Текст книги "В глухом углу"
Автор книги: Сергей Снегов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)
Вася прошел мимо барака и присел на обрыве. Он вглядывася в неспокойную Лару и размышлял о жизни. После столкновений с товарищами, он стал задумываться над собой и событиями. Жизнь оказалась куда сложнее, чем он представлял ее себе еще недавно. И сам он тоже оказался иным, чем привык о себе думать, – это было невеселое открытие.
Он решил объясниться с тобой начистоту.
Он начал с допроса – почему его так потянуло в завируху мировых событий, на бурные берега Нила? Только ли вызволять попавших в беду арабов? Да, конечно, в первую голову – это помочь им! Помощи не понадобилось, грабители отступили – радуйся за феллахов! Я же не радуюсь, а огорчен. Не благополучный же исход событий меня огорчил? Может, меня огорчает, что не удалось удрать с Рудного? Не здесь ли корень – мечтал вырваться из глуши? Надоело не бригадирство, как думал еще недавно, все опостылело здесь – эта Лара, лес, бараки!
Вася с тяжелым сердцем вспомнил, как его удивила в первые же дни собственная холодность к работе. Холод сидел внутри, как вечная мерзлота: снаружи Вася кипел, внутри оставался ледяным. Он суетился и кричал на всех. Чуть ли не трижды в час он бросал кирку и бегал смотреть, как дела у других. Это происходило потому, что чужие заботы занимали его куда больше своих. Даже налегая ногой на лопату, он думал не о грунте – как удобнее его брать, а об Игоре, Светлане, Вере, Саше – справляются ли они? Он пренебрегал своими обязанностями, чтобы сунуть нос в чужие дела. Не надо нерадивость эту прикрывать фразами о долге бригадира, он поступал так потому, что ему быстро опротивел грязный труд землекопа. Вот каким он оказался при жестокой проверке жизнью – нерадивым, плохим работником.
А ведь он может найти и иное отношение к работе, под боком найти – тот же Семен! Вот уж воистину кто интересуется своим делом – не чета мне! Семен, наверно, и во сне видит тачки и лопаты, глину и валуны. А о чем я думаю, засыпая? Что сказали Саша и Витька, на кого заглядывается Валя, о чем думает Светлана, с кем поссорилась Надя – маленькие и серые мыслишки… Может, и к репродуктору я вскакивал по ночам, и волновался за судьбу Суэца, чтоб только оторваться от этой жизни. «Существуй, Вася, – это большая сила!» Вот оно, мое существование, – ссориться с товарищами, надоедно лезть во все дела, куда тебя не просят.
– Уехать бы, – шептал Вася с тоской. – Ах, уехать!
Утром в воскресенье Вася предложил приятелям погулять в лесу. Леша отсыпался за неделю. У Миши заседала редколлегия газеты. С Васей пошел Игорь.
Сперва они шли по лесу, потом через ручей вниз на бережок. Вася набрел на этот маршрут не случайно, а обследуя окрестности. Тропинка кружила по вырубкам, обходила поваленные стволы, пересекала каменистые россыпи. Приходилось то погружаться в темные ельники и пихтарники, то вылезать на светлые лиственные вершинки. Зато на берегу было хорошо. Солнце уже не припекало, но мшанник хранил запасенное с лета тепло, можно было свободно поваляться. На другом берегу стеной поднимался лес, теперь, когда в нем похозяйничала осень, было заметно, что он не так уж беспорядочен – внизу простирался темнохвойный пояс пихт, сосен и елей, над ними вытягивались высокие, лимонно-желтые лиственницы. Друзья шли в накомарниках – в тайге появилась противная кусачая мошка, ее называли «мокрец», потому что она легко раздавливалась, оставляя мокроту.
Вася выбрал местечко, где мха было больше. Некоторое время они отдыхали, потом Вася рассказал о вчерашней встрече с Усольцевым. Кое в чем тот прав, хотя, как все старики, слишком цепляется за свое мирное существование. Интересно, как бы он выглядел, если бы на Ниле пожар не погас, а разгорелся? Потом Вася спросил:
– Ты думаешь, Леша будет валяться в постели?
– Ну, конечно, он же сказал.
– Это не обязательно. Можно сказать одно, а делать другое. Обычное явление.
