Текст книги "В глухом углу"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

3

Курганов уехал в Москву, его замещал Усольцев. Первые телеграммы от начальника строительства были неутешительны, в Госплане и слушать не хотели о значительных ассигнованиях на следующий год. Курганов вынес спор в ЦК – тон телеграмм стал веселее. В последней из них Курганов порадовал друга, что дело, пожалуй, выгорит. Промышленность страны перевыполняет годовой план, в счет создавшихся сверхплановых резервов им подкинут миллионов сто на разворот строительства. «В общем, теперь нажимать и нажимать! – сообщал Курганов в письме. – Претендентов, вроде нас, уйма! Значит, успокаиваться нельзя – ну, я заручился поддержкой экспертов. В остальном тоже неплохо – твои задания выполнены почти по всем пунктам».

Вскоре, закончив дела в Москве, возвратился и сам Курганов. В день его приезда группа новоселов не вышла на работу. Усольцев, встретив Курганова на аэродроме, тут же рассказал, как все случилось. Курганов был ошеломлен. Усольцев не скрывал, что и он потрясен неожиданным событием.

– Кое в чем и я виноват, – сказал он. – Как шляпа, понадеялся на нашу бухгалтерию, а там одно понимание – смета, графа, параграф… В общем, надо быстренько поправлять.

– Разобраться надо! – сурово сказал Курганов. – Поблажки бузотерам не дам. Ты по природному добродушию что-то слишком оправдываешь бездельников и взваливаешь на себя…

– Разберемся, конечно… И поблажки бузотерам не давать – правильно! Но и нашу ошибку выправить – вот я о чем…

События разворачивались так.

На доске возле конторы вывешивались выполнения сменных заданий, у этого местечка вечерами толпились. Потом доску, рассыпав на мелкие щиты, повторили на стройучастках, можно было уже не бегать в контору. Цифры на щитах пугали новоселов. Все подтянулись, но лишь Семен легко перевалил за норму – бригада в целом не поднималась выше восьмидесяти процентов. Вслед за Семеном шла Надя, она уверенно подбиралась к заветному пределу, лишь немного ей уступала Лена. В группе отстающих плотно осели Виталий и Светлана. Понатужившись, они догнали Игоря с Верой и Сашей, теперь все вместе составляли «компактный коллективчик задних» – так его называл Георгий. То один, то другой вырывался вперед, отрывался от шестидесяти и переваливал за семьдесят, но завтра опять катился к шестидесяти. На доске личные результаты не отмечались, но Вася завел тетрадь, куда заносил все. Он сказал Игорю:

– Подтягивайся, Игорь, как бы ты не занял последнего места.

Игорь знал уже, что катится на последнее место. Он старался, но у него не получалось, даже Виталий свободно его обгонял.

Он, не переставая, думал об одном: как поправить ошибку природы, создавшей его слабосильным? Это была не главная мысль, забивавшая остальные, это была единственная, другие возникали, когда приходилось отвечать на вопросы или исполнять распоряжения. Игорь казался рассеянным, приятели объясняли это усталостью, он соглашался. Но он был не рассеянным, а сосредоточенным, его, словно автомат, завели на одно движение. Он лихорадочно размышлял, десятки планов и соображений представлялись ему, он все их по очереди отбрасывал. Несчастье состояло в том, что путь требовался скорый, а результат – немедленный. Много путей вело к укреплению сил – физкультура, прогулки, специальная диета, но никто не знал, сколько ждать, пока все это скажется. Игорь ел побольше, много спал: мама считала сон средством от всех болезней. Но с некоторой поры Игорь заметил, что тело его не вмещает большой объем сна – чем раньше он засыпал, тем раньше просыпался, а усталость не проходила.

Аванс в начале месяца выдали нормальный. Потом бухгалтерия спохватилась, что надо увеличить вычеты за обмундирование, чтоб до начала нового финансового года покончить со всеми долгами.

Когда подошел день зарплаты, большинству пришлись гроши, совсем не то, что в прежних получках. С Игоря еще следовало, у него не хватило выработки, чтобы покрыть аванс и долги. Саша ругался: ему выдали двадцать четыре рубля.

– Да как же я жить буду? – кричал он. – На хлеб же не хватит!

