Текст книги "Прощальный ужин"
Автор книги: Сергей Крутилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)
11
Теперь уж Игорь нигде не ощущал спокойствия, уравновешенности, без чего, по его понятию, не могло быть творчества. Даже на этюдах, при полном одиночестве, его не оставляло ощущение какой-то неловкости за все, что он делал, говорил, как вел себя. Нет, Эльвира не навязывалась с ним на этюды. Для этого у нее хватало такта. Она не уподоблялась всякого рода бездельникам, которые сами ничего не делают и людям мешают работать. Таких людей немало. Игорь их терпеть не мог. Они его раздражали. Встанут за его спиной трое-четверо подобных зевак и стоят, наблюдая за тем, как он наносит мазок за мазком. Обернувшись, Игорь говорил, не скрывая раздражения: «Вы мне мешаете! Что у вас, другого дела нет, как только мешать людям?!» После этих слов зеваки уходили. Даже дети уходили! И Эльвире он не постеснялся бы сказать, если бы она вот так же стояла за спиной.
Но она не стояла. Она была ненавязчива.
Утром, расставаясь у крыльца столовой, Игорь бросал небрежно: «Ну, пока!»
– Пока! – Эльвира на прощанье махала ему рукой. Она даже не спрашивала, куда он пойдет сегодня – на Оку или в деревню.
Ушел – и ушел.
Кудинов забегал к себе в коттедж, брал этюдник и уходил. Он нарочно уходил подальше – в луга или в деревеньку, раскинувшуюся по косогору. И там, затерявшись за деревенским забором, он расставлял этюдник и стоял возле него час-другой, наслаждаясь тишиной и покоем деревенской улицы. Было бабье лето, и все – от малого и до старого – копали в поле картошку.
Но вот время приближалось к обеду. Игорь уже поглядывал на часы: половина второго. Он спешил закончить этюд или начинал прикидывать, на чем ему остановиться, чтобы завершить работу завтра.
Как-то раз, едва он приготовился сложить этюдник, откуда ни возьмись – Эльвира.
– Игорь! – крикнула она ему с опушки леса и помахала рукой. В руках у нее был букет осенних цветов, обрамленных листьями клена, очень живописными в эту пору. – Обождите! Пойдемте вместе!
Кудинов оставил работу, поджидая Эльвиру. Она легко перепрыгивала через кочки и колеи старых дорог, которые когда-то вели в деревню. Эльвира подошла, шумная, запыхавшаяся, от нее так и веяло запахами леса, земли и еще бог знает чем веет от молодой, счастливой женщины.
Эльвира смотрела на этюд; Игорь не спускал с нее глаз. Он ждал, что она скажет. Но она ничего не сказала, даже обычное свое «Похоже!» Может, она уже знала, что для художника это – похвала небольшая. Но ему нужна была даже и эта, небольшая похвала, и он не спускал с нее глаз. «И кому интересны эти покосившиеся плетни и заросшие осокой пруды? – говорил ее взгляд. – Лучше бы поглядел на меня: какая я хорошая!» Его взгляд ответно говорил: «Да, хорошая. Но я тебя боюсь». И, произнеся в мыслях эти слова, Игорь тотчас же изменился в лице, изображая крайнюю занятость.
– Еще один мазок! – сказал он и начал торопливо и нервно работать кисточкой, будто в самом деле в этих последних мазках и заключены все тайны этюда. Потом Игорь долго, словно испытывая ее терпенье, протирал тряпицами кисти. Эльвира спокойно наблюдала за ним, словно бы говоря: пожалуйста, она хоть целый час простоит, поджидая его, если ему так хочется.
Наконец Игорь сложил этюдник и пристроил ремень на плечо.
– Все. Пошли, – бросил он.