– Мне кажется, ты ошибаешься, Вася.
– Не спорь, я присматриваюсь к людям. Товарищество наше распадается. Корабль дал течь, ни одна клепка не держит. Печально, но факт.
Игорю думалось, что корабль у них прочный, еще не с одной бурей поборется.
– Вздор! – сказал Вася, привскакивая. – Я в два счета тебя разобью.
Он начал с Мухина. Солдат на три года старше меня, на пять Игоря, разница не малая. У него иные интересы. Выступает он отлично, дела мало похожи на слова. Знаешь ли, что Муха скоро покинет бригаду? Он понравился Усольцеву, решено назначить его редактором многотиражки. Как назвать человека, который от друзей скрывает такой поворот в своей жизни? Это не все. Муха влюбился в Веру. Если он не в комнате, так у нее. Они ходят в кино, шляются на танцы. Разве бывает, чтобы Муха явился раньше двенадцати?
– Я сплю, – ответил Игорь. – Я не замечаю, когда он приходит.
– Теперь Леша. Голова разваливается: как спасти человека?
– От чего его спасать?
– Не от чего, а от кого. Не представляйся, что ничего не замечаешь. Леша катится в пропасть.
– Не вижу, честное слово. Почему в пропасть?
– В пропасть! – повторил Вася. – Я уже не говорю, что он заводит дружбу с пижоном Виталием. Виталий не так страшен, как рисуется по костюму. Леша втюрился в Светлану.
– Да что ты! Вот никогда бы не поверил!
Вася тоже долго не мог в это поверить. Но факты накапливались, а факты – штука неопровержимая. Куда Светлана ни пойдет, Леша ворочает за ней голову, как заведенный. Он остался дома, чтоб перекинуться с ней пустячными словами, без этого он не может.
– Я не против Светланы, – сказал Вася. – Она лучше многих других. Но Леше любовь, как мухе мед – он теперь не вытащит ног. Для нас он пропал, а может, и для всего общества.
Они помолчали, нежась на солнце. Вася заговорил снова:
– Ну, и последнее. Мы приступили к кладке стен, а через неделю начинается работа на нормах. Вчера в конторе подсчитывали нашу выработку, вышло сорок процентов положенного. Вдумайся, Игорь! Это же провал, а никто и ухом не поведет, ни мы, ни начальники! Что будет завтра, если сегодня так плохо?
– Мы учимся, завтра станет лучше. Мы просто не освоились с кирпичами.
Вася высмеял Игоря. Будет не лучше, а хуже. Сегодня осень, завтра – зима. Осень – тихая, теплая, в такую пору работается легко, вот они и нарабатывают сорок процентов. А завтра – холода и пурга, сибирская трескучая зимушка, не московская полуслякоть. И нужно сто, а не сорок!
Он откинулся на спину. По небу катилось похолодевшее солнце. Над Ларой поднималась тайга – темная и густая у воды, светлая и разреженная на холмах. Высокие лиственницы вздымали оранжевые пики крон. Игорь опустил веки, но в глазах по-прежнему стояли нарядные деревья и струилась темная вода. Мысль Игоря бежала вслед воде, стала обгонять ее, далеко обогнала – Лара домчалась до Енисея, повернула на север. Теперь это был не узенький горный поток, а широкая, как небо, дорога, она тянулась к океану. На берегах этого исполинского водного пути простиралась тайга, за ней начиналась тундра, потом шел снег, один снег, ничего, кроме снега. Снег неторопливо, как огромный белый краб, выкинул свои лапы из полярного океана на сушу, покрывал ими горы, леса и болота, то отдергивал их, то снова выпускал, присасываясь к земле. А над ним вставали трубы циклонов, металась и свистела буря. Все это, крутясь, воя, рыча, неотвратимо надвигалось на Игоря, наползало, покрывало, леденило.
Игорь раскрыл глаза и вскочил, было страшно видеть этот сон наяву. Кругом все так же нацеливались в небо великолепно убранные лиственницы, их подпирала могучая стена темных пихтачей, елей и кедров, внизу звенела и поблескивала Лара, вверху пылало одинокое солнце. Но от всего этого несло холодом, природа перед умиранием обряжалась в праздничные одежды.