Около него стоял подавленный Виталий, тому досталось пятьдесят три рубля – порция, по его нынешним потребностям, на два дня. Вера с отвращением рассматривала свою получку, в ней и до ста не доходило. Светлана, получив сто три рубля, расплакалась у кассы и так – со слезами на щеках – расписывалась в ведомости. Леша и Надя получили побольше, Вася с Леной тоже, но и у них до двухсот недобиралось. Одному Семену переход на нормы оказался выгоден, ему выдали больше прежнего.

Саша сцепился с Васей.

– Твои сводки и выводки, отвечай – на что жрать? – Он махал двадцатью четырьмя рублями. – Запомни эти бумажки! Они тебе боком выйдут!

Вася в ответ заорал:

– Отстань, не то поговорю без официальщины!

В контору пришел прораб, Саша поругался и с тем. Он хотел устроить скандал начальнику, на это никто не решился. Тогда Саша позвал товарищей к себе: пораскинуть мозгами – можно ли выдержать подобное издевательство?

За Сашей повалили кучей. Вася не пошел, о чем вскоре пожалел. В комнате расселись на кроватях. Саша высказался коротко и энергично:

– Не выходить завтра на работу – все!

– Попадешь под ответственность за волынку, – предупредил Семен.

Саша не побоялся ответственности. Пусть начальство живет на двадцать четыре рубля, он не может. Виталий присоединился к Саше, их поддержала Вера. Светлану тоже возмущало бездушное отношение начальства. Виталий мрачно сказал:

– Душат костлявой рукой голода – где забота о человеке?

– Чего вы требуете? – спорил Семен. – Чтобы платили не от работы? Или чтоб вам долги простили?

У Саши все уже было продумано.

– Платят не по работе, а сколько выведено по нарядам. Пусть бригадир подгоняет под хорошую зарплату, а не сумеет – поставим другого бригадира!

В разгар спора вернулся Георгий. Он весело прокомментировал дискуссию:

– Ударники – работы не боимся, было бы хлебово! А знаете ли, дорогие товарищи, что за этот ответственный шаг вам всыплют так, что лет пять будете чесаться?

– Ладно, дело не твое! – запальчиво крикнул Саша. – Пусть, кто боится, не лезет, а мы посмеем!

– Что посмеешь, то и пожнешь! – Брат продолжал издеваться. – Работа стоит на полную мощность. Великое открытие, совершенное Александром Внуковым: как есть, не работая! Ну, ну, действуйте, пока хвоста не прикрутили!

Вася, узнав о затее, пригрозил Саше и Виталию, что добьется их исключения из бригады. Саша расхохотался ему в лицо.

– Руки коротки – нас исключать! Между прочим, в других бригадах тоже шумят. Прислушайся, может, охладишься.

Вася знал, что во всех бригадах возмущались получкой. Но он знал и то, что начало бузы в его бригаде. Семен успокаивал взбешенного Васю:

– Что с дураков возьмешь? Сами первые пожалеют…

Утром из комнаты Внуковых на работу вышел один Семен. А у девушек разыгрался скандал. Надя силой стащила со Светланы одеяло. Светлана перепугалась, не кинется ли Надя в драку – характер у той был решительный, а рука тяжелая. Светлана хотела удержать простыню, но и простыня полетела на пол.

– Да что ты ко мне пристаешь! – защищалась Светлана. – Я же не одна, вон и Вера не выходит. Пусти же, Надюша!

– Даю пять минут, чтоб оделась и причесалась! – командовала Надя. – Поболтали, душу отвели – хватит! Работать надо! А с Верой я сейчас поговорю!

Вера, укутавшись до носа, молча наблюдала стычку Светланы с Надей. Светлана стала одеваться. Про себя она радовалась, что ее подняли насильно: утром, после сна, многое предстало в другом свете. Надя подступила к Вере еще воинственней.

– Сгонять собираешься? – спокойно спросила Вера и сладко зевнула в лицо рассерженной подруге. – Я до обеда посплю.

– Это мы увидим, – энергично сказала Надя, сдирая одеяло. Под одеялом Вера держала в руке бумажку, она лениво протянула ее Наде.

– Освобождение на три дня по болезни. Прошу не шуметь, у меня в висках стучит.

Надя возмущенно набросила на подругу одеяло.

