Текст книги "Среда обитания (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

Сегодня он проснулся от того, что солнечный зайчик, отражённый большим старинным трюмо, прочертив свой утренний путь по давно выцветшим обоям, скользнул по подушке и остановился на лице. Тяжёлый трамвай, противно скрипя на повороте, прополз мимо дома. Трюмо задрожало, чуть слышно звеня. Словно подхваченный сквозняком, заметался и солнечный зайчик. Жогин открыл глаза и тут же зажмурился. «Ну и спал я сегодня, – подумал он с удовлетворением и улыбнулся. – Ни одного сна не видел». И подумав так, вдруг понял, что не будет больше ледяного, сковывающего страха, когда среди ночи он вскакивал весь в холодном поту, потревоженный кошмарными снами из той, тюремной жизни.

Лучик наконец переместился с его лица на подушку, потом на тёмную спинку деревянной кровати. И снова затрепетал, как жёлтый берёзовый листочек на ветру – мимо дома грохотал очередной трамвай.

«Дрожи, дрожи, – снисходительно усмехаясь, подумал Евгений. – Мы своё отдрожали. Нам теперь конвойный не указ. И пахан нас не пошлёт вместо себя парашу выносить!»

Он отсидел три года – шесть месяцев, пока шло следствие и суд – в «Крестах» на Арсенальной набережной, два с половиной – в колонии на Севере. Отсидел ровно половину того срока, который определил ему народный суд, и освобождён, как было написано в выданной ему справке, «за примерное поведение и хорошую работу».

Спроси его сегодня, жалел ли он, что, поддавшись уговорам одного из дружков по весёлым выпивкам на стадионе – они оба «болели» за одну и ту же команду, – по долгим сидениям после матчей в шумной, пропахшей кисловатым запахом пива и неистребимым духом вяленой рыбы пивной, взялся изготовить инструмент для вскрытия сейфа, Женя, не задумываясь, ответил бы: «да». Но не потому, что горько раскаивался, став соучастником ограбления заводской кассы. Что понял всю трагедию превращения честного человека в преступника. Жогин не научился ещё задумываться над такими истинами. Как маленький ребёнок, схватившийся за горячий утюг, усваивает, что делать этого больше нельзя – будет больно, – но объяснить почему – ещё не в силах, так и он каждой клеточкой своего существа, навсегда, на всю жизнь понял, что годы, проведённые в тюрьме и в колонии, – вычеркнутые из жизни годы. Кто знает, может быть, выздоровление для некоторых начинается именно с таких простых истин? Во всяком случае, Жогин вернулся из колонии с твёрдым убеждением больше уже никогда назад не возвращаться. Не последним аргументом в этом решении стала и жена Любаша, все три года ожидавшая его и поддерживавшая письмами и передачами.

…За завтраком Любаша спросила:

– Женя, тебе в понедельник когда выходить?

– Во вторую смену. – Он улыбнулся. – Понедельник – день тяжёлый. С утра лучше поспать…

Жена задумалась, смешно шевеля пухлыми губами – подсчитала, сколько дней осталось.

– Давай съездим к маме, – закончив свои подсчёты, сказала Люба. – Я возьму на понедельник отгул – у нас получается три дня.

Тёща Жогина, Анна Васильевна, жила в маленькой деревушке в Псковской области. Ехать к ней надо было часа три с половиной автобусом да потом километров семь от шоссе пешком или попутной машиной.

– Нет, Любаша, – мотнул головой Жогин. – Не поедем.

– Почему? Время есть. Она тебя так давно не видела.

– Вот пару месяцев на заводе повкалываю, тогда и поедем, – сказал он ласково, но твёрдо.

Люба хотела что-то возразить, но вдруг смутилась и посмотрела на мужа долгим, задумчивым взглядом, порозовела.

– Ну, конечно, Женя! Конечно, так лучше. Я-то, дура, не сообразила…

Выходные дни они провели весело и беззаботно. Встав пораньше, отправлялись гулять по городу, ездили на Острова, ели шпикачки в чешском баре. Сходили в кино. Бродили по набережным Невы без всякой цели. И Евгений всё рассказывал и рассказывал жене, как он жил «там», рассказывал без утайки, подробно, освобождаясь от прошлого, словно напрочь забывал его, выкидывал из головы.

