уходило.

Все, не шелохнувшись, наблюдали за танцем Халимы. Когда музыка смолкла, раскрасневшаяся Халима сошла вниз с помоста. Мужчины, бывшие поближе к лесенке, по которой она сходила со сцены, подхватили ее на руки. Там было много узбеков. Они кричали что-то по-своему. Загорулько орал во все горло:

– Браво!

Оркестр снова заиграл. И Халима снова вышла на помост.

И вновь стучали каблучки ее туфель. И вновь призывали, ласкали кого-то ее руки…