Текст книги "Прощальный ужин"
Автор книги: Сергей Крутилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)
19
Некоторое замешательство, вызванное упрямством девочки, не пожелавшей называть Колотова папой, продолжалось недолго. Олег был ненавязчив. Вопреки ожиданиям Марины он помалкивал о свадьбе. Олега одолевали совсем иные заботы.
– Я не могу спать на чужих тряпках, – признался он как-то Марине. – Я люблю во всем шик.
Марина поначалу не очень-то придала значения всем этим разговорам. Но однажды, придя с работы, она вдруг не узнала своей квартиры. Большая комната, служившая столовой, переоборудована в спальню. Посреди ее на месте стола красовалась широченная тахта, занимавшая чуть ли не полкомнаты. Рядом немецкий торшер с тумбочкой.
На тахте лежал Олег. На нем был новый атласный халат с широким поясом и отворотами на груди; домашние туфли из лосевой кожи он посчитал излишним снимать и валялся в них. На тумбочке торшера стояла бутылка коньяку, рюмка, блюдце с дольками лимона. В то же блюдце он стряхивал и пепел с сигареты, которую курил.
Увидев Марину, Олег встал, приложился к щеке.
– Ну как, мать?
– Ничего. Я вижу, ты произвел тут полную революцию!
– Ты еще не все видишь. Прошу!
Марина бросила на вешалку шапочку и, как была в уличных туфлях и плаще, прошла в комнату. Ни стола, ни дивана, на котором Марина любила сиживать вечерами, занятая штопаньем или вязаньем, только телевизор и Олегов портрет на стене.
– И ты… ты все это один? – недоумевая, спросила Марина.
– Нет.
– Тебе кто-то помог?
– Да! Деньги.
– А где же старая тахта и диван?
– Во дворе на свалке.
– Ну, Олежек! – Марина пожала плечами. – Ведь хорошие были вещи. Мы могли бы их подарить дедушке для дачи.
– Это мещанство, – сказал Олег. – Только мещанин – с а л а г а – цепляется за старое барахло. Дом каждого советского гражданина должен постоянно очищаться от рухляди. Весь цивилизованный мир меняет мебель, и только мы, русские, любим жить среди дедовских комодов и спать на скрипучих диванах.
Эти его блатные словечки, вроде «молотки» и «салага», коробили ее, но она сдерживала себя. Такая досада! Все у нее было на привычном месте – и стол, и шкаф, и диван. На узенькой тахтичке за дверью она любила спать; ей хотелось отдохнуть, садилась на диван. Приходили гости – раздвигался круглый стол, расставлялись стулья и можно было сидеть и пировать хоть до утра.
– А стол тоже выбросил? – упавшим голосом спросила Марина.
– Выдворен на кухню. А тот, самоделка, вон! – Олег махнул рукой, указывая на дверь.
«Слава богу, хоть стол-то уцелел!» – подумала она и с облегчением вздохнула.
– Ничего, мне твой вкус нравится! – Марина поцеловала Олега в щеку, от него изрядно попахивало коньяком. – А где Наташа?
– Убежала. Она меня игнорирует.
– Привыкнет. Не все сразу.
Марина повесила на вешалку плащ и, скинув туфли, сунула ноги в шлепанцы и снова вернулась в гостиную (теперь уже спальню!), чтобы взять из платяного шкафа пеньюар. Олег стоял возле тумбочки спиной к Марине, наливал из бутылки коньяк. Он, видимо, не слышал ее шагов и поэтому, когда она скрипнула дверкой шифоньера, Олег вздрогнул и лицо его, сосредоточенно-жесткое перед этим, осветилось улыбкой.
– Мариночка, за твое здоровье! – Он выпил рюмку, поставил ее обратно на тумбочку и, взяв ломтик лимона, пососал его. – Не гляди на меня так, дорогуша! – продолжал он, заметив недовольство в глазах Марины. – Я не пьяница. Это чудесный напиток! Всю зиму просидеть в холодной кабине за баранкой – в пимах, в шапке, на сухарях и чае. Черт побери, неужто после этого я не могу себе позволить месяц пожить так, как хочу?!
