Текст книги "Среда обитания (сборник)"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

Старшему лейтенанту Озеров не понравился. Возвращаясь в управление и думая о Георгии Степановиче, он никак не мог отделаться от раздражения. Самое неприятное ощущение осталось у него от разительного контраста между бесконечным прощальным рукопожатием, которое, казалось бы, говорило, ну если и не о добром расположении, так о некоторой почтительности к представителю закона, и неожиданным холодным «честь имею». Так бывало у Лебедева не раз, когда кто-то, разговаривая с ним один на один, вдруг замечал приближение третьего – своего знакомого, при котором он не хотел даже вида подать, что может так почтительно или дружески разговаривать с милиционером. Но здесь никто не нарушил их интимной беседы – старушка дежурная по-прежнему была занята своей книгой, в вестибюле они стояли одни. Да и Озеров не походил на трусоватого недалёкого человека. В чём же причина такой резкой перемены в настроении? Лебедеву надо бы было отрешиться от своего раздражения и на холодную голову прокрутить всю беседу с Георгием Степановичем снова. «Может быть, я сам допустил какую-нибудь бестактность? Обидел чем-то учёного?» – думал он, но погасить раздражение полностью старшему лейтенанту не удавалось.

Преклоняясь перед богатым опытом шефа, умом принимая его рекомендации, Лебедев не всегда мог справиться со своими чувствами. Он был молод. Ещё шесть лет назад, заканчивая политехнический, Володя Лебедев и думать не думал о работе в милиции. Уже состоялся разговор с представителем завода «Электроаппарат», он проходил там преддипломную практику, и Лебедева познакомили с начальником лаборатории, в которой ему предстояло работать. Но однажды в институтский комитет комсомола вместе с секретарём райкома приехали два парня из Главного управления внутренних дел. Лебедев был членом комитета, раньше занимался шефской работой, но на последнем курсе отошёл от общественных дел. И надо же было в тот час ему заглянуть в комитет. Один из работников управления оказался на редкость красноречивым. Рассказывая на факультетском бюро, куда его привёл Лебедев, о непростой, но интересной службе в милиции, он первым сагитировал пойти туда по комсомольской путёвке самого Володю.

И вместо лаборатории «Электроаппарата» Лебедев оказался в научно-техническом отделе Главного управления внутренних дел. Принимая решение пойти служить в милицию, Лебедев надеялся на то, что ему придётся иметь дело с людьми. И конечно, свою роль сыграла особая романтика, которая в молодости присуща двум понятиям: «следствие» и «уголовный розыск». Ровно год понадобился ему для того, чтобы убедиться – особой разницы между работой в заводской лаборатории и в НТО ГУВД не существует. Лебедев написал заявление с просьбой перевести его в уголовный розыск. И как его ни уговаривал заместитель начальника Главного управления полковник Селиванов остаться в НТО, где его знания в области физики нашли прекрасное применение, Лебедев настоял на своём.

«Тоже мне, деятель, – думал старший лейтенант о кандидате филологических наук Озерове. – Вот как всё вывернул – даже политэкономию приспособил к себе. Такой кого хочешь уговорит, заставит белое принять за чёрное. А что его пресловутый дефицит? Все эти дублёнки, батники да финские ботинки? Вопрос престижа и боле ничего! Добро какой-нибудь хапуга из мясного магазина так действовал – тогда понятно, ворованные капиталы пристроить надо. А то ведь учёный! Да и с его зарплатой особенно не пошикуешь».

Тут он вспомнил про магнитофонные кассеты, о которых упоминал Озеров. «А на них какие чеки мог приносить Барабанщиков? Их ведь у жучков-перекупщиков добывать надо. Что-то, товарищ Озеров, у нас концы с концами не сходятся. История про чеки – для лопухов. Да и проверь теперь – требовал он от хаусмайора чеки или нет. Барабанщиков мёртв. Можно врать сколько влезет. Врать-то врать, – остановил себя Лебедев, – да ведь о его смерти я ни словом не обмолвился. Тут есть закавыка!»

16

В Управлении уголовного розыска Семёна Бугаева называли везунчиком. Не то чтобы у него всегда всё получалось, знал капитан и неудачи, но из-за его жизнерадостного, весёлого характера, умения подшутить над своей неудачей многие всерьёз считали, что ему просто везёт. На этот раз Семену действительно повезло. На совещании у Корнилова Бугаев вспомнил, что девушка, с которой он вчера познакомился, раскланялась с Платоновым.