– Черт с тобой, спи! Откуда ты берешь столько сна? Вера могла заснуть в любое время дня. После ухода подруг, она повернулась на бок и задремала.

4

В этот день барак, днем обычно пустой и тихий, был наполнен криком и спорами. К Саше явился прораб. Горячий разговор ни к чему не привел. Саша пустил прораба подальше, тот обещал припомнить и мат, и агитацию за невыход, и скверную работу.

– Припоминай, припоминай! А пока плати. За пять тысяч километров ехали из Москвы, чтобы подыхать с голоду?

После прораба показался секретарь комсомольской организации, этого, малоактивного паренька, выпроводили еще проще. За секретарем примчался Миша и пригрозил, что ославит забастовщиков в печати. Ему Саша показал кулак.

– Пока ты напишешь, я тебя распишу! Многие до тебя нюхали этого угощения, ни одному не понравилось.

Георгий, в эту неделю ходивший в вечернюю смену, с неодобрением смотрел на брата.

– Скажу тебе по-семейному, редактор: на Сашка действует только художественная литература – например, протокол милиции с описанием художеств. Меньше этого не старайся, сто раз испытано!

– Под конвоем нельзя! Установка – добровольным решением…

– А что я говорю? Добровольно через милицию – верный путь. Когда в кобуре наган, Сашок ощущает силу слова. Учти на будущее!

Брат был единственным человеком, с которым Саша не задирался. Ему не понравились советы Георгия, но он смолчал. Миша убрался, ничего не добившись. За себя Саша не тревожился, он без печали сменил бы комнату на камеру и, не отступи Миша, показал бы ему, что от слов до дела лишь один прыжок. Но Виталий, если бы перед ним не стоял стеной Саша, давно бы уже поддался на уговоры и угрозы.

– Куда эмигрировали мои брюки? – спросил он и пошарил на постели. Брюки Саша засунул под кровать, чтоб сразу не найти. – Нет, вправду, где они?

– Ты имеешь в виду небесно-голубые? – уточнил Георгий. – Поройся в чемодане, Вик. Что-то там сияет сквозь щелки.

Виталий наклонился и увидел за чемоданом свои ватные брюки. Он вышел умываться и возвратился озябший – на дворе бушевала метель. Виталий уныло порадовался, что не надо выходить, в такую погоду и волки отсиживаются в берлогах, а чем они хуже волков? Георгий поставил на стол хлеб и открыл консервы. Он пригласил брата и Виталия к завтраку.

– До лучших времен буду поддерживать. Рублишек ваших хватит только на чай без сахара.

За едой Саша объявил расписание дня: никуда не идти, а станут приставать – забаррикадировать двери и сидеть в осаде, пока их требования не удовлетворят. Георгий поморщился.

– Печально! А я мечтал провести времечко до смены в культурном одиночестве – на кровати с книжкой по астрономии.

Виталий достал карты и начал с Сашей сражаться в дурачка. Георгий, бросив книгу, следил за первым коном.

– Ай да, Вик, голова! – сказал он. – Всем нужным запасся в Москве. А мы с Сашком оставили картишки в старой жизни, слишком сильное увлечение. Между прочим, ты неплохо играешь.

– Садись, попробуй счастья, – предложил Виталий.

Хотя знал, что Георгий дал зарок не играть. Саша рассказывал Виталию, что в колонии Георгий продулся вдрызг и три месяца отслуживал проигрыш на побегушках у более счастливых игроков. Обиды карточной неудачи жили в нем до сих пор, он и в колонии, выплатив проигрыш, отказался от почти обязательного реванша и на воле не садился за игру. «У блатных строго, – разъяснил Саша. – Просадил, плати, не то нож в бок! А там с Жоркой играли настоящие блатяки, понял? Он и рыпаться не посмел!»

От приглашения Георгий отказался. Виталию показалось скучно с Сашей, тот без передышки проигрывал, хоть и осторожничал. Виталий снова обратился к Георгию – игра безобидная, по рублю кон – пустяки, надо же ухлопать время. Георгий засмеялся.

– Смотри, не пожалей, а то поддамся на уговоры.

– Не пожалею, – заверил Виталий. – А карты какие – атлас! Ради одних карт стоит испытать счастье.

