Текст книги "Прощальный ужин"
Автор книги: Сергей Крутилин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
6
И такая игра – поочередная смена ласки на усиленный шпионаж – продолжалась всю зиму.
Приближалась весна. Своей дачи у Маковеевых не было, но была хорошая дача у Льва Михайловича и он всегда ее предлагал. Но Марина редко проводила лето на даче отца. Она предпочитала ездить на юг. В былые годы, когда Наташа была поменьше, они часто ездили к родителям Глеба в Темрюк, где старики Маковеевы учительствовали. Однако в последнее время Марина этим поездкам противилась. Учителя-пенсионеры пускали к себе в дом много дачников, к тому же они были излишне подозрительны и ворчливы. С Глебом еще куда ни шло, и в Темрюке можно было жить. Но летом он всегда много работал или уезжал с друзьями на север, а одной у стариков скучно.
Так же было и в этот раз. Глеб сказал, что никуда поехать не может: он только что начал писать большое полотно к юбилейной выставке и, пока не закончит картину, будет сидеть в мастерской. При разговоре Глеб был очень ласков с Мариной и дочерью. Он не настаивал, чтобы они ехали в Темрюк.
Марине хотелось в Крым.
– Наташа такая слабая, – говорила она. – Девочка много занимается. Ей нужен хороший отдых. А отдохнуть можно только на море.
Глеб не возражал. Он отвез собаку и кошку на дачу Льву Михайловичу, сам достал билеты на поезд. Марина уладила дело с домработницей: Светлане был предоставлен отпуск на все лето и она уехала в свою родную деревню.
Наконец настал день отъезда. Глеб проводил их на поезд. Он был очень внимателен, советовал, в каком местечке лучше остановиться, как устроиться с питанием. Марина решила провести лето в Судаке. Она сняла себе крохотный домик на окраине городка, опрятный, с двумя окнами, выходящими в проулок. Дворик перед крыльцом был увит виноградником. На тропинках, выложенных булыжником, лежали кружевные тени. Марине очень понравились эти тропинки. Одна из них вела к летней кухне, где она готовила завтрак (обедали они с дочерью в ресторане на берегу моря), другая к калитке, выходящей в проулок. Позавтракав, они брали сумку с купальными принадлежностями и спешили к морю.
Они уходили подальше от поселка, выбирали себе место поуединеннее и весь день проводили на пляже: купались, загорали, собирали камушки.
Дни бежали быстро. Марина успокоилась и почти не вспоминала о том времени, когда она не спала ночами от ревности и подозрительности. Однако это блаженство продолжалось недолго. Неожиданно заболела Наташа. Как-то к вечеру девочка почувствовала слабость. Марина решила, что Наташенька перегрелась; она дала ей таблетку аспирина, напоила крепким чаем и уложила в постель. Против ожидания температура утром не спала. Не спала она и на второй день… Вскоре на теле у девочки появилась сыпь. Хозяйка, у которой они остановились, милая и очень разговорчивая украинка, порекомендовала врача. К счастью, врач оказался опытный; осмотрев девочку, он грустно покачал головой и бросил лишь одно слово: «Скарлатина». Наташу тотчас же подхватила санитарная машина и – в Феодосию. Марина, конечно, поехала с ней. Не желая оставлять дочь одну, она упросила главного врача, чтобы ей разрешили поселиться в палате, примыкавшей к боксу.
Потянулись мучительные дни, полные отчаяния и одиночества. Марина не отходила от постели больной ни днем, ни ночью. Иногда казалось, что девочка не выдержит. Она задыхалась от спазм в горле; к тому же начало июля в Крыму выдалось жаркое, духота в палате была неимоверная. Марина смачивала в раковине простыню и занавешивала ею окно, стремясь хоть немного освежить воздух. Но через четверть часа простыня становилась сухой и надо было все начинать сначала: лезть на подоконник, снимать занавеску, мочить, вешать. И так весь день. Девочка ничего не ела, и приходилось каждый раз просить нянечку, чтобы та купила на рынке то то, то другое.
