Текст книги "В глухом углу"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

Глава третья
ТУЧИ ОПУСКАЮТСЯ НА ЗЕМЛЮ

1

Это было странное состояние. Каждую клетку тела наполняла усталость. Мир замедлил бег, он уже не летел, а крался шажками. Все совершалось неторопливо и смутно – утром минут по десяти отлеживались в постели, завтрак – каша да чай – растягивался на полчаса, на площадку брели апатично, молча работали… И если в это приглушенное существование врывался резкий звук или быстрое движение, становилось больно, как от удара. Вася да Семен не поддавались пока общей болезни, но Семен разговаривал больше улыбками. Зато на неуемного Васю ворчали. Леша сказал, зевая над лопатой:

– Шебутной ты, Васек. Не на норме же…

Раз не на норме, надрываться не обязательно – мало-помалу это стало правилом поведения. Сетования Васи звучали надоедливо. А когда он повысил тон на Сашу, тот замахнулся киркой.

– Проваливай, пока живой! Видали погонял – ни один добром не кончил!

Игорь по-прежнему катал тачку. Одному он все-таки научился – не выворачивать ее. Он сам не заметил, как освоил это трудное искусство, но больше она не опрокидывалась, выкручивая его руки и бросая самого на землю.

Зато она стала издеваться над ним во сне. Она являлась каждую ночь, то грозная, то насмешливая. Это был многосуточный ночной кошмар. Чаще всего Игорю виделось, что он повис на деревянных ручках бешено несущейся мучительницы, а впереди неспокойная Лара. Иногда ему удавалось вырваться до обрыва, и тачка одна с глухим плеском пропадала в волнах, в другой раз он летел вместе с ней, но пробуждался перед самой гибелью в воде. Это были скверные сны, Игорь вскакивал мокрый от пота, долго потом не мог заснуть, хотя с вечера засыпал быстро.

Виталий признался, что тоже видит нехорошие сны о тачке. Ему представлялось чаще другого, что она заваливает его многотонной массой земли, а он, задыхаясь, выкарабкивается наружу. Два раза он вылезал совершенно голый, костюм оставался под тачкой. Страх за главное свое сокровище заставил Виталия примириться с казенной одеждой, теперь он ходил в гимнастерке и бумажных брючишках.

Леше, наоборот, являлась кирка. Он во сне огрел себя киркой по колену, было зверски больно, пришлось зажечь свет и осмотреть, нет ли крови.

– Крови, конечно, не было. Но болело всю ночь. У меня братцы, сны, как в кино. Жалко, при современном состоянии техники – нельзя их вам показать. Вот бы вместе один сон посмотреть!

На исходе сентября была закончена планировка площадки и выкопан котлован. С тачкой покончили, на очереди стояли кирпичные работы. Вася задумал отпраздновать торжественное событие. Он упросил киномеханика показать вне графика только что привезенную картину и поспешил собрать бригаду. Товарищи послали его к черту.

– Выключи болтовню, я сплю, – проворчал Леша, скрываясь под одеялом.

– Я тоже поехал, – сказал Миша, зевая. – Пока, до утра!

Игорь не соглашался и не отказывался, но, поглядев на его апатичное лицо, Вася обругал приятелей старичками. Он пошел в кино один. На дворе лил дождь, Вася промок. Постояв в фойе, он махнул на картину рукой и побежал под дождем назад – одному было скучно развлекаться.

Дождь шел и днем. Небо завалило тучами, тайга пропала в серой пелене воды, под ногами чмокала глина. Доски тротуаров стали скользкими, уже не один Виталий валился в грязь. Перед концом работ он сказал, исподлобья – чтоб не подставлять лицо дождю – поглядывая на небо:

– Начались погожие денечки! У предков под крылышком веселее. Удивляюсь, какого шута меня потянуло в эту дыру?

Под вечер солнце осветило омытую тайгу и помутневшую Лару. Из леса ринулся гнус, задымили потушенные дождем костры. Репродуктор разнес над площадкой сообщение, что сегодня в конторе выдается зарплата.

У большинства это были первые деньги, заработанные собственным трудом. Девушки еще соблюдали степенность, но парни помчались сломя голову. Игорь сжимал в руке пачку кредитных билетов, они жгли ладони, нужно было немедленно истратить хоть часть их.