Пыль на проселочной дороге мягкая, как пудра. Как-то раньше – в своих-то тяжелых кирзовых сапогах – Игорь не замечал этого. Теперь же, когда он шел рядом с Эльвирой, пылить не хотелось. Игорь свернул на обочину. Обочина густо поросла ромашкой и мышиным горошком. От ромашки, как всегда в середине сентября, остались лишь сухие стебли да пожухшие пуговки цветов, опутанные паутиной. Но мышиный горошек цвел своими голубоватыми глазками.
Игорю мышиный горошек нравился. Однако Эльвира, остановившись, безжалостно сорвала его цепкие нити с побегов цикория, и стало видно, что и цикорий еще цветет.
– Вам нравится этот цветок? – указала она на цикорий, – Нет? А мне очень нравится. – Эльвира сорвала куст цикория и дополнила им свой лесной букет.
За покосившимися плетнями женщины выбирали картошку. По дороге, обгоняя Игоря и Эльвиру, проплыл грузовик. Кузов был доверху наполнен картофельными клубнями, которые казались на солнце янтарными.
– Ох-хо-хо! – вздохнула Эльвира. – Как бежит время! Уже две недели, как я тут бездельничаю. А кажется, что это было вчера: Лена, наша диетсестра, подвела меня к столу. «Игорь Николаевич, можно за ваш стол посадить новенькую?»
Кудинов очень хорошо помнил, как появилась Эльвира, и он сказал:
– Да, две недели.
– А вы давно тут?
– Скоро будет месяц. Я не первый раз тут и живу по три-четыре срока.
– О, вот вы небось, картин-то понаписали! И вам не надоедает? А мне Лена вас хвалила. Говорит: «Я тебя сажаю за стол к очень хорошему человеку. Он – художник, все работает. Ты уж не надоедай ему своей болтовней. А то я знаю тебя: ты любого заговоришь! Надоешь Игорю Николаевичу, и он перестанет к нам ездить. А то он каждый год – весной или осенью, но обязательно у нас бывает».
– А вы откуда знаете диетсестру?
– Лену-то?! Да мы с ней в школе за одной партой сидели! Она наша – заокская. Только я после десятилетки в институт пошла, а Ленка сразу же вышла замуж. Хороший такой парень попался – морячок здешний, страховский. Войну всю прошел. Вернулся в деревню, а тут – самое разоренье. Повертелся он год-другой, – устроился в Заокске на тарный завод. Тут и повстречал Ленку. Женились они, – а жить где? Тогда они сюда, в дом отдыха, устроились: Лена официанткой, а Костя истопником. Комнату им дали; ребята пошли…
Шагая проселком, Игорь со смятенным чувством слушал этот рассказ. За ним стояла подкупающая простота жизни, людских отношений, взглядов, понятий. Но самое удивительное – у Эльвиры не было ни тени зависти к подруге, которая уже прочно устроена, имеет семью – детей, мужа, огород, хозяйство. Эльвира рассказывала с юмором, и Кудинову это нравилось.
– Спасибо. А я не знал ничего о Лене, – признался он.
– Да вы ничего не видите! – сказала Эльвира. – «Приятного аппетита!» – и побежал. Вам даже на меня взглянуть некогда.
Замечание это задело Игоря.
– Вы не совсем правы, Эльвира, – сказал он. – Конечно, мне трудно оправдываться.
– Я сужу по поступкам. Соседка ваша по столу погибает от скуки. Хоть раз вы пригласили ее на танцы? Предложили ей прокатиться на лодке? Нет, не пригласили, не предложили.
Кудинов смотрел на Эльвиру и не мог понять – шутит она или говорит всерьез?
Подойдя к коттеджу, в котором жил Игорь, они остановились. Ему надо было забежать к себе – переодеться, а ей подыматься в столовую. Однако, посмотрев на Эльвиру, Игорь нашелся, чем ответить на укор за равнодушие.
– Эльвира! – сказал он. – Зайдите. Посмотрите мои работы. Правда, у меня холостяцкий беспорядок…
– Спасибо. Обязательно зайду, но как-нибудь в другой раз. Теперь обедать пора.
– И в другой раз вы найдете отговорку.