Но так уж устроена жизнь, что счастье и радость никогда не бывают безоблачными. Стоит только забыться, как судьба тут же напоминает тебе о том, что день сменяется вечером, что кроме света есть и тень, а течение жизни подвержено своим закономерностям, когда за полосой везения следует серия неудач. И потому-то нередко, перед тем как преподнести человеку горькую пилюлю, судьба посылает ему знак – у него вдруг появляется, чаще всего неосознанная, мысль – как здорово всё у меня складывается! Увы, всё меньше и меньше людей умеют распознать этот намек судьбы. Так же, как до поры до времени не чувствует человек, что вдруг в повседневной сутолоке появляется первый сбой в ритме ещё совсем здорового сердца. Но если бы люди всегда были счастливыми, человечество, возможно, могло и поглупеть.

…Однажды вечером, когда Люба ушла на смену, а Жогин лежал на диване с книжкой, зазвонил телефон. Евгений спокойно отложил книгу в сторону, не спеша всунул ноги в шлёпанцы, подошёл к телефону, стоявшему в прихожей, и, сняв трубку, привычно спросил:

– Але?

– Евгения Афанасьевича, – спросил молодой мужской голос.

– У телефона, – лениво ответил Жогин.

– Женя, привет тебе от Лёвы Бура, – весело сказал звонивший.

И спина у Жогина сразу покрылась ледяным потом. Лёва Бур, пожилой «специалист» по сейфам, признанный в лагере пахан, сидел с ним в одной колонии.

– От Лёвы Бура! – повторил мужчина, не дождавшись ответа Жогина, и Евгений понял, что говорит не Бур, а кто-то другой, значительно моложе. Да и не мог говорить сам Лёва – когда они вместе вышли из колонии, Бура оставили на три года на поселении в Архангельской области. Таким был приговор суда. Евгений это хорошо помнил. Бур сказал ему на прощанье: «Не вороти нос от старых друзей, салага. Может, ещё и сведёт судьба».

Жогин тогда промолчал, а Лёва усмехнулся и, наклонившись к уху, прошептал, чтобы не слышали другие заключённые: «Таких, как мы с тобой, умельцев – на всю Европу не больше пяти сыщется. Без нас, кирюха, ни одно крупное дело не обойдётся…»

– Спасибочки за добрую весть, – выдавил наконец из себя Жогин. – С прибытием его…

– С прибытием… – ворчливо сказал собеседник. – Для его встречи ещё оркестр не готов! Не знаешь, что ли? – И без всякого перехода спросил: – Ты один? Говорить можешь?

– Один. А с кем говорить-то? С телефоном-автоматом? – сдерзил, приходя в себя от первого испуга, Евгений.

– Будет время, познакомимся. Коля меня зовут, – дурашливым голосом сказал мужчина. – Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй… Знаешь такого. – И зашептал: – Дело есть. Крутое. Некогда Лёву дожидаться, такой случай раз в три года выпадает. Инструмент нужен. Ты ведь уже пахать начал.

– Нет, – твёрдо ответил Жогин. – Не могу. Сейчас занят. Опоздал ты с заказом… – Он не мог, просто испугался вот так прямо взять и сказать, что не хочет знать никаких Буров, никаких заказов. Что он завязал, завязал навечно со всей этой кодлой, со всеми их делами.

Его собеседник по-своему понял намёк на «занятость» и разочарованно протянул:

– Жа-аль… А мы-то рассчитывали. Может, через неделю?

– Не могу. В цеху всего неделю. Мастер всё время над душой стоит. Не знаю, как первый-то «заказ» выполню.

– Ну, бывай, – быстро сказал собеседник. – Позвоню ещё. Может, надумаешь? – И повесил трубку.

Настроение у Жогина испортилось надолго. «Разыскали, суки! – думал он зло. – Хоть в другой город уезжай. Это небось Лёвина работа. Он меня запродал. – Потом Жогин вспомнил весёлый, молодой голос звонившего. – Не похож он на урку. Не похож! Не тот разговор. Может, милиция проверяет? А я, дурак, уши развесил. Про „заказ“ баки забивать стал! Нет, только не милиция, – тут же успокоил себя Евгений. – Небось какой-нибудь фрайер».

