Текст книги "В глухом углу"
Автор книги: Сергей Снегов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)
Он коротко рассказал о событиях этой ночи. Он не выгораживал Сашу, но упомянул, что Леша сам налил себе спирта. Георгий был бледен, то вскакивал, то снова садился. Семен следил за ним с беспокойством. Лена спросила, где Светлана? Светлана была у себя, с ней находилась Надя, Вера ушла к Вале, Лена хотела пойти к Светлане, Семен задержал ее.
– Оставайся, пока не придет Сашка! – шепнул он. – Как бы не случилось нового несчастья.
Лена присела рядам с Георгием, и, не стесняясь Семена, обняла его.
– Что у тебя в мыслях?..
Он через силу улыбнулся.
– Есть люди, которым добро нужно не внушать, а вбивать…
– Успокойся! Лешу уже не спасешь, а себя погубишь. Прошу тебя – сдержись!
– Сдерживаться с преступником – поощрять на новые преступления. Саша знал, что я не потерплю подлостей, я предупреждал – все, узелок завязан! Сам захотел расправы.
– Тогда начинай расправу с себя. И меня не щади – я тоже виновата.
Он гневно оттолкнул ее руку.
– Мне не до шуток!
– Все-таки выслушай. Ты знал, что Саша задумал пьянку и не пресек ее. Ты всю ночь пропадал, а был бы здесь, несчастья не произошло бы. Я отвлекла тебя, значит, и на мне часть вины…
– Чего ты требуешь? – спросил Георгий после некоторого молчания. – Чтобы я поблагодарил Сашку за примерное поведение?
– Выслушай его спокойно. Прежде всего выслушай! – Хорошо, я выслушаю. Теперь иди к Светлане. Мне надо потолковать с Сашей без свидетелей.
– Саша идет! – сказал Семен, распахивая дверь. Саша стоял на пороге, не решаясь войти. Семен взял его под руку и ввел в комнату. Саша забился в угол, глядел оттуда затравленно и дико. Георгий сделал к нему шаг и остановился.
– Ты обещал… – напомнила Лена. Она не хотела уходить, пока разговор братьев не окончится.
– Жорка, я не виноват, – сказал Саша. – Клянусь, не виноват!
– Рассказывай, что было! – приказал Георгий охрипшим голосом.
Саша помнил только, что Леше стало плохо после порции неразбавленного спирта. Виталий помогал Леше, а он не мог, он сам был еле жив.
– Спирт дал ему своей рукой?
– Нет, он взял сам.
– Не лги!
– Не лгу! Он попросил, я поднес – так было, но Витька запретил, и я тот стакан выпил. Леша опять просил, я не налил, чтоб Витька не сердился, а он ухитрился мимо Витьки… Потом ничего не помню…
– О чем допрашивал следователь?
– Шьет обдуманное убийство, – ответил Саша, отворачивая лицо. – Взял подписку о невыезде… Спрашивал, зачем накупил столько спирта, что на десятерых бы хватило. Допытывался, были ли ссоры с Лешей, не ухаживали ли за одной девушкой, не играли ли в карты. На всю катушку захватывает…
Георгий прибивал Сашу взглядом, как гвоздем.
– Хорошо, подождем окончания следствия. Заменять прокурора не собираюсь. Но знай: веселым кутежам со смертными исходами прощения быть не может.
– Слово даю – никогда больше!..
– Слово твое – воздух! Помнишь наш московский уговор?
– Помню… Новая жизнь на новой дорожке.
– Жизнь новая, дорожка старая – дальше это не пойдет! Слушай меня внимательно. Ты парень взрослый, никто тебе не запретит пить, если жажда. Но дело надо доводить до конца: выпил, проглоти стакан! Для верности мы сделаем так: ты будешь пить, когда охота, а я заставлю тебя изжевать каждый выпитый стакан.
Саша угрюмо смотрел в пол. Георгий повысил голос:
– Оглох, что ли?
Саша сказал, не поднимая головы:
– Принимаю… Выпивок не будет…
Георгий повернулся к Лене.
– Ты защищала его от наказания, ибо он не знал, что делает. Теперь он все знает: и вину поступков и наказание за них.