В сутолоке и тревоге за жизнь дочери Марина потеряла счет дням, проведенным в больнице, и если бы ее спросили, сколько продолжалось это, она не могла бы сказать.
Наконец кризис миновал. Но девочку и мать еще продолжали держать в изоляторе. Деньги были на исходе, и Марина попросила сестру, дежурившую вечером, позвонить домой, Глебу. Сестра явилась в полночь сконфуженная. «Ваша квартира не отвечает», – сказала она. На другой день Марина попросила ее позвонить в мастерские. Предварительно она объяснила, кого надо попросить и как объясниться с дедом Егорием. Дед Егорий сказал, что Маковеева уже давно не видать в мастерской.
Предчувствуя недоброе, Марина попросила у заведующего отделением, чтобы он разрешил позвонить ей самой. Тот сжалился, разрешил.
Марина вызвала к телефону мать. Сдерживая слезы, она рассказала матери про болезнь Наташи.
– Ах, милочка! Ах, голубка! – запричитала Надежда Павловна. – Что же ты мне раньше-то не позвонила? Наташенька-то, радость моя, больна. Да я б на самолете к вам прилетела.
Надежда Павловна хоть и сокрушалась и обмолвилась даже, что прилетела бы, но это так, для виду. На самом же деле ей было не до этого. Как только дочь с внучкой уехали на юг, Надежда Павловна взялась за Маковеева. Основываясь на показаниях сторожа мастерских, она составила жалобу в отделение Союза художников. В этой жалобе Надежда Павловна писала о том, что муж ее дочери, художник Маковеев, сожительствует с Ларисой Черновой, что под угрозой хорошая советская семья, и просила принять меры. У Глеба потребовали объяснений.
Может, вся эта история с Ларисой и окончилась бы мирно, полюбовались-помиловались бы они, да и разошлись, если б не Надежда Павловна. Но она зачастила в приемную; часами ожидая встречи с руководителями МОСХа, она рассказывала секретаршам про сожительство Маковеева с Ларисой. Слух об этом дошел и до мастерских на Масловке, и Глеб был поставлен перед выбором: или – или… Выведенный из себя, Маковеев купил билеты на самолет и улетел вместе с Ларисой в Адлер.
Надежда Павловна всю эту историю знала. Знала, что уже две недели Маковеев и Чернова отдыхают в Сочи, а все эти ее вздохи и слезливость были напускными, неискренними.
Марина сказала, что Наташа теперь чувствует себя лучше, дней через десять ее выпишут, но у них нет денег на обратную дорогу.
– Хорошо, я разыщу этого паршивца! – пообещала мать.
Не желая тревожить дочь, Надежда Павловна выслала телеграфом деньги. Но сделала это так, будто отсылал их Глеб. В месте, отведенном для письма, она написала: «Будь здорова. Хорошего отдыха. Целую», И подпись: «Глеб». А на другой день отправила письмо, в котором писала, что Глеб много работает, что он одинок и заброшен и было бы хорошо, если бы Марина поскорее возвратилась.
7
Несмотря на непредвиденные расходы, связанные с болезнью дочери, Марина все же купила в Феодосии вино и фрукты. Она думала, что их возвращение принесет в дом радость.
А вышло все по-иному.
Глеб не встретил их на вокзале, хотя она послала ему телеграмму. Пришлось взять носильщика. Неразговорчивый парень выкатил тележку с их вещами на самый центр привокзальной площади. Был вечер. Накрапывал дождь. Длинная вереница людей стояла в ожидании такси. Марина сняла свои вещи с тележки носильщика и встала в очередь.
На Песчаную они добрались уже в сумерках. Марина открыла дверь и сразу все поняла.
Квартира, походившая ранее на музей, была пуста. В прихожей и примыкающей к ней комнате Наташи всегда висели самые лучшие полотна Глеба, с которыми ему ни за что не хотелось расставаться. Висели ранние его работы, алтайские; висели темрюкские этюды: мать и отец, кухонька, заросшая сиренью, и тропинка, ведущая к лиману, которой они ходили купаться.