– Товарищ подполковник, в районе Зверинской улицы Аристарх никого не назвал?

Корнилов заглянул в список.

– Назвал. Фёдоров Пётр Иванович, доктор медицинских наук. Зверинская, дом тридцать семь. – Он внимательно посмотрел на Семёна. – Молодец, Бугаев. Сосед Платонова может знать о нём больше.

Капитан про себя улыбнулся, но смолчал.

Дом тридцать семь был совсем рядом с платоновским домом. Бугаев постоял несколько секунд в нерешительности возле подъезда, подумал, что неплохо бы захватить с собой пакет молока – эффект был бы стопроцентный, появись он с пакетом в руке перед той девушкой, но потом махнул рукой. Что, если там не живёт никакая девушка, а встретит его в дверях сам доктор медицинских наук? Хорош он будет с этим пакетом! Бугаев даже представил себе, как доктор съязвит: вам что, в уголовном розыске молоко дают за вредность?

Когда Семен позвонил в дверь, залаяла собака. «Неужели совпало?» – успел подумать он. Дверь открылась. На пороге стояла та самая девушка. В лёгком сарафанчике она выглядела совсем по-домашнему. Эрдель тихо рычал у неё за спиной… Некоторое время девушка молча разглядывала Бугаева. У него даже шевельнулась тревога, что она его не узнала. Потом она покачала головой и тихо сказала:

– Ну, Галка, трепуха! – И тут же крикнула эрделю: – Микки, перестань! Он принёс тебе молока.

Бугаев развёл руками.

– Ах даже так! Микки, он пришёл без молока.

Собака опять громко залаяла.

– Вот видите? – сказала девушка. – Он вас растерзает.

– Молоко в машине. А я к вам по делу…

– Это становится совсем интересно, – пробормотала девушка и посторонилась, пропуская Бугаева в квартиру. – Да не бойтесь. Микки никого не трогает.

– Тем более что я однажды пытался кормить его булочкой, – сказал Бугаев.

Они прошли в небольшую комнату, в которой стояли письменный стол, простенький стеллаж с книгами, старинный кожаный диван. Девушка села в крутящееся кресло у письменного стола, показала рукой на диван. Эрдель улёгся у ног Семёна, внимательно поглядывая на него.

И тут Бугаев вдруг остро пожалел, что вызвался идти по этому адресу. Кто знает, как отнесётся девушка к его деловому визиту и расспросам? Отвёз бы вечером пакет молока её подруге Гале в кафе, и осталось лёгкое, тёплое воспоминание о стройной улыбчивой брюнетке с голубыми глазами.

– Вы дочь Петра Ивановича? – спросил он.

Девушка кивнула.

– Вас зовут…

– Людмила…

– Людмила Петровна, – сказал Бугаев, словно провёл какую-то черту между тем лёгким трёпом, который был ранее, и серьёзной беседой, которой предстояло начаться сейчас.

– А меня зовут Семён Иванович Бугаев. Я старший инспектор уголовного розыска. – Капитан достал удостоверение и протянул Людмиле. – Она взяла его и стала внимательно разглядывать. Потом вернула, покачав головой.

– Ну и дела. Что-то случилось?

– Нет, Людмила Петровна. Я должен был проконсультироваться с вашим отцом…

– Папа будет часов в девять вечера. А я не медик. Совсем по другой части…

Бугаев посмотрел на неё вопросительно.

– Учусь в институте Герцена.

– Людмила Петровна…

– Не называйте меня так официально, – попросила девушка, чуть капризно нахмурив брови.

– Люда, в вашем доме бывал Олег Барабанщиков…

– А… а… Этот хлюст! Я всегда говорила, что он плохо кончит. – Она пристально посмотрела на Бугаева. – Но вы! Неужели тогда вы всё так ловко разыграли, чтобы… – Лицо у неё сделалось совсем по-детски обиженным.

– Если я начну вам говорить про совпадения, вы мне не поверите, – грустно сказал Семен.

– Не поверю. Таких совпадений не бывает.

Бугаев пожал плечами.