– Конечно, конечно! – сказала Марина. – Я с любовью на тебя посмотрела.
– Я так и понял. А пояснил затем, чтобы ты меня еще больше любила.
В их словах ни капли не было правды, была одна игра. Игра эта началась значительно раньше этих слов – с присылки гостинцев и писем. И начал ее он, а Марина поддержала, и теперь уж отступиться, повернуть назад нельзя было ни в большом, ни в малом. Многое уже начинало раздражать Марину, но она старалась гасить в себе это чувство. Свою нервозность она относила за счет привычки, все-таки пять лет жила одна! Ей добавилось обязанностей, а вот добавилось ли еще что-либо, она не знала, и это начинало ее раздражать.
Марина задержалась перед раскрытым шкафом, раздумывая, во что переодеться. Она сняла было с плечиков пеньюар, но, вспомнив, что сейчас надо становиться к плите, готовить ужин, передумала. Пеньюар был мешковат и длинен малость, как и положено быть домашней одежде, а чистить картошку и переворачивать котлеты, жарившиеся на плите, в шелковом одеянье не очень-то удобно. Марина решила надеть халат, в нем привычнее. Сняв с плечиков халат, она направилась в ванную переодеваться.
Спустя некоторое время, когда Марина вышла из ванной, Олег уже сидел на кухне и, поджидая ее, курил. Пепельницу, которая была на телевизионном столике, он не потрудился взять и теперь поставил перед собой баночку, в которую Марина бросала спички после того, как зажигала ими газовую плиту. Марину такая вольность покоробила. Она любила во всем аккуратность. У нее все в доме было на месте: одна тряпочка – для протирки мебели, другая – чтоб стирать с обеденного стола. И баночек для спичек тоже было две: в ванной у газовой колонки и на кухне у плиты. Всякий непорядок в этом деле ее страшно раздражал. Заметив однажды, что спички уже сыплются через край, Марина сказала: «Света, выброси спички». Домработница подошла к мусоропроводу, открыла крышку и бух туда банку вместе с огарками. Что тут было! Марина весь день ходила по квартире, не находя себе места. «Деревня! – ворчала она. – Никогда ее к порядку не приучишь».
На этот раз, конечно, все было по-другому. Заметив непорядок, Марина фыркнула, но сдержалась, ничего не сказала, стала чистить картошку.
Марина чистила картошку, а Олег, заложив ногу за могу, курил, пуская дым колечками.
Он молчал. И она молчала.
Почистив картошку, Марина положила ее в кастрюлю, помыла, налила с краями воды и повернулась к плите, чтобы зажечь газ. Глянула, спичек на месте не было. Тогда она поставила кастрюлю, взяла со стола баночку, полную окурков, выбросила окурки в мусоропровод и, ставя ее на место, сказала:
– Давай так договоримся, Олег, когда куришь, открывай форточку. А то дышать нечем.
– Пум! Пум! – обронил Олег, но все-таки встал, открыл форточку.
Марина зажгла газ и, поставив кастрюлю на плиту, пошла вон из кухни. Олег преградил ей дорогу, обнял, привлек к себе.
– Ты чего дуешься, старушка? – сказал он. – Тебе жалко дров, которые я повыбрасывал?
– Ну что ты? – Марина тряхнула русыми локонами.
– Ты только погляди сюда! – он провел Марину в Наташину комнату.
На тахте, где спала девочка, горой высились новые одеяла тончайшего пуха и подушки в атласных наволочках.
– О, какое чудо! – Марина в радостном порыве обняла его, поцеловала.
– Я думаю, мы поступим так, – заговорил Олег сдержанно. – Месячишко поживем тихо. Потом сыграем свадьбу. Ты возьмешь отпуск, и мы махнем на юг. Вдвоем! Согласна?