Теперь картин на стенах не было, лишь темнели на их месте обои, не успевшие выгореть от света. Не было картин и в гостиной. Остался только висевший на кухне портрет Олега Колотова.
Марина позвонила матери.
– Не плачь, голубка. Он не стоит твоих слез, – сказала Надежда Павловна. – Я сейчас приеду.
Марина поспешила уложить девочку в постель – ей не хотелось, чтобы она вникала в разговор взрослых. Вскоре явилась Надежда Павловна. Марина провела мать на кухню, усадила за стол, сама пристроилась напротив. Они не пили – ни вино не шло, ни чай. Просто сидели за столом и беседовали.
Грустная была их беседа.
– Где он теперь? – спросила Марина, выслушав рассказ матери о том, как неожиданно исчез Глеб.
– Третьего дня вернулись. Ночует в мастерской. Видно, у крали не ахти какие хоромы.
– Я хочу с ним поговорить!
– Говорить с ним не о чем, – ворчала Надежда Павловна. – Иди в секретариат. Пусть с ним там поговорят. А самой тебе нечего перед ним унижаться!
Однако, соглашаясь с матерью, Марина все ж не удержалась, на другой день утром позвонила в мастерские. Она попросила Маковеева. Сторож сказал, что Глеба Николаевича нет.
– А где он? – нетерпеливо спросила Марина.
– А я почем знаю. Он мне не докладывает, – отвечал дед Егорий.
Она хотела еще что-то спросить, но старик положил трубку. «Он знает все, знает, что я брошенная жена, и не хочет со мной разговаривать», – решила Марина. Сгорая от стыда и уязвленного самолюбия, она позвонила вновь.
– Это говорят из живописной секции! – сказала Марина нарочито бодрым голосом. – Будьте добры, позовите товарища Маковеева.
Пробурчав что-то, дед Егорий отправился звать Глеба. Оказывается, тот был на месте, в мастерской.
– Да! Я слушаю!
Марина чуть было не расплакалась, услыхав его голос. Она с трудом совладала с собой. Мысль напряженно работала: что сказать? Что спросить? Поначалу она решила разжалобить его: рассказала ему о болезни Наташи, о том, как девочка, теряя сознание от высокой температуры, все звала отца. Глеб слушал ее, не перебивая. Справившись с первым волнением, Марина успокоилась. О том, как они провели целый месяц с Наташей в больнице, она говорила уже спокойно.
– А как теперь она себя чувствует? – спросил он.
– А разве ты не хочешь ее повидать? – в голосе Марины теплилась надежда.
– Как-нибудь в другой раз, – отвечал Глеб уклончиво. И, помолчав, добавил: – Ты знаешь, Марина, я нанял юриста и подал заявление о разводе. Я разлюбил тебя. Я уже давно был равнодушен к тебе, но меня удерживала Наташа. Теперь я наконец решился. Вы с матерью издергали меня, обозлили. Я не могу так больше. Признаюсь, когда я вернулся домой с вокзала, проводив вас, я бросился на тахту и от радости захохотал. Я вдруг почувствовал себя свободным человеком. Я радовался, зная, что за мной нет слежки, тайной проверки телефонными звонками. Что никто теперь не будет мне выворачивать карманы брюк…
Марина слушала ошеломленная.
– Лег на тахту и хохотал?! – невольно повторила она.
Хотелось унизить его. Но как? Сказать, что он трус, не предупредив, сбежал с любовницей? Ну, хорошо. А вдруг он ответит: «Почему трус? Я купил билеты на самолет, и мы полетели. И я рад. Потому что мы очень хорошо провели время. Чудесно отдохнули!» Прикинув так и этак, Марина подумала, что жалостью его не проймешь. Она знала, что Глеб труслив, и для начала решила припугнуть его.
– Ты вор! – жестко, голосом Надежды Павловны сказала Марина. – Обрадовался, что в доме нет никого, взял и обокрал жену и дочь! Украл даже книги, подаренные мне папой. Я сейчас же позову следователя.