– В магазине появилась наша родная московская антигриппозная белоголовочка, – порадовал товарищей Георгий. – Окропим столичными градусами древнюю таежную землю.

– Обойдемся и без отравы, – сказал Леша. – У тебя чуть что – заливон.

– Да ты пил беленькую? – допытывался Георгий. – Знаешь, что это такое?

– Что ты пристал? – рассердился Леша. – Пил, разумеется. Не понравилось – и все!

Светлана с Валей тоже обсуждали, как лучше потратить первые деньги.

– Треть я пошлю отцу! – воскликнула Светлана. – Это будет просто великолепно! Мы ведь поссорились при отъезде. Он кричал, что я без него погибну: «Нашкодишь, обратно не просись!» А тут перевод, как снег на голову!

Игорь думал о маме. Он предупредил, что писать не будет, она услышит о нем из газет, от этого он не отступится. Но скоро газеты о нем, видимо не заговорят. А деньги покажут маме, что жизнь разворачивается по плану. И помощь все-таки, она потратилась на его поездку, к казенному авансу столько же своих приложила.

2

Георгий Внуков был, вероятно, единственным, кто не нашел в новой жизни больших трудностей. Он поменял одно место жительства на другое, вот и все. И он не мог бы сказать, что комната в бараке на обрыве Лары ему нравится меньше, чем подслеповатая клетушка в деревянном домике у Москва-реки, недалеко от южного порта столицы. Георгий со смешком вспоминал приятеля, оставшегося в Москве. Приятель проживал с родителями в самодельном деревянном кубе, воздвигнутом на бывшей Новоспасской колокольне – квартиру так и называли: «ящик». С колокольни, правда, открывался великолепный обзор на Кремль, Замоскворечье и высотные дома, со всем этим было непросто расстаться. В хорошую погоду приятель, сидя на карнизе, болтал ногами над расстелившимся внизу миром. Провожая Георгия, он предсказал: «Через месяц ты вернешься. С дороги давай телеграмму, я постелю на койку свежее белье, чтоб было где перебедовать, пока твои старики примирятся с возвращением». Георгий написал приятелю насмешливое письмо, ругал его колокольню и хвалил свои кедры и сосны, в конце звал к себе: «Лара почище Москвы-реки, в этом не сомневайся, а ноги в комнате можно вытянуть без страха, что въедешь кому-нибудь в рыло!»

О работе он в этом письме не упоминал. Работа была как работа, восемь часов у слесарного верстака, точно такую же он тянул в Москве. Но работа оказалась не такой. Ее надо было не «тянуть», а производить, прикладывая руки и голову. Вскоре начались неожиданности, и это были неожиданности приятные.

Начальник мастерской сказал Георгию:

– Руки у тебя, Внуков, хорошие. Рук – мало. Без мозгов в глуши не уйдешь, тут не конвейер – повторять одно движение. У ребят в штольне с электровозом нелады – помозгуй с ними.

Георгий пытался отделаться от нового задания.

– Я же не электрик.

– Знаю, что не электрик. Потеплее оденься – под землей холодно.

Георгий сложил в сумку инструмент и отправился в штольню. На земле раскидывался широкий день, под землей было сыро и мрачно. Собственно, это была не штольня, а уклон, он уходил полого вниз, в центр горы – где-то там, в морозной глубине, лежало рудное тело, к которому пробивались проходчики. Георгий еще никогда не был под землей, он не торопился, с любопытством осматривался. Огромный коридор, скудно освещенный лампами дневного света, терялся в туманной дали, он был проложен в сплошном диабазе, монолитной породе, не требовавшей специального крепления – голый камень стен и потолка мерцал зеленоватыми огнями. Георгия захватило мерцание камня, оно было сумрачно и ярко, он даже не догадывался, что возможен такой удивительный блеск. «Самоцветная стена», – думал он, поглаживая рукой мокрый диабаз. По камню тонкими пленками стекала вода. «Вот бы к нам в метро – почище уральских мраморов!» А потом его заинтересовало понижение температуры. Чем глубже он опускался, тем становилось холоднее, вскоре на стенах засверкал иней, потом показался мутноватый лед, скоплявшийся в углублениях и неровностях. Георгий учил в школе, что в глубинах земли жарко. Он припомнил, что температура в среднем возрастает на градус при погружении на тридцать три метра. Он не знал, на сколько углубился, на сотню метров или на три сотни, но вместо тропической жары встретил полярный холод. Всего в получасе ходьбы от этих мест сияло последними днями лето, тут вечно царствовала угрюмая зима. «Здорово, просто здорово!» – твердил он, любуясь клубами вырывавшегося изо рта пара.