– Проводи меня, – попросила Лена. В коридоре она сказала: – Не забывай, что ему нелегко. Не сорвись, если он что скажет не так.
– Не сорвусь, – хмуро пообещал Георгий.
Лена тихо вошла к себе. Светлана лежала на кровати, уткнув лицо в подушку. Надя сидела около нее заплаканная. Она встала навстречу Лене. Светлана услышала ее движение и подняла голову.
– Лена! – закричала она, вскакивая на кровати. – Леночка, он умер! Я лежала здесь, а он умирал!
Светлана схватила Лену за руки и говорила все торопливей, захлебываясь словами и слезами:
– Я лежала тут, я могла ему помочь, а не помогла! Я обиделась за грубость, а он нагрубил, потому что ему было плохо, он же никогда не грубил, никогда! А я обиделась, я обиделась, Леночка, я не помогла ему!
– Молчи! – крикнула Надя, топнув ногой. – Немедленно прекрати истерику!
– Я не помогла ему! – шептала Светлана, рыдая в подушку. – Я же могла помочь, могла!
Надя вполголоса сказала, не сводя глаз с затихшей на постели Светланы:
– Вот так уже шесть часов. Вначале просто лежала и о чем-то думала, а потом начались приступы – один за другим, отдохнет – и снова. А недавно кинулась к двери – бить Сашу. Я ее силой повалила…
– Может, вызвать врача?
– Вызывали. Вкатили ей чего-то, она подремала. Я так тебя ждала, а ты где-то шлялась.
– Я не ожидала, что так получится…
– Никто не ожидал. И мы с Сеней таскались на лыжах, сколько хватило ног, а пришли бы раньше, может, не допустили. Где Сашка?
– Он вернулся от следователя. Виталий еще там.
– Дали бы им лет по пять, чтоб знали! Но Сеня говорит, что под криминал не подходит. Потаскают и отпустят.
Лена показала глазами на Светлану. Та опять поднялась на кровати.
– Ты говоришь, их отпустят? Повтори, их отпустят?
– Лежи, лежи! Тебе надо послать.
– Сашка – убийца, его нельзя отпускать. Почему ты не отвечаешь?
– Я не знаю, Света. Кто может предсказать, чем кончится следствие? Ложись, прошу тебя.
– Я не хочу лежать. Сашку нельзя простить!
– Света, пойми, у нас нет прав сажать людей в тюрьму, это дело специальных органов.
– А убивать людей есть право? – закричала Светлана. – Я все слышала, что вы говорили. Криминала нет, и Сашку отпускают, а вы примирились! Я не хочу примиряться!
– Светочка, успокойся! – сказала Лена. – Никто из нас не примирился. Нельзя примириться с подлостью. Очень прошу тебя, ложись.
– Я хочу говорить! Я знаю, что Сашка ускользнет от наказания. Мы сами должны его наказать.
– Пойми же, глупая…
– Мы все можем, не перебивай, Надя! У нас нет прав посадить в тюрьму, но пусть он будет, как в тюрьме. Слышишь, Надя? Пусть ходит по земле, как в одиночке.
Надя переглянулась с Леной.
– Хорошо, Света! Теперь ложись!
– Нет, вы обещайте! Поклянитесь, что больше он не товарищ!
– Спасу с тобой нет! – воскликнула Надя. – Ну, кто подаст Сашке руку? Клянусь во всем, что хочешь, только успокойся, ради бога!
Светлана отвернулась лицом к стене. Надя сказала Лене:
– Посиди с ней, а я побегу в столовую, а оттуда к Вале.
Лена легла рядом со Светланой, обняла ее, поцеловала в голову. Светлана плакала тихо и непрерывно, тело ее сотрясала мелкая дрожь. Лена шепотом успокаивала ее и сама прослезилась. Она горевала о Леше, о Светлане, о себе, о Вале, о Дмитрии, о всех тех, у кого разбивается жизнь, и о тех, у кого она устраивается не так, как мечталось. Светлане стало легче от того, что над ней плачут она заснула. Потом заснула и Лена.