– Я… я был не один, – заюлил Глеб. – Я брал только свое и при свидетелях.
– Тем лучше! Придется назвать и свидетелей.
– Назову, кому надо.
– Ну что ж, хорошо. Ты еще попляшешь у меня!
8
Марине казалось, что после такого разговора Маковеев тотчас же явится к ней, бросится на колени и в слезах станет просить у нее прощения. Но прошел день, прошел второй, Глеб не являлся. На третий день в сумерках – Наташа только что вернулась от подруги, и они сидели на кухне, пили чай – кто-то позвонил.
Марина открыла дверь. На пороге стоял Андрей Хилков. В обеих руках он держал связки книг.
– Вот Глеб просил передать.
Марина очень обрадовалась Андрею. Наконец-то она пробила брешь! Пусть явился не сам Глеб, но Андрей – его лучший друг. Он был неизменным участником всех застолий в доме Маковеевых. Небось час назад Андрей виделся с Глебом и тот наставлял его, что сказать Марине.
– Андрей! – Марина не могла скрыть своей радости. – Выпей с нами чашку чая.
Хилков опустил на пол книги, потоптался на месте.
– Я спешу. Меня такси внизу ждет. – Андрей сказал не всю правду: в такси его поджидал Глеб.
– Хоть на минуточку!
– Нет, Марина. Может, потом когда-нибудь. Теперь не могу. В семь бюро секции.
– Так еще уйма времени! Успеешь.
– Не могу. Спешу.
– Ну, ладно, – сдалась Марина. – Не хочешь чаю, тогда расскажи хоть, как он живет. В мастерской или у нее?
– Он снял комнату где-то в пригороде. Кажется, по Казанке. Сказал, что деньги Наташе будет присылать в середине месяца.
Помолчали.
– Значит, это ты, Андрей, был с ним, когда он тут шуровал?
– Я и Виктор Постников. Но мы ни о чем не знали. Мы приехали на такси. Чемодан у него был уже собран. Картины сняты. Он сказал, что надумал купить дачу, а денег не хватает.
– Трус! Даже перед друзьями врет, изворачивается.
– Так я побегу. – Андрею явно наскучил их разговор.
– Беги.
Хилков надел шляпу и захлопнул за собой дверь.
Марина с трудом сдержала слезы.
С этого самого дня мир, в котором она привыкла жить, был потерян для нее навсегда. Перестали бывать люди, которых она считала друзьями, и не только художники, но и их жены. А многих из них Марина считала подругами! При Глебе они всегда заискивали перед нею. Являясь в гости, интересовались ее вязаньем, покупками, и Марина хвасталась перед ними новыми немецкими гарнитурами, французскими шерстяными костюмами. Они хвалили ее за тонкий вкус и умение выбирать вещи.
Теперь никто из них не звонил и не наведывался. Смириться с одиночеством было не так-то легко. Марина не теряла надежды и все ждала стука в дверь, звонка по телефону. Но напрасно. Тогда она сама начала всем напоминать о себе Ведь были еще какие-то предлоги для звонков, для встреч и с самим Глебом, и с подругами.
Узнав, что Маковеев у себя в мастерской, она просит деда Егория позвать его к телефону.
– Глеб, ты не позабыл, что сегодня день рождения Наташи?
– Да. Я еще вчера послал телеграмму. Разве не получили?
Марина, конечно, получила телеграмму, но этого ей мало, хочется услышать голос Глеба.
– А ты разве не приедешь?
– Нет. Не могу. Сегодня заседание выставкома.
Закусив губу от обиды, Марина набирает номер телефона Лиды Хилковой.
– Лидочка! – говорит она обычным своим веселым голосом. – Здравствуй! Как ты живешь? Приходи сегодня. Совсем ты нас позабыла! Сегодня нашей Наташе исполняется десять лет. Да-да! – и упавшим голосом: – Не можешь? Почему? Прием сегодня? Какой? Открылась выставка? Где? На Кузнецком? А Глеб сказал, что всего-навсего заседание выставкома. Ну, хорошо. Но ты все ж не забывай меня, заглядывай.
