Текст книги "Среда обитания (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

– Разрешите, Игорь Васильевич? – он подошёл к столу.

– Что-нибудь срочное у тебя? – спросил Корнилов.

Бугаев пожал плечами:

– Мне Варя сказала зайти к вам.

Корнилов усмехнулся. «Варюха, видать, решила, что с сумасшедшими надо разговаривать вдвоём». Сказал Бугаеву:

– Садись, поговорим вместе. – И, обернувшись к Гусельникову, отрекомендовал: – Это наш работник – старший уполномоченный Бугаев. Я думаю, он нам поможет…

Бугаев удивлённо поднял брови.

– Товарищ Гусельников пришёл к нам с жалобой на действия уголовного розыска. Обижается, что мы до сих пор следим за ним… Вмонтировали в настольную лампу магнитофон. – Подполковник в упор смотрел на Бугаева. Лицо у Корнилова было серьёзное, и только глаза смеялись. – Товарищ Гусельников много лет назад совершил преступление, но стал честным человеком, сейчас на пенсии…

– Истинно так, – кивнул головой Гусельников, – доживаю свой век честно и праведно. Любим сослуживцами. Бывшими сослуживцами.

– Н-н-да, – произнёс нерешительно Бугаев и стал медленно потирать подбородок. – Н-н-да, – повторил он, глядя то на Корнилова, то на Гусельникова.

– Поймите, – Гусельников придвинулся вместе с креслом к сидящему напротив Бугаеву, – поймите, молодой человек. – Он положил свои длинные веснушчатые ладони на колени старшему инспектору угрозыска. – Расходовать магнитофонную ленту на мои старческие разговоры с такими же никчемными стариками, как я, – непозволительная роскошь для уголовки…

Игорь Васильевич улыбнулся, видя растерянность Бугаева. А про Гусельникова подумал: «Интеллигент, интеллигент, а прошлое ещё напоминает о себе – вот как он про нас: „уголовка“».

– Я пришёл к выводу, товарищ Бугаев, – сказал Корнилов, – что наблюдение за Корнеем Корнеевичем Гусельниковым надо полностью прекратить. Полностью и навсегда, – повторил он с нажимом.

Бугаев сидел с каменным лицом.

– Семён, ты пойдёшь сейчас с товарищем Гусельниковым и заберёшь передающее устройство. У тебя есть ко мне вопросы?

Бугаев вдруг усмехнулся и отрицательно покачал головой. По тому, как блеснули его глаза, Корнилов догадался, что Бугаев наконец всё понял…

– Товарищ начальник, – сказал Гусельников радостно. – Товарищ начальник… Я так благодарен, что вы мне поверили. Я старый, по гроб жизни честный человек…

– Корней Корнеич, – Корнилов встал, – не будем терять время. Садитесь в машину вместе с сотрудником и поезжайте. – И, обернувшись к Бугаеву, сказал: – Семён, одна нога там, другая здесь. Ты мне будешь нужен.

– Товарищ Корнилов! – двигаясь к дверям, причитал Гусельников с умилением. – Какой человек, какой человек!

Как только они ушли, Корнилов вызвал секретаршу.

– Варвара Григорьевна, – начал он строго, – это вы прислали ко мне Бугаева?

Варвара покраснела:

– Игорь Васильевич, сумасшедший же… Мало ли что!

– Старик ведь, – уже мягче сказал Корнилов.

– Всё равно, – упрямо сказала Варвара. – Вон в Москве сумасшедший с ножичком ходит…

– Эх ты, Варвара, в уголовном розыске работаешь, а слухами пользуешься!

Варвара вдруг засмеялась:

– Приходится, товарищ начальник. Вы ведь всё секреты секретничаете.

Корнилов махнул рукой:

– Тебя переубеждать – себе дороже. А Семёна ты, Варя, подвела. Дал я ему ответственное заданьице – шизофреника Гусельникова излечить.

Варвара недоумённо уставилась на Корнилова.

– Редкий случай – человек свихнулся на почве своих старых преступлений. Мания преследования.

«А что? – подумал Корнилов, когда Варя ушла. – Вдруг этот псих поверит нам и вылечится? И перестанет писать свои дурацкие письма!»