Была еще причина, почему он не торопился к неисправному электровозу. Георгий побаивался неожиданно навязанной работы. В колонии он научился неплохо слесарничать, но и только. На заводе он шел в средних – в Москве умением не удивишь. Но здесь ему не хотелось оставаться средненьким. Не так уж трудно обогнать работавших рядом с ним слесарей, про себя он решил обязательно это сделать. Проклятый электровоз покажет теперь всем, что в сущности он мало что знает и меньше того – умеет.

У электровоза, застрявшего недалеко от забоя, возились два рабочих. Состав из десяти доверху нагруженных вагонеток был затянут инеем и льдом – видимо, авария произошла давно.

– Привет, ударники! – приветствовал рабочих Георгий. – Как перевыполнение норм?

– Перевыполнишь, как же! – проворчал один. – Вчера весь день провозились, сегодня по графику выходной – нет, вызвали!

– Вчера выходной, сегодня проходной, завтра доходной, – отозвался Георгий. – А ну, чего там у вас стряслось?

Ему объяснили, в чем неисправности, но он не понял, так как не знал конструкции электровоза. Он постарался не показать незнания.

– Ну, ну, работайте. А я погляжу. Вы и без подсобки управитесь, не впервой ломать, не впервой исправлять.

Рабочие огрызнулись и продолжали возиться с повреждением. Но там, где они искали, его не оказалось. Разозленные, они хватались то за одно, то за другое. «Здесь, здесь!» – кричал первый, проверяя контакты аккумулятора. «Да нет же, в моторе!» – твердил второй и лез в мотор. Потом они перескакивали к проводам, реостатам, рычагам, снова возвращались к аккумулятору и мотору. Георгий не мог бы так работать уже потому, что для этого надо было знать в деталях конструкцию и электрическую схему. Но он видел, что знание машины им не помогало, рабочие слишком разбрасывались, не успевая ничего толком проверить и наладить.

Георгий решил, что пришла пора вмешаться.

– Послушайте, новаторы-многостаночники! – сказал он. – Начнем лучше сначала, как нас учила бабушка. Где тут у вас начало всех начал?

Он вновь осмотрел аккумулятор, проверил напряжение на клеммах, зачистил контакты, поправил проводку. Электровоз был новый, но разболтанный, растрепанный, покореженный – очевидно, он побывал в переделках, а хозяйского глаза не знал. Временами у Георгия стыли руки, и он хлопал ими по бокам.

– Грубая работешка! – говорил он рабочим. – Ну, что это за крепление? На соплях, а не на болту!

– Холод же! – оправдывались те. – Не на поверхности. Вечная мерзлота – пальцы сводит…

– Машина и на морозе требует теплого отношения! – отрубил Георгий, весело удивляясь про себя, что произносит такие фразы. Раньше ему приходилось их выслушивать от других, и это никогда не было радостно. Сейчас он говорил с удовольствием, голосом, не похожим на его прежний насмешливый – в нем звучало что-то веское.

Рабочие искали грубой поломки, но авария, видимо, произошла от совместного действия многих мелких повреждений. Через час электровоз крутанул колесами, дал передний и задний ход. Один из рабочих – машинист электровоза, потряс руку Георгия.

– Спасибо, браток! Ну, и знаешь ты машину – каждый винт!

– Машину ты освоил! – подтвердил второй. – И в Москве по электровозному делу работал?

– Электровозы я чинил еще в колыбели, – ответил Георгий. – Одной рукой – за мамкин подол, другой – за эти самые рычаги.

Он возвращался посмеиваясь. Это был в конце концов пустяк, но очень приятный пустяк. Он не раз в шутку обдуривал приятелей невероятными рассказами, но и в них никогда не притворялся, будто что-либо по-особенному знает или умеет – никто бы в это не поверил. Здесь же удалось обмануть двух специалистов, обмануть без всякой попытки обмана, делом, а не словами – расскажи в Москве, вот уж бы приятели посмеялись!

Георгий вышел наружу и блаженно зажмурился от света и тепла. Под землей было интересно, на земле – прекрасно!