9Лешу похоронили на недавно устроенном кладбище поселка, под большой, отдельно стоявшей сосной. Могила была единственная – в юном поселке уже родилось несколько детей, но смерть сюда еще не добиралась. Гроб вынесли из больницы, траурное шествие прошло по единственной улице поселка, скорбно гремела музыка. Впереди шли руководители стройки и друзья покойного, среди них опухшая от слез бесчувственная ко всему Светлана. Над могилой произносились речи, в речах говорилось, каким хорошим товарищем и отличным работником был Леша. На музыке и речах настоял Вася, в комитете многие сомневались, уместно ли оказывать почет человеку, умершему как-никак от перепоя. Вася кинулся в партком, там разъяснили, что почет относится к человеку, а не к обстоятельствам его кончины. Зато Миша организовал венки, протолкнул срочное изготовление памятника-пирамидки, подготовил ораторов, сам держал речь – лучшую на похоронах, все это признали.
Позади колонны плелся осунувшийся Виталий… Он тихо плакал, не утирая слез. Недалеко от него – тоже один – двигался Чударыч.
После гражданской панихиды Виталий отошел в сторону, чтоб не оказаться во главе возвращавшейся назад процессии. Они присели с Чударычем на пеньки. Чударыч печально сказал:
– Теперь Леша – мой родственник.
Виталий слушал безучастно.
– Я себе наметил ту сосенку. По возрасту мне бы открыть это кладбище – нет он – молодой… Ему ведь двадцати не было?
– Восемнадцать, – прошептал Виталий.
Когда последний человек скрылся за деревьями, Чударыч поднялся. В поселке, прощаясь с Виталием, Чударыч спросил:
– Вы теперь как – надумали что-нибудь?
– Не знаю… Говорят, судить нас будут.
Виталий знал, что на суде и самом страшном – показательном, в клубе, с общественными обвинителями – настаивает Миша. По местному радио передали его выступление, он объявил беспощадную борьбу пьянкам и бытовому разложению, упоминал Дмитрия, обрушился на Сашу и Виталия. Следователь находился под влиянием Миши. Он уже три раза вызывал Сашу. Один раз с Сашей и Виталием разговаривал Усольцев. Саша утверждал, что на днях им предъявят официальное обвинение в убийстве.
На исходе недели Сашу и Виталия затребовали к прокурору. У него сидели следователь и Миша, на столе лежало дело о гибели Леши. Прокурор прочитал вслух решение – следствие выяснило, что насилия над личностью погибшего Алексея Маринова не было, он сам потребовал спирта, его отговаривали, он не согласился. Поведение собутыльников покойного заслуживает морального осуждения, но криминала не обнаружено – медицинская экспертиза установила, что трагический исход объясняется особенностями организма умершего. В связи с этим дело прекращается, и Внуков с Кумыкиным от уголовной ответственности освобождаются.
– Выкрутились! – с ненавистью сказал Миша. – Ладно, не радуйтесь, жизни в поселке вам не будет…
Ни Саша, ни Виталий не радовались. Саша со страхом думал о том, как брат примет сообщение прокуратуры, Виталия придавила угроза Миши. Чем больше отдалялась страшная ночь пьянства, тем непереносимей становилось воспоминание о ней. Днем Виталий сдерживался, но в постели по-прежнему плакал, вспоминая Лешу.
Перед бараком Саша попросил Виталия:
– Пойди вперед и расскажи Жорке… Не говори, что я тут. А если не разбесится, позови…
Через несколько минут Виталий позвал Сашу – брат спокоен. Спокойствия Георгия Саша – по старому опыту – страшился не меньше, чем его гнева. В этот момент он жалел, что решение прокурора не было более суровым.
Но Георгий ограничился словесным внушением.
– Из карающих лап правосудия выскользнул – живи. Остается собственная совесть и товарищи, как с ними поладишь – твоя забота.
– Жорка, я исправлюсь, – пробормотал Саша. – Никогда больше…
В комнате находился Семен, он, по обыкновению, не вмешивался в разговор братьев. Георгий сумрачно сказал Семену:
– Надо бы, конечно, покрепче, но не могу…
– Ты обещал сдерживаться, – напоминал Семен.