8

И в машине Гусельников продолжал бубнить себе под нос, какой чуткий человек товарищ Корнилов. Жил он на Петроградской, и, когда ехали по Кировскому, Бугаев вспомнил, что как раз вчера исходил в этом районе все улицы, расспрашивал в ЖЭКах, не пропал ли за последние дни кто-нибудь из жильцов.

– Корней Корнеич, так вы в каком доме живёте? – спросил он заинтересованно, обернувшись к Гусельникову.

– Профессора Попова, дом тридцать восемь. Я уже докладывал вам, – ответил старик и, неожиданно хихикнув, погрозил Бугаеву пальцем: – А вы все хитрые ребята в угро! Шустрики.

– Да, да, говорили, – пробормотал Бугаев, – это я так, засмотрелся по сторонам, забыл.

Бугаев вспомнил: он был в этом доме. Разговаривал в ЖЭКе с паспортисткой. С дворником. Колоритный такой дворник – огромного роста, с большой бородой. Бугаев ещё подумал: «Наверное, до революции были такие дворники. Сидели у ворот с свистками и помогали жандармам выслеживать революционеров…»

Машина остановилась у большого грязно-серого дома.

«Да был же я здесь, точно», – подумал Бугаев, вылезая из «Волги».

– Товарищ Бугаев, нам во вторую парадную, – тронул его за руку старик. Они пошли через маленький садик. Дорожка была хорошо расчищена, посыпана песком, и Бугаев снова вспомнил про дворника.

– Наш дворник ужасный человек, – сказал неожиданно Гусельников, будто подслушал мысли Бугаева. – Всегда за всеми наблюдает. Вон и сейчас борода в окошке торчит! – Бугаев и правда увидел в окне первого этажа наблюдавшего за ними дворника. – Он ведь, наверное, у вас служит? – спросил Гусельников.

«Этому маньяку уже ничто не поможет», – подумал Бугаев, начиная злиться, и спросил:

– Народ тут у вас хороший живёт?

– Народ разный, – хитро сощурился Гусельников, открывая перед Семёном двери парадной. – Всё больше хитрецы да соглядатаи. Но есть и душевные люди.

На втором этаже Гусельников показал на дверь, обитую чёрной клеенкой:

– Вот здесь живёт, например, хороший человек. Мой сосед. – Он достал из кармана связку ключей и с тревогой посмотрел на Бугаева. Лицо у него напряглось, он нерешительно оглянулся, словно потерял что…

– Что, пришли? – спросил Бугаев.

– Да, но видите ли…

– Да открывайте вы свою квартиру, я отвернусь! – Бугаев понял, что старик не хочет показать ему свои секреты.

Гусельников долго возился с дверью, гремя ключами и рассказывая:

– Сосед мой – хороший человек, только совсем неопытный. Простуха. Я ему рассказываю, что меня подслушивают, а он смеётся: «Не те сейчас времена, Корней Корнеич!» А при чём тут времена? Это всегда было и будет… – Он наконец открыл дверь и первый вошёл в квартиру. Зажёг свет. На Бугаева пахнуло затхлостью.

– Разоблачайтесь, товарищ! Шапочку вот сюда, пальто на вешалочку. Не очень-то тепло вас в угро одевают. Не балуют. А если под окном где-нибудь простоять ночь придётся? Замёрзнете ведь. – Он так и сыпал, так и сыпал словами. Так медленно и значительно говорил в кабинете у Корнилова, а тут словно прорвало.

Они прошли в большую комнату, обставленную очень скромно, и Бугаев сразу же увидел эту злополучную настольную лампу, с большим зелёным абажуром, какие нет-нет да ещё встречаются в некоторых богом забытых учреждениях. Сдерживаясь, чтобы не улыбнуться, Бугаев подошёл к ней. Гусельников перестал болтать и молча следил за Семеном.

– У вас есть запасная лампочка и патрон?

Старик кивнул.

– Принесите. И какую-нибудь коробочку. Я их увезу…

Гусельников принёс лампочку и маленькую картонную коробку из-под шалфея.

– Только давайте договоримся твёрдо, – сказал Бугаев. – Никому ни слова! Секрет! – А сам подумал: «Всё равно болтать будет. Понесёт уголовный розыск моральные издержки. Лучше взял бы да выбросил эту лампу, чем жалобы писать!»

– Мой сосед приходил, крутил лампу. «Ничего нет», – говорит. Да что он понимает, неопытный в этих делах. А художник хороший, – болтал Гусельников.