Когда пришла жена, он, по традиции приготовив к её приходу ужин и сидя напротив нее за маленьким кухонным столом, рассказал о звонке.

Люба сначала нахмурилась, а потом махнула рукой:

– Ничего! Позвонили и умылись. Ещё позвонят – отбрешешься. – Она подошла к мужу, села к нему на колени и обняла за шею: – Мы с тобой теперь, Женечка, вдвоём. Отобьёмся.

– Раз уж они знают, что я на завод пошёл, кто-то им сообщил. Может, и у нас в цеху какая шпана околачивается.

– К тому времени и Бур этот растреклятый появится. О тебе и думать забудут.

3

Ещё с утра Борис Дмитриевич Осокин сказал жене, что после работы он поедет на дачу. Следующий день был у него свободен от консультаций и приёмных экзаменов в институте, и Осокин решил провести его на природе: сходить за грибами, собрать на участке поспевающую клубнику. Он любил, когда выдавалась возможность, побыть в одиночестве, без суеты, без пустых, ненужных разговоров, знать, что не услышит телефонных звонков.

Жене он говорил шутя: короткая разлука – лучший тоник для супружеской жизни.

Последняя консультация у вечерников закончилась в десять. Осокин позвонил домой, но жены не было – зная, что муж едет на дачу, она поехала на Васильевский навестить мать и ещё не вернулась. Осокин поговорил с дочерью. Алёне было шестнадцать, она перешла в десятый класс музыкальной школы, прекрасно играла на рояле, знала французский и вообще постоянно радовала родителей.

– Мама сказала, чтобы ты привё банку варенья, – сказала Алена. – Черничного. Там на крышке написано. И не забыл собрать клубнику.

Осокин хмыкнул:

– Вы бы с мамой о ней так помнили, как я!

– И банку огурцов из подпола, – добавила дочь.

– Принято к исполнению! – шутливо отрапортовал Борис Дмитриевич. – А у тебя никаких заказов?

– Нет, папочка, никаких. Вот когда приедешь… – Алёна таинственно понизила голос: – Тогда… тогда будет заказ.

– Говори сейчас, пока я добрый.

– Нет уж. Сейчас не скажу, а то испугаешься и не приедешь.

– Ого! Значит, что-то серьёзное?! – удивился Осокин. – Это мы ещё посмотрим.

Он повесил трубку, спустился по широкой институтской лестнице вниз, сел в машину и тоже, как и жена, поехал на Васильевский остров, но только не к тёще, а к своему приятелю Коле Рогову, такому же одержимому страстью собирательства человеку, как и он сам.

Борис Дмитриевич, несмотря на свой далеко не юношеский возраст, коллекционировал значки. Их у Осокина было уже за шесть тысяч, но стоило ему услышать про какой-то новый значок, Борис Дмитриевич мог мчаться не только на окраину города, в Гавань, как он поступил сейчас, а даже на край света. Относился он к собиранию значков со всей серьёзностью. Собрание Осокина хорошо знали городские коллекционеры и считали одним из самых основательных. Когда устраивались какие-нибудь выставки, – а они в наше время устраиваются очень часто, – Бориса Дмитриевича всегда приглашали выставиться, и он делал это с большим удовольствием. Экспонировал самые редкие значки, в свободное время постоянно дежурил у стенда, давал объяснения и консультации. Даже тому, что он хорошо знал французский язык, – и помог овладеть им своей дочери, – Осокин был обязан значкам. Когда у тебя такая богатая коллекция, поневоле возникают связи и с иностранными собирателями. То интуристы придут на выставку, и среди них окажется заядлый коллекционер, то кто-то из знакомых приведёт приехавшего в командировку иностранца поглазеть на огромную стену в квартире Осокина, сплошь завешанную значками. Потом завязывается переписка, обмен дубликатами. Короче, без языка не обойтись.

Даже в институте, где Борис Дмитриевич преподавал политэкономию, собирательство создало ему некий ореол, потому что время от времени о коллекции Осокина писали то в «Вечерке», то в молодёжной газете, а один раз даже в журнале «Наука и жизнь». И в этих заметках о его собрании употреблялись ласкающие слух эпитеты: «строго систематизированная», «научная», «глубокая» и прочие другие.