К концу смены пришел начальник мастерской и сказал:

– Смотрел твою работу, Внуков, – неплохо! Из конторы запрашивали, кто из новоселов отличается на производстве. Я отметил тебя, как лучшего.

После работы Георгий помчался на Лару. Семен был уже на месте, рядом с ним сидела Вера. Берег густо усеяли загорающие новоселы. Ни Семен, ни Вера и не подумали смеяться над рассказом Георгия о делах в штольне. Придирчиво проверить и отрегулировать каждый узелок и шарнир – это и есть настоящая работа, а как же иначе? Электровоз налажен – в чем же надувательство?

Георгия сперва озадачило, потом рассердило их отношение к событию. Каждый по-своему, но оба одинаково не понимали, что произошло.

– От вашей серьезности уши пухнут. Давай купаться, Семен.

– Мы собирались переплыть реку, – напомнил Семен. – Может, сегодня попробуем? Ты как?

– Никак – поплыву и все!

Неистовая река снесла их на километр и оледенила до синевы, но не заставила повернуть назад – заплыв происходил на глазах у восторженно орущих зрителей. Георгий и Семен полчаса плясали на том берегу, чтоб согреться. Их жадно облепил гнус. Георгий первый бросился в Лару, утаскивая под воду облако звенящих мучителей. На середине реки он изнемог. Всех его сил хватало только на то, чтоб не дать себя сбить назад. Семен плыл, не оборачиваясь. Выбравшись на спокойную воду, Семен почуял неладное и повернул обратно. На берегу тоже заметили, что Георгию плохо, оттуда неслись крики, зрители в волнении метались у воды. Раздосадованный Георгий яростно забил руками и ногами и вырвался вперед. Поджидавший их Саша набросил на брата полотенце.

– Судорога что ли схватила? – спросил Семен, усаживаясь рядом с Георгием. – Ну, и глаза у тебя были!

– И у тебя будут! – огрызнулся Георгий. – Проклятая речка облапила, как медведь, и потащила в подводную берлогу. Ладно, теперь я только по-стариковски у бережка!

3

Вода в реке холодела, хотя солнце еще прижаривало. Рискованный заплыв Георгия и Семена вызвал переполох. В комнате комсомола схватились за голову, в постройкоме стукнули кулаком по столу. Местная газета заговорила о хулиганстве под маской спорта. Вскоре на берегу появились щиты с надписью: «Купаться запрещено, опасно для жизни!» Семен приуныл, Георгий покорился с охотой.

– Я и сам обдумывал, как бы поделикатней отказаться от ледяных ванн, – объяснил он Вере, – да неудобно – ребята глядели на нас с Семеном, как на чемпионов. Начальство разобралось в моих желаниях – запретило.

– Хвастун! – ответила Вера. – Для форсу здоровья не пожалеешь.

Здоровья Георгий и вправду не жалел, этого добра хватало. Не жалел он и времени, его тоже было в избытке. В Москве с временем было плоховато – своего недоставало, у приятелей – не занять. Одна дорога от Ново-Каширского шоссе, где он работал, до Крестьянской заставы сжирала ежедневно по два часа, очереди в кино и в магазинах тоже стоили часа. Асфальт длиннющих улиц расправлялся с временем, как с подошвами, стены домов обтирали его, как одежду, – время сгорало на ходу и на стоянке, на бегу и в хвостах очередей. Здесь его отпускали невпроворот. Если раньше нужно было хватать время за руки, чтоб оно не исчезло, то теперь приходилось нудно его жевать, чтоб как-то проглотить. Дорога укладывалась в минуты, еда в четверть часа, в клубе одну и ту же картину крутили до обалдения, это занимало вечер в неделю; остальные были пусты. Во всех комнатах после ужина слышался храп.

Георгий пожаловался Вере, она рассердилась:

– У тебя – не работа, а удовольствие. А нам приходится, будь здоров! Не то, чтобы убить вечер, а выспаться как следует!

– Верочка, – говорил он. – Не убить, а провести с интересом. Ну, что за жизнь – ни прогуляться, ни поговорить…

– Обойдешься, – говорила она.

– К вам, когда ни зайдешь, – Надя, Валя… Хоть бы разок вместе побыть. Надоели твои соседки.

– Поэтому ты с ними больше, чем со мной, разговариваешь, – напоминала она. – Приходишь ко мне, а смотришь на других.