Вася сонно зашевелился на теплом мху и пробормотал:
– Чего ты?
– Зима! – сказал Игорь в смятении. – Зима!
Глава четвертая
СПИРИДОН НА ПОВОРОТЕ: ЗИМА – НА МОРОЗ, СЕРДЦЕ – НА ЛЮБОВЬ
1Земля, маленький шарик в бесконечном пространстве вселенной, стремительно неслась по орбите, все больше отворачивая полюс от солнца. Плотные массы снеговых туч обваливались с вершины шарика в нижние широты. Белый покров расползался по лесным массивам и степям, протягивался горными цепями, отчеркивался на глобусе параллелями, как заборами. В одну из ночей раздвигаюшаяся зима завалила снегом поселок на Ларе и умчалась неистовствовать южнее. Утром новоселы не могли выйти из бараков: под дверьми и у стен намело сугробы.
Первому снегу, как всегда бывает, шумно обрадовались. Вася раньше всех кинулся к окну. Стекло было залеплено, не виднелось ни леса, ни земли. Вася заорал на соседей, чтоб вставали, и выскочил в коридор. Дневальный пытался открыть дверь, но не сумел. На помощь пришел Семен, вместе они навалились на нее, но она выгибалась верхней половиной, образуя щель – низ ее был придавлен метровым откосом снега.
– Сейчас я! – закричал Вася и побежал в комнату.
На кроватях зевали проснувшиеся приятели. Не обращая на них внимания, Вася открывал обледеневшее окно. Миша, поглядев на Васю, зевнул и с головой накрылся одеялом. Леша, как был – в рубашке и трусиках, полез помогать, Игорь, на ходу залезая в брюки, поспешил за Лешей. В шесть рук удалось сковырнуть лед, Вася выпрыгнул наружу.
– Несите лопату! – крикнул он, взметая облако снега.
Лопаты у дневального стояли в сенцах, одну из них просунули Васе, он орудовал ею, подгоняемый криками изнутри. Вскоре дверь немного освободилась от снега, в образовавшуюся щель можно было пролезть. Васю заменили Семен с Георгием – и тот вылез на шум, – оба они прорубали в сугробе коридор. Вася потащил Лешу и Игоря откапывать соседей – в других бараках тоже дергались двери и слышались веселые крики.
– Все! – сказал Вася потом. – Можно умываться.
Тут же ему пришла мысль умываться снегом. Снег был плотен, сразу схватывался в комок и скреб кожу.
– Натираешься, вроде кирпичом! – Леша был в восторге от нового способа умывания. – И рожи кирпичные!
Раскрасневшиеся и веселые, они влетели в комнату – одеваться по-настоящему. Миша, зевая еще шире, натягивал сапоги. От умывания первым снежком он отказался. Вася сказал с осуждением:
– Чему вас учили в солдатах, Муха?
Миша ухмыльнулся.
– Кто походит в строю, тот научится ценить комфорт. Ты скажи, где сегодня работать? Черта с два доберешься до площадки!
Вася унесся в контору. Оттуда он явился с сообщением, что с утра нужно получать зимнее обмундирование, продаются в кредит валенки, телогрейки, ватные брюки, шапки-ушанки, полушубки и теплые рукавицы. После обеда – снегоборьба.
Покупать теплую одежду кинулись даже те, кто имел привезенную из дому. Парни сразу влезали в новое, им нравилось, что все они приобрели стандартный вид. Девушки привередничали. Светлана с отвращением разглядывала уродливые ватные брюки.
– Лучше замерзну, а этот страх не надену! – заявила она.
Она обращалась к Наде и Вере – с Валей они не разговаривали. Когда их расспрашивали, что они не поделили. Валя отмалчивалась, а Светлана сердилась. Причина неладов вскоре стала ясна: Валя вечерами пропадала, ни для кого не было секретом, что она встречается с Дмитрием.
Надя напустилась на Светлану:
– Аристократка! Слушать противно! Ты в оперу собралась или на работу? Немедленно натягивай брюки!
– Резать будут – не надену! – твердила Светлана. Она вышла на снегоборьбу в своем, только сменила боты на валенки. Лена тоже отказалась от стандартного зимнего обмундирования, как раньше отказывалась от летнего. Теперь они выделялись в однообразной толпе девушек, парни посмеивались, глядя на них. Светлане вначале понравилось внимание, потом она возмутилась.