– Согласна!
– Будем считать, что инцидент исчерпан.
20
Так началась их совместная жизнь, пока что тихая, скрытая от других. До свадьбы оставалось еще много времени, поэтому каждый старался использовать это оставшееся время по-своему. Марина считала, что это время надо потратить на то, чтобы о ее счастье узнало как можно больше знакомых. Каждое воскресенье она устраивала интимные приемы – своеобразные смотрины. Марину можно понять – самолюбие ее было удовлетворено. Как же! Глеб, дурак, бросил, а вот нашелся человек, который, даже мало зная ее, полюбил, сделал официальное предложение. Они скоро поженятся. Сразу же после свадьбы отправятся на юг; свой медовый месяц они проведут в каком-нибудь тихом приморском городке. Они пока не решили, в Крыму или на Кавказе. Но непременно в тихом. Снимут отдельный домик с виноградником у самого моря. «Море чтоб обязательно было рядом, Олежке так нравится», – уверяла всех Марина.
Олег сидел при этом, слушал; иногда улыбался, иногда согласно кивал головой. Он сохранял важный вид, как и подобает быть человеку в его положении. Он был задумчив. И думы его, если пересказать их грубо, сводились вот к чему: «Жизнь – штука все-таки интересная! – рассуждал Олег. – К сожалению, она очень коротка, поэтому надо успеть пожить вволю – легко, сладко, вольготно».
Где-то их интересы, интересы Марины и Олега, сходились. Поэтому каждое воскресенье устраивались приемы с вином, тортами и фруктами.
Как и было условлено, первые смотрины – для матери. К этому визиту Марина готовилась особенно тщательно. Ей хотелось, чтобы все обошлось хорошо и чтобы Олег непременно понравился Надежде Павловне. Подготовка к приему велась дня три. Разумеется, все хлопоты легли на плечи Марины. Надо было купить вина, закуски; надо было продумать, кому во что одеться. Особой обработке подвергалась Наташа: не дай бог, если повторится что-либо подобное тому, что случилось за столом в первый день! С дочерью проводились беседы о том, как она должна себя вести за столом, что говорить. Марина не настаивала, чтобы Наташа все время обращалась к Олегу, как к отцу. С этим спешить не надо. Но где-то в самый разгар ужина, как бы оговорившись, хоть раз дочь должна обронить это слово «папа», чтобы Надежда Павловна поняла, что Наташа приняла дядю Олега.
Девочка обещала сделать все так, как просила мать.
Чтобы не затевать обеда, гостей пригласили на шесть вечера. К этому времени Надежда Павловна и ее новый муж Аким Акимович, или, попросту, Акимушка, пообедают, отдохнут малость и вместо прогулки явятся к ним на чай. Разумеется, Надежда Павловна получила самые строгие наставления от дочери, в каком часу она должна приехать; при этом в разговоре не упущена была и лишняя возможность похвалить будущего супруга, «Мамочка, приезжай! – говорила Марина. – Ты будешь удивлена, Олег все сам накупил и приготовил. Я ни к чему не прикасалась».
Стол и в самом деле получился богатый. Были и шампанское, и торт, и отличные конфеты. Марина приготовила салат, напекла пирогов с мясом, которые обожает мать. В кувшинах стоял черносливовый компот – это специально для Акимушки, у него неважно с желудком.
Марина ставила цветы в вазочку, когда в прихожей позвонили. Открывать дверь бабушке было не столько обязанностью Наташи, сколько ее слабостью. Надежда Павловна никогда не приходила без подарков. А Наташа любила подарки. Поэтому, заслышав звонок, девочка поспешно выбежала из своей комнаты, отвела защелку английского замка и в ту же минуту повисла на шее у бабушки.
– Бабуля!
Надежда Павловна – полная, крепко сбитая, в просторном пальто, в широких туфлях, шитых на заказ. На голове шляпа с пером. Бабушка носит очки в тонкой золотой оправе и, несмотря на свой пенсионный возраст, не в меру подвижна и шумлива.