– Что же случилось с Барабанщиковым?

– Он умер.

– При загадочных обстоятельствах?

– Вы читаете много детективов?

– В руки не беру. Предпочитаю романы про любовь.

«До чего же хороша, – думал Бугаев, глядя на девушку. – Даже сердитая».

– Люда, будем считать, что разминка закончена.

– Что-что?

– Это у нас на совещаниях бывает – соберёмся, попикируемся, а потом за дело.

– И у вас совещания бывают?

Бугаев улыбнулся примирительно и склонил голову набок.

– Простите. Я готова ответить на все ваши вопросы…

Когда через час Бугаев вышел из квартиры Федоровых, он знал, что Олег Барабанщиков собирался с одним своим приятелем ехать в Москву по очень важному делу. По возвращении он обещал подарить Люде французские духи и принести пару старинных книг. «Используешь в своей дипломной работе и будешь оставлена в аспирантуре». Вот что сказал Люде хаусмайор Барабанщиков. Люда утаила от Бугаева только одну деталь – фраза не кончалась на «аспирантуре», а имела продолжение: «И выйдешь за меня замуж». Зато она сообщила Бугаеву, что приятель Барабанщикова имел «Волгу», чему Олег очень завидовал. Кроме того, в записной книжке Семёна прибавилось два телефона – один Людин, домашний, другой – её папы, служебный.

Однако разговор с Людиным папой не добавил ничего нового. Люда знала о Барабанщикове значительно больше, чем её отец, известный в городе хирург.

17

– Вас кто ко мне послал? – Михаил Игнатьевич Новорусский, управляющий строительным трестом, смотрел на капитана Бугаева строгими немигающими глазами. Да и весь он, сухой, поджарый, был напряжён, словно только одно и делал в жизни – отваживал докучливых посетителей.

– Интересы дела, – сдержанно улыбнулся Бугаев, ожидая, когда Новорусский пригласит его сесть.

– Это вы мне бросьте, молодой человек. – Михаил Игнатьевич не скрывал раздражения. – Мне красивые слова не нужны. Кто вам дал мои координаты? Почему вы считаете приличным допрашивать меня о каком-то никому не известном человеке?

– Может быть, вы предложите мне сесть? – вежливо спросил Бугаев.

– Садитесь. – Новорусский резким движением указал на стул. – Только у меня времени в обрез. Завтра уезжаю в Москву, готовлю доклад на коллегию министерства. – Он засунул руки в карманы и остановился перед капитаном.

– Вопрос у меня простой, – начал Семен. – Что вы можете рассказать об Олеге Анатольевиче Барабанщикове? О его образе жизни, о знакомых?

– А скажите мне, пожалуйста, товарищ…

– Бугаев, – подсказал капитан.

– Товарищ Бугаев. – Новорусский сделал ударение на «е». – У вас есть разрешение на разговор со мной? И почему мне не позвонил ваш начальник, Селиванов? Мы с ним не первый год знакомы.

– Михаил Игнатьевич, я могу дать вам телефон полковника Селиванова. – Бугаев вытащил из кармана записную книжку. – Вы ему позвоните. Может быть, у него появится желание побеседовать с вами в управлении?

– У меня уже не будет времени навестить его, – пробормотал управляющий и сел, положив руки на стол и сцепив пальцы.

«Тоже мне, хмырь болотный, – со злостью подумал Семён, – ни слова просто так, один выпендрёж».

– Я начну с того, что Барабанщикова я практически не знаю. – Новорусский расцепил пальцы и стукнул костяшками левой кисти по столу. Словно точку поставил. – Я с ним встречался несколько раз. Очень скользкий тип. – Он снова ударил костяшками об стол.

– Могу я узнать о цели ваших встреч?

– Это сугубо личные дела. Я не намерен их обсуждать.

– Хорошо, – согласился Бугаев. – Барабанщиков приходил к вам домой или на работу? Может быть, вы встречались с ним где-то в другом месте?

– Он приходил домой. Никогда не задерживался… Минут пять, не больше.

– Он приезжал на машине?

Михаил Игнатьевич пожал плечами.

– Его никто не сопровождал?

– Нет.

– Он не рассказывал вам о своих клиентах, о знакомых?

