Текст книги "В глухом углу"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Сергей Снегов
В глухом углу

Часть первая
ЛИЦОМ К ЛИЦУ

Глава первая
КОМСОМОЛЬСКИЙ НАБОР

1

В этом трехэтажном московском здании за узорной оградой с палисадничком помещались райкомы партии и комсомола и исполком со своими многочисленными отделами. Здесь всегда было людно, перед некоторыми комнатами – собеса, загса, жилищного отдела – выстраивались очереди. Гулкие этажи старого здания, несмотря на кипевшую в нем жизнь, наполняла устоявшаяся, строго поддерживаемая тишина. И посетители и служащие разговаривали без крика, не бегали, не топали ногами и не перекликались из конца в конец коридора.

Но в одно летнее утро 1956 года у здания собралась толпа молодежи, в двери нетерпеливо застучали кулаки, громкие голоса сердито вызывали сторожа. А когда вахтер раскрыл двери, все собравшиеся ринулись внутрь. Вестибюль и коридоры наполнились грохотом бегущих ног, восклицаниями, смехом, призывами.

– Сюда! Сюда! – кричал в лестничный провал курносый паренек, раньше других взлетевший на третий этаж. – Я все разузнал, сюда, ребята!

За ним с гулом мчалась орава парней и девушек. Председатель исполкома, неторопливо шедший посередине коридора, был мгновенно оттиснут к стене. Он глядел вслед пронесшейся толпе.

– Народец! – сказал он вслух. – Слона собьют…

Шумная молодежь выстроилась перед комнатами райкома комсомола. Всего в райкоме их было пять, но сегодня три, включая и кабинет секретаря, вместе с ним самим, захватила только что созданная посторонняя организация – комиссия по набору на стройки коммунизма.

Девушка со строгим лицом – секретарь-машинистка райкома – предупредила собравшихся:

– Шуметь запрещается! Придется подождать, пока уполномоченные по вербовке освободятся.

В приемной райкома еще недавно размещались два отдела, сейчас от них остались пятна на полу – места вынесенных шкафов. На круглом столе были насыпаны цветные листочки с краткими сведениями о стройках. На стенах висели плакаты, призывавшие на промышленные объекты Сибири и Севера, и картонные щиты с фотографиями городов, гор и рек. Колыма зазывала океанскими судами в порту, улицами и клубами Магадана, башенными кранами и грузовиками на засыпанных снегом шоссе. Норильск манил высокими заводскими трубами, многоэтажными зданиями с колоннами, спортзалами и автобусами на асфальтированных проспектах. На щите знаменитой ГЭС – о ней часто писали в газете – поблескивал Енисей меж крутых берегов, красочно темнела тайга и одиноко торчал телеграфный столб. «Остальное сделаете вы, молодые строители!» – кричала надпись. Последний щит показывал лесную реку и два барака, под ними было подписано: «Поселок в Рудном». На этот щит никто не обращал внимания, так он был невзрачен.

– Только на Колыму! – твердил один из парней, размахивая розовой бумажкой. – Смотрите: двойная зарплата, за каждый прожитый год двадцать процентов надбавки, все специальности принимаются, а кто не обучен – научат! А ехать морем из Владивостока – красота! И техника! Техники для Колымы не жалеют!

Его слушали – Колыма нравилась. Уже одна ее отдаленность захватывала дух. Но главное было, конечно, в технике – только на щите Колымы виднелись такие мощные краны и самосвалы, такие чудовищные экскаваторы.

– Нет, лучше в Норильск! – доказывал другой. – Культура – во! В квартирах – ванны, на каждом углу – кино, есть техникум и институт. Правда, Заполярье – ну и что? Надо же в конце концов погулять под северным сиянием!

Его тоже поддерживали, особенно девушки. Одна, стройная, с нежным лицом и пепельно-золотыми волосами, сказала своей черноглазой и черноволосой подружке:

– Значит, в Норильск, Светлана? А приедем – заявление в институт. Я думаю, учтут, что мы здесь сдали все экзамены.