– Ах, внучка! Ах, дорогуша моя! Дай я тебя поцелую, мой пупсик! – говорила Надежда Павловна, передавая внучке целлофановый пакет с набором сладостей.
Взяв подарок, Наташа подставила щеку. Бабушка поцеловала ее.
– Как ты выросла! – восторженно повторяла Надежда Павловна. – Как выросла! Какая ты стала большая, милочка ты моя!
Надежда Павловна всю жизнь занималась воспитанием детей. В разруху, сразу же после окончания гражданской войны, она заведовала сызранским детприемником, потом много лет подряд руководила детским садом. Она состояла даже в комиссии Наркомпроса по детвоспитанию. Отсюда у нее любовь ко всяким ласковым словам, вроде: пупсик, деточка, дорогуша и так далее. Она оброняла их на каждом шагу, по всякому поводу, при обращении к любому человеку. «Дорогуша мой, Акимушка, подай чайную ложку», – говорила она мужу. Даже продавщицу бакалейного отдела в магазине она называла не иначе, как «деточка моя!»
Надежда Павловна обладала замечательной особенностью: своей громоздкостью и подвижностью она заполняла все пространство. Рядом с ней ее тщедушный Акимушка вовсе был неприметен. Сухонький, с узким морщинистым лицом, он молчаливо топтался возле двери, опасаясь подать голос.
Едва Надежда Павловна обласкала внучку, из комнаты стремительно вышла Марина. Она вела за руку будущего супруга. Олег был очень импозантен: узкие брюки, безупречно белая нейлоновая сорочка, черный галстук.
– Знакомьтесь! – предложила Марина.
Первой протянула руку Надежда Павловна. Здороваясь, она назвала себя; и Олег тоже; и, раскланявшись, они почти одновременно сказали:
– Очень приятно!
Аким Акимович замельтешил что-то, никак не мог снять с себя пальто, и Олегу пришлось помочь ему, поэтому церемония знакомства с ним была проще – без взаимных поклонов и натянутых улыбок.
Гостей пригласили в комнаты.
Надежда Павловна была очень довольна переменами в доме дочери.
– Это все Олег! – говорила Марина. – И купил и рабочих нанял.
– Вот и замечательно! – восторгалась Надежда Павловна. – У Олежки твоего есть вкус. Диваны теперь не в моде. А широкие тахты и боковой свет – это здорово!
Но особую похвалу Надежды Павловны вызвала постель.
– Я всю жизнь мечтала о такой постели, – призналась она. – Живите на здоровье, детки! Будьте счастливы.
Похваставшись покупками, Марина пригласила гостей к столу. Хозяйка при этом извинялась, говоря, что стол скромный, что продуктов хороших в магазинах мало; а гости, наоборот, восторгались всем, уверяя, что вина и закусок много и все так аппетитно выглядит.
Олег, как и подобает хозяину, сел на самое красное место; по левую руку от него Марина, по правую Наташа. Из уважения к бабушке ее посадили напротив хозяина, а Акимушку сбоку. Уже после первой же рюмки ясно обозначились, как это принято теперь говорить, сферы влияния. Несмотря на свою эмоциональность, Надежде Павловне все же не удалось завладеть вниманием и навязать всем любимый ею разговор о теперешней молодежи: что-де она испорчена, что нет у нее любви к делу и почтения к старшим.
Мало-помалу вниманием всех завладел Олег. Он очень быстро сошелся с Акимушкой. Оказалось, что оба они любят пропустить одну-другую рюмочку. Олегу-то ничего, сказал тост и пей! А за Акимушкой неотступно следила Надежда Павловна, чтобы он лишнего не пил, острого и сладкого не ел. Однако им удалось провести Надежду Павловну, и теперь оба они, возбужденные, разрумянившиеся, придвинувшись друг к другу, хлопали один другого по плечам, курили, пуская клубы дыма, и говорили.