Кто в детские и юношеские годы не был коллекционером? Не собирал марки, монеты, открытки, маленькие календари, минералы или даже складные ножи? Трудно представить себе не переболевшего этой детской болезнью мальчишку. Страсть эта могла не коснуться разве уж какого-нибудь заядлого шалопая, предпочитавшего стрелять из рогатки по воробьям и играть в пристенок, чем охотиться за новой маркой. Но проходят годы, и по разным причинам повзрослевшие собиратели чаще всего забывают о своих коллекциях. Лишь немногие, не лишённые, наверное, известного педантизма и одержимости, остаются верны им всю жизнь.

Николай Петрович Рогов, к которому заехал Осокин, посулил ему в обмен на три значка с изображением животных, – а Рогов именно такие значки собирал – только с козлами, собаками и прочими представителями фауны, – значок добровольного пожарного общества Сейшельских островов.

Обмен состоялся к обоюдной радости, потом Азалия Васильевна, жена Рогова, поила их прекрасным цейлонским чаем.

– Вы слышали, Борис Дмитриевич, что обокрали Завьялова? – спросила Азалия Васильевна у Осокина.

Завьялов, директор ресторана, тоже коллекционировал значки. Но его собрание было хоть и большим, но малоинтересным. Он собирал значки без разбора, все подряд. Зато славился единственным в своём роде собранием альбомов художников-сюрреалистов. Избранные, к их числу принадлежали и Рогов с Осокиным, были допущены к обозрению этой удивительной коллекции.

Реакция Бориса Дмитриевича была однозначной – он сразу же подумал о собрании.

– Да! – подтвердил Рогов. – Все альбомы свистнули. А в придачу разные мелочи, – он ехидно усмехнулся, – вроде драгоценностей и мехов жены, видеомагнитофона и прочей ерундистики.

– А значки?

– Значки не взяли.

У Бориса Дмитриевича отлегло от сердца.

– Не успокаивайся, не успокаивайся! – сказал Рогов. – Залезли опытные воры. Знали, что брать. Кому нужны завьяловские значки? Только дилетантам, мальчишкам, начинающим собирательство.

– Ты не прав, – не согласился Осокин. – У него много хороших значков.

– Ну и что? Нет системы, нет научной основы. Если хочешь – вся коллекция его значков для отвода глаз. Чтобы создать реноме коллекционера. Главное-то альбомы и книжечки. Знаешь, сколько он в них вложил?

– Дураки воры, – сказал Борис Дмитриевич. – Книги почти все на иностранных языках. Они не смогут продать эти книги. Сразу попадутся.

– Да они и не будут продавать. Оставят себе и будут любоваться картинками.

Даже Азалия Васильевна рассмеялась:

– Коля! Что ты говоришь – воры оставят книги себе?! Пополнят свою библиотеку! Где ты видел таких воров?

– Мама, я, слава богу, ещё ни разу не видел ни одного настоящего вора. Ходить в суды у меня нет времени – но я же не в безвоздушном пространстве живу?! Читаю, слышу, что говорят! Вся беда в том, что воров развелось слишком много…

– Да уж, – кивнул Осокин, – что ни день – кого-нибудь обворовали. А милиция…

– Прости, Боря, – перебил его Рогов. – Я не закончил мысль. Так вот – воров слишком много, и воруют теперь не только для того, чтобы потом продать украденное скупщику и неделю жировать на малине. Воруют – и пользуются ворованным сами…

Они ещё поговорили на эту острую тему, а потом уединились на кухне за шахматами.

Когда Борис Дмитриевич взглянул на часы, было уже два. Рогов осторожно, чтобы не разбудить давно уснувшее семейство, проводил Осокина до дверей и подождал, пока тот спустится по тёмной лестнице вниз. Разговор о ворах придал мыслям определённое направление.

– Коля, привет! – негромко крикнул Осокин, благополучно миновавший три тёмных этажа.

Рогов закрыл на все запоры дверь и пошёл в спальню к своей Азалии. А Борис Дмитриевич сел в машину, минуты две прогревал мотор и поехал к Приморскому шоссе.