– Товарищ Бугаев, у меня создаётся впечатление, что вы слабо представляете себе, с кем имеете дело.

– Я сегодня полдня беседую с клиентами хаусмайора Барабанщикова, – зло сказал Семен и подумал: «Накапает на меня этот директор, как пить дать накапает».

– С клиентами кого? – Странно было видеть управляющего озадаченным.

– С клиентами заурядного доставалы. Кому что. Одному – импортные сигареты, другому – старинную мебель, третьему – шипованную резину. А уж вам-то, Михаил Игнатьевич, стыдно было иметь дело с прохвостом.

– А вы нахал. – В голосе Новорусского появились стальные нотки, но Бугаева уже понесло:

– Не думаю, что останется безнаказанным потворство спекулянту, – сказал он сердито. – Хотя бы моральное…

– Только без угроз, – сказал Михаил Игнатьевич, до металл из его голоса куда-то пропал. – Я вам ответил на все ваши вопросы. Подробнее могла бы рассказать жена, но она сейчас в отпуске, в Кисловодске.

– Когда в последний раз приходил к вам Барабанщиков?

– Он приходил… Он приходил… – задумался управляющий. – Жена улетела двадцать восьмого августа вечером, Барабанщиков был утром. Да. Утром. Принёс… – Новорусский спохватился. – Он что-то принёс по просьбе жены. С тех пор я его не видел. Вам достаточно этого?

– Вы никогда не слышали от Олега Анатольевича о его приятеле, у которого есть «Волга»?

– О машинах мы с ним как-то разговорились. – На лице Михаила Игнатьевича появилось выражение, слегка напоминавшее улыбку. – Я люблю автомобили. У нас, правда, нет личного автомобиля. Двухсменная служебная… Много объектов.

«Небось один объект – рынок», – подумал Бугаев.

– Но машины я люблю. Барабанщиков жаловался, что никак не может приобрести «Волгу». «Жигули» не престижны! – заявил он. – Представляете, для него «Жигули» не престижны! – Михаил Игнатьевич снова улыбнулся. – И взахлёб рассказывал о своих знакомых, у которых есть «Волги».

– Вы не помните, кого он называл? – с надеждой спросил капитан.

– Да я, собственно, и слушал-то невнимательно. У него столько знакомых – Олег Анатольевич любит козырнуть громкой фамилией. По-моему, какого-то артиста называл. Очень известного. Потом лётчика. Да, больше всего его задевало то, что «Волгу» приобрёл какой-то мастер.

– Мастер?

– Да, мастер. Не то на заводе, не то в каком-то ателье.

– Подробнее не помните?

– Нет.

Бугаев поднялся.

– Что, всё это… – Новорусский неопределённо покрутил рукой, – действительно будет как-то обобщаться? – Он тоже встал из-за стола и медленно пошёл к двери, а сам внимательно смотрел на Бугаева. Сколько раз капитану приходилось видеть в людях эту резкую перемену, как только появлялась опасность огласки. И как паршиво он себя чувствовал в таких случаях, как гадко становилось на душе. «Уж лучше бы хамил до конца, – подумал он об управляющем. – Не стал бы разговаривать вовсе, выгнал. И то легче было бы».

– У нас сейчас задача другая, – хмуро ответил он. – Но выявленный материал всегда обобщается.

– Любопытно, любопытно. Я всё-таки позвоню Селиванову. Как вернусь из Москвы.

Уже на пороге Бугаев сказал Михаилу Игнатьевичу:

– А вы даже не поинтересовались, что с Барабанщиковым стряслось.

– Это меня не касается, товарищ Бугаев, – не моргнув глазом ответил управляющий трестом и захлопнул за капитаном дверь.

18

– И что же украли у моего покровителя Николы-угодника? – спросил Николай Николаевич, удобно развалясь на заднем сиденье «Волги».

– Ничего.

– Как это ничего? В последний момент грабителей обуяло раскаяние?

– Вор, похоже, был один. Совхозный сторож нашёл его в церкви на полу. Без сознания. По дороге в больницу он умер.

Новицкий присвистнул:

– Есть всё-таки бог на свете!

– Вот такие пироги, – задумчиво сказал Корнилов.

– Вы что, клюквенника пожалели или скорбите, что не смогли его допросить?