– Все дни ходили в этом же, никого не затрагивало, – сказала она с досадой. – А сегодня глаза повыдергивали на нас.
Больше всех расстроил Светлану Леша, он три часа работал рядом и ничего не замечал, а потом вдруг удивился:
– Чего ты в старое влезла? Ты же покупала одежду.
Она отрезала:
– А тебя не касается, в чем я! Прошу смотреть в другую сторону.
После снегоборьбы, продолжавшейся двое суток, все вышли на старые места.
Это был первый день работы на нормах, в полную восьмичасовую смену, без учебных занятий. В этот знаменательный день произошло несколько немаловажных событий. Утром исчез Миша. В столовой он завтракал со всеми, потом ушел в контору. Он возвратился перед обеденным перерывом и представился товарищам:
– Привет от нового редактора газеты! Теперь держите ухо востро, моя обязанность все упущения брать на карандаш.
Его поздравили – кто словом, кто тычком, кто рукопожатием, а сильный, как лошадь, Семен швырнул приятеля в снег. На Мишу налетели визжащие девушки и снова вываляли в снегу. Отплевываясь снегом, вытаскивая снежки из-за пазухи, из ушей и карманов, Миша весело жаловался:
– Совести нет, зачем же в нос? Теперь я до вечера не прочихаюсь.
– Дело это надо вспрыснуть! – кричал Саша. – Редактор, ставь тройку белоголовочки!
Миша предложил заменить бутылки тарелками.
– Ставлю на всех обед! Между прочим, сегодня в столовой бараньи отбивные.
Леша посоветовал пошабашить за три минуты до звонка, чтоб обогнать другие бригады, а то отбивных не хватит.
– С паршивого редактора хоть мяса кус! – доказывал он.
Таково было первое событие. А второе произошло вечером. Вася обошел рабочие места, измерял и промерял, записывал и высчитывал, а потом хмуро поделился результатами: наработали они сорок два процента нормы, пойдет дело и впредь так же – зарплаты на еду не хватит. У Семена все горело в руках, но и он только-только подобрался к девяноста процентам. Самая маленькая выработка оказалась у Светланы с Виталием, они и по четверти нормы не выполнили. Следующим шел Саша.
Игорь с волнением спросил Васю:
– А у меня? Сколько у меня?
– И у тебя скверно, но лучше, чем у Сашки. Тот трудится между часовыми перекурами. Сорок восемь у тебя, Игорь.
Никто не ожидал, что норма так недосягаемо высока. На бумаге и на занятиях все выходило просто, столько-то штук кирпичей, столько-то рассчитанных, неторопливых движений – и норма схвачена! В газете строительства, да и во всех газетах, писали лишь о тех, кто перевыполняет нормы, этих людей было множество. Со всех сторон неслись потоки перевыполнений, трудно было допустить, что попадаются неумельцы, не добирающиеся и до половины задания.
Саша, задетый замечанием о перекурах, потребовал, чтобы Васю проверил знающий человек.
– Окончательно установит прораб! – утешил его Вася. – И можешь не сомневаться, скорректирует в сторону уменьшения. Я и так старался, чтобы вышло побольше!
Одного Семена не ошеломили результаты.
– Муха виноват! Сколько провозились – качали, закапывали в снег… Завтра пойдет по-иному:
В этот вечер Светлана возвращалась из столовой с Виталием и Лешей. Они рядышком шагали по очищенной от снега улице, уже не надо было трусить гуськом по узенькой дощечке.
Светлана сказала грустно:
– Как я сюда не хотела! Если бы не стыдно перед отцом, завтра уехала бы. Видеть не могу эти бараки!
– Раньше – лесная жуть, теперь – отрезаны снегами, – поддержал Виталий. – А в будущем – норма задавит, как петля. Мне предков не стыдно, этот народ простит, а двор у нас старый, крепость просто, и друзей там – страх! Обхохочут до косточек. Не будь этого, я тоже бы – алло, и поминай как звали!
– Аванс мы брали – возвращать надо! – заметил Леша.
– Это не проблема! А предки на что? Последнее продадут, чтоб спасти! У тебя кто?