Георгий спустил ноги с кровати.

– В дурачка не буду. Играю только в интеллектуальную извозчичью игру – двадцать одно. Четыре сбоку и ваших нет. Рисковать, так во весь кулак.

Виталий не колебался ни секунды, в очко он умел еще лучше, чем в дурачка. Он поспешно достал две заветные сотенные, Саша нехотя извлек свои накопления – сотню. Виталий лихо затрещал колодой. Георгий вдруг смутился и опять повалился на кровать. Виталий сказал с презрением:

– Я думал, ты орел, а ты валета пугаешься!

– Не валета, а бубновой дамы, Вик. Она мне подставляет подножку, как пьяному – телеграфный столб. Ладно, поиграем. Первый банк – мой. В банке сто рублей. – Он вытащил пачку сотенных.

Банк был сорван на третьем коне. Виталию досталось из него семьдесят рублей. Очередь банковать перешла к нему. Для осторожности он поставил полсотни. Георгий одобрил его умеренность.

– Скупость не глупость, Вик. Кто не замахивается, тот не промахивается. Дай-ка мне одну карту на твой вклад.

Он сорвал банк с первого хода. Следующим держал Саша, его деньги перешли к Виталию. После Саши банковал Георгий, он передал очередь, вместе с деньгами, Виталию. А когда Виталию удалось; удесятерив, отстоять свой банк от нападений, перед ним выросла внушительная стопка бумажек. Пересчитывать добычу во время игры было нетактично, Виталий прикидывал – в кучке было не менее полутора тысяч. До сих пор он играл спокойно, теперь его охватила жадность. Еще один удачный кон, и он решит свои денежные затруднения, хватит и возвратить остатки долга и купить билет на самолет до Красноярска, а оттуда поездом на Москву. «Обойдусь и без предков!» – думал Виталий, впадая в азарт.

– Может, довольно? – предложил Георгий, когда Виталий пододвинул к себе завоеванный банк. – Так вы меня из трусиков вытряхнете. И вообще через два часа мне на смену.

– Еще поиграем! – решил Саша, поглядывая на кучку, собранную Виталием. – Что за охота ни с того ни с сего кончать?

Виталий поддержал его. Георгий достал из чемодана свои запасы – на столе появилось несколько новых пачек. На этот раз игра шла нешуточная, Георгий бросал сотню на сотню. И уже через несколько минут Виталий с ужасом убедился, что его кучка непоправимо ссыхается. Он пытался перекрыть невезение натиском, но деньги проваливались, как в яму. Последний рубль он поставил с замиранием, рубль тоже уполз. Растерянный Виталий оторопело смотрел на место, где еще недавно громоздилось целое состояние.

– Один вывалился из лодки, – отметил Георгий, кивая на Виталия. – У тебя, Сашок, еще сотни две. Думаешь, на этом клочке паруса доплыть в такую бурю?

Саша сдаваться отказался, но вскоре тоже потерял все. Георгий раскладывал деньги в пачки, подшучивая над неудачливыми игроками. Виталий, встрепенувшись, попросил взаймы тысячу рублей, не больше, он отдаст из выигрыша. Георгий расхохотался.

– Ах ты, искусственник! Собираешься моими же деньгами отыграть мои деньги? Так порядочные люди не поступают, уверяю тебя – я не раз встречал порядочных людей на экране. Игра за наличные – никаких исключений.

– Но у меня ничего нет! У меня ничего нет! – в отчаянии твердил Виталий.

Георгий кротко оказал:

– Из ничего создать что-то может только бог. Надеюсь, в тебе нет божественного, Вик? Это было бы ужасно – спать рядом с человеком, который творит чудеса. Жизнь станет необоснованной.

Виталий предложил поставить что-либо из вещей. Он вытащил из чемодана свои меховые ботинки и водрузил их на стол. Ботинки блестели, как новые, таежная грязь с них была стерта. Георгий с восхищением причмокнул.

– Ай да, Вик, человек расходится! Не ожидал такого размаха. А это лак или гуталин? Около нашего дома чистильщик-айор всегда приговаривал: «Гуталин ярче солнца! Гуталин ярче солнца!» И точно ярче. Так во сколько ты ценишь это сокровище?

– Четы… четыреста, – промямлил Виталий.