– Человек всё же…

Новицкий неопределённо хмыкнул.

Машина миновала Среднюю Рогатку, неслась по Киевскому шоссе. Николай Николаевич приподнялся с сиденья, взглянул на спидометр и сказал недоверчиво:

– Вот она, справедливость. Ехал бы я с такой скоростью, у меня отобрали бы права…

Шофёр засмеялся:

– Да ведь вы, Николай Николаевич, сами от своих прав отказались!

– Он ещё издевается.

– Ты, Саша, и правда, не гони, – строго сказал Корнилов водителю. – Не на пожар.

– А я ведь тебе, Игорь Васильевич, жизнью обязан, – примирительно сказал Новицкий. – Не продай тогда машину – как пить дать угрохался бы. Рассеянный я стал, ну просто божье наказание… Да, кстати, иконы остались в церкви?

– Участковый говорит – все целёхонькие. Я ведь и сам первый раз туда еду.

– Первый раз? – подозрительно спросил Николай Николаевич. – Откуда же ты знаешь, что иконостас там старый? Тоже участковый сказал? Он у вас что, специалист по древнерусскому искусству?

Корнилов засмеялся.

– Он у нас просто хороший мужик. Симпатяга. А про иконостас это я домыслил.

– Домыслил! – Новицкий покачал головой, хотел что-то ещё сказать, но в это время загудел зуммер телефона. Корнилов снял трубку. Дежурный по уголовному розыску докладывал, что экспертиза установила подлинные номера «Жигулей», найденных у деревни Лампово. Машина украдена в Москве, числится в розыске уже два года.

– Да, попался вор, – покачал головой Корнилов. – Ничего своего – «Жигули» украдены у одного человека, документы на машину – у другого, пистолет, сдаётся мне, тоже чужой…

– И пистолет при нём был? – удивился Новицкий.

– Был. Ты, кстати, Николай Николаевич, посмотри, – подполковник протянул художнику фотографию погибшего. – Может, видел когда. Среди вашего брата немало всяких барыг отирается.

– Да, ходят, к сожалению, по ателье. То иконы предложат, то бронзу. – Новицкий внимательно рассматривал фотографию. – Красивый был мужчина. Кого-то он мне напоминает… – чуть отодвинул от себя фото, прищурился. – Нет, пожалуй, мы не встречались. – Он вернул карточку подполковнику.

По обе стороны дороги замелькали утонувшие в густых, начинающих желтеть садах, домики.

– А вот и Выра! – радостно сказал Новицкий. – Сейчас покажу домик станционного смотрителя. Несколько лет назад восстановили… Вот он. Вот! – Николай Николаевич показал Корнилову на красивый, какой-то очень уютный дом, рядом с которым стояли полосатый верстовой столб и старинный фонарь.

– Я, между прочим, подарил сюда старинные подсвечники. Восемнадцатый век. Сейчас таких и в комиссионном не купите.

Машина начала притормаживать. На перекрёстке надо было сворачивать налево, к Сиверской.

– А может, заскочим в Батово? – попросил Николай Николаевич. – Тут всего километра три. Хороший мужик там живёт. Борис Фёдорович.

Шофер посмотрел на Корнилова.

– Нет, Николай Николаевич! – возразил Корнилов. – Дело не ждёт. Мы с тобой как-нибудь на выходные сюда приедем.

– На служебной машине?

– На электричке.

– Хотите быть святее папы? Другие-то начальники ездят на служебных.

– Чёрт с ними! Пусть ездят, – сердито отрубил Игорь Васильевич. – А я не буду.

Новицкий захохотал:

– Ну и ну! «Пусть ездят»! Тоже мне, называется блюститель порядка! Да ты первый должен бороться с теми, кто использует служебные машины.

– Не лови на слове. Должен, конечно, – виновато усмехнулся подполковник. – Только мне своих уголовников хватает.

– Опять ты не прав! – Новицкий смотрел на Корнилова с интересом, по-доброму улыбаясь.

– Не прав, не прав, настырный ты человек, – слабо отмахнулся подполковник.