Но эти последние слова Марина произносит машинально, потому что сознание ее занято иными мыслями. «Ну, вот и все! – думает Марина. – Значит, сегодня вернисаж, а я даже не знаю. Оно и понятно, не я художник, а Глеб! Это ему ведь присылали билеты на вернисаж, а не мне. Да, да, не мне. Просто Глеб брал меня с собой на открытие выставок, ну и на все банкеты».
Теперь эта жизнь шла помимо нее.
Однако другой жизни, другого мира, кроме Глеба и его друзей, у Марины не было. Все надо было начинать заново.
Были родители, Лев Михайлович и Надежда Павловна. К ним-то и прислонилась Марина в своем несчастье. Но беда в том, что родители не могли бывать у нее в доме одновременно: Лев Михайлович, прежде чем прийти, справлялся, нет ли у нее Надежды Павловны. А мать, в свою очередь, справлялась об отце. Правда, странность их не шла дальше, каждый из них принял участие в судьбе дочери. Северцев великодушно взял на свое попечение собаку английской породы и кота. Отец подсказал ей также и предлог, благодаря которому можно благородно отказаться от услуг домработницы. По его совету Марина отправила Светлане письмо. В письме сообщала, что положение в семье Маковеевых, слава богу, изменилось к лучшему: Наташа выросла и теперь они могут обходиться и без домашней работницы. Лев Михайлович обещал подыскать хорошего юриста, который сумел бы должным образом защитить интересы дочери на бракоразводном процессе.
Надежда Павловна, не в пример своему бывшему мужу, была настроена более воинственно. Судьба дочери ее занимала менее всего. Все ее заботы сводились к тому, как бы покрепче донять Маковеева. Если бы Глеб был партийным, то все было бы значительно проще. Одного заявления в партком было бы достаточно, чтобы создать ему нетерпимую обстановку. Но Маковеев был беспартийный и это осложняло все дело. Тогда Надежда Павловна решила разоблачить его как дезертира. Перед войной Глеб окончил художественное училище и преподавал в школе рисование. У него было плохо со зрением, и когда его мобилизовали, послали не на фронт, а писарем в облвоенкомат. На писаре была новенькая форма, а очки в роговой оправе придавали ему солидность. В войну музей, в котором директорствовал Северцев, был эвакуирован в Саратов. Музей временно разместили в залах областной галереи. На открытии экспозиции Марина познакомилась с Глебом Маковеевым. Кожаная портупея и хромовые сапоги поскрипывали, когда он переходил от одного полотна к другому. Писарь очень тонко говорил о картинах. Поскрипывание сапог, очки и, главное, остроумные замечания его о полотнах – все это произвело впечатление на Марину.
Маковеев стал захаживать к Северцевым, жившим тут же, в галерее, во флигеле. Глеб увлекся Мариной, стал бывать у нее дома. В самое трудное время, зимой 1942 года, когда немцы подошли к Сталинграду, Глеба Маковеева хотели перевести на новую службу – в штаб дивизии, направляющейся на фронт. Однако Северцев был человеком с большими связями, Марина попросила отца, чтобы жениха его не брали. Лев Михайлович похлопотал, и Глеба не тронули.
– Надо составить письмо в секретариат и описать все подробно, почему этот паршивец всю войну просидел в тылу, – настаивала Надежда Павловна. – Пусть все знают, что он дезертир.
План матери был хорош. Но Марина воспротивилась, опасаясь, как бы затея эта не бросила тень на отца.
Мало-помалу рухнули все надежды. С каждым днем Марина сознавала все яснее и отчетливее, что впереди у нее одно – жизнь матери-одиночки.
9
Было серое декабрьское утро.