– Для гладкого счета – пятьсот. Держись, Вик, как бы ботинки не перешагнули к новому хозяину.

Минут через десять ботинки были проиграны. Виталий, теряя голову, полез за костюмом. Костюм уплыл, барахтаясь в волнах и пропадая по частям – сперва исчезли рукава пиджака, потом лацканы, потом полы, потом спинка! Георгий каждую деталь оценивал отдельной ставкой. Голубые брюки долго сопротивлялись буре, при их помощи Виталий отыграл было половину пиджака и воспрянул духом, но затем и их затянул водоворот неудач. Несколько минут шла ожесточенная борьба за манжеты, правые проигрывались, левые их вытаскивали. Но настал момент, когда и последняя манжетина скрылась под убийственной картой. Сраженный Виталий тупо уставился в стол.

– Что ты теперь придумаешь, Вик? – полюбопытствовал Георгий.

Виталий, очнувшись, стал упрашивать сыграть на рабочую одежду. Это тоже его имущество, он волен им распоряжаться, Саша, не принимавший участия в игре, но жадно за ней следивший, присоединил свои просьбы к мольбам Виталия. Георгий согласился и на это.

– Но потом не кричи, как один воришка из моих приятелей, что преступление было в наказании. Наказание выпадает вполне антипреступное. Боюсь, тебя уже ничего не спасет.

Рабочая одежда провалилась туда же, куда перед тем ухнули деньги и костюм. Все полетело в пучину – рукавицы, шапка, валенки, ватные брюки, телогрейка, полушубок. Виталий не мог поднять головы, у него уже ничего не было ни в душе, ни за душой – даже чемодан был проигран. Он вяло думал о себе: «Раздел до гола в дремучем лесу. Раздел до гола в дремучем лесу».

– Ты понимаешь ужас своего положения, Вик? – посочувствовал Георгий. – Ты теперь полностью без ничего, то есть, так сказать, одет во все голое. Костюм экстравагантен, но вряд ли удобен для нашего климата и времени года. Не назначить ли тебя хранителем твоих бывших вещей? Прислужничество вещам оцениваю в пятьсот – идет?

Виталий сыграл и на прислужничество и без долгой борьбы проиграл. Теперь он из хозяина превратился в слугу своих вещей. Георгий швырнул ему проигранный костюм и предложил запереть его в проигранный чемодан, а проигранный ключ класть под подушку и охранять недосыпая.

– И вообще, Вик, – сказал Георгий, – придется тебе приучаться к аккуратности. Ты теперь существуешь при моих вещах. Я не потерплю даже пятна на моих рабочих брюках, что на твоих ногах – ясно?

«Раздел до гола в дремучем лесу!» – отчаянно подумал Виталий, а вслух покорно пообещал – Буду аккуратен!

Георгий с сожалением посмотрел на часы, битва с вещами продолжалась всего минут сорок. В Георгии бушевал задор победы, он с удовольствием продолжал бы борьбу.

– Послушай, служитель чужого барахла, – предложил он. – Я проявляю к тебе доверие, которого ты, как беспощадно оголенное существо, недостоин. Во сколько ты ценишь свою будущую жизнь?

Виталий с надеждой поднял голову.

– Не понимаю…

– Я спрашиваю, сколько ты способен заработать, скажем, за ближайшие десять лет?

– Сто тысяч! – немедленно отозвался Виталий.

Георгий прищурился.

– А не преувеличиваешь, Вик? Мне кажется, весь ты с головы до ногтей больше десяти не вытянешь. Ладно, сто. Разрешаю тебе выпустить десять расписок по десять тысяч в каждой, а я поставлю против твои бывшие вещи. Может, отыграешься.

Виталий был готов на все, не только на такое блестящее предложение. Он лихорадочно выдирал из общей тетради листы и покрывал их цифрами и подписями. Но его собственная колода атласных карт издевалась над ним, как по заказу. Одна за другой расписки перелетали на другой конец стола. Георгий бросил карты.

– Все, Вик! Раньше ты проигрывал вещи, теперь ты проиграл будущее. Ты человек без будущего, Вик, оно у меня в кармане. Никогда не думал, что придется стать рабовладельцем. Даже в колонии номер шесть это не практиковалось. Слушай, вещь и служитель моих вещей, до вечера можешь спать. Утром брюки пойдут на работу, ты их доведешь до рабочего места. Забастовок я не потерплю. Долг начнешь покрывать работой и чтоб без лени – понятно?