– В таком случае – что ж… Но только на одну минутку, Игорь, я устала.
– Прошу! – Игорь открыл дверь на террасу и пропустил Эльвиру вперед.
В погожий осенний день, какой стоял сегодня, тут, на террасе, было тепло. Дощатый пол был испятнан солнечными бликами. На диване, на подоконниках, в простенках – всюду висели, стояли, подсыхая, картонки и холсты.
Эльвира вошла на террасу, огляделась.
– Игорь, вы совсем-совсем забудьте про меня, – попросила она. – Ну, хотя бы на время! Вы собирайтесь. Не обращайте на меня внимания. А я посмотрю. Ладно?
– Хорошо, хорошо, – повторял он, однако оставить ее не спешил.
На террасе остро пахло разбавителем – от сырых еще картонок. Игорь открыл окно; пахнуло свежим ветерком. И только после этого он прошел к себе в комнату. Надо было переобуться, помыть руки, сменить рубашку.
И когда Игорь через четверть часа – посвежевший, в хорошем настроении – вновь появился на террасе, то, к своему немалому удивлению, заметил, что Эльвира вовсе и не ждала его. Она была увлечена, рассматривая его этюды. А их было много. Вся глухая стена бревенчатого сруба была увешана его работами. Тут висели: «Ракиты», «Мокрые стога», «Осенние дали» и еще два или три полотна, над которыми он хотел поработать.
Эльвира внимательно разглядывала его полотна. Она была настолько увлечена, что даже вздрогнула, услыхав его шаги. Вздрогнула – и обернулась, и он уловил на ее лице радостное выражение.
– Извините меня, Игорь Николаевич… – заговорила Эльвира.
– Зовите меня просто, как обычно, Игорем, – поправил он.
– Да? Ну, просто – Игорь, – повторила она. – Извините меня: я мало смыслю в живописи. Правда, когда училась в институте, у меня была подружка Нина… сейчас в Кокчетаве работает. Она – непоседа и страсть как любопытна. И любила живопись. Бывало, на каждую выставку меня таскала. Но потом очутилась я в Кирше, и вот уже года два не была ни на одной выставке. Так что боюсь, что мои суждения покажутся вам наивными.
– Давайте – без вступлений! Говорите, как понимаете. Мне всякое мнение интересно.
– Вы любите пейзаж, – продолжала Эльвира. – Это хорошо. Вы уже почти нашли свой любимый цвет… Но не кажется ли вам, что на одном этюде серый фон хорош, а когда серого видишь слишком много, то становится как-то скучно? Вот мы шли сейчас – какая благодать вокруг! Лес, небо, луга – все такое яркое, красочное. Вот нарисовать такое, сохранить надолго радость этого дня – это и есть, по-моему, искусство. А у вас все серое, одноцветное.
– Мы уже говорили об этом… – Игорь пожал плечами, как бы поясняя, что, мол, тому, кто не понимает живописи, объяснить это трудно. Но, подумав, все же добавил: – Это трудно объяснимо, Эльвира. Я редко пишу при ярком освещении. Солнце искажает цвет. Я люблю приглушенное освещение. Отсюда-то, видимо, и мое пристрастие к серому цвету.
Она поняла, что разговор этот неприятен ему, и поспешила перевести разговор на другое:
– И еще, Игорь: почему вы не любите лес?
– Как это «не люблю»? – он был несколько озадачен этим вопросом.
– Так. Вон сколько у вас этюдов! И я не вижу ни одного, где был бы лес. Ни березовых опушек, ни тенистых елей. Все серые стога да осенние ивы. А лес сейчас такой красивый!
Игорь никогда не задумывался, что больше любит писать. Да, он любит простор, дали, серую Оку – все, что больше отвечает его настроению.
– А я очень люблю лес, – продолжала Эльвира. – Так и бродила бы по нему весь день. Мне надо было бы поступить в лесную академию, а я вот бумажками занимаюсь: «сальдо – бульдо»…
– Вы бухгалтер? – настороженно спросил Игорь.