Аким Акимович – инженер-геолог, работает в главке. Он нестар, ему до пенсии служить еще лет пять-шесть. Но Акимушка одержим одной мечтой – о том, как он будет жить «на вольной». Он мечтает, уйдя на пенсию, купить домишко где-нибудь во Владимирской области на берегу озера. Аким Акимович хочет жить на земле, заниматься огородничеством и рыбалкой. Он загодя купил «чайку» – лодочный мотор, сам сделал для него футляр, такой же, как делают футляр для скрипки, и мотор висит у него в кладовке.
Но все-таки не на лишней рюмке и не на «чайке» сошлись они, Олег и Акимушка. В молодости Аким Акимович ездил в геологические экспедиции. Приходилось ему бывать и в Якутии, откуда только что приехал Олег. Это-то их и сблизило окончательно. У них были общие воспоминания.
Тихий Акимушка разошелся, то и дело перебивал Олега вопросами.
– Якутск! Ах, какая это была дыра! Деревянные тротуары. Мороз. Бр-р!
– Ну, теперь вы не узнаете города. Столица! – рассказывал Олег. – Асфальт. Дома со всеми удобствами.
– А дороги! Дороги как?
– Дороги ничего. Такие же, как и по всей России.
– И что ж вы, колоннами ходите?
– Да. Ходим колоннами, – рассказывал Олег. – Я служу в автороте. Добываем алмазы, ну, и золото. Съездил рейс, отдыхай, салага! Премия тебе и благодарность в приказе.
– Алмазы и золото?! – вступила в их разговор Надежда Павловна.
– Да.
– А у нас в «Географии», папочка, написано, – подала свой голос Наташа, – что в Якутии болота и тундра.
– О, да! Болот и воды там хватает, – Олег поглядел на девочку с опаской – как бы она опять не расплакалась?
Наташа выдержала его взгляд, только покраснела вся.
– Ах, внучка! Ах, ты мое золотце! Молодчина-то ты какая! – Надежда Павловна погладила девочку по волосам и, незамеченная мужчинами, вышла в переднюю.
Из прихожей она дала тайный знак Марине; следом за матерью из-за стола вышла и дочь.
Надежда Павловна увлекла Марину на кухню.
– Все это хорошо, доченька, – заговорила она шепотом. – Но неплохо было бы выяснить, какие у него планы.
– Планы у н а с такие. – Марина сделала особое ударение на слове «нас», чтобы еще раз подчеркнуть, что у них уже все сговорено. – Через месяц мы распишемся. Потом я отвезу Наташу к деду на дачу, а сами отправимся в свадебное путешествие. Олегу очень хочется, чтобы мы отдохнули вдвоем на море.
– Я очень рада! – Надежда Павловна поцеловала Марину в щеку и, целуя, спросила что-то шепотом.
– И в этом смысле хорошо…
21
Следующее приглашение – Северцеву.
Лев Михайлович – не только заботливый отец, но и тайный кредитор Марины. Тайный потому, что и мать при первой необходимости подбрасывает ей деньжат. Но, давая Марине деньги, Надежда Павловна неизменно добавляет: «Пожалуйста, доченька! Десятки тебе хватит? Ну на́ пятнадцать рублей. Только у отца не проси». Последние слова Надежда Павловна говорит вовсе не потому, что жалеет бывшего своего супруга, – Лев Михайлович не беднее ее. Тут другое: Надежда Павловна стремится к тому, чтобы дочь как можно меньше общалась с отцом.
Однако Марина не очень-то считается с наставлениями матери и свободно переступает ее запрет.
Так было и на этот раз.