– Понятно, – сказал Виталий, бессмысленно улыбаясь.

– Завтра у меня пересменка, вечер свободен. Разрешаю выпустить новую эмиссию расписок, но не свыше миллиона – сразимся еще разок. Меня академически интересует, совсем ли фортуна повернулась к тебе задом. Дам тебе испытать судьбу.

– Согласен, – глухо сказал Виталий.

В этот момент вошедший курьер потребовал Виталия и Сашу к прилетевшему час назад Курганову.

5

Негодующий Курганов, ероша седые космы, распекал бухгалтера. На стульях вдоль стен сидели прорабы и мастера, работники ОТИЗа и отдела кадров. На диване больше обычного сутулился Усольцев. Курганов обратился и к нему со своими упреками.

– Все понимаю, Степан Кондратьич, у счетного народа взамен чувств – цифры. С цифры много не возьмешь – точная, но бездушная. Но как никто, буквально, никто из прорабов не поинтересовался, что придется его рабочим в получку – этого не могу понять!..

Прорабы виновато опустили головы. Усольцев молчал.

– Я же объясняю вам, Василий Ефимыч, – в десятый раз сказал одно и то же бухгалтер. – Все абсолютно законно, как вы не хотите…

Курганов гневно перебил:

– Вас обвиняют не в том, что поступили не по закону, а что применили правильный закон без души, без понимания обстановки, не спросив моего заместителя, – он показал на Усольцева, – не дав, наконец, мне в Москву телеграмму. Только об этом речь!

Бухгалтер пожал плечами и посмотрел на прорабов. И пожатие плечами, и обиженное лицо показывали, что он не согласен с укором и ожидает сочувствия. Но ни у хмурых прорабов, ни у кадровиков, ни даже у работников ОТИЗа он сочувствия не нашел.

– Значит, принимаем такое решение, – продолжал Курганов. – Вычеты долга временно прекращаются, а ребятам выдаются в кредит талоны в столовую – продержаться до следующего аванса.

Бухгалтер снова пожал плечами.

– Прекращение вычетов очень не ко времени – конец года. Из Москвы пришлют нагоняй за переходящие на новый год долги.

Все видели, как трудно вспыльчивому Курганову сдержаться, но он сдержался.

– Кто пришлет нагоняй? Такой же бухгалтер, как и вы, но чином повыше? Ничего, объясним уважаемому товарищу, если он сам не разбирается, что, кроме цифр, есть еще и живые люди.

Он нажал на кнопку звонка и приказал секретарше:

– Волынщиков этих – по одному]

Первым вошел Виталий. Он еще не оправился от потрясений карточных неудач. Все с удивлением уставились на его измученное лицо. Он лишь потом сообразил, что необыкновенный вид пошел ему скорее на пользу, чем во вред.

– Садись! – сказал Курганов. – Бунтуешь, значит? Руку поднимаешь на Советскую власть, Виталий Кумыкин?

Виталий молчал, убито опустив голову.

– Говори, не стесняйся – почему не вышел на работу?

– Денег нет, – прошептал Виталий. – Есть не на что.

– А куда аванс подевал? Сластена, конечно? В поселке за неделю съедают месячный лимит конфет – герои! Когда намереваешься на работу? Или навсегда так – ноги в потолок?

– Завтра выйду, – потвердевшим голосом пообещал Виталий.

– Завтра… Ладно, выходи завтра. И вперед рассчитывай траты, а то тебе каждый рубль ладони жжет. Приучайся протягивать ножки по одежке, Виталий!

Виталий выскочил из кабинета с облегчением – проборка оказалась не такой жестокой, как он опасался. Саша вошел к начальству с поднятой головой. Он объявил, что на работу не выйдет, пока не восстановят прежнюю зарплату, его устраивает лишь твердый оклад, никаких сдельщин!

– А что ты полнормы выполняешь, это тебя устраивает? – сердито опросил Курганов.

– Как вырабатывается… Нормы не я составлял, не знаю, где там половина, где полняком.

– Короче, норма – как выработается, а оклад – полностью?