– Не в этом дело, – невесело проговорил Георгий. – Пить научил Сашку не я, а обстоятельства, но компанию он мне составлял не раз. Шутили иногда, что доставили выпивоху в больницу, а там поставили диагноз: «Легкое опьянение с кровоподтеками». Дальше шуточек внушения не было, никто у нас не слыхал о таких несчастьях.
Саша понял из этого разговора, что отложенная до конца следствия расправа не состоится. Как ни тяжело было сознание вины перед Лешей и друзьями, угроза жестокого возмездия была еще тяжелей, он страшился брата больше, чем своей совести. Из осторожности он не показал, как ему стало легко.
Георгий повернулся к Виталию:
– Что ты собираешься делать?
Виталий уже не раз задавал себе этот трудный вопрос. Одно он знал – то самое, что пообещал Миша, – жизни здесь больше не будет. Им овладело неудержимое, как вопль, желание – бежать!.. Разве еще недавно, с тем же, так ужасно погибшим Лешей, он не вынашивал эту мысль о бегстве? Зачем же оставаться теперь, когда Леши нет, когда каждый камень, каждое деревцо, каждый человек будут напоминать о том, что он причастен к его гибели? У него сохранились деньги, на билет и оплату долгов хватит. Бежать, нет, бежать!
– Я уеду! Завтра оформлюсь. Не могу тут…
– Беги! Такие, как ты, добиваются успеха только в бегстве.
Георгий взглянул на спокойного, как всегда, Семена и закончил разговор хмурой шуткой:
– На пьяного наехала лошадь. Лошади удалось спастись. Не всегда так благополучно кончается – подумай над этим, Вик, когда потянешься к бутылке.
На другое утро Виталий отправился в отдел кадров. Его приняли так, словно ждали. Со стесненным сердцем Виталий видел, что от него непрочь отделаться. В бухгалтерии произвели срочный расчет, в кассе не задержали с оформлением билета на самолет.
Виталий уезжал, ни с кем не простившись. Он шел по поселку с чемоданчиком в руке, опустив лицо, чтоб не видеть, кто ему встречается. На улице его остановил Игорь. Как и другие, в эти дни Игорь почти не разговаривал с Виталием, но глядел на него без злобы и недоброжелательства.
– Пиши мне, – сказал Игорь, выслушав Виталия. – Зайди к моей маме, только не сообщай о Леше, чтоб она не огорчалась.
– Зайду! – грустно пообещал Виталий. – И напишу тебе. Обязательно напишу!
Вечером этого же дня в комитет к занятому своими обычными делами Мише явился Вася. Он молча положил на стол заявление. Группа комсомольцев – Вася первым поставил свою фамилию в длинном ряду подписей – требовала созыва пленума комитета или поселковой конференции, чтоб обсудить единственный вопрос: неспособность нынешнего руководства организации к комсомольской работе.
Миша, пораженный, прочитал заявление дважды.
– Уж не делаешь ли ты меня ответственным за смерть Леши?
– А ты собираешься уйти от ответственности? Не выйдет на этот раз. Наше общее мнение – ты так же виновен, как Сашка или Виталий, больше, чем Виталий.
Миша, зная, каким несдержанным бывает Вася, не стал спорить.
– Ладно, оставляй заявление. Я посоветуюсь, с кем надо.
Вася спокойно сказал:
– За спину начальства собираешься скрываться? Этого мы тебе не дадим, Муха.