– Это как же понимать – ревнуешь?

– Еще чего? Ревновала бы, так прежде всего скандал устроила, что в Москву по пять писем пишешь. Тоже, вероятно, две-три дуры дожидаются.

– Семь, Верочка, семь, на каждый день по своей. Три блондинки – боковые, четыре шатеночки – законные. Я же примерный отец многих семейств. Любовь – гиря, тянет на дно.

Вера, как ни крепилась, начинала хохотать.

– Ладно. В хороший вечерок выберемся в лес. В субботу.

В субботу девушки пошли в клуб на танцы, а она осталась. В репродукторе зловещий голос Клавдии Шульженко пел что-то довольно милое, Веру пробрала слеза. В таком состоянии ее застал Георгий.

– Протекаешь? – посочувствовал он. – По науке от слез обесцвечиваются глаза. Платочка не надо?

Он присел рядом и обнял ее. Она ответила на поцелуй. Опасливо поглядев на дверь, он потянул Веру на кровать. Она отбежала в сторону.

– Верочка, – уговаривал он. – Украдем полчасика.

– У Нади второй ключ, – предупредила она. – Интересный будет вид, когда она появится без предупреждения. И что это такое – украдем полчасика? У кого украдем?

– У судьбы, конечно. У неблагоприятных обстоятельств.

– У себя, Жора. Все, что с нами – наше, если забыть твоих блондинок и шатенок. Себя обворовывать не хочу.

– Ты такая стала умная, что сил нет. Пойдем, погуляем. Надеюсь, ты не забыла своего обещания?

Вера наряжалась, как в театр, подкрашивала губы и ресницы, взбивала прическу.

– Ничего? – спросила она, стараясь разглядеть в маленьком зеркальце, как лежит сзади платье. – Не морщит?

– Очень даже ничего. Волки и медведи будут в восторге.

Она сделала шаг и остановилась.

– Жора, я этого не люблю. Ты собираешься вести меня на край света, где звери?

Он потянул ее за руку.

– Край света начинается сразу за нашим бараком. А самый страшный здесь зверь – это я. Но ты, кажется, меня уже не боишься.

4

Если край света начинался и не здесь, то, во всяком случае, это была достаточно дикая тайга. Вечернее солнце с трудом пробивалось сквозь синие кроны пихт и кедров, меж стволов было сыро и сумрачно, как в погребе. Вера запуталась в перистом папоротнике, валежник колол ноги. Она ступила на труп великана-кедра, заросшего зеленым мохом, и провалилась, как в яму, сердцевина колоды давно превратилась в труху. На деревьях висели омертвевшие ветви, они вцеплялись в глаза. Георгий с усилием продирался сквозь это кладбище погибших стволов и крон, расшвыривал сучья, притаптывал гнилые пеньки, прокладывал для Веры тропку. Он был окутан, как дымом, едким прахом, серый удушливый шлейф отмечал проложенный им путь. В пыльном воздухе металась мошкара, вспыхивая на свету точечными огоньками.

Через некоторое время Вера взмолилась:

– Жора, не могу я… Давай отдохнем!

Он осмотрелся. В стороне вздымалась круглая шапка холма, поросшего лиственницами. Прибой темнохвойной тайги разбивался у его подножия, здесь начиналось царство света и воздуха. Георгий приободрил Веру:

– Еще полета шагов. Местечко изумительное, вот посмотришь!

Вера свалилась на землю, едва выбрались к холму. Георгий поднялся выше. Тайга лежала вокруг него сплошная и волнистая, как море, она вздымалась валами кедров, рушилась елями в долинки, рыжие сосны перекатывались в ее темноте, как пена на гребнях волн. Мир был величествен и дик. Солнце отблескивало на масляной хвое и стволах. День убегал за горизонт, влача по небу красноватый плащ. Георгий захохотал и потряс в воздухе руками. Вера изумилась:

– Ты, кажется, очумел? Что это значит? Он воскликнул, торжествуя:

– Нет, ты взгляни! Господь бог неплохо поработал над этим уголком, даже не ожидал от такого торопыги. А наш холм! Он же светится, Вера!

Вера подошла к Георгию. Лиственницы осыпали увядающую красно-желтую иглу. Воздух был прозрачен и терпок. Склоны холма покрывала яркая зелень низеньких кустиков, под плотными полированными листочками сверкали красные ягоды.