Дедушка Лева попроще Надежды Павловны. Ему можно и не выделять воскресенья. Льва Михайловича можно принять и на неделе. Он не сластена, торты и конфеты ему не нужны; и к вину дедушка Лева равнодушен. Единственное, что нужно сделать к его приходу, это навести чистоту в квартире. И не чистоту даже, а настоящую дезинфекцию. К приходу Льва Михайловича все дверные ручки должны быть тщательно протерты одеколоном, вешалка освобождена от посторонней одежды, а под нею, под вешалкой, на полу должен лежать коврик, смоченный раствором марганцовки, для галош гостя.
Все это успела сделать Марина, придя пораньше с работы: и дверные ручки протерла, и вешалку освободила, и мокрую тряпицу для галош постлала. Правда, марганцовки в доме не нашлось, и Марина бросила к двери мокрую тряпку и побрызгала на нее побольше «тройного» одеколона – деду Леве важен запах. Если от дверных ручек, от унитаза и от раковины умывальника не пахнет одеколоном, Лев Михайлович все равно не поверит тому, что его ждали, к его приходу готовились. А что касается галош, то тут подвох небольшой: дедушка Лева продезинфицирует их дома. Он всегда так поступает. Вернувшись домой, особенно после посещения общественных мест – поликлиники, магазина, метро, – он протирает ватным тампоном, смоченным в крепком растворе марганцовки, не только обувь, но и свою грубоватую трость с серебряными монограммами.
Разумеется, что человек, так следящий за собой, не может быть неаккуратным. Если Лев Михайлович обещал прийти в девятнадцать ноль-ноль, то в указанный час можно, не дожидаясь звонка, подходить к двери и распахивать ее. И, распахнув, вы увидите выходящего из лифта старика, коренастого, крепкого, с окладистой огненно-рыжей бородой.
Этот коренастый мужчина и есть дедушка Лева.
Да, в назначенный час Марина услышала, как хлопнула дверца лифта и кто-то стал скрести ноги, вытирая их о коврик. Она открыла дверь. Лев Михайлович, вытерев галоши, перешагнул порог, поздоровался (разумеется, без рукопожатия), поводил носом и, почуяв запах одеколона, стал не спеша раздеваться. Он снял шляпу, стянул вылинявшее от времени старомодное чесучовое пальто, затем нагнулся, сдернул галоши и поставил их на влажную тряпицу, постланную Мариной.
Олег и Марина молча и выжидательно наблюдали за Львом Михайловичем. Дед окончил раздевание и повернулся к ним, спокойный, лобастый, бородатый.
Олег выступил из-за спины Марины и, щелкнув каблуками, протянул Льву Михайловичу руку.
– Здравствуйте!
– Одну минутку, молодой человек… – у деда был приятный, рокочущий бас. – Мариночка, где можно помыть руки?
Марина провела отца в ванную.
В ванной долго лилась вода; наконец вода перестала литься, дверь приоткрылась и в щелку высунулась рыжая метелка дедовой бороды.
– Мариночка, каким одеколоном вы пользуетесь?
– На полочке, папа, стоят два флакона: «тройной» и «шипр». Пожалуйста, папа, бери, какой тебе больше нравится.
Лев Михайлович смочил руки одеколоном и, вытирая их носовым платком, вышел из ванной.
– Ну, а теперь, молодой человек, – обратился он к Олегу, – рад буду познакомиться!
Олег и дедушка Лева обменялись рукопожатиями. Затем Лев Михайлович обнял дочь и приложился к ее щеке бородой. Дед не был сентиментален, он не сюсюкал с внучкой, лишь справился о ее здоровье. Марина сказала, что Наташа здорова.
Льва Михайловича пригласили к столу.
Дверь в комнату, где накрыт был стол, толкнул Олег; Лев Михайлович, державший все время наготове платок, убрал его в карман.
Застолье было на редкость тихим и чинным. Все сидели важно, с умными лицами. Изредка размеренную беседу нарушал смех Наташи, которой скучно было со взрослыми. Но Марина быстро выставила ее из-за стола. Сразу же после картофельных котлет с грибами, приготовленных с мучным соусом (любимое блюдо Льва Михайловича), она подала девочке мороженое. Быстро покончив с мороженым, Наташа ушла в свою ком-пату.