10Усольцев знал, что Виталий взял расчет. Еще до того, как тот окончательно утвердился в мысли о бегстве, Усольцев продумал все, что он может сделать, и решил не чинить препятствий к отъезду – этим и объяснялась покладистость отдела кадров. В то время как Виталий тихо плакал ночью в своей постели, Усольцев ходил по кабинету, стараясь понять его состояние и возможности для него жизни в поселке. Конечно, Виталий мог и остаться, никто бы его не уволил. Но ему лучше было уехать и где-нибудь на стороне перетерпеть потрясение. Он не сумел бы вынести молчаливой вражды товарищей. О Саше Усольцев не беспокоился, за ним наблюдал брат, да и сам Саша не из тех, кто умирает от переживаний. Но неустойчивый, подавленный Виталий мог надломиться. Усольцеву уже не раз встречались такие надломленные натуры, – жалкие, всего боящиеся люди, то раболепно заискивающие, то истерично наглые… «Нет, лучше ему переменить обстановку, – размышлял Усольцев. – Пусть глотнет иного воздуха… А если останется, переместим на объект подальше – там перестрадает…». Была еще одна причина, почему Усольцев распорядился не задерживать Виталия, если тот запросит расчета, – сам Усольцев не мог подавить в себе возмущения теми, кто напоил бедного парня. Зато он не хотел уйти от личной ответственности за несчастье. Усольцев отвечал за всех людей в поселке, был он в ответе и за Лешу…
Он не мог успокоить себя утешением, что это у них единственный случай. Случай был единственным, причины его – всеобщие, надо было выправлять причины, чтоб случаи не участились. До сих пор Усольцев заботился о культурных развлечениях, о лекциях на научные темы, о чистоте в бараках. Сейчас это представлялось ему недостаточным, надо было копнуть глубже, он ломал себе голову – как? Он с неодобрением думал о Мише. Уж кому-кому, а комсомольцам надо знать своих, читать у них в душах, как в книгах, лезть с собственной инициативой – давай то, давай другое! Миша тянул огромный, до верха нагруженный воз общественных дел и поручений, на это, на глубокое понимание, его не хватило…
Миша прибежал к Усольцеву, когда тот был в раздумье, как строить дальше работу в комсомоле. Усольцев прочел заявление группы комсомольцев и возвратил его Мише.
– Разберемся, иди работай!
Мише не понравился ни тон, ни слова, ни взгляд Усольцева.
– По-моему, и без разбора ясно, Степан Кондратьич. Кое-кому я наступил на мозоль, люди надумали сводить личные счеты.
– Разберемся, – повторил Усольцев.
Дело было слишком серьезное, чтоб пустить его на самотек какого-то разбора. Миша хотел твердых гарантий, что его не дадут в обиду.
– Не понимаю вашего отношения. Работаю три месяца, ни одного пока нарекания от вас… Не так разве?
– Так, – согласился Усольцев. – Парень ты деловой, большей исполнительности и желать трудно.
– В чем же дело? Чьи установки и указания я выполняю? Ваши! В чем проявляю деловитость? В этом самом – в осуществлении ваших указаний. Так для чего разбор? Что разбирать?
– А вот это самое и нужно разбирать… Может, одной правильной установки – недостаточно. Человек-то погиб, от этого никуда не денешься.
– Да ведь отчего погиб? Пил! При чем здесь комитет, я спрашиваю? Мало ли вреда от пьянства и не в одном нашем поселке?
Все это было резонно, конечно, Усольцев не мог не признать, что какую-то часть правды Миша ухватил. Но он хотел всей правды, часть его не устраивала. Мише было невдомек, что они с Усольцевым глядели на одну картину, но видели в ней разные линии и краски.
Усольцев вызвал к себе Васю, Светлану и Игоря. Он выбрал их, потому что это были близкие друзья покойного.
Чтоб разговор шел без официальностей, он усадил их на диван и сам уселся рядом. Он начал со Светланы, она так и рвалась на резкие объяснения. Отчаяние и слезы первых дней прошли, похудевшая и подурневшая Светлана казалась спокойной, но замкнутой.
– Вы спрашиваете, что мы имеем против Мухина? – начала Светлана. – Только одно: он бессовестный человек. Людей без совести и души мы не хотим.
– Обвинение серьезное, но туманное, – возразил Усольцев. – Все ли у вас вяжется, друзья? Обычно бессовестным человеком считают того, кто совершает нечестные поступки, а бездушным, кто показывает безучастность…
– А преступником того, кто убил или пойман на воровстве, – перебил Вася. – Это мы слышали – о людях говорят их дела, человек – нечто вроде суммы совершенных им проступков. Никто не обвиняет Мухина, что он подстрекает к преступлению. Если бы это было так, мы обратились бы не в комитет, а в прокуратуру.
– Тогда объясните, я что-то не возьму в толк.
– Мы попросту не любим Мухина! У него сердце не болит, если с кем горе… Пусть он трудится в другом месте, а секретарем – не хотим!