– Художник? – задумчиво спросил Бугаев. – Он сейчас дома?

– Уехал. Наверное, на этюды за город.

– Когда уехал? – перебил старика Бугаев.

– Да недавно…

– Ну вот что, – Бугаев быстро вывинтил лампочку с патроном, положил в коробку, коробку сунул в карман. – Ну вот что, товарищ Гусельников, аппаратуру я снял, заберу с собой. Живите спокойно. А сейчас поговорим… – Он сел на стул, напряжённо глядя на старика.

– Художнику сколько лет?

Гусельников испуганно таращил глаза.

– Да садитесь вы, Корней Корнеич. Это очень важно.

Гусельников сел. Лицо его напряглось. А губы расплылись в какой-то совершенно неестественной улыбке. «Да он ведь действительно псих, – испугался Бугаев. – Как бы не было приступа!»

– Художник молодой, – выдавил наконец Гусельников. – Тельманом зовут.

– Молодой? – переспросил Бугаев.

– Да не то чтоб уж очень, – замялся старик. – Года сорок два – сорок три…

– Когда вы его в последний раз видели?

Гусельников пошептал немного, загнул три пальца и улыбнулся:

– Дня три назад.

«Совпадает, – подумал Бугаев. – Уж не тот ли самый?» – И сказал:

– А время, время! В какое время он уехал?

– Да как вам сказать, – задумался старик. – Я ещё не пообедал. Я в столовке обедаю. Тут рядом, через три дома. Погано кормят, но дешёво. – Он снова задумался. – Ну вот, туда я и собирался. Вышел из дому. А впереди Тельман с лыжами. В спортивной куртке.

«Ну и ну, – волнуясь, слушал Бугаев. – Не было бы счастья…» – И тут же остановил себя.

– Ну и что?

– Что значит «ну и что»? – рассердился старик. – Это ведь вы меня расспрашиваете. Значит, вам интересно. Всё ещё психом меня считаете?

Бугаев вздрогнул. Его охватило неприятное чувство оттого, что Гусельников опять будто читал его мысли.

– Ради бога, простите. Но то, что вы рассказали, так меня ошеломило… Этот ваш художник очень похож на одного человека… Он заблудился в лесу и замёрз.

То, что старик разозлился на его дурацкое «ну и что», навело Бугаева на мысль, что Гусельников не такой уж сумасшедший. «Ну бывает же у человека бзик!»

– Неужели вы думаете?.. – испуганно спросил Гусельников. – А тут его кто-то искал целый день. Какой-то дикий дед.

– Да нет, всё ещё неясно. Это какое-то совпадение, – сказал Бугаев. – Мы проверим. Да, может быть, он уже дома, ваш Тельман. Вы сегодня к нему не заходили?

– И правда! – оживился старик. – Не заходил. Надо заглянуть. – Он вскочил со стула, но тут же в нерешительности остановился и с сомнением поглядел на Бугаева.

«Боится меня одного оставить», – подумал Бугаев и тоже встал.

– Как фамилия вашего знакомого?

– Тельмана? Алексеев Тельман Николаевич, – сказал Гусельников и вдруг громко рассмеялся: – Как хорошо! Впервые я могу у себя дома говорить свободно. Эх вы! Столько лет следили за стариком. Всё думали, что я про денежки проговорюсь? Как бы не так! Нету денежек. Тю-тю! – И он снова рассмеялся. Ехидным, дребезжащим смехом.

«Ох и жук же ты, Корней!» – мелькнула у Бугаева мысль.

– Зайдёмте к художнику!

– А чай? – круто переходя от ехидства к умильности, сказал старик. – Я хотел напоить вас чайком с малиновым вареньицем. Я хоть и бедный пенсионер, но вареньице всегда имею…

– В следующий раз, Корней Корнеич, – остановил его Бугаев. – Пошли к художнику.

Они долго звонили у дверей – никто не отзывался.

– Наверное, загостился, – сказал Бугаев и распрощался с Гусельниковым. Внизу он заглянул в почтовый ящик четырнадцатой квартиры. Было видно, что уже несколько дней оттуда не вынимали газеты.

Выйдя из дома, Бугаев помчался в домоуправление.

Управдом, худенький старичок в морской шинели и фуражке, видать из отставников, запирал дверь своего кабинета. Вид у него был встревоженный.