– Все, кто требуется… Мать с отцом, бабушка.
– Ну, так в чем же дело? Крикнуть им телеграфно «SOS». Или неудачный подбор родителей? Тоже распространенная болезнь.
– Родители у меня, что надо, тебе бы таких! Но не считаю, что нужно бежать, вот мое мнение.
Виталий прищурился.
– Не мнение, а внушение. Ты Ваське в рот глядишь: что он изречет, то и ты поддакнешь.
А Светлана пожаловалась:
– Мне папа не откажет, если попросить. Но ужасно не хочется. Папа думает, что я без него пропаду, а я решила – ни за что не пропадать!
2Георгий надеялся, что Вера одумается. Время работало на него. Лето превратилось в осень, осень холодела с каждым днем – скоро, скоро по снегу поползут на мягких лапах морозы! В эту пору особенно чувствуется одиночество. Придет, придет Вера извиняться за грубость! О своей грубости Георгий не вспоминал. Все парни в его кругу так поступали: кому не известно, что рассиропливаться с девушками не надо – враз окрутят! «Ладно, ладно! – размышлял Георгий после ссоры. – Моя будет сверху, погоди! И, может, до загса дойдет, не зарекаюсь. Но только сам я это надумаю, а не по твоему приказу. Вот так, и точка!»
В ожидании скорого примирения, он с головой уходил в работу. Он часто спускался под землю, ему нравились и низенькие ходки, пробитые в сплошном диабазе, и широкая штольня с лампами дневного света, и уклоны, и квершлаги – он мог часами блуждать по руднику, все было захватывающе непривычно и интересно. А самым непривычным и радостным было то, что всюду его ожидали с нетерпением, везде искали его помощи: при каждой поломке механизмов вызывали его, никому даже в голову не приходило, что он с чем-то может не справиться. Прошел месяц, за ним второй – Георгий про себя не переставал удивляться повороту жизни, хотя именно этого поворота искал и ради него покинул столицу. В Москве его старание никого не поражало, а любое лыко аккуратненько вписывалось в строку. Еще никогда Георгию не дышалось так легко. Он выходил на работу раньше всех, шел не торопясь – впереди, с доски почета, подмигивала наспех намалеванная его собственная насмешливая рожа, парень что надо! Он любовался своим портретом, вспоминал Веру: «Вот он я, такого не бросают – дудки, придешь!»
Но Вера упрямо не приходила. С обидой и недоумением он, наконец, понял, что для нее мало значили и окруживший его почет, и то, что все наградные и премиальные списки открывались его фамилией, и то, что в получку ему выдавали больше, чем любому другому новоселу, чуть ли не в два раза больше, чем зарабатывалось в Москве. Она хотела иного, он знал, чего она хочет, и злился – не так, – не так надо этого добиваться, с другими, пожалуй, так можно, за всех он не поручится, но с ним – ни в коем случае!..
Как-то вечером Саша сказал ему:
– Ты, выходит, полностью получил у Верки отставку?
Георгий отложил газету, где упоминали среди других примеров отличной работы его высокие производственные показатели, и посмотрел на Сашу.
– Откуда взял эту глупость?
– Да, глупость! Говори тоже! Все знают. Ого-ого, вот бы в Москву написать!
– Может, переведешь свое мычание на человеческий язык? Что написать? Кому? О чем? Выпусти вторым популярным изданием со списком опечаток!
– Не опечатка, а факт. Верка твоя каждый вечер с Мишкой, а вчера пропадали в лесу – и снега не побоялись!
Георгий снова взялся за газету. Замечательная статья потеряла три четверти своего интереса.
– Подглядывать, что делают соседи, стыдно, за это в угол ставят.
Саша ухмыльнулся.
– Меня поставят, а тебя обставили.
– Запомни на будущее, Сашок, еще не родился тот, кто меня обставит. Просто сам я разъяснил на пальцах, что депутат семейного совета или дурак поневоле из меня не получится. Муж-герой – не моя стихия.