– Не совсем бухгалтер. Экономист. Но тут, в Заокском, должности экономиста нет. Пока работаю в райфинотделе. Сижу за столом, а сама смотрю на лес. У нас лес – под самыми окнами. Я за десять километров хожу и никого не боюсь: ни людей, ни лосей. Я наши леса знаю. А тут одна боюсь. К тому же – я болтушка. Мне попутчик нужен, чтоб было с кем поговорить. Пойдемте завтра вместе? Грибов наберем. А Лена нам их пожарит.
– Какие теперь грибы?! – ворчливо отозвался он.
– Ну, что вы! Знаете, сколько в этом году грибов?! Пойдемте, Игорь Николаевич! И мне сделаете приятное, и сами развеетесь. Отойдете от этих «серых далей», – съязвила она.
Как-то трудно было отказать в такой пустяковой просьбе. Но с другой стороны, всякое дело, которое требовало от Кудинова движения, принятия каких-то новых решений, вызывало в нем внутренний протест.
Эльвира видела, что он колеблется. Она уже знала, чем можно заманить его в лес.
– Можете взять с собой вот этот ящик, – она указала на этюдник. – Встанете где-нибудь в затишке, а я рядом, недалеко, поброжу, грибы пособираю.
«Только не завтра! – лихорадочно работала мысль в поисках отказа. – Надо сослаться на что-то важное, оттянуть время. А там все устроится».
– Завтра не могу, Эльвира, – сказал он, не глядя ей в глаза. – Я еще этот этюд не завершил. Денька два потребуется. А потом – посмотрим. Я не против прогулки в лес, тем более с такой очаровательной девушкой, как вы…
Игорь все это хотел обернуть в шутку; он привлек Эльвиру, чтобы поцеловать. Она улыбнулась и не то чтобы оттолкнула его, а скорее – ловко вывернулась из его объятий.
– Посмотрите лучше, какую я вам красоту устроила! – Эльвира кивнула на стол.
На столе, в вазочке, в которой он хранил кисти, стоял букет осенних листьев – оранжевых, желтых, красных, – таких ярких, что они забивали цвет его этюдов.
И среди этой осенней красоты, как бы напоминая о прошедшем лете, ярко-ярко голубел цикорий…
12
– Будьте добры, Игорь Николаевич, подержите! – Сомов бесцеремонно сунул в руки Кудинову лампу, пояснил: – На лицо падают блики, искажается цвет. Вы отойдите немного подальше. Так.
Фотограф включил свет, и стало ярко, как днем.
Тем днем, когда Игорь писал Эльвиру.
А день тот он вспоминал часто.
С утра над Окой туманилось, и когда они садились в лодку, на причале, за дебаркадером, то все сиденья были покрыты каплями утренней росы. Садиться на мокрое не хотелось. Игорь достал из этюдника лоскут, которым он вытирал кисточки, протер сначала корму, где он думал усадить Эльвиру, а затем и скамейку посреди лодки, на которую сел сам, готовясь грести.
Они решили не идти за грибами, а поплыть на лодке. Идти надо было в Ланский лес; идти не так уж далеко, километра три, не более, но дорога до самого леса открытая, пыльная – поля да буераки. Тащиться по этакой дороге с этюдником да с корзиной – малое удовольствие. Они решили взять лодку и спуститься на ней вниз по Оке, к Улаю. Игорь знал, что там, высоко над рекой, в глубине леса, посреди редких раскидистых берез, есть хвойные посадки. В эту пору под березами должны быть чернушки, а в сосенках, где по утрам прячутся сырость и туман, можно насобирать груздей и рыжиков, если подвалит счастье. Пусть маслята – на худой-то конец!