– Вы ко мне? – спросил он Бугаева и, не дожидаясь ответа, сказал: – Позже, позже. Я очень занят.

– Мне на два слова, – попросил Бугаев и вытащил из кармана служебное удостоверение. – Я из уголовного розыска.

– Что? – искренне удивился старичок. – Вы уже здесь? Я ведь только что трубку повесил… Это вы товарищ Сазонкин?

Сазонкин был старшим инспектором уголовного розыска районного управления.

«Запахло жареным», – подумал Бугаев и сказал:

– Я капитан Бугаев. Так получилось, что мы не сговорились…

Старик посмотрел на него подозрительно и теперь уже сам протянул руку за удостоверением. Прочитал его внимательно, сверил фотокарточку с оригиналом и только тогда вернул.

– Товарищ Сазонкин просил взять понятых и ждать его у четырнадцатой квартиры. Вы тоже по поводу Тельмана Николаевича Алексеева?

Бугаев кивнул:

– Да, я хотел кое-что уточнить. Он ведь художник?

По дороге управдом позвал за собой молоденькую паспортистку. Они поднялись на второй этаж, туда, где Бугаев только что расстался с Гусельниковым. Управдом с сомнением посмотрел на дверь его квартиры и тихо сказал:

– Этого в понятые брать нельзя. Убогий. – Он покрутил пальцем у виска и вздохнул. – Подождём. Сейчас должен товарищ Сазонкин прибыть.

Бугаев хотел было порасспросить управдома, но в это время хлопнула дверь парадной, послышались энергичные шаги, и на лестнице показался Сазонкин. Он совсем не удивился, увидев Бугаева, деловито поздоровался со всеми за руку и спросил управдома:

– Алексей Алексеевич, а слесарь?

– Должен в тринадцать ноль-ноль прибыть, – сказал управдом и посмотрел на часы. – Ещё две минуты…

«Морская косточка, – подумал Бугаев. – Симпатяга дед».

И действительно, внизу снова хлопнула дверь. Пришёл молоденький паренёк с чемоданчиком. Удивлённо посмотрел на целую толпу собравшихся перед дверьми квартиры. Спросил:

– Чего делать-то, Алексей Алексеевич?

– Что товарищ скажет, – кивнул управдом на Сазонкина.

9

Когда Корнилов, вызванный звонком Бугаева, приехал на Петроградскую, дверь в квартиру художника была уже открыта. Подполковника встретил сотрудник районного управления внутренних дел Сазонкин, провёл в комнату. На огромной тахте восседали старик и молодая женщина, а Бугаев стоял у маленького письменного стола и листал какой-то толстый альбом. Первое, что бросилось в глаза Корнилову в этой огромной светлой комнате, – большое неоконченное полотно на мольберте. Как раз напротив дверей. Безбрежная белая равнина, сливающаяся на горизонте с белесым холодным небом. Слева два утонувших в сугробах домика, кусты сирени с прихваченными морозом зелёными листочками и небольшой дубок поодаль, ярко-жёлтый, словно вызов холодам и метели. А среди снегов – крошечная фигурка человека, уходящего вдаль, к горизонту, по ещё не обозначенной художником дороге. От картины веяло холодом.

– Товарищ подполковник, смотрите, – Бугаев протянул Корнилову две фотографии – ту, что была сделана с мёртвого лыжника, и другую, видимо найденную в альбоме. Но подполковник и так всё понял: на стене среди других картин висел, наверно, автопортрет художника. Корнилов сразу узнал в изображённом на нём человеке убитого лыжника. Узнал по чуть утолщённому переносью и косой морщинке, перечеркнувшей лоб, будто глубокий шрам. Художник смотрел пристально, с вызовом. На втором плане, за его спиной, в хрустальной вазе стояло несколько веток спелой рябины. Картина была яркая, какая-то торжественная, насыщенных тонов. Широкие, рельефные мазки.

– Значит, правильно предположил Юрий Евгеньевич. Убитый – художник?

Бугаев кивнул:

– Тельман Алексеев! Странное имя, да?

– Странное. А как нашли адрес?

– Да вот так совпало, товарищ подполковник, – развёл руками Бугаев. – Я ведь сюда, в квартиру напротив, привёз вашего психа. – Корнилов посмотрел на Бугаева сердито, тот осёкся и оглянулся на прислушивающихся к разговору понятых. – Гусельников стал рассказывать про соседа-художника. А я же вчера весь этот район перепахал. Автобусный билетик-то! Ну вот и поинтересовался. Пошёл искать управдома, а он уже из районного управления гостей ждёт. Встретились с товарищем Сазонкиным у дверей.