Спокойствия его хватило лишь на отпор брату. Георгий знал, что Миша ухаживает за Верой, они часто танцевали в клубе. Но чтоб стали уединяться в лес – нет, тут что-то не так! Вчера как раз забушевала первая, пока еще теплая метель, что же, они шлялись там в снежной завирухе? На Веру мало похоже, чтоб она не посчиталась с погодой, другой такой мерзлячки не сыскать, вранье все это, вранье – Сашкины разговоры! Кто-кто, а солдат мне не соперник, рылом не вышел! На время Георгий успокоился, потом тревога возвратилась. Он понял, что надо первому искать примирения.
Прогулка в снегопад по лесу даром Вере не прошла – она слегла. С наступлением зимы она часто прихварывала. На этот раз Веру хотели положить в стационар, она не далась, чтоб не «разбаливаться», как объясняла Наде. Георгий отпросился на руднике и пришел днем, чтоб не помешали разговору. Вера вздрогнула и приподнялась на кровати, когда он вошел.
– Здравствуй, Верочка! – сказал Георгий, присаживаясь на табуретку. – Вид у тебя ничего.
Вера исхудала и подурнела, в ней мало что сохранилось от прежней вызывающей нарядности. Она перестала красить ресницы – на ветру со снегом никакая краска не держалась, губы были не то серые, не то бурые, они почти не отличались от щек, глаза, большие и неподвижные, потеряли блеск. Вера поглядела этими странными глазами на Георгия и проговорила:
– Чего ты, собственно, пришел?
– Как – чего? – Георгий придвинул табуретку поближе. – Старый друг лучше двух подруг. Интересуюсь здоровьем…
– Здорова! – сухо сказала Вера. – Больше тебе знать нечего.
Минуту он собирался с духом.
– Можем мы с тобой поговорить по-товарищески?
– Не о чем нам говорить.
– По-моему, о многом… Ходят слухи, что у тебя новое увлечение.
– Ах, вот что! Тебя волнуют эти слухи?
– Волновать не волнуют, а занимают… Любопытно, как на деле?
– Мои дела касаются меня и моих близких. С чужими делиться не собираюсь.
– Уже не близкий? Ладно, не навязываюсь… Сказать все же можешь, что происходит?
– Ей-богу, надоел! С чего мне с тобой откровенничать?
Разговор вышел не такой, каким он намечал его, самое лучшее было бы прекратить его и уйти. Уйти он не мог.
– Постой, постой! Давай все точки расставим… На меня тебе обижаться нечего – честно ждал, пока образумишься. А ты, выходит, от меня к другим? И с кем, спрашиваю? Если на Мухина польстилась, так чего ждать от тебя завтра?
– Зачем же ждать до завтра? – ответила она с горечью. – Были, были, многие уже были, не один Мухин. Удивляюсь, как ты не увидел. Впрочем, ты такой – видишь одного себя, где тебе других замечать!
– Речь не обо мне. Надо выяснить, кто ты такая?
– Нет, не надо! – воскликнула она, снова приподнимаясь на постели. – Я – ясная, что обо мне? И о тебе нечего разбалтываться, ты тоже ясный. Ни минуты не сомневалась, что от всего отречешься, еще меня обольешь грязью. – Она с рыданием прокричала – Хоть бы капля порядочности, одна капля, нет, грязь, грязь!
Он так низко наклонился над кроватью, что Вера, замолчав, откинулась на подушку. Ей показалось, что он ударит ее.
– Нет уж, поговорим о тебе! Обо мне ты высказалась, что я непорядочный, пусть! Ты, конечно, порядочная – без загса, в одну любовь, крутить не можешь! Тебе только мужа подавай! А сама ты в жены годишься? У тебя же половая слабость – никому отказать не можешь. Таких порядочных мне и даром не надо!
Вера отвернулась, спрятала лицо. Она тряслась, всхлипывала, что-то бормотала. Бешенство еще клокотало в Георгии. Он не выговорился, беспощадные слова рвались наружу – он стиснул губы. «Что же мне?.. – невнятно твердила Вера. – Что же мне?..» Георгий скверно выругался и вышел. Из-за двери донесся новый взрыв рыданий.
Он стоял в полутьме коридора. Коленки противно подрагивали, в висках стучало. С Верой все было покончено, обратной дороги к ней не существовало. Она лежала на кровати в пяти метрах, легче было преодолеть пять километров горных высот, чем перешагнуть эти немногие метры. Не они первые расстаются в мире, жалеть особенно не о чем. Но можно было расстаться по-хорошему, спокойно, с усмешкой и шуткой, раз уж это стало неизбежно. Они расстались скверно и мерзко, не так надо было, не так! Его мутило, он словно наелся дряни.