Та воскликнула:

– Обязательно, Валя! Я так просто никуда, кроме Норильска!

Худенький подросток – лет шестнадцати – переходил от щита к щиту, придирчиво изучая фотографии. Он сказал курносому пареньку, руководившему вторжением в здание:

– Как, по-вашему, – где труднее? Мне кажется, здесь все обжитое!

– Всего труднее в Рудном, – отозвался тот. – Глухое место, сразу видно. Одни звери… Тебе что – медведи нравятся? Тебя – как?

– Игорь. Я не люблю медведей. Но я не хочу на готовое.

– Меня – Вася. Я тоже не терплю готового. Идем ближе к двери.

Они протолкались к комнате, где сидели уполномоченные по вербовке. Здесь мало-помалу столпились все желающие завербоваться. Лишь одна девушка стояла в стороне. Она чем-то выделялась – на нее оглядывались. Она вошла всех позже, рассеянно поглядела на фотографии и отошла к окну, ни с кем не заговорив. Модное, из зеленой тафты – колоколом – платье, не шло к ее худому удлиненному лицу. Девушка казалась некрасивой, но это впечатление пропадало, когда смотрели на ее глаза – большие, почти квадратные. Они были лучисты и пристальны, как часто бывает у близоруких.

Дверь отворилась, и вербовщики вышли к народу.

2

Их было четверо, этих уполномоченных – представителей строек на Колыме, Енисее, в Норильске и Рудном. Трое из них – люди комсомольского возраста – мало отличались от тех, что пришли вербоваться, один – из Норильска – был человек пожилой.

– Товарищи! – закричал колымчанин, ставя посреди комнаты стул. – Сперва побеседуем здесь, а потом – поодиночке на оформление.

Вербовщики влезали по очереди на стул и расхваливали свои стройки. Первым говорил колымчанин, он отвечал на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. Речь второго – из Норильска – тоже выслушали все. Когда на стул поднялся представитель ГЭС, толпа стала разваливаться. Последнего вербовщика, рослого парня с курчавой шевелюрой, уже никто не слушал. Он посмотрел на споривших по углам и что-то пробормотал о значении своего строительства. Игорь спросил его:

– Скажите, а у вас трудно?

Вербовщику не понравились щуплая фигура подростка, его застенчивый голос, то, что о трудностях он спрашивал у всех и, кажется, не очень был удовлетворен, когда отвечали, что трудности есть, но не слишком велики. Вербовщик вспомнил, что по инструкции он должен набирать молодежь старше восемнадцати лет, желательно мужчин, имеющих строительную специальность и не боящихся временной неустроенности. Паренек по всем статьям, кроме пола, не удовлетворял требованиям инструкции.

– У мамы под крылышком легче, – ответил представитель Рудного. – Ванн у нас пока нет.

Вербовщики возвратились к себе и открыли прием. Рядом с ними сидели помощницы, выделенные райкомом для оформления комсомольских путевок. Эти девушки, как и все девушки в мире, значительно строже соблюдали предписания, чем парни. Они в четыре голоса запротестовали, когда, вместо «вхождения по одному», в комнату набилось человек двадцать. Вторгнувшиеся построились в две очереди – одну, побольше, перед столиком Колымы, другую, поменьше, перед столиком Норильска. К представителю ГЭС подошло двое парней, к представителю Рудного один худенький Игорь.

– Я хочу к вам, – сказал он, волнуясь. – Очень прошу…

– Ваша фамилия? – спросил вербовщик. – Возраст? Образование? Имеете строительную специальность? Где родители?

Это были обычные вопросы при вербовке, точно такие же задавались за соседними столами. Но Игорь смешался, у него задрожал голос.

– Фамилия – Суворин. Возраст – семнадцать… то есть скоро будет семнадцать – через пять месяцев… Школу я не окончил – пока, конечно… И специальности нет. Но это ничего, – сказал он поспешно. – Я согласен учиться на любую профессию.