Сазонкин кивнул:

– Мы, товарищ подполковник, получив задание, выяснили в союзе адреса всех художников, проживающих в нашем районе. Стали обзванивать. К тем, у кого телефона нет, просили домоуправов заглянуть. А я с Алексеем Алексеевичем Талызиным разговаривал, просил справиться, дома ли художник Алексеев.

Подтянутый старик, сидевший на диване, слушал внимательно, кивал головой.

– Он позвонил в квартиру, в почтовый ящик заглянул – почту несколько дней не вынимали… Я и решил проверить.

– Молодчина, майор, – сказал Игорь Васильевич. – Позвоню Рудакову, попрошу, чтоб отметил вас. (Рудаков был начальником райуправления.) Корнилов снова подошёл к неоконченному зимнему пейзажу, остановился перед ним, и ему невольно вспомнились заснеженные поля и тёмный, холодный лес вокруг одинокой деревеньки Владычкино. И представилось, что маленькая фигурка, затерявшаяся в белой замети, это и есть сам художник, идущий навстречу выстрелу. «Куда же шёл этот Тельман? К кому? Нет, не случайно оказался он около Орельей Гривы… Кстати, какое красивое название: Орелья Грива! Орлы, кони. Почему эта маленькая горка так называется? Эх, не в этом дело!» Корнилов вздохнул и полез в карман за сигаретами. Но их там не оказалось. Наверное, второпях забыл в кабинете.

– Зачем понадобилось леснику стрелять в художника? – сказал он тихо.

– Вы уверены, что убийца – лесник Зотов? – спросил Бугаев, продолжая внимательно рассматривать бумаги, вынутые из письменного стола.

– Я не исключаю, что убийца – лесник. – Корнилов посмотрел на часы. Было без пятнадцати пять. – Думаю, что скоро мы будем всё знать точно. Лесник ли стрелял или кто-то посторонний. Посторонний, но скорее всего известный Зотову. Ведь, судя по лыжне, не мог убийца миновать кордон лесника. Ладно, подождём! Белозеров, наверное, уже закончил свои поиски…

Он отошёл от мольберта и стал внимательно рассматривать картины, развешанные на стене. В основном это были деревенские пейзажи, несколько женских портретов. Портреты не понравились Корнилову – они оставляли впечатление какой-то застылости, статичности. У всех людей были неживые, белесые глаза. А пейзажи радовали. Светлые, лиричные. «У них и краски будто бы горячие». Ему показалось: приложи ладонь – ощутишь тепло нагретых солнцем трав, бревенчатых домиков.

Одна из стен этой большой комнаты, служившей, очевидно, и мастерской и жилищем художника, была увешана иконами, старинными прялками, потрескавшимися изразцами с причудливыми рисунками.

Бугаев закончил разбирать бумаги в столе.

– Не густо, товарищ подполковник. – Он протянул Корнилову диплом об окончании института имени Репина, маленькую книжечку Союза художников. На фотографии Алексеев был совсем молодым, с длинной чёлкой – совсем не похож на того, что глядел с портрета.

– А документы, письма?

Бугаев покачал головой:

– Сейчас возьмусь за шкаф.

Небольшой, красного дерева, старинный книжный шкаф с бронзовыми завитушками стоял в углу рядом с диваном.

– Он что же, один жил? – спросил Корнилов у Сазонкина.

Тот посмотрел на управдома и сказал:

– Алексей Алексеевич, вы-то уж, наверное, знаете…

– Что, что? – растерянно переспросил старик, поднимаясь с дивана. Он, видать, задумался и не расслышал вопроса.

– У Алексеева есть семья? Жена, дети?

– Да, есть. Жена. – Управдом посмотрел на Корнилова виновато. – Я не помню её имени. Она у него переводчица, сейчас за границей. Мне Тельман Николаевич рассказывал. В Финляндию уехала. А детей у них нет. Живут вдвоём.

– Надо ведь сообщить жене? – нерешительно произнес Сазонкин.