– Люблю допечь ближнего, – засмеялся Николай Николаевич и, увидев, что машина свернула к Сиверской, с огорчением проворчал: – Значит, к Борису Фёдоровичу не поедем. А хороший мужик. Помогал собирать всякую утварь для домика смотрителя. Порассказал бы нам многое. Его мать ещё Владимира Набокова помнит. У него тут рядом имение было. А дядя, Рукавишников, в селе Рождествено имением владел. В шестнадцатом году умер, оставил в наследство племяннику четыре миллиона. Недолго тому попользоваться пришлось…

Они поехали по узкой асфальтированной дороге. Справа желтело жнивье с большой скирдой соломы, слева лежала низина и невидимая сейчас река Оредеж, вдали – пологий зелёный холм с небольшой деревенькой.

«А когда-то эта дорога была замощена крупным булыжником, – вспомнил Корнилов, – и мы с матерью тряслись по ней в сорок первом на переполненной беженцами полуторке. А впереди поднимались клубы дыма. Там горела Сиверская».

Совсем недалеко отсюда, в маленькой деревушке Грязно, Корнилов жил на даче летом сорок первого года. Ему было тогда десять лет. События того лета врезались в память на всю жизнь. Как-то Игорю Васильевичу попалась на глаза книга о йоге. Выполняя одно из упражнений, помогающих обрести власть над своим телом, человек должен был мысленно перенести себя в такое место на лоне природы, где он чувствовал бы себя беспредельно раскованным и счастливым. Прочитав эти строки, Корнилов задумался. Куда, в какой райский уголок мог бы перенестись он, если бы вдруг последовал учению индийских стоиков? И не придумал ничего лучшего, кроме небольшой зелёной поляны на берегу тихой реки Оредеж. Неяркое, в какой-то лёгкой облачной пелене солнце. Пахнет сосной, недавно скошенной, подсыхающей травой, водорослями. Монотонно бубнит маленький ручей, впадающий в реку. Время от времени лениво всплеснёт рыба. И как тихий, убаюкивающий фон ко всему этому миру звуков – ровный, неумолчный шум старой мельничной плотины, скрытой за речной излучиной. …Они только что вылезли из воды и лежат на горячем песке: Игорь Корнилов, Вовка Баринов и Натка Голубева. Игорь на вершине блаженства – впервые он переплыл реку, нарвал жёлтых, только-только начавших распускаться кувшинок и принёс Наташе. Вовка Баринов чуть-чуть обижен. Он тоже влюблён в маленькую деревенскую кокетку Натку, но плавать ещё не научился и выполнить её просьбу не смог. Теперь у него вся надежда на белую магию своего новенького, сверкающего никелем велосипеда, единственного на всю деревню. Натке этот велосипед предоставляется по первому требованию.

Ровно через две недели за Вовкой и его бабушкой приедет на легковой автомашине отец и увезёт в Ленинград. Велосипед прикатит Игорю тётка Мария, у которой снимали дачу Бариновы, и скажет:

– Володя тебе подарил. Просил передать. В пять минут собрались, не было времени забежать попрощаться.

Совсем недавно, во время позднего чаепития, мать, рассказывая Оле, жене Корнилова, про то лето, вдруг сказала:

– О покойниках плохо не говорят, но Виктор Евграфович в сорок первом подло с нами поступил…

– Ты о чём, мама? – удивился Игорь Васильевич.

– Я тебе, Игорек, никогда не говорила, вы ведь с Володей и после войны дружили. Когда Баринов уезжал забирать Володю из деревни, я ведь на окопах была. Под Колпином. А его ещё раньше просила – поедешь за сыном, и моего забери. Нет, не забрал. Место в машине под вещи берёг. Да разве их сбережёшь, вещи-то! Людей сберечь не смогли.

И Виктор Евграфович, и отец Корнилова погибли на фронте.

Мать вырвалась за Игорем в самый последний момент – они уезжали с Сиверской последним поездом. Не посади их до станции какой-то сердобольный шофёр в битком набитую полуторку, остались бы они под немцем.

Уже после войны, разговаривая с людьми, которые воевали в тех местах, Игорь Васильевич узнал, что через час после их отъезда немецкие мотоциклисты примчались на станцию. Последний пассажирский поезд, на котором они уехали, ещё стоял у платформы и пассажиры штурмовали вагоны, а немцы уже ходили по домам на окраине Сиверской и в Белогорке, опознавая переодетых красноармейцев по стриженым головам.