– Родители? Я спрашиваю, где родители?

– У меня мама… Она библиотекарь. А живем недалеко…

Он назвал улицу. Представитель с сомнением снова оглядел Игоря. Было обидно отпускать ни с чем единственного просителя, когда у соседей не видно столов из-за обступившей толпы, но и толку от такого мальчика, как Суворин, тоже не будет, это явно.

– Нет, – сказал вербовщик со вздохом. – Не подходите. Шестнадцать лет. Специальности никакой. Нет, нет!

Игорь посмотрел такими глазами, что помощнице стало его жалко.

– Дмитрий, – сказала она тихо, – возьми мальчика. У него, наверно, плохо в семье, если приходится уезжать из Москвы.

Вербовщик раздумывал. Если бы к нему подошел еще хоть один, он повторил бы – уже категорически – «нет!». Но входившие по-прежнему торопились к столам Колымы и Норильска.

– Нужно письменное разрешение от мамы, – сказал он. – Или пусть она сама приезжает.

Игорь выскочил в приемную. Здесь его остановил Вася. Тот успел потолкаться у столов Колымы и Норильска. Ему нравились все места – Колыма размахом и территорией («Целую Францию можно разместить – еще кусок останется!»), Норильск – культурой, ГЭС – знаменитостью названия. В одно из этих трех мест он завербуется, но нужно было помозговать еще – в какое?

– Оформился? – спросил он.

– Оформился! Но от мамы требуют согласия.

– А куда? Неужели к медведям? Ты же их не любишь!

– Ну и что же? – ответил Игорь, убегая. – Зато место хорошее – все надо начинать!

– Ну и на ГЭС пока ничего нет! – сказал Вася и поглядел на девушку, все так же одиноко стоявшую в стороне; она не ответила. – Прямо написано: «Остальное сделаете вы!»

К нему подошел высокий узкоплечий паренек с сонным лицом.

– На ГЭС, значит? Тебя Вася? Я – Леша. Давай в Норильск.

Вася с жалостью посмотрел на него.

– Вот еще – в Норильск! Видал шалаши норильские – по шесть этажей!.. Лучше уж в Москве оставайся, тут тоже каменные дома попадаются! Нет, я поеду строить, а не гулять по бульварам.

Леша ткнул пальцем в плакат ГЭС.

– Думаешь, здесь без бульваров? А если нет, так скоро будут.

– А кто тебе сказал, что я на ГЭС? – строго спросил Вася. – Мы с приятелем, – он кивнул на дверь, куда умчался Игорь, – в Рудный решили.

Леша ухмыльнулся.

– В Рудный только дураки… Никаких удобств. И зарплата меньше – разве не слыхал? Я с ума не сошел.

Вася рассердился.

– Ты с ума никогда не сойдешь. Нет того самого, с чего сходят – понял? Тебе только с одного готовенького на другое. Не дурак, точно!

Леша, красный, бродил от щита к щиту. Все в нем кипело, то хотелось заплакать, то подкатывала ярость – в морду бы этому курносому нахалу!

3

Разные люди выстроились перед столами представителей отдаленных строек. Разные были причины, заставившие их добиваться комсомольских путевок. Одни не поладили с родителями и рвались на волю – в самостоятельное существование. Другим надоела теснота старенькой московской квартирки, опостылели соседи. Третьих не устраивало, что на перекрестках стоят милиционеры, знающие их в лицо. Четвертые мечтали о подвигах, о преодолении трудностей, о заслуженных в трудовых боях орденах. Этих было больше всего в пестрой юной толпе, хлынувшей в райком комсомола. Но они стеснялись высоких мотивов своего прихода, краснея, подыскивали объяснения, попроще, пообычнее, хотя это стремление к подвигу и было, пожалуй, всего естественней.

– Ну, как – зачем еду? – выдавливал из себя паренек, вербовавшийся в Норильск. – Захотелось… Вам разве не все равно?