– Надо, – вздохнув, ответил Корнилов. – Возьмите это на себя. Узнайте, где она работает, переговорите с руководством. Вы с товарищем Сазонкиным продолжайте осмотр, – обратился он к Бугаеву. – Оформите протокол, а я поехал. Узнаю, как дела у Белозерова. – Он попрощался с понятыми, тихо сидевшими на диване, и пошёл было уже к дверям, но вернулся: – Семён, если найдёшь письма или документы какие, сразу звони.

10

Когда Корнилов вернулся в управление, секретарша, перечислив всех, кто звонил или заходил во время его отсутствия, добавила:

– Лужский начальник розыска раза четыре уже трезвонил. Просил, как вы вернётесь, чтобы я сразу его вызвала.

– Белозеров?

Варвара кивнула.

– Так вызвать? Или обойдётся на сегодня?

– Срочно, Варя!

Корнилов едва успел снять пальто, как секретарша, приоткрыв дверь, доложила:

– Белозеров!

– Товарищ подполковник, капитан Белозеров докладывает. – Слышно было прекрасно, будто звонили с соседней улицы. – Операция, можно сказать, закончена!

– Так закончилась всё-таки или нет?

– Полная ясность, товарищ подполковник.

– Подождите, – перебил его Игорь Васильевич, – я включу магнитофон. Докладывайте всё по порядку.

Белозеров недовольно крякнул. Не так давно в управлении завели порядок: наиболее важные телефонные разговоры записывать на магнитофонную ленту, чтобы потом можно было проанализировать, детально обсудить сообщение.

– Давай, капитан, рассказывай, – сказал Корнилов и с интересом подумал: «Подтвердилась моя догадка или нет?»

– Ваше предположение по поводу лесника Зотова оказалось верным. Сейчас у следствия есть все доказательства. – Он чуть-чуть помедлил. – Начну по порядку. Мы со следователем Каликовым восстановили позу убитого на тропинке…

– Я тебя перебью, Александр Григорьевич, лесник признался?

– Это как посмотреть, – сказал Белозеров. – Порешил он себя, Игорь Васильевич. Мы его из петли холодного вынули.

– Ещё того не легче, – пробормотал Корнилов, а сам подумал: «Зачем же ему художника убивать-то понадобилось, если сам в петлю полез? А может быть, его как свидетеля устранили?»

– Чудно получается… Нелогично. Оружие-то у него нашли?

– Нашли, товарищ подполковник. Миноискатель помог. В бревне прятал. Трофейный карабин. Экспертиза подтверждает – из него лыжника убили.

– Но откуда такая уверенность, что именно лесник стрелял? Может быть, карабин подбросили? А с ними с обоими расправились?

– Товарищ подполковник, – с обидой сказал Белозеров. – Да ведь всё сходится. По следу мы прошли, как вы и советовали. След хоть и петляет по лесу, но ведёт на кордон. А в лесу участки незаметённые есть. Следок как новый. От лесниковых лыж. Егерь ещё раз подтвердил, что у старика была винтовка. Да и самоубийство само за себя говорит – никаких признаков борьбы. И на карабине отпечатки только лесниковых пальцев. Вы меня слышите, товарищ подполковник? – спросил Белозеров, видимо обеспокоенный долгим молчанием Корнилова.

– Слышу! Но с выводами я бы не торопился. Докладывайте теперь по порядку.

– По ране эксперт определил направление полёта пули. Даже угол наклона определил. Рана у него справа, как раз с той стороны, где мы с вами с самолёта лыжню видели. Мы знаете что использовали? Теодолит! Точность исключительная! Метеорологи подтвердили: в тот день в шестнадцать часов видимость позволяла разглядеть человека на расстоянии более четырёхсот метров. Ну уж тогда мы весь снег вокруг горстями перелопатили. Разыскали гильзу! – с подъёмом произнёс Белозеров. – Потом я с группой сотрудников отправился к леснику. Да поздно…

– Записки никакой не нашли? – спросил Корнилов.

– Нет, ничего не оставил. Действительно, непонятная история. И чего он этого парня застрелил? Не узнали, кто он?

– Художник Тельман Алексеев, – сказал Корнилов.

– Художник всё-таки, – огорчился капитан. – Вот те на!

– Судмедэксперт исследовал труп Зотова? Нет подозрения на убийство? На отравление, например?

– Это исключено, Игорь Васильевич. Всё досконально исследовали.