Перед разведённым Тучковым мостом ему пришлось подождать минут двадцать. Несмотря на позднее время, у моста скопилось много машин – такси, да и личных машин было немало.

Осокин любил ездить по ночному городу. Прямые, свободные улицы, спокойное, без дёргания движение. Без заторов, без нервотрёпки. Из-за чуть приспущенного бокового стекла лицо обдувает свежий ветерок. Лишь изредка на проезжей части возникает одинокая фигура с протянутой рукой или даже загулявшая парочка, больше всего в этот момент мечтающая о домашнем уюте, а потому готовая заплатить любые деньги, только бы их доставили по назначению. Борис Дмитриевич старался никого не подвозить. Подрабатывать таким путём он считал неприличным, да, по правде говоря, и побаивался.

Во время ночных поездок его никогда не покидало чувство уюта, чувство удовлетворённости, что ли. Если холодно – можно пустить в салон чуть-чуть тёплого воздуха. Ровно шумит мотор, зелёным спокойным светом освещена приборная панель, а запоздалые неприкаянные пешеходы только придают твоему комфорту определённую остроту…

Борис Дмитриевич выехал на Кировский. Впереди сомкнутым строем медленно шли поливалки – пришлось сбросить скорость. За Ушаковским мостом поливалки поехали прямо, а Осокин, дождавшись, когда загорится зелёная стрелка светофора, свернул налево, на Приморское шоссе. Из-за поливалок машин на шоссе поднакопилось, и к Лахте неслась уже целая колонна. Какой-то лихач на светлой «Волге», вырвавшись на левую сторону, обогнал колонну, но когда Осокин проезжал пост ГАИ при въезде в Лахту, с этим лихачом уже беседовал инспектор. «Ну что, братец, съел? – усмехнулся Борис Дмитриевич. – Не считай себя самым умным!»

Тысячи комаров и мошек роились в тугих лучах фар. «Надо будет, как приеду, сразу помыть машину», – подумал Осокин. Отмывать присохших к лобовому стеклу и радиатору насекомых было делом нелёгким и хлопотливым, а Борис Дмитриевич относился к своим «Жигулям» очень бережно и содержал в большом порядке.

За Солнечным он ехал один. Несколько крупных капель ударили в ветровое стекло, и тут же машина въехала в полосу дождя. Остро запахло хвоей, свежестью, начинающими вянуть травами. Мысли у Бориса Дмитриевича разбегались – он с удовольствием думал о том, что день у него свободный, есть время пойти за грибами. Потом ему вспомнилась украденная коллекция Завьялова, и он покачал головой. От Завьялова почему-то проложился в сознании мостик к одной симпатичной девушке, с которой он познакомился недавно на выставке. Звали девушку Мариной, они уже дважды встречались, даже ужинали как-то в ресторане «Горка», и Борис Дмитриевич думал о том, что пора ускорить события. Судя по всему, Марина отнесётся к этому благосклонно. «Вот была бы сейчас со мной Марина…» – мечтательно подумал Осокин, и в это время из кустов, в двух метрах от радиатора, выскочил навстречу машине человек. Глухой удар бампера о живое тело раздался раньше, чем нога надавила на тормоз. Осокин почувствовал, что машину заносит на мокром асфальте, и инстинктивно стал отпускать тормоз, чтобы не перевернуться…

4

Корнилов принял Леонида Ивановича радушно. Усадил в глубокое мягкое кресло у маленького столика, сам сел в такое же кресло напротив. Вынул из кармана пачку сигарет, зажигалку. Молча подвинул Колокольникову. Когда Леонид Иванович закурил, полковник сказал:

– А я вас помню. Когда бы ни приезжал к Грановскому, всегда вы с удочками мне навстречу попадались. Но без рыбы. Не слишком балует Финский залив рыбаков?

– Вы в неудачное время приезжали, – смутился Колокольников. – Скоро вот судак пойдёт… – он махнул рукой. – Ну да что я вас отвлекаю! Дело у меня и так какое-то несерьёзное. Может быть, и не по вашей части… – Он внимательно посмотрел в лицо Корнилову, стараясь уловить хоть тень недоверия или снисходительности. Но глаза у полковника были серьёзные и внимательные.