Вербовщик с сомнением поглядывал на взволнованного паренька и таких же, как он, взволнованных пареньков и девушек. Вербовщику нужны были опытные рабочие, стойкие люди, а что будет вон с этим, с горящими глазами, когда разразится первая пурга? Представитель вертел паспорт и комсомольский билет, придумывая, как бы поделикатней отказать.

Его сосед, колымчанин, не был так строг. Он вербовал людей не просто на стройку – в новую страну, открытую за непроходимыми горами, на берегах неизученных рек. Дали бы ему всю Москву – что же, и Москву можно расселить, всем найдется работа. Но и этот бестрепетный человек смутился, когда развернул трудовую книжку Георгия Внукова, двадцати одного года, беспартийного, по профессии слесаря.

Он поднял голову. Перед ним стояли два чем-то похожих и очень разных парня, один постарше, другой помоложе. У старшего, Георгия, было самоуверенное лицо человека, видавшего виды и знающего себе цену. Он был красив, хорошо одет, завит. Угрюмый облик младшего особенно не понравился представителю.

– Четыре увольнения с работы, – читал вербовщик. – По статьям – драки, прогулы… Две отсидки в колонии – успел, однако. А после колонии еще год – условно. Почему такие условности?

– Оплошка вышла, – снисходительно и весело объяснил Внуков. – Полез в карман за платком. По случаю тесноты в чужой карман угораздило. Судья попался недоверчивый.

– Но добрый. На Колыме судьи построже к подобным оплошкам. А это – брат, что ли? – Он кивнул на младшего.

– Брат. Сашок. Парень – ничего. Многим нравится, – которые плохо знают. Ты поклонись, Саша, чтобы не подумали, что грубиян.

Вербовщик протянул руку за документами Саши.

– Тоже сидел?

– Сидеть не сидел, а высиживал, пока разбирались, – с той же веселостью объяснил старший. – Бюрократия: анкеты, справки… При коммунизме будет проще – выпускать станут сразу после задержки.

– Почему ехать надумали? Москва надоела – шумно, наверно?

– И шумно, – согласился старший. – Больше старики шумят – то не нравится, другое плохо. Воздух спертый от попреков. С родными жить – по-волчьи выть. Приходится брести, куда светофор светит.

Вербовщик протянул парням их документы.

– Не могу. Комиссия не пропустит, как имеющих судимости. – Раздосадованный усмешкой старшего, он добавил: – Да и трудно Москве без вас, а мы как-нибудь перестрадаем со своими.

– Страдайте, страдайте! – Старший покровительственно кивнул. Они отошли в сторонку. Младший с досадой проговорил:

– Обратно твоя трепотня, Жорка! Не можешь без выверта, а он на ус мотает.

– Что же плакать перед ним? Не в словах дело. При любых выражениях он бы нас отставил.

Младший с надеждой посмотрел на кучку, стоявшую у соседнего стола. Там зашумели, одна девушка плакала.

– Может, в Норильск? Тоже место неплохое.

– Вздор, Сашок! Лысый еще строже. Слышал, как он спрашивает, – где родились, почему родились, по собственному желанию или по обстоятельствам?

Шум у стола Норильска разгорался. К вербовщику подошли Валя и Светлана и протянули свои паспорта. Валю он принял, Светлане отказал. Подружки согласно возмутились.

– Не могу, поймите! – урезонивал их вербовщик. – У нас набор москвичей, а вы приезжая: выписались месяц назад из Барнаула и еще нигде не прописались? Ни трудовой книжки, ни производственной характеристики… Вам аванса – две тысячи, а если уедете, где искать?

– Да что это? – вознегодовала толпа. – Мы воры, что ли? Мы жаловаться будем на вас!

Вербовщик заколебался. Выпускников средней школы, хотя они считались контингентом неважным, он принимать мог. Ему нравилось лицо Светланы – рассерженное, просящее и упрямое.