Переговорив с Белозеровым, Корнилов долго сидел в раздумье. Он прослушал ещё раз запись разговора, стараясь оценить сообщенные капитаном факты, прикидывая, не упустили ли чего там, на месте. Нет, пожалуй, и он действовал бы так.

«Ну что ж, можно считать дело законченным!.. Но достаточно ли улик против мёртвого лесника?.. В конце концов, пусть прокуратура решает – закрывать дело или нет, – думал он. – Да закроют. Что им остаётся? Попробуй теперь узнать, что и почему. Мёртвые молчат!» Но дело всё же очень тревожило его.

«Ладно, – наконец решил он, – утро вечера мудренее. Надо будет на свежую голову пройтись по всему делу. От начала до конца. А конец-то! Ну и конец!»

Но и дома мысли о драме в Орельей Гриве не выходили из головы, беспокоили, словно лёгкая, только-только проклёвывающаяся зубная боль. Поздно вечером, уже собираясь ложиться спать, Корнилов взял из шкафа словарь. Поискать, что же такое Орелья Грива. «Орелка, рель, гривка – сухая полоса холмов или гребней среди болот», – было написано там. «И всего-то? – подумал Корнилов. – А я-то думал, что-нибудь красивое, возвышенное». Но тем не менее он стал думать об этой Гриве, о вековых елях и снежных полянах вокруг. Ему вдруг очень захотелось туда, в лес. В трудные минуты жизни, в пору душевного смятения, острой неудовлетворённости собой, своими поступками Корнилову всегда хотелось быть в лесу. Идти легко, без устали, глухими, позабытыми тропинками, смотреть с крутого берега, как тёмный поток лесной реки несёт и крутит первые тронутые багрецом листья; слушать далёкую перекличку тянущихся к югу ястребов; вдыхать терпкий аромат заросшей вереском и клюквой мшары.

Тогда уходят, отодвигаются куда-то на второй план мелкие житейские невзгоды и заботы. Ясность и стройность приобретают мысли. То, что ещё недавно видел словно в тумане, становится четким, выпуклым…

Телефонный звонок вывел Корнилова из задумчивости. Он вздохнул и с неохотой взялся за трубку. Звонил Бугаев. Голос у него был взволнованный:

– Товарищ подполковник, разыскал я документы Алексеева. Ну, знаете, всего ожидал…

Волнение Бугаева передалось Корнилову.

– Да говори, что стряслось? – нетерпеливо сказал он.

– Документик один зачитаю. Слушайте: «Дубликат свидетельства о рождении. Выдан Орлинским сельским Советом. Зотов Тельман Николаевич. Родился шестого мая 1926 года в деревне Зайцово». – Бугаев передохнул: – Ну это мы ещё в домоуправлении выяснили. А вот главное: – «Родители: Зотов Николай Ильич и Алексеева Василиса Леонтьевна».

Корнилов молчал, потрясённый.

– Судя по вашему молчанию, товарищ подполковник, вам всё понятно, – сказал Бугаев. – Мы тут с Сазонкиным обалдели. Вот какие делишки. – Он вздохнул и добавил: – Ну и ещё тут разные бумаги. Ничего особо интересного. Он их в кухонном буфете держал. Мы потому и провозились долго. На кухню пришли в последнюю очередь.

– А в письмах не нашли приглашения от отца приехать? Или телеграммы? – приходя в себя, спросил Корнилов.

– Нет, Игорь Васильевич… Все письма старые. От женщины. От жены, видать. От отца нету.

«Многовато событий для одного дня, – подумал Корнилов. – Отец – сына?»

Он повесил трубку и в замешательстве прошёлся по комнате. Корнилов всего ожидал. Но чтобы связь этих людей оказалась такой близкой, такой трагической… Отец – сына? В это не хотелось верить.

«Чтобы на убийство решиться, ох какое зло на сердце надо держать! – думал он. – Да и человечье обличье потерять… Ну, предположим, дикая ссора между ними вспыхнула. По причине, нам неизвестной. Но для этого им надо было встретиться!»-

А всё известное Игорю Васильевичу о преступлении в Орельей Гриве свидетельствовало: лесник и художник в тот день не могли, не имели возможности сказать друг другу даже двух слов. А уж какая-то ссора между ними, вспышка в часы, предшествовавшие убийству, напрочь исключалась.