Усольцев молчал, Вася добавил:
– Мухин – служака. У него комсомольская деятельность – мероприятия, против каждого – галочку. Вся его душа – энное количество галочек.
Усольцев слушал и думал о своем. Каждое слово вызывало в нем ответные мысли, по форме они мало походили на те, какие он обсуждал вслух, собственные мысли его были и шире, и глубже, но рождались под их влиянием, это было одно большое и разветвленное рассуждение. Нет, они нападали не только на Мухина, но и на Усольцева. Больше всего он ценил в новом комсомольском секретаре его работоспособность, точность и аккуратность, он восхищался его деловитостью и проглядел, что деловитость стала самоцелью – заседание ради заседания, выступление ради выступления, дело ради формы, что оно сделано…
И еще Усольцев размышлял о тех, с кем разговаривал, – о маленьком Игоре, которому так трудно пришлось в первые месяцы жизни в поселке, о капризной Светлане, мечтавшей лишь о том, чтоб убежать подальше из тайги, о непоседливом, порывистом Васе, так пристававшем когда-то со своими международными планами. За несколько месяцев они неузнаваемо повзрослели, эти ребята. Они стоят перед ним обветренные, выросшие, серьезные. Они не капризничают, не привередничают, не жалуются на тяготы жизни – нет, они устраивают сами свою жизнь, глубоко вдумываются в нее, предъявляют к ней, к своей жизни, большие требования – не собираются играть ею и примиряться с той, какая кое-как получается… «Вася – думал Усольцев. – Он недавно торопился спасать попавших в беду арабов, такое смятение развел в поселке – чуть ли не подбил всех на бегство. Он убегал от неустроенности, от трудности нового своего существования – так я понимал его действия… Он никуда уже не собирается убегать, он твердо врос в эту дикую глухую землю – здесь ему жить. Но он не собирается просто валяться на земле. Он не успокоится, пока не сделает эту глушь удобной и окультуренной. Для этого нужны не только здоровые руки, но и высокие души. С той же энергией, с тем же умением сделать свои заботы общими заботами всех, он поднимает, подталкивает, зажигает своих друзей. Вот он, тот организатор, тот природный вожак молодежи, которого ты искал – помочь, помочь ему! Ибо иначе он собьется на частное, на мелкое, на пекучую, но не основательную злободневность – направить его в простор, дать волю его стремлению разобраться в собственной жизни, углубить, очистить ее – этого он, все они ждут от меня. Я должен это сделать».
Вызванные Усольцевым товарищи Леши ушли, а порожденные ими мысли остались. В тот день заседал партком, среди других вопросов обсуждался и доклад прокурора о причинах гибели Леши. Прокурор подчеркнул, что конкретных виновников нет – никто не мог предполагать, что организм погибшего не принимает спиртного. Курганов вздохнул.
– Народ! Даже пить не умеют. Что теперь делать, чтоб опять не случилось такой беды?
– Запретим продажу крепких напитков, – предложил Усольцев. – Вино – пожалуйста, водка – когда как, а спирт – ни в какую… У нас не Заполярье, спирт не обязателен.
– У нас отдаленная стройка, – возразил Курганов. – Среди прочих льгот на отдаленность имеется и такая – спирт, вместо водки, чтоб не тратиться на транспортировку. Ладно, согласен. Закон не сухой, а немного подсушенный – думаю, простят нам это торговые начальники в центре.
Как это у них водилось, они остались вдвоем после окончания заседания. На этот раз Курганов сидел, а Усолыцев прогуливался по дорожке.
– Нужно нам потолковать особо, – сказал Курганов. – Что-то у нас неладно, раз такого хорошего парня упустили… Надо, надо докопаться.
– Давай докапываться, – согласился Усольцев. – Я все об этом случае думаю и хотел поделиться некоторыми мыслями. Но только не по конкретности, как мы обычно, – то пересмотреть, этого переместить… Нечто общее, этакую небольшую философию поднять.
Курганов уселся на диване поудобней – философия, даже небольшая, должна была потребовать немалого времени.
– Что ж, раз тебя потянуло в абстракции… Между прочим, я когда-то учил, что истина конкретна.
Усольцев пропустил мимо ушей насмешку.