– Беру условно, – объявил он, занося в список: «Светлана Белицкая, 18 лет, без специальности, образование среднее, трудового стажа нет». – Все теперь зависит, как секретарь райкома посмотрит на то, что вы не москвичка. Принесите на всякий случай справку из общежития, где остановились.

Подруги поспешили вон. Светлана сказала с радостью:

– Самое главное – этот противный старик согласился. Он хороший, правда? Ты поможешь мне с секретарем разговаривать.

– Конечно! Будем вместе упрашивать. Я подожду здесь, а ты поторопись за справкой.

4

Настроение у Дмитрия Калганова, вербовщика в Рудный, все больше портилось. У соседей в списке стояло уже по тридцати фамилий, у него – всего двое, Василий Ломакин и Алексей Маринов. Этот Маринов вдруг ворвался в комнату и возбужденно буркнул, ни на кого не глядя:

– Оформляйте в Рудный. Еду к вам.

Документы у него оказались хорошие, непонятно было, отчего человек волновался.

Дмитрий иногда выбирался из комнаты в приемную.

К нему обращались с вопросами, он в ответ хвалил Рудный. Что-то в его уговорах было неубедительно, все, с кем он разговаривал, потом обнаруживались перед столами Колымы и Норильска.

«Так не пойдет! – думал он, присматриваясь к посетителям. – Надо решительней: поговорил – и за руку, на оформление!»

В приемной прохаживалось человек пять. Девушка в зеленом платье так и не отходила от окна, Дмитрий, взглянув на ее сосредоточенное лицо, отвернулся – такие франтихи в глушь не метят. Золотоволосая Валя, недавно стоявшая у стола Норильска, нравилась ему больше. Он дружески ей улыбнулся.

– Вы, кажется, вербовались в Заполярье? Может, надумаете к нам? Вас возьмем без разговоров.

– Это почему же без разговоров? – Валя засмеялась, сконфуженная и довольная. – Так не положено – раньше разговаривают…

– А с вами не будем – с руками оторвем!

– У вас одни леса, – защищалась она. – В них звери и комары.

– А люди? – уговаривал он. – Не одни же леса, в самом деле. Парни, девушки… Только таких, как вы, нет, вы будете единственной. Правда, поезжайте. Я себе не прощу, если упущу вас, честное слово!

Он сам почувствовал, что перехватил. Это его не смутило. В разговоре с девушками лучше переложить, чем недобрать. Валя стала серьезной.

– Мы уже завербовались. В Норильске будем учиться в институте. Мы хотели здесь, но не прошли по конкурсу. Я ведь с подружкой.

Он так огорчился, что не сумел скрыть досады.

– Жаль, очень жаль! Разве вы уже получили аванс?..

– Аванса мы не брали. Только какая это разница?

– Большая. – Дмитрий знал, что авансы будут выдаваться лишь после заседания комиссии. – Пока деньги не взяты, вы вольная птица, одни разговоры, что завербовались. Скажете, что раздумали, вас вычеркнут. Многие так поступают. Подругу тоже оформим, это обещаю. Кстати, об институте – я сам учусь на заочном. Кто хочет, тот своего добьется, а помощь у нас окажут.

Валя покачала головой. Он понял, что дальше уговаривать нет смысла. Настроение у него стало еще хуже. Он подошел к братьям Внуковым, стоявшим у щита с надписью: «Поселок Рудный». Внуковы подшучивали над невзрачным видом бараков.

– Все раздумываете, куда ехать? – спросил Дмитрий. – Ищете местечко, где бы работа покороче, а рубли подлиннее?

– Правильно! – с удовольствием подхватил старший. – Мы науку изучали: труд превратил обезьяну в человека, а человека – в верблюда.

– Вот, вот! – Рассерженный Дмитрий закивал головой. – Самая короткая работа – валяться на печи, самый длинный рубль – чужой. Дойдете до этого с такой наукой.

Он хотел уйти, но старший задержал его.