А раз не было ссоры в тот день, значит, отец заранее готовил убийство? Нет, тут что-то не так… Сто раз бы одумался! Остыл! Слишком жестокое это преступление, чтобы поверить в него. Даже если выводы экспертов и все известные факты свидетельствуют об этом.

Все известные факты… Все известные… А все ли факты известны?

Корнилов ходил по комнате, стоял у окна, глядя на белую Неву, слегка освещённую пригашенными фонарями, прислушивался к шуму редких машин. Он пришёл к твёрдому убеждению – преступлением в Орельей Гриве следует заняться снова. Не мог он поверить в это убийство.

11

Николай Ильич проснулся оттого, что рядом с домом призывно пропел пионерский горн. Зотов открыл глаза и лежал, прислушиваясь: не протрубит ли снова? Но за окнами стояла глухая тишина. «Приснилось, что ли?» – подумал он и нащупал на полу коробок спичек. Чиркнул. Поднёс спичку к часам. Было уже шесть. Зимой Николай Ильич вставал в семь. Спичка погасла, догорев почти до конца. Зотов даже не почувствовал огня, – кожа на пальцах так загрубела, что он, когда надо было, спокойно брал раскалённый уголек и прикуривал от него.

Тикали часы, да позванивало где-то стекло от ветра. «На чердаке, – прислушавшись, определил Зотов. – Надо бы залезть да пару гвоздиков всадить». Тут он вспомнил, что и крышу давно пора латать: весна придёт – опять потечёт. И кусок рубероида его дружок Гриша Мокригин ещё с осени из Гатчины приволок. Но не лежала нынче душа у Николая Ильича к хозяйству, руки не поднимались сделать что-то по дому. И прибаливать он стал чаще, да и просто обрыдло ему всё здесь, в лесу.

И эта труба пионерская… Вдруг прогремит среди ночи, разбудит, и уже не заснуть никакими силами. И лезут в голову невеселые мысли.

«Сдурел я, что ли, в этой глухомани? – подумал Николай Ильич. – Или со слухом у меня болезнь приключилась? Дудит вдруг в ушах ни с того ни с сего».

Началось это прошлым летом. В тот день Николай Ильич возвращался на кордон по крутому берегу Ящеры. Стояла середина июня. Лето пришло раннее, жаркое. В густой траве кровенели капли созревающей земляники. И подберёзовики уже попадались в сыром глубоком мху на границе болота и леса.

Всё было знакомо в этом лесу: глухой шум сосен, гомон почувствовавших вечернюю прохладу птиц, крепкий, настоянный смолой воздух. Внезапно Зотов услышал резкий, непривычный для уха звук. Ему сначала показалось, что хрипло протрубил лось. Но звук повторился, и Николай Ильич понял, что это не лось. Да и какой лось трубит в середине июня? Звук затих, и несколько секунд ничего не было слышно. И тут же лес отозвался эхом, нанесённым порывом ветра. Теперь Зотов понял, что пела труба. Но кому здесь, в глухомани, понадобилось трубить?

Он прибавил шагу. Трубили в стороне кордона, и Николай Ильич подумал: «А может быть, кто-то из мшинских или владычкинских мужиков приехал и, не застав меня, решил потрубить – авось услышу?» Потом Зотов вспомнил ещё и о том, что не раз встречал развозчика керосина, который, проезжая по деревням, давал знать о себе хозяйкам, извлекая хриплые, отрывистые звуки из старенькой трубы.

Зотов шёл торопливо, спотыкаясь об узловатые сосновые корни, и скоро запыхался. Да и нога короткая давала о себе знать. Когда-то, в молодости, он и не вспоминал о ней, ходок был хоть куда, а нынче, приустав, начинал спотыкаться. Наконец, перейдя по старенькому, полуразрушенному мостку через Ящеру, Николай Ильич взобрался на пригорок и увидел оттуда сквозь поредевший лес свой кордон, а чуть поодаль, на лугу, десятка два ребятишек с красными галстуками.

– Так вот кто трубил! – прошептал Николай Ильич. – Пионеры пожаловали… И Дружок не лает, – удивился он. Обычно собака облаивала каждого, кто проходил поблизости от дома.

Несколько мальчишек устанавливали палатки. Рядом уже вился дымок от костра, и девочки гремели посудой. Когда Зотов подошёл к дому, его заметили.

– Вера Васильевна! Вера Васильевна! – закричал один из мальчиков. – Лесник пришёл!