– Брусники много, – сказала Вера. – И какая крупная. Ты не находишь, что надо разводить костер? Нас съест мошка!

– Это в момент! Что-что, а костры моя специальность, сто раз видал в кино, как это делается.

Он торопливо собирал валежник и старую траву. Вера еловой веткой отмахивалась от мошкары, дело это нельзя было забросить ни на секунду. Навалив горку сучьев, Георгий достал спички. Спички вспыхивали одна за другой, костер загораться не хотел. Тонкие струйки дыма змеились в его недрах, они удушили огонь. Небо потускнело, из-за отрогов гор ползла ночь, красное сияние западного края скатывалось, как ковер. Тайга затихала, как море на закате, уже не было видно ни кедров, ни сосен, ни пихт – во все стороны простиралась темнота. Лишь оранжевые лиственницы высоко горели на склонах холма, В посеревшем воздухе плыли золотистые иглы. Сверху сбежал короткий ветерок, лиственницы тонко запели, раскачиваясь одними вершинами, хвоя ссыпалась с них облаком светлых искр.

Георгий выпрямил занывшую спину и утер с лица пот.

– Черт возьми, оказывается, это непростая штука – разжечь костер. Вера, ты не заколдовала дрова? Знаешь, о чем я думаю? Нашему доброму предку неандертальцу приходилось пыхтеть, пока он вздувал очаг, у него ведь и спичек не было.

Вера ударила Георгия веткой по затылку.

– Думай лучше о том, что завтра у тебя все лицо распухнет. Смотри, тучей!..

Между деревьев показался человек. Георгий узнал Чударыча.

– Батя, айда к нам! – закричал он. – Требуется квалифицированная консультация! Вот, – сказал он, когда старик приблизился, – добываем свет и тепло. Без выключателя и батареи центрального отопления что-то не получается.

Всегдашняя улыбка Чударыча стала шире.

– Костры надо уметь раскладывать. Разрешите мне.

Он ногой обрушил возведенную Георгием горку. Новый костер выкладывался по щепочке и напоминал строением металлический каркас здания. Зато он вспыхнул от одной спички. Пламя загудело и устремилось вверх. Мошкара отпрянула за деревья. Лиственницы закачали ветвями над огнем, золотые искры плясали в струях воздуха.

– Батя, – сказал Георгий, – ты – профессор костровых наук.

Вере не понравилась его фамильярность. Со старшими надо вежливо, что это такое – батя, батя! У Иннокентия Парфеныча есть имя и отчество. Чударыч, однако, не был в обиде. Ему даже нравится, дружеское «ты» по-своему привязывает стариков к жизни, связи с которой постепенно ослабевают. А вежливое «вы» подобно неумолимо отстраняющей руке – нет, он против «вы»!

Но Георгия смутило замечание Веры.

– Иннокентий Парфеныч, извините, что я грубовато…

Он свел разговор на другую тему. Странная штука эти сибирские леса. Кругом смешаны ель и пихта, сосна и кедр, а тут на тебе – одна лиственница. Почему такие несообразности? Чударыч не находил никаких несообразностей. Он поднял тонкий слой дерна, под ним раскрылась глыба диабаза. Вот и вся разгадка – широко разветвленные корни лиственницы легко присасываются к скале, а мощным корням других пород не хватает глубины.

– Это да! – с увлечением воскликнул Георгий. – Значит, мы развалились на глубинной скале? Между прочим, и наша штольня проложена в диабазе. Тут что – вся земля такая удивительная?

Чударыч увлекся. Все кругом – удивительно. Они топчут ногами одно из самых редких мест земного шара. В обширной стране, раскинувшейся вокруг них, выпирает на дневную поверхность древнее темя земли, всяческий докембрий. Этому камешку под костром самое близкое дело – миллиард лет. Его трясли землетрясения, ломали горообразования, калило солнце, на него накатывалось море, подминали под себя вечные льды, а он – вот он, свеженький, словно сейчас изготовленный! Неисчислимые километры лет пронеслись над ним, целая вечность – что от нее осталось? Пять сантиметров грунта, корни лиственниц? Ему хочется снять шапку, обратиться на «ты» к этому поразительному холму: «Здравствуй, древний камень, живой обломок окутанной паром планеты, ты первозданным дожил до коммунизма!»