– Правильно! Прогрессивок и премий не требую – одни сто процентов. Другое не устраивает.

Курганов переглянулся, с прорабами и Усольцевым.

– Так, так, а что тебя еще не устраивает, Внуков?

– Мало ли что… Обо всем не вспомнишь в спешке.

– А ты вспоминай, не торопясь, время у нас есть. Может, не нравится, что высчитываем деньги за одежду?

– И это. Могли бы и бесплатно от государства – на него же работаем, не на себя, пусть позаботится о своих рабочих… И вообще – с удобствами слабовато, кино не каждый день…

– Ясно – удобства и полное бесплатное обслуживание! – Курганов стукнул ладонью по столу. – Значит, так, Внуков. Завтра выйдешь на работу и будешь трудиться честно и старательно. А нет – поищи удобства в другом месте.

– Увольняете, стало быть? Ладно, не боюсь. И на вас управа найдется за незаконное увольнение. Не думайте, что разрешат помыкать рабочими…

– Вон! – закричал Курганов, вставая. – Поговорил – хватит! И помни, самолеты отсюда уходят незагруженными, место тебе всегда найдется!

Саша лихо заломил шапку выходя.

Курганов долго не мог успокоиться. Отпустив собравшихся, он забегал по кабинету, ругая и себя, что проморгал таких тунеядцев, как Внуков, и своих бездушных ко всему, кроме цифр, бухгалтеров, и Усольцева, вовремя не сообразившего, чем могут обернуться подобные вычеты, а больше всего – доставшийся им контингент рабочих. Усольцев молча поворачивал за ним голову. Курганов, когда сердился, не терпел возражений, надо было дать ему выговориться. На душе у него накипело. От неудавшегося набора рабочих он перешел ко всему нынешнему поколению молодежи. В запальчивости он обругал и собственных дочерей, оставшихся в Москве для окончания учебы, но – видать по всему – навсегда, вряд ли они приедут в таежную глушь! Сидят, потихоньку зубрят, бегают по театрам, выставкам и ателье и горя им мало, что старик отец убивается без них в одинокой комнатушке, а старуха мать без отдыха мотается то из Москвы на самолете к мужу, то из тайги на самолете в Москву к дочерям… В этом месте Усольцев рассмеялся.

– По тебе не скажешь, что очень убит.

– А почему? – закричал Курганов. – В трудностях выварен, выдублен, закален, отожжен… Школа стойкости была, вот причина!

Он с новым негодованием заговорил о молодежи. Нет, вот уж неженки, и все притом, не одни девушки, парни еще привередливей! Он недоволен не только доставшимся им контингентом маменькиных сынков и дочерей, а вообще всеми – от московских стиляг до чукотских гуляк, от молодых бездельников Сухуми и Тбилиси до нахальных «бичей» Мурманска! Господи боже мой, сколько они сами придумали глаголов для лоботрясничанья, любимого своего занятия: кантуются, филонят, бичуют, сачкуют, гужуются, отлынивают, тянут резину… Вот где истоки безобразного поведения Внуковых и Кумыкиных – здесь они, в нелюбви к тяжелому труду, в обожании своей сопливой личности, в каком-то создающемся на глазах культе удобств!..

– Такое тяжкое обвинение всему поколению молодежи! – проговорил Усольцев. – И не совестно тебе, Василий Ефимович?…

– Знаю, знаю! – снова закричал Курганов. – Все твои возражения знаю. Пойми меня правильно, одно прошу. Я же не говорю, что все они такие. Думал бы так, я бы веру в будущее потерял, а я не собираюсь ее терять. Но есть, есть среди них тунеядство и эгоизм – вот о чем я… Пойми еще – заведись по одной паршивой овце в каждом колхозном стаде, что же это будет? Сам же ты первый заговоришь, что порча овец становится массовым явлением, надо немедленно принимать меры. Ты не согласен со мной?

– Не согласен, конечно.

– Тогда объяснись.

– Обязательно. Но давай так. Обвинение, что вообще молодое поколение тебе мало нравится, по-моему, – прости – старческое брюзжание. Старикам свойственно ругать молодежь и хвалиться, что они были лучше. Ты тоже иногда впадаешь в этот грех брюзжания. Так что об этом я не буду, а – конкретно… Насколько я понимаю, больше всего тебе не нравится, что молодежь наша вырастает неженками?