Дарёный велосипед Корнилов оставил Натке. Ей уезжать было некуда. Отец воевал на фронте, мать больна.

Летом сорок пятого Корнилов снова приехал в Грязно. Деревня выглядела заброшенной, несколько домов сгорело. Сгорел и дом Голубевых. Ни Наташи, ни её матери Корнилов не нашёл. Их, как и половину других жителей, немцы угнали на Запад.

Через несколько лет он встретил Натку Голубеву на областной комсомольской конференции. Они поженились, когда Корнилов закончил юрфак, и лето провели в Грязно, купаясь в обмелевшем Оредеже, загорая на красивой поляне с чудным названием Дунькин угол.

«Как всё это было давно, – с грустью думал Игорь Васильевич. – Столько воды утекло в холодном Оредеже, а память хранит эти дни, да, именно, дни – не годы, не месяцы. Эти счастливые тёплые дни». И ещё он подумал о том, что сколько раз бывал в тех местах, а ни от кого из местных не слышал о том, кто обитал здесь до революции.

С Наташей они прожили только пять лет. Она погибла от руки бандита, когда Игорь Васильевич работал в посёлке Рыбацкое инспектором уголовного розыска…

19

Участковый инспектор Мухин ожидал их при въезде в деревню.

– Знакомьтесь, старший лейтенант, – сказал Корнилов, когда Мухин сел в машину рядом с Николаем Николаевичем. – Художник Новицкий, лауреат Государственной премии. К вам, в Орлино, наверное, не часто такие знаменитости заглядывают?

Мухин пожал протянутую художником руку и смутился, не зная, что ответить подполковнику.

– Он у нас большой специалист по древнерусской живописи, – продолжал Игорь Васильевич. – А вот сейчас в сомнении. Говорит, не может в Орлинской церкви старинных икон быть.

– Так ведь я, товарищ подполковник, с чужих слов. Может, и врут люди.

– Ну-ну! Зачем же так – не могут врать все люди разом.

– Вот по этой улочке, – сказал Мухин шофёру, когда машина подъехала к перекрёстку. – Там дорога, правда, неважная. Никак сельсовет не раскачается. – Похоже было, что Мухин остро переживал за плохую дорогу. – Грузовики в распутицу всё разбухали, а летом времени не нашли, чтобы подправить.

– Верующих у вас много? – поинтересовался Николай Николаевич.

– Нет, товарищ Новицкий. Старухи только.

– А молодёжь все сплошь атеисты? – улыбнулся художник.

– Да не то чтобы атеисты. Ездят иногда девчонки в Сиверскую церковь. Там поп красивый. А вот мужики – нет.

– Пьют небось мужики, – проворчал Корнилов.

Наверное, чтобы занять паузу, Мухин улыбнулся и сказал:

– Был у нас тут в соседней деревне, в Лампове, один мужик – верующий. Пров Семьенов. Старовер. У них там молельный дом. Так и он перестал к службе ходить. С ним такая история приключилась. Семьенов в пожарке на дружногорском заводе работает. Придет со смены, отсыпается. А в молельном доме в колокол как ударят! Бьют без умелости, ровно в набат. Семьенов, конечно, вскочит, как шальной, и на улицу! Где горит? Так привыкнуть к ихнему колоколу и не смог. Просил баб, найдите нового старосту. Да где его нынче найдёшь? Вот и стал дядя Пров атеистом.

Николай Николаевич расхохотался.

– И ушёл из староверов?

– Ушёл. А в Сиверскую, в православную, говорит, ездить далеко. – Мухин сдержанно улыбался, довольный, что развеселил художника. – А вот и церковь наша, – он посерьезнел, нахмурился. – Тут всё и произошло.

Нахмурился и Новицкий. Когда они вышли из машины, художник сказал:

– Эх-эх-эх, товарищ начальник, до чего же вы тут довели это сооружение. Ведь ещё года три-четыре – и развалится храм. Конечно, не бог весть какой архитектурный памятник, но красиво как поставлен в парке. И озеро вдали блестит.

– Вы Мухина-то не расстраивайте. – Корнилов вздохнул полной грудью, подставив лицо ласковому осеннему солнцу. – Лучше потеребите товарищей из Общества по охране памятников.