– Камешек что надо! – подтвердил Георгий. – Перекусим по этому случаю, Иннокентий Парфеныч?

Он вытащил из кармана бутылку водки и колбасу с хлебом. У Чударыча нашлась коробка консервов. Он осушил стаканчик и потянулся к колбасе. В лесу он бродит уже часов пять, все не хотелось возвращаться, на каждом метре своя красота. Георгий поинтересовался, устроился ли Чударыч на работу. Старик рассказал, что койку в общежитии ему предложили сразу, а места долго не могли подобрать. Пришлось пойти к Усольцеву, тот посодействовал. В поселок привезли книги, ему поручили организовать библиотеку при клубе.

От водки старика немного развезло. Бородка его растрепалась, глаза слезились. Он подкладывал сучья в костер, багровые блики бегали по кронам лиственниц. Вера отодвинулась от жара, Георгий лег на мох, скрестив руки под головой. Небо надвинулось на него пылающими звездами, они были мохнаты и неустойчивы, совсем не походили на шарики, скорее, на далекие костры.

– Хотел бы я знать, как их называют, – сказал Георгий. – В школе мы учили, только я забыл.

Веру по-прежнему пугало необыкновенное небо, она предпочла бы крышу над головой и ровно светящую лампочку. Блеск звезд был неправдоподобен и зловещ. Они то разгорались, то тускнели, тревожно пульсировали и метались. Небо словно корчилось и кричало беззвучным сияющим криком. Оно не украшало ночь, как ему полагалось, но жило особой, непонятной мятежной жизнью – наполняло ночь собой.

Чударыч оторвался от костра. Что же, можно поговорить и о звездах. Он любит звезды. Звезды – штука совершенная, они возвышают душу. Вон там, чуть повыше тайги, Большая Медведица, а над нею маленькая звездочка – Полярная звезда, кормчий Вселенной.

Старик называл звезду за звездой, созвездие за созвездием. Около Полярной звезды хищно изогнулся Дракон, он замкнул в свой извив Малую Медведицу, беспощадно душит бедного небесного зверя. А здесь, чуть пониже четырехугольной головы Дракона, крохотный ромбик Лиры и в нем великолепная звезда, одно из лучших светил неба, белая Вега. Взгляните, как она чиста, как строга, как торжественно мелодична, воистину лира – эта красавица Вега! А напротив, через Полярную звезду, Капелла – тоже хорошая звезда, лучшей и пожелать трудно. А чуть в стороне от Капеллы, за руслом Млечного Пути, красноватый Альдебаран, разъяренный глаз быка, ринувшегося в атаку – созвездие так и называется Телец. А теперь сам Млечный Путь, величайшая река Вселенной, поток миров, выхлестывающийся за берега! Нет, это изумительно: он волнуется, когда поднимает вверх голову, ему кажется – протяни руку и схватишь звезды в кулак, как орехи!

Вера зевнула и уставилась на огонь. У Георгия болела шея от напряжения. Млечный Путь, точно, был сработан великолепно. Георгий сказал, что астрономам не приходится скучать. В детстве он мечтал быть киномехаником: крути моталку и смотри кинофильмы. Хороша специальность, где руки трудятся, а глаза – наслаждаются.

– Если вас заинтересовала астрономия, приходите ко мне в библиотеку, – предложил Чударыч. – Там имеется книга, которая вам понравится. Она так и называется: «Вселенная».

Георгий пообещал прийти. Вера молчала, не отрывая глаз от костра. Чударыч понял, что надо подняться. Он сидел перед костром, смеясь своей неподвижной улыбкой. Ему было трудно оторваться от костра, от лиственниц, от этих славных молодых людей.

Он встал и потопал ногами, чтобы разогнать кровь.

– Так я вас жду. Обязательно приходите.

– Приду, приду, какие разговоры! – Георгий повернулся к Вере. – Забавный старичина, правда?

– Нудный, – сказала Вера. – Хороший, но нудный. Георгий лег и притянул Веру. Снова налетел ветер.

Лиственницы закричали, размахивая ветвями и осыпаясь. Костер клокотал, светящаяся полоса дыма уносилась в недра леса. Звезды вдруг пропали, мир стал глух и холоден. Георгий и Вера придвинулись к костру, его жар и гудение мутили голову.

Вера тесней прижималась к Георгию. Он жадно целовал ее. Было хорошо, как еще не бывало.