Марина только что проводила Наташу в школу и в халате, в шлепанцах на босу ногу, помятая и непричесанная, стояла на табуретке в кухне: снимала с веревок белье, высохшее за ночь. Кто-то позвонил. В этакую рань обычно звонила соседка, у которой вечно чего-нибудь недоставало к завтраку – то хлеба, то соли. «Носит тебя нелегкая!» – подумала Марина и, спрыгнув с табурета, подбежала к двери.
На пороге стоял парень. Марина, недоумевая, оглядела его с ног до головы. Кирзовые сапоги. Ватник. Мохнатая лисья шапка. Лампочка в прихожей светила тускло, и лицо парня Марина разглядеть не могла.
– Олег. Колотов, – представился он, заметив недоумение на лице хозяйки.
– А-а, Олег! Входите, входите! – проговорила Марина и, бросив белье на комод, прикрыла дверь в комнату, где виднелась ее неубранная постель.
– Здравствуйте, Марина Львовна! – Олег вошел в переднюю, огляделся, не зная, куда бросить рюкзак.
– Здравствуйте. Раздевайтесь, – предложила Марина.
Олег бросил под вешалку рюкзак, снял шапку, ватник. Внешне он мало походил на того парня, который изображен на портрете. Росту небольшого, да и в плечах неширок. Пожалуй, единственное, что подчеркивало сходство с портретом, так это залысины; залысины были большие, и оттого лоб казался высоким, выпуклым.
– А где великий художник современности? – спросил Олег, осматриваясь.
– Глеб… У него работы много, – Марина решила не говорить обо всем сразу. – Последние дни он не вылезает из мастерской. Да вы будьте как дома! Идите в ванну, помойтесь с дороги.
– Это можно, – согласился Олег. – А то три дня в плацкартном вагоне маялся. Народищу! Вся Россия с места стронулась. – Он стянул кирзачи, сунул ноги в старые Глебовы тапочки и, порывшись в рюкзаке, достал свежее белье. Завернул белье в вафельное полотенце и пошел в ванную.
Пока он мылся, Марина переоделась, прибрала в комнатах и теперь суетилась на кухне, готовя завтрак. Дверь ванной приоткрылась.
– Марина Львовна! Зарос в дороге, – Олег почесал ладонью подбородок. – Обшарил все полки, не нашел Глебовой бритвы.
– Бритвенный прибор он взял с собой, – спокойно отвечала Марина; она чистила картошку над раковиной, но тут перестала.
– Как взял? Он в командировке, что ли?
– Нет. Глеб бросил нас с Наташей.
– Не может быть!
– Я сама еще не могу поверить, – Марина снова склонилась над раковиной.
– И давно?
– Летом.
– Подонок! – в сердцах сказал Олег; он набросил на себя полосатую куртку от пижамы и вышел на кухню. – Но вы не отчаивайтесь, Марина. Я вас помирю. Я не такие дела проворачивал!
За завтраком они сидели вдвоем, друг против друга, и Олег, стараясь хоть чем-нибудь занять Марину, рассказывал ей про жизнь в степи.
– Чудно́ вы живете в Москве: снега ни капельки нет. А у нас намело аж под самые крыши. Везли меня на станцию, едва пробились. Гусеничный трактор в сугробах тонет.
Слово за слово разговорились. Олег вспомнил о том, как Маковеев рисовал его.
– Весна была дождливая, – рассказывал он. – В бригады ехать не хочется: грязища, холод. Сижу как-то в столовой, вдруг кричат: «Колотов, художник тебя спрашивает». Выхожу. Маковеев. На райкомовском «газике» его привезли. Думаю, птица важная. Ну, пригласил я его к себе. Квартира у меня хорошая. Писал на террасе. Дня три мучил. Обед нам из столовой приносили на дом. Выпьем, поедим – разговоры у нас до самой полуночи. И все он про вас: «Моя Марина! Моя Марина!»
– Да, вот как бывает! – вздыхала Марина. – И сразу все позабыто. Мы с Наташей уехали на юг, а он тут шашни завел с молоденькой искусствоведкой. – Она подробно рассказала, как все было: и про болезнь девочки, и про то, как он валялся на тахте и хохотал, и про ограбление квартиры.