– Именно. Возьмем наших рабочих для конкретности. Настоящих трудностей и не нюхали, никто и не знает, почем фунт лиха.

– Ты упомянул о своих дочках. Если неприспособленность к трудностям такой уж огромный недостаток, почему ты не меняешь их воспитания! Они у тебя не то, что фунта, а грамма лиха не нюхали!

– Думаешь, не спорим со старухой и дочек не ругаю!

– Споришь, споришь… В других случаях спор твой – приказ, тут же – одни слова. Значит, не так уж оно неладно, воспитание твоих детей, раз ты не прикручиваешь властной рукой хвоста старухе и дочерям. А теперь я скажу тебе, почему ты миришься, что дети твои растут неженками, в то время как мы с тобой закалены.

– Интересно, почему?

– Откуда возникал наш закал? От нищеты нашей, от недостатков во всем – в еде, одежде, жилищах, машинах, книгах… Меня отец выпустил в самостоятельное существование тринадцати лет, в ученики к шорнику, надо было зарабатывать, а то хлеба не хватало.

– Мне пришлось не слаще – двенадцати лет пошел разносить газеты. Дело на первый взгляд простенькое, а спину надорвешь. Тяжелая штука – кипа газет.

– Вот она где таилась, твоя ранняя закалка – спину с малолетства надрывал. Достоинство это – приспособленность к трудностям – было результатом борьбы с недостатками тогдашнего существования. Недостаток порождал достоинство, такова диалектика жизни. Но ты не потерпишь, чтобы детство твоих детей шло, как наше, ныне это было бы просто бесчеловечно, да и закон охраняет – хочешь не хочешь, а дай семилетнее образование, проси не проси, а двенадцати лет на работу не возьмут. Так чего ты жалуешься, что они не знали такого горя, которого мы сознательно не дали им знать? Где логика в твоих жалобах?

– Неплохо заверчено, – проговорил Курганов, качая головой. – Итак, наши дети мало приспособлены к трудностям, ибо мы же оберегали их от трудностей. Ладно, как отец возражать не буду – сам виноват. Но как руководитель стройки замечу, что с детишками нашими работать труднее, чем было с нами.

– Тебе кажется, Василий Ефимович. Обман памяти.

– Никакого обмана! Не раз сравнивал рабочих, которые приходили на строительные площадки лет двадцать пять назад и нынешних. У тех образования было поменьше, а хватки – побольше, а насчет бытовых капризов – нуль!..

– Опять ты о старом! Пойми, у того восемнадцатилетнего за плечами было уже года четыре трудового стажа, а если брать помощь родителям в семье, так и больше, а у этого ничего, кроме школы. Для сравнения с ними бери нас тридцатилетних, и тогда ты увидишь, что переход от удобства жизни с родителями в самостоятельное существование у них труден, прямо до переломов психологии, зато они быстро приспосабливаются, мужественно борются.

– Поглядим их приспособленность попозже, когда завоет на все голоса старуха-пурга. Боюсь, многие, очень многие навострят лыжи.

– А я уверен в них. Я присматриваюсь к ним, хочу их понять и вижу – в общем, неплохое выросло поколение, мужественное, умное, честное, гордое, не сгибающее ни перед кем спину…

Курганов остановился перед Усольцевым и закричал:

– Да так ты, с этой твоей философией, дойдешь до того, что Сашку Внукова оправдаешь – горд, прям, шапки не ломит, на спину другим садится!..

– Зачем утрировать? Сашка – тунеядец. В семье не без урода. Такие долго еще будут попадаться. Но раньше этого дрянца бывало куда больше, вот чего ты не хочешь видеть. Вспомни наше поколение – сколько встречалось пьяниц, больных, уродов, паразитов, сколько пускалось в воровство! Где он ныне, этот отсев? Нет теперь такого социального бедствия среди молодежи – пьянства. А на старых твоих стройках сколько выхлестывали хмельного? В воскресный вечер по поселку не пройти – пьяные орут, в переулках пальто сдирают, редкий выходной без поножовщины… У нас же за эти два месяца ни одного случая воровства, ни одной драки, Василий Ефимович!