Они остались втроем.
Все располагало к спокойной беседе: окна зашторены, телевизор выключен, люстру тоже не зажигали, чтоб не вызывать у Льва Михайловича лишнего раздражения. Зажжен был лишь торшер; его придвинули вплотную к столу, и мягкий свет пятном ложился на стол, заставленный хорошей, яркой посудой.
Марина очень хотела, чтобы Олег понравился отцу. Для этого она заранее рассказала Олегу все об отце и намекнула ему, как следует вести себя со стариком и о чем лучше с ним вести разговор.
Лев Михайлович – человек почтенный. В ранней молодости, когда ему не было и двадцати лет, он служил пулеметчиком в 6-й кавдивизии. Был ранен в ногу, вылечился. После гражданской работал и учился: сначала на рабфаке, затем, после успешного окончания рабфака, в Институте красной профессуры. Перед Отечественной войной директорствовал в одном из музеев. С этим музеем семья Северцевых и была эвакуирована в Саратов. Еще там, в Саратове, под влиянием нового знакомства с одним из профессоров местного университета Лев Михайлович увлекся астрономией. После возвращения в Москву отчасти из-за болезни, а в основном из-за склок и тяжб с Надеждой Павловной Северцев был вынужден оставить директорствование. Он получал приличную пенсию, жил на даче, в тиши.
Дача у Льва Михайловича большая; Серафима, сестра Северцева, занимавшая комнату внизу, едва справлялась с уборкой и кухней. Чтобы не испытывать одиночества, Лев Михайлович решил обзавестись помощницей. Он повесил объявление о том, что-де научному работнику требуется секретарь-машинистка. «Жилплощадь предоставляется, – значилось в объявлении. – Оплата по соглашению». Было это вскоре после войны – солдаток и незамужних девушек много. На это объявление сразу же откликнулось десятка полтора женщин с приличным образованием и из хороших семей. Лев Михайлович облюбовал себе одну из них. Ее звали Людой. Он предоставил ей комнату на втором этаже по соседству со своим кабинетом, и они занялись научными изысканиями.
Севернее вставал рано. Утром, пока его милая секретарша спала, Лев Михайлович копался в саду: окучивал смородину, прореживал и поливал клубнику. Около одиннадцати, позавтракав, Лев Михайлович уединялся со своей помощницей в кабинете. Северцев диктовал секретарше главы из своего трактата о вселенной. Работа эта (правда, с некоторыми перерывами, во время которых Людмила ездила на юг, к морю) продолжалась долго, лет десять. Однако не только издательские работники, но даже и самые близкие люди, даже Серафима Михайловна, родная сестра Северцева, убиравшая кабинет, даже она не видывала рукописи. Самые близкие посвящены были лишь в суть работы, в саму идею.
А идея состояла в том, что Северцев развивал дальше основную доктрину Коперника о гелиоцентрической системе мира. Северцев уверял, что он открыл существование множества галактик и со временем, опубликовав свой многолетний труд, обессмертит свое имя. Отсюда это стремление к долголетию. Лев Михайлович очень опасался заразиться какой-нибудь инфекционной желтухой или гриппом и умереть, не завершив гениального труда.
Может быть, Северцев уже давно завершил бы его, но все дело в том, что он никак не мог уладить отношения с секретаршей. Людочка, успевшая за десять лет изрядно надоесть ему, ленилась, не желала ни стенографировать, ни писать на машинке. А когда Лев Михайлович вздумал освободить ее, она обратилась в суд, и после долгой тяжбы суд вынес решение, согласно которому Северцев вынужден был предоставить ей жилплощадь на даче. Эта несносная фурия стала жить рядом, отравляя существование старику. Лев Михайлович нервничал, выходил из себя из-за частых скандалов с Людмилой. А годы шли, и вот уже седина в бороде и одышка, а главная работа жизни все еще оставалась незавершенной.