Совсем успокоившись, Леонид Иванович подробно и обстоятельно рассказал Корнилову обо всём, что произошло вчера на шоссе.

Когда Колокольников закончил рассказывать, Игорь Васильевич встал и, не проронив ни слова, прошёлся по кабинету. Потом подошёл к столу, сказал по селектору:

– Варя, соедини меня с Сестрорецким ГАИ. И попроси зайти Бугаева.

«Да, мужик серьёзный, – проникаясь доверием к полковнику, подумал Колокольников. – Зря словами не бросается». Он и сам не жаловал болтунов. В присутствии краснобаев всегда сникал и замыкался. От любителей поговорить у него болела голова.

В кабинет вошёл темноволосый, смуглый мужчина. Моложавый, подтянутый, даже чуть-чуть франтоватый.

– Вызывали, товарищ полковник?

– Знакомься, майор. – Корнилов показал на Колокольникова. – Леонид Иванович интересные вещи рассказывает…

– Бугаев, – протянул руку майор. В это время в динамике раздался голос секретаря:

– Игорь Васильевич, дежурный из Сестрорецкого ГАИ у телефона.

– Семён, – кивнул Корнилов на телефонный аппарат. – Переговори. Выясни, что они знают о происшествии на Приморском шоссе. Какие меры предприняты?

Бугаев снял трубку, а полковник снова сел в кресло напротив Колокольникова. Сказал:

– Не волнуйтесь, Леонид Иванович. Сейчас мы во всём разберёмся. Кстати, не хотите сигару? Кубинские чекисты в гости приезжали, подарили коробку.

– Нет. Крепкие они очень, – отказался Колокольников.

– А я иногда балуюсь.

Колокольников разговаривал с Корниловым, а сам поглядывал на Бугаева, пытался уловить по выражению его лица, что там нарассказывают ему сестрорецкие гаишники. Наконец майор закончил разговор и положил трубку.

– Рассказывай, Сеня, – попросил Корнилов. – Чего узнал?

Бугаев пожал плечами:

– Говорят, что был вызов на происшествие, но пострадавшего и никаких следов наезда не обнаружили…

– Больницы обзванивали?

– Обзванивали. Даже в Ленинград позвонили. Считают, что ложный вызов.

– Да как же ложный вызов! – горячо воскликнул Леонид Иванович. – Что я, разве на сумасшедшего похож?! Всё своими глазами видел!

– Не волнуйтесь, – Корнилов дотронулся рукой до ладони Колокольникова. – Всё встанет на свои места. Лучше уточним некоторые детали…

Колокольникову показалось, что Бугаев посмотрел на него с недоверием.

– Вот вы говорили про чемоданчик, – продолжал Корнилов. – Он тоже пропал?

– Всё пропало. Как корова языком слизнула.

– Что было в чемоданчике?

– Инструменты. – Колокольников сердито покосился на майора, который смотрел скучающими глазами в окно и тихонько барабанил пальцами по облезлой обивке кресла. – Какие-то слесарные инструменты. Наверное, мужик этот был водопроводчик.

– Куда же мог идти водопроводчик среди ночи? – спросил Бугаев.

– Ты, Семён, подумай, прежде чем вопросы задавать, – строго сказал Корнилов. – А если он работает где-нибудь в санатории, в котельной? Там ведь не как в уголовном розыске, не в девять работу начинают.

Майор вдруг улыбнулся, и Колокольников увидел, что улыбка у него добрая, мальчишеская.

– В угрозыске, товарищ полковник, работа зато никогда не кончается…

– Ладно, – примирительно сказал Корнилов. – Надо поручить местным товарищам проверить всех, кто в посёлке может по роду профессии с инструментами ходить…

Бугаев вынул из кармана маленький блокнот, шикарную паркеровскую авторучку и что-то записал, не удержавшись от комментария:

– Теперь, Игорь Васильевич, столько халтурщиков развелось… Машины чинят, крыши кроют, ограды на кладбищах делают…

– В посёлке люди на виду. Каждый знает о своём соседе всё… Можно выяснить. Кстати, Леонид Иванович, расскажите подробнее, что за инструменты лежали в чемоданчике?