У реки было сыро и прохладно. Эльвира – веселая, оживленная – не скрывая своей радости, что все удалось так, как она задумала, суетилась, все норовила подтянуть лодку кормой к берегу и поставить корзину. Игорь, чтобы покончить с этим, взял из рук Эльвиры корзину с запасом кое-каких харчишек, которыми их снабдила диетсестра, и поставил плетенку на нос лодки. Бросил туда же связку картонок, этюдник, снял с себя пиджак, готовясь грести, сказал Эльвире:
– Садитесь, поехали!
Эльвира села на корму, Игорь – на весла, и они поплыли. Они поплыли все тем же правым берегом, на котором стоял и дом отдыха. На реке в этот час было тихо и спокойно: катера осенью ходили редко, лодок с отдыхающими – тоже не видать. Не хотелось нарушать этого покоя: ни разговаривать, ни шумно всплескивать веслами. Игорь греб молча, не спеша. Лодка шла легко: помогало течение. Вода под веслами чуть слышно плескалась, шелестела.
Через четверть часа исчезла из виду излучина реки с песчаными плесами по левому берегу – велегожский пляж. Не стало видно и их дома отдыха, лишь белый корпус столовой с черными окнами высматривал округу поверх вершин сосновой рощи.
Эльвира сидела на корме, лицом к Игорю, работавшему веслами. Пригревало солнце, и тепло его здесь, в лодке, было особенно приятно. Эльвира р а с п у с т и л а «молнию», распахнула полы куртки – видна была шерстяная кофточка с большим вырезом на груди. Игорь стеснялся смотреть на Эльвиру, бывшую очень близко, рядом. Он все смотрел в сторону – на берег, на пожелтевшие кусты ракитника, свисавшие к самой воде.
– Пристанем у красного бакена или спустимся к роднику? – спросил он.
Эльвира пожала плечами: как хотите! Но, помолчав какое-то время, уточнила:
– Тут, говорят, пещера есть. Я много слыхала про нее, но не видела. Поглядим? А то когда теперь снова побываешь тут…
– Ну что ж, значит, спустимся к роднику. – Игорь не спеша продолжал работать веслами.
Улай, косматый исполин, возвышался над Окой серыми скалами, рыжими березами, почерневшей за лето хвоей корявых сосен.
Лодка уткнулась в каменистый берег. Игорь бросил весла и, выпрыгнув, попридержал ее. Эльвира тоже встала. Он подал ей руку, чтобы она не поскользнулась в вертлявой посудине.
Эльвира вышла, и они вместе, натруженно дыша, вытянули лодку на берег. Лодка была не очень тяжелая, килевая; они дружно подхватили ее, засунули под ракитовый куст. Тень от кустов уже поредела и не скрывала от посторонних глаз их посудину.
«А, ничего: сейчас привяжем!» – решил Кудинов.
Он вспомнил, что так поступают все отдыхающие. Проплыви летом – от Велегова до Тарусы под каждым кустом спрятана лодка. Отдыхающие, все больше молодые парочки, гуляют по лесу, осматривают пещеру, целуются в кустах, а лодки их стоят до поры до времени. Кудинову не раз приходилось спугивать парочки. Пробираясь вдоль берега с этюдником, он вдруг замечал их, и они стыдливо скрывались в кустах – только ветви шевелились, как шевелится трава, когда уползает ящерица…
Игорь презирал такую любовь.
И вот он сам занимается тем же. Во всяком случае, любой, увидевший их теперь, мог подумать это.
Они спрятали свою лодку. Игорь протянул цепь сквозь уключины и запутал, закрутил ее за ствол ракиты. Обычно отдыхающие забирали весла с собой. Но тащить их наверх, на гору, вместе с этюдником было невмоготу. Игорь решил, что осень не лето – отдыхающих теперь мало, поэтому оставил весла в лодке.