– Слушай, начальник! Ты человек с головой, пойми нас. Не светит мне с братом в Москве, задумали жизнь на новом месте… Конечно, и у него, и у меня – биография, не без того… Теперь беремся за ум, понял? Я слесарь шестого разряда, Сашок тоже вытягивается… Возьми нас, не подведем!

Он подал Дмитрию паспорт и трудовые книжки. Вряд ли эти парни могли оказаться хорошими работниками, но лучших не было.

– Без производственной характеристики не пойдет, – предупредил Дмитрий.

– Не сомневайся! Вот от начальника цеха – так расписал, что сам удивился, какие хорошие. А это от завкома – похолоднее…

– Ладно, пошли оформляться.

Старший подмигнул брату.

Прогулка Дмитрия по приемной произвела неожиданное действие и на девушку в зеленом платье, хотя он обошел ее. Она порывисто вошла в комнату вербовщиков и направилась к его столу. Он так удивился, что не обрадовался. Его удивление увеличилось, когда он перелистал ее документы. Люди, устроенные, как она, обычно не меняют столицы на глушь. В ее покрасневшем лице было смущение и решимость, ему показалось, что она одинаково способна заплакать и гневно закричать.

– Вы, значит, к нам? – начал он. – В глушь?

– К вам, – ответила она. – В глушь. Вас удивляет?

– Да, – признался он. – Вы старший лаборант в научно-исследовательском институте, зарабатываете около восьмисот в месяц, работа – легкая и интересная… У нас ничего похожего не будет. Я нанимаю строительных рабочих, а не лаборантов, зарплата – как выработаете…

Она прервала его с раздражением:

– Вы вербовщик или отговорщик? Я и без вас знаю, что сибирская тайга не похожа на московские бульвары.

Дмитрий, пожав плечами, записал: «Елена Никитина, 1936 года рождения, член ВЛКСМ» и передал документы помощнице.

– Оформляйте на комиссию в качестве ученика-штукатура.

Девушка расписалась в бланках и ушла, не простившись.

В приемную влетел запыхавшийся Игорь. За ним торопилась худенькая, как и он, женщина с рано постаревшим лицом и печальными глазами.

– Здесь, мама! – крикнул Игорь. – Идем скорее!

– Игорек! – сказала женщина. – Может быть, ты передумаешь? Очень прошу, милый, оставайся!

Она вытащила из сумочки платочек.

– Мама, не смей! – сердито зашептал Игорь. – Я же тебе говорил, никаких слез! Входи сюда.

Он пропустил мать вперед и обратился к Дмитрию:

– Вы спрашивали насчет маминого согласия. Она согласна.

Дмитрий повернулся к женщине.

– Ваша фамилия Суворина? Присаживайтесь, пожалуйста. Вы не возражаете против отъезда сына к лам на строительство?

– Ну, как не возражаю? – сказала Суворина, с трудом удерживаясь от слез. – Вы не представляете, до чего мне тяжело расставаться с Игорьком. Только я ничего не могу поделать. У него железный характер, весь в покойного отца.

– Мама! – воскликнул Игорь, побледнев.

– Слышу, слышу, Игорек!

– Я все-таки не понимаю, товарищ Суворина, отпускаете вы сына или нет? Даете согласие на его отъезд?

– Отпускаю, – проговорила Суворина, не справившись со слезами. – Даю согласие.

Пока сын заполнял анкеты и расписывался, она не отходила от стола. Игорь побаивался, что она не совладает снова со своими нервами, – покончив с бумагами, он выскочил в приемную.

– Мама, – сказал он, – мы вместе не пойдем. Не удобно устраивать провожалки. Я лучше вечер посижу дома.

– Игорек, – оказала она грустно. – Дай слово, что будешь писать. Если обещаешь, я уже ни разу не заплачу!

– Никогда! – отрезал он. – Ты узнаешь обо мне из газет или больше не услышишь ничего. Я своих слов не меняю.

Она любовалась его вспыхнувшим лицом, его решительным видом – печалилась о нем, гордилась им.