– Ну… такие все блестящие. Каждый в своём гнезде… Потом свёрла… Да вот же! – он вдруг вспомнил про сверло, лежащее в кармане, торопливо вытащил, развернул платок. Сверло медленно покатилось по полированной поверхности стола. – Хотел первым делом показать, – виновато улыбнулся Леонид Иванович, – да заговорился. Я его потом нашёл. Увидел, что мужчина там один на обочине шарит…

Корнилов осторожно взял сверло и стал внимательно разглядывать его наконечник. Потом показал Бугаеву. По тому, с каким интересом они рассматривали его, Колокольников понял, что находку сделал непростую.

– Леонид Иванович, – Корнилов поднялся, – мы сейчас устроим небольшой эксперимент. – Он посмотрел на часы. – У вас ещё найдется минут тридцать?

Колокольников кивнул.

– Прекрасно. Мы вас потом домой на машине отправим. А сейчас заглянем к нашим криминалистам. Кое-что вам покажем, – он весело посмотрел на Бугаева.

В научно-техническом отделе пожилой лысоватый крепыш разложил на большом столе несколько чемоданчиков и самодельных поясов с инструментами. Все чемоданчики были разные – новенький «дипломат», скромные, ничем не примечательные чемоданчики, с которыми ходят в баню, один с чуть закруглёнными углами. Колокольников вспомнил, что до войны у них был такой чемоданчик, который почему-то называли «балеткой».

– Раскрой, Николай Михайлович, – сказал Корнилов крепышу.

Теперь Леонид Иванович всё понял. Перед ним лежали наборы воровских инструментов – разных размеров, сделанные топорно и мастерски, некоторые так даже похожие на инструменты из зубоврачебного кабинета, тёмные и хромированные, маленькие и громоздкие, они аккуратно покоились в кармашках или специальных пазах.

– Ну и ну! – только и покачал головой Колокольников.

– Попробуйте отобрать хотя бы приблизительно то, что вы видели, – попросил Игорь Васильевич. – Или, наоборот, отложите то, чего не было в том чемоданчике.

– Будет сделано! – весело согласился Колокольников. Он чувствовал, что сейчас это ему удастся.

Минуты две он стоял, молча разглядывая все эти пока непонятные ему приспособления. Потом закрыл глаза и даже прикрыл их ладонью. Кто-то, наверное опять Бугаев, нервно барабанил пальцами по столу. Это мешало Леониду Ивановичу, но он напрягся и услышал мерно сеющий по кустам дождь, жёсткий шорох шин удаляющейся машины. Ему показалось, что он даже почувствовал запах мокрой хвои. И на мгновение представил себе валяющийся на асфальте чемодан и ряд неправдоподобно сверкающих в это раннее дождливое утро инструментов.

Открыв глаза, он быстро стал вытаскивать из всех чемоданчиков большие и маленькие инструменты, откладывать в сторону.

– Товарищи! – обиженно сказал Николай Михайлович. – Мы же потом не разберёмся.

– Разберёмся, разберёмся, – успокоил его полковник. Он так и впился в эту растущую горку.

Многие инструменты были одинаковые, но Колокольников откладывал и дубликаты. Наконец он остановился. Ещё раз внимательно оглядел внутренности чемоданов. Потом повернулся к Корнилову и, улыбнувшись своей извиняющейся улыбкой, сказал:

– Ну вот, Игорь Васильевич… Отобрал что-то похожее.

– Очень похожее! – удовлетворённо сказал Корнилов. – Набор для вскрытия сейфов. Ты понял, Бугаев? Ну и Леонид Иванович! Ну и мастер! С ним можно любую кассу брать.

Все рассмеялись, и Корнилов дружески обнял Колокольникова за плечи.

Они зашли ещё на несколько минут в кабинет к Игорю Васильевичу, оставив Николая Михайловича в одиночестве рассортировывать свой «инструментарий». Поговорили о том, что лето слишком жаркое, в городе не продохнуть, и о том, что от ночных дождиков никакой пользы нет, одна влажность. Леонид Иванович пригласил Корнилова к себе на дачу, порыбачить.