– Если бы у них одна эта церковь была! Объектов много, а денег… – Новицкий сделал красноречивый жест.

– Ладно. Давайте делом займёмся, – сказал подполковник. – Кто нам церковь откроет?

– Сторож совхозный, Баланин. Да вот и он. – Участковый инспектор показал на согнутого недугом старика, стоявшего в сторонке, под раскидистой липой.

– Прохор Савельич! – крикнул он.

Старик не спеша подошёл, поздоровался. Глянул снизу вверх на Корнилова. Подполковник отметил, что глаза у старика были совсем молодые, синие, не выцветшие. «Оттого, что он всё время вниз, в землю смотрит, что ли?» – подумал подполковник.

– Чем могу? – спросил Баланин. – Храм отворить?

– Открой, дядя Прохор, пожалуйста, – попросил Мухин. – Товарищ подполковник из Ленинграда приехал, с милиции. А товарищ Новицкий – художник.

Прохор Савельич скосился на Новицкого. Губы его расплылись в улыбке.

– Знаем, знаем, – сказал он. – У меня дома две картинки ваших висят, Николай Николаевич. Репродукции. – Он быстро открыл амбарный замок, растворил дверь.

– Две картинки? – обрадовался Новицкий. – Вот не ожидал. Польщён, знаете ли. А какие? – он остановился на пороге церкви и заинтересованно смотрел на старика.

– «Лужская степь» и «Веранда». – Прохор Савельич посторонился, пропуская в церковь Корнилова и участкового инспектора. – «Веранда», знаете, там, где рябина на столе.

– Рябина на веранде! – растроганно сказал Новицкий. – Я её больше всех люблю. Вы меня, Прохор Савельич, к себе не пригласите? Так захотелось посмотреть, как она, моя рябинка, в деревенском доме выглядит. Подлинник-то Русский музей купил, да что-то давно не выставляли.

– Рад буду, заходите. И дочке подарок. Она у меня в Суриковское мечтает поступить.

– Отчего же в Суриковское? – удивился Новицкий. – У нас свой институт есть, Репинский. Не хуже.

– Николай Николаевич! – позвал Корнилов. – Ты в Орлино зачем приехал? Своё самолюбие потешить или уголовному розыску помочь?

– Идите, идите, – тихо сказал старик. – Начальник у вас, сразу вижу, человек серьёзный. Мы с вами, если время будет, заглянем ко мне. Тут рядом, за парком. Молочком деревенским угощу. – Он зажёг свет, а сам остался у порога.

– Ну, что скажешь, Николай Николаевич? – спросил Корнилов, когда художник остановился у иконостаса.

– Руки-ноги бы обломал хозяину, который погубил эту красоту, – тихо сказал Новицкий, хмуро разглядывая потемневшие, облезшие от дождей и плесени иконы, давно облупившуюся позолоту разрушенного временем и непогодой иконостаса.

Баланин приглушённо кашлянул.

– Спору нет – иконостас-то постарше церкви. Это я вам сразу могу сказать. Без экспертов. Конечно, не пятнадцатый век и не шестнадцатый… Да что же гадать… Надо смотреть внимательно, кое-что снять, на свет божий вынести.

– Мне ещё отец рассказывал, – подал голос Баланин. – В Селище в прошлом веке, в тот год, когда Пушкин погиб, церковь сгорела. А иконы мужики вынесли. Успели. Церковь в Селище восстанавливать не стали. Иконы церковный староста хоронил – Илья Степанов Кисочкин. Отец так говорил. А когда этот храм построили, Кисочкины иконы сюда передали.

– Вот и мне мать так же рассказывала, – обрадованный поддержкой, вставил участковый уполномоченный.

– Да-а, – вздохнул Новицкий. – Дела и случаи. Какой-нибудь ящик мне, что ли… Хочу вот верхнюю достать.

Мухин взял ящик из большой кучи, поставил перед иконостасом. Новицкий оглянулся на сторожа. Тот кивнул.

Пока художник вынимал икону, Мухин показал Корнилову на то место, где лежал на полу брезент.

– Здесь, товарищ подполковник, мы и нашли его. Мелом обрисовали…

– Подождите, Владимир Филиппович, – остановил Корнилов. – Сейчас художник возьмёт икону, пойдёт на солнышко. А у нас с вами свои дела.