Колотов слушал, не перебивая, только изредка повторял одно и то же:
– Ну и оригинал! Большой оригинал!
После завтрака Олег засобирался в Петровский пассаж. Ему хотелось купить пальто, костюм, рубашку, одним словом, приодеться.
– Купили бы в Ленинграде, – советовала Марина. – Там небось есть, с кем посоветоваться.
– Кто меня там ждет?
– А жена?
– Я убежденный холостяк! – не то в шутку, не то всерьез сказал Олег. – Есть сестра, но она замужем. Трое детей. У нее своих забот хватает.
Помолчали.
Марина вдруг вспомнила, что ей тоже нужны кое-какие безделушки, и они решили отправиться вместе. Она давно никуда не выбиралась, и этот выход вместе с Олегом был для нее все равно что праздник. Олег взял такси, и они поехали в центр. И как только Марина очутилась в сутолоке Петровки, она почувствовала себя молодой; к ней возвратилось ее обычное состояние игривости, кокетливости. Она шутила над Олегом, когда он примерял костюм-тройку. Костюм был дорогой, югославский и хорошо сшит; однако жилет был широковат и болтался на его поджарой фигуре.
– В этот жилет можно двух Олегов завернуть, – говорила Марина.
– Ничего! – Колотов продолжал застегивать пуговицы. – Я человек дальновидный. Покупаю с расчетом на соцнакопление.
– А вы думаете, оно так быстро приобретается?
– Я решил махнуть на юг. Три года не отдыхал. А чем же мне там заниматься? Буду есть и спать. Отращу себе брюшко, усы и бороду, а щеки наем вот такие! – Он надул щеки и тут же прыснул со смеху.
В Пассаже они купили костюм, но пальто не подыскали, пришлось пойти в Мосторг, а затем и в ГУМ. Постепенно им удалось купить необходимое. Причем Олег не скупился, он покупал все самое дорогое, заграничное: югославский костюм, чешское пальто, английские нейлоновые сорочки, японские носки. Мало того, он и по отношению к Марине был очень щедр. Если она приценялась к чему-либо, он тут же бежал к кассе и платил. Олег накупил ей и Наташе уйму подарков. С ним было очень приятно шататься по Москве, легко и весело. Купив все необходимое, Олег зашел в «Гастроном», взял шампанского, коньяку, яблок. Пакеты, свертки, бутылки – полно такси.
Наташа уже вернулась из школы, и обедали все вместе, и обед был очень хорош. Олег открыл шампанское, и они пили с Мариной вино и болтали обо всем, что приходило на ум. После обеда Марина предложила гостю отдохнуть с дороги-то, но он отказался. Олег переоделся во все новое; с непринужденностью, которая обычно приходит лишь после долгого знакомства, он попросил Марину повязать ему галстук.
– Итак, – сказал он, с улыбкой глядя на Марину, – могу ли я в таком наряде предстать перед выдающимся художником современности Глебом Маковеевым?
– Вполне!
– Тогда я поехал. – Олег сунул в карман листок с адресом мастерских, ухарски надвинул шляпу и взялся за дверную скобу. Марина провожала его. Он уже приоткрыл дверь, но на пороге задержался, спросил, где она намерена быть вечером.
Марина пожала плечами: где же ей быть, дома.
– Я позвоню часов в семь. Мы проведем чудный вечерок! – сказал Олег.
– Сумасшедший! – Она искренне улыбнулась ему.
К Марине вновь вернулось то оживленно-радостное настроение, которое она испытывала утром во время хождения с Олегом по магазинам. Она позвонила Надежде Павловне, чтобы мать приехала и посидела вечером с Наташей. На всякий случай сходила в парикмахерскую. Поправила прическу, сделала маникюр. Вернувшись из парикмахерской, принялась за наряды. Марина одела шерстяное зеленое платье с вышивкой, которое очень шло ей, туфли на высоком каблуке, надушилась.
Надежда Павловна была очень удивлена и обрадована переменой, случившейся с дочерью.