В барак вошел Миша. Он с изумлением посмотрел на Георгия и собирался пройти к себе. Георгий схватил его за плечо.
– Верка ждет тебя. Торопись, пока девчат нет. Миша сдернул его руку. Он тяжело задышал.
– Ты, кажется, ищешь ссоры, Георгий?
– Ссоры? Не из-за чего ссориться. Иди, иди, не стесняйся. Я вам не помешаю.
Он хлопнул дверью выходя. Миша, помедлив с минуту, постучал к Вере. Вера плакала, вытирая лицо полотенцем. Миша поднял отброшенный Георгием табурет и придвинул его к кровати.
– Верочка, что у вас вышло с Георгием?
Она всхлипнула.
– Не знаю… Вдруг пришел и стал приставать – с кем гуляю, где гуляю…
– Негодяй! – сказал Миша. – Мало его воспитывали в колонии! Хочешь, я его по-серьезному проучу?
Вера, пораженная, смотрела во все глаза.
– Ты? Он же свернет тебя в узелок и повесит на сучке, как веревку, если полезешь с кулаками!
– Я не о драке, – разъяснил Миша. – Надо вынести его обращение с тобой на суд общественности.
Вера презрительно покривилась.
– Спасибо уж! Не люблю полоскать на людях грязное белье.
Она откинулась на подушку, уставясь заплаканными глазами на стену. Миша снова заговорил:
– Верочка, как твое здоровье? Может, в самом деле, ляжешь в больницу?
– Еще чего? Завтра буду здорова. Мы слишком много времени провели в лесу.
– Я же говорил – лучше посидеть в клубе. Ты сама хотела куда-то подальше.
– Я хотела показать тебе красивые лиственницы, около нас таких нет. С этими глупостями покончено. Больше – никаких далеких прогулок!..
Миша заговорил о том, что всего интереснее ходить в клуб, там в этом месяце – обширная программа культурно-массовых мероприятий, не одни танцы и картины, как до сих пор. Из Красноярска запрошены лекторы по международным и научным проблемам, прилетят артисты эстрады – будет интересно, ей понравится! Вера слушала его, прикрыв веки. Ему показалось, что она впадает в сон, он заговорил тише. Она вдруг прервала его:
– Миша, ты и вправду хорошо ко мне относишься?
Он удивился, раньше она сердилась, когда он заводил речь о чувствах.
– Неужто ты сомневаешься? Потребуй – любые доказательства!..
– Тогда оставь меня, Миша!
– Как – оставить? Уйти до вечера?
– Нет, совсем. Не будем больше встречаться.
Он смотрел на нее умоляюще и растерянно. Он знал, что она не шутит, она не разрешила бы себе таких скверных шуток. Ей стало жаль его. Она сказала, отворачивая лицо:
– Со мной что-то нехорошее, Миша. Мне от всего теперь трудно – от работы, от зимы, обыкновенный снег, а я вся дрожу… И гулять не тянет. Одно – лежать, лежать.
– Может, переутомилась? Поправишься, все пройдет.
Она устало согласилась:
– Может быть. Миша, может быть… Не приходи больше.
Он сидел, подавленный и грустный. Она сказала:
– И не сердись! Ты хороший, я знаю. Но мне надо одной – месяца на два, до нового солнца. На дворе темно, Миша, темно и холодно – мне хочется укутаться и лежать…
– Тебе непривычна таежная природа. В Москве – улицы, дома, здесь – одни деревья.
– Да, наверно. Я больна от этой зимы… Он немного отошел.
– Ну, если так, Верочка… Значит, на месяц, пока ты отдохнешь?
Она молчаливо согласилась с поправкой.
– Да, на месяц. А теперь извини, Миша, я хочу спать.
Он вышел, неслышно ступая, так же неслышно прикрыл дверь. Вера, смежив веки, ровно дышала. Потом она стала плакать – сперва тихо, затем все громче. Она сотрясалась от рыданий, душила рыдания одеялом.