– Приглашение принимаю, – сказал полковник. – Места в Зеленогорске красивые. Теперь уж если приеду к Грановскому, вас не миную… А Бугаев, я думаю, зачастит в ваши края.

– Конечно, – обрадовался Колокольников. – Порыбачим. Организуем шашлык… – он умолк на полуслове, с запозданием уловив интонацию Корнилова, посмотрел внимательно на него и спросил: – Думаете, это серьёзно? Не просто наезд, как выражается старший лейтенант Орехов?

– Серьёзно. Инструменты-то вы опознали. И сверло… Непростое сверло. Такие свёрла на особом учёте. – Он нахмурился и мягко, но решительно сказал: – Большая к вам просьба, Леонид Иванович. Не занимайтесь больше никакими розысками. – Он улыбнулся. – Очень хорошо, что вы нашли это сверло. Но ведь в случае чего ни один суд не примет его, как вещественное доказательство.

– Почему же? – удивился Колокольников.

– Да потому, что заинтересованная сторона скажет во время судебного процесса: может быть, свидетель и не находил ничего на месте происшествия, а сверло принёс из дома.

– Этак всё можно отмести! – сердито проворчал Колокольников. – И никому не верить!

– Нужно верить, – Корнилов почувствовал, что разговор на эту тему может приобрести затяжной характер, а ему хотелось поскорее начать действовать. – Нужно верить, – повторил он. – Но от слова, сказанного в суде, зависит судьба человека. И поэтому слово следует подкрепить объективными доказательствами.

А Колокольников не торопился уходить. Ему было интересно сидеть в этом просторном кабинете и вести задушевную беседу с опытными сыщиками, которые никак не бравировали своей опытностью, а разговаривали с ним на равных.

– Знаете, Игорь Васильевич, в жизни бывают случаи, когда нет никаких других доказательств, кроме честного слова…

– Вы меня извините, Леонид Иванович, – прервал Корнилов, – но случай, ради которого пришли вы к нам, требует от нас максимальной оперативности. Сутки уже упущены… Так что извините! – он поднялся из-за стола, протянул Колокольникову руку.

– Да, да, конечно, – смутился Леонид Иванович и поспешно вскочил. – Я вас в это дело втравил и сам же отвлекаю разговорами. – Он ответил на дружеское рукопожатие и, виновато улыбаясь, сказал: – Спасибо. Ещё раз извините.

– Телефоны наши у вас есть. Если что – сразу звоните, – попросил полковник. – И никаких расследований. Обещаете?

– Конечно. – Колокольников пожал руку Бугаеву и направился к дверям. Корнилов отметил, что Колокольников сутулится. И костюм сидит на нём мешковато.

– Леонид Иванович, – сказал он ему вдогонку, – как что-нибудь прояснится, я вам позвоню. А сейчас садитесь в приёмной и подробно опишите всё, что видели. И все приметы человека, шарившего вечером на месте происшествия.

Колокольников обернулся и согласно кивнул.

Как только за ним закрылась дверь, Корнилов сел в кресло перед маленьким столиком и сказал задумчиво:

– Дело, Семён, непростое.

Бугаев улыбнулся:

– Я, Игорь Васильевич, ещё с университета помню ваши слова: «Простых дел в уголовном розыске, товарищи студенты, не бывает».

– Помнишь? – хмуро сощурился Корнилов. – Неужто? Это когда я у вас практику вёл?

– Так точно. И ещё помню: «В уголовном розыске не только голова, но и ноги должны работать».

– Помнить-то помнишь, да что-то на практике плохо мои советы применяешь, – полковник усмехнулся и оборвал воспоминания: – В этой истории достоверно известно, что третьего августа, около четырёх часов утра, на пятьдесят пятом километре неизвестный водитель на автомашине «Жигули» сбил неизвестного прохожего.

– Получившего неизвестно какие повреждения, – сказал Бугаев.

– Правильно. Скорее всего, он даже скончался от полученных травм. Что нам ещё известно?

– На месте происшествия пропали удочки и вёсла Колокольникова.

Бугаев любил такие быстрые и острые беседы у полковника, беседы, которые велись перед тем как составить план розыскных мероприятий, помогали чётче представить положение дела, взвесить всё «про» и «контра» и не упустить ни одной мелочи.