Эльвира подхватила корзину; Игорь вскинул на плечо этюдник; связку картонок – в руки, и они пошли. Кусты ракитника оголились, поредели, но цепкие побеги хмеля переплелись со струнами ежевики, и пробираться сквозь эти заросли было очень трудно. Наконец-то они выбрались на извилистую, прибитую сотнями ног тропинку, петлявшую меж каменных глыб. Летом травостой тут был – выше пояса. Но донник уже давно отцвел, усох, его стеблистые кусты, увитые мышиным горошком и белоглазой повиликой, цветущей до поздней осени, казалось, издавали медовый дух, от которого распирало дыхание и чуточку кружилась голова. А может, Игорю, казалось, что она кружится от цветов повилики, – может, голова-то у него кружилась совсем-совсем от другого…
На вершину Улая вели кривые тропки. Они то и дело огибали деревья и глыбы известняка. Глыбы были настолько велики и так дряхлы, что в их расщелинах росли березы. Каменистые откосы, по которым они карабкались вверх, были порой очень круты. Щебень осыпался под ногами, и взбираться было трудно.
Игорь, шедший первым, то и дело останавливался, протягивал руку Эльвире.
Так, помогая друг другу, они достигли сравнительно ровного уступа горы и остановились передохнуть. Летом тут все время толпится народ. На траве чернели пятна от костров и палаток; валялись ржавые консервные банки.
Теперь на высоте, над Окой – пусто, гулко. А еще месяц назад тут всюду стояли палатки, шалаши-самоделки. Их обитатели – народ молодой – устраиваются основательно: палатки они ставят не на землю, а на плотный настил из жердей и веток. К палаткам снизу, от реки, ведут лесенки – с перильцами; на леске, натянутой меж дубами, сушится бельишко. Днем туристы спят или рубят лес на дрова, – только раздается над Улаем стук топора… Потом, вот в эту пору, когда поредеет листва деревьев, под кустами сереют обрывки газет, бутылки, поржавевшие консервные банки.
– Уф-ф! – Эльвира откинула со лба пряди волос, обернулась назад, на реку. – Поглядите, Игорек, красиво-то как!
– А что я вам говорил! – Игорь тоже остановился, перевел дух.
Вид и правда был изумительный. Внизу широкой полосой поблескивала Ока. Не очень спорый низовой ветер гнал чешуйчатую рябь, и рябь эта поблескивала на солнце и слепила. За рекой, на том, левом, берегу, зеленью разливалась пойма. Весной, при большой воде, эти луга, до самого дальнего леса, были залиты, и теперь отава на этих заливных лугах ярко зеленела. Бронзовые, тронутые осенью кроны дубов и лип отбрасывали на луг тени, пятная зелень.
Видимо, Эльвира не была лишена чувства прекрасного, ибо она тоже, как и Игорь, зачарованно смотрела вдаль. Он не знал, о чем она думает, онемев от этой красоты. Его же неотступно преследовала мысль, которая чаще всего завладевает человеком, когда он видит такое, – мысль о вечности и величии этой вот красоты и о мелочности и суетности жизни.
«Надо попытаться написать этот пейзаж, – думал Игорь. – Пишет какую-то чепуху: пошатнувшиеся заборы, серые стога на лугах. А вот взять и написать этакую мощь, неохватную ширь, и не выписывать, как я выписываю свои картоны, а написать в условной манере, мощными мазками. Наверное, таланта не хватит. А вообще-то надо испробовать. Тут ведь всего-навсего-то четыре цветовых гаммы, четыре полосы: лента Оки – то серая, то серебристая, зеленые луга за ней, бронзовые купола дубов и надо всем этим – спокойное белесое небо».
– Полезем выше, что ли, – Эльвира вздохнула, словно ей не хотелось отрываться от вида, открывшегося с высоты, и первой шагнула на тропинку, ведущую на вершину Улая.
Они снова карабкались вверх. Подъем хотя и был круче прежнего, но преодолевали они его легче, дружнее. Игорь помогал Эльвире; Эльвира поддерживала его, и очень скоро они оказались на лужайке – розовой, светлой, окаймленной редкими березами.
– Ну, где же пещера? – едва отдышавшись, спросила Эльвира.
– Вот она! – Игорь взял Эльвиру за руку и подвел ее к желтой скале, нависавшей над землей.
