Текст книги "В глухом углу"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

9

Перрон поездов дальнего следования Ярославского вокзала был красочно убран. В это воскресенье отсюда должен был отойти очередной пассажирский состав с молодыми новобранцами, уезжавшими на восток и север страны. Во всей обстановке на вокзале чувствовалась праздничность. В проходе висела кумачовая полоса с надписью белыми буквами: «Слава советской молодежи, строящей коммунизм!» Поезд, украшенный красными флагами и лентами, подали за полтора часа до отхода. В воротах не торчали контролеры, хмуро покрикивающие на торопящихся людей: «А ну, перронные билеты, граждане!» Вместо обычных наставлений, как садиться в вагон, чтобы не упасть, не подвернуть ногу, не ошибиться поездом, громкоговорители передавали песни и танцы. Еще никто из отъезжающих не прибыл, а около поезда уже появились девушки с цветами, отцы и матери с последними подарками, заплаканные старушки. А затем пошли машины с завербованными.

Сбор назначался у райкомов комсомола, туда подавались выделенные московскими предприятиями грузовики. В кузова забрасывали чемоданы и тюки, на них усаживались новобранцы, райкомовские работники, представители заводов и воинских частей. Грузовики мчались с громом и песнями, шоферы срезали углы, превышали скорость, вылетали на запрещенные проспекты. В этот день к ним не придирались, регулировщики предупредительно зажигали зеленый свет. И откуда бы ни ехали машины, почти все они, словно сговорясь, выбирали один и тот же маршрут – через Красную площадь. По отполированным скользким камням древней площади за один час в этот день промчалось столько машин со смеющимися, кричащими, машущими руками и вздыхающими людьми, сколько в обычное время не появлялось и за месяц.

Лихо обогнув широченный проезд, машины затормаживали у самого здания вокзала, где в обычное время располагалась стоянка такси, перенесенная сегодня в сторону. Парни и девушки выпрыгивали, не дожидаясь, пока спустят борта, вслед им летели чемоданы и тюки. Затем начинался кросс от стоянки к перрону – веселая толпа с криком пробивалась сквозь плотный поток москвичей, торопившихся за город.

– Словно на пожар! – бормотали иные дачники, оттесненные с тротуара на мостовую или придавленные к стенам вокзала. – И для чего – раньше расписания поезд не уйдет!

– Торопятся! – говорили другие. – Нетерплячка бьет. Молодцы, ребята, с такими не пропадешь!

На перроне приехавших встречали родные и друзья. Чемоданы бросали под ноги, начинались поцелуи и объятия. У некоторых вагонов возникали заторы – кучки провожающих загораживали проходы, их отталкивали чемоданами и локтями.

Первыми в купе врывались провожатые с вещами, посередине двигался завербованный с цветами или пакетом фруктов, шествие замыкали родные. Опытные проводники, дежурившие у дверей, билетов не спрашивали. Зато представители строительств, держа в руках списки завербованных, отмечали галочкой, кто явился. Представителей этих было столько, что, собравшись в круг, они сами могли создать порядочную толкотню – двадцать пять районов Москвы посылали своих избранников, в каждом из райкомов сидело по пять-шесть вербовщиков.

Среди других прохаживался озабоченный Дмитрий. Со специальными составами отправлялись – по одному из представителей от каждой стройки – начальники эшелонов. Они везли списки, документы, походную аптечку и деньги – на непредвиденный случай. В сегодняшнем составе начальником эшелона Рудного был Дмитрий, У него не все ладилось. По списку полагалось прибыть шестидесяти двум человекам, в наличии было пока пятьдесят три. Хуже всего было то, что отсутствовали трое, завербованные самим Дмитрием, – братья Внуковы и Лена Никитина. Внуковы обещали приехать прямо на вокзал, а Лена как в воду канула.

Неподалеку от Дмитрия стоял провожающий с букетом красных роз. Он появился здесь одним из первых, прислонился к столбу и ни разу не сменил места. Дмитрий сперва залюбовался его великолепными розами, потом присмотрелся к нему самому – они раза два столкнулись взглядами. Провожающий был молод, хорошо одет, крутой нос делал его лицо угрюмым и жестким, это впечатление смягчалось выпуклыми серьезными глазами, забронированными массивными очками.

Когда в толпе показалась Лена, оба они так согласно двинулись к ней, что ударились плечами.

– Простите, – сказал провожающий, отступая.

– Нет, ничего, – ответил Дмитрий и обратился к Лене: – Я уже опасался, что вы не явитесь к отходу.

– А вы бы иногда взглядывали на часы, – сухо посоветовала она. – У вас бы, по крайней мере, еще полчаса не возникало такого опасения.

Дмитрий отметил строптивую девушку в списке и поспешно отошел. Лена, разговаривая с ним, смотрела на стоявшего позади провожающего.

– Николай, ты здесь? – сказала она. – Как ты узнал о моем отъезде? И почему ты пришел?

– Прежде всего, возьми цветы. – Он протянул букет.

– За цветы спасибо. Ты не отвечаешь на вопросы.

– Узнать о том, что ты уезжаешь, было не так уж трудно. Я спросил себя: какая самая большая глупость из всех, что ты можешь сделать? И ответил: бросить интереснейшую работу и уехать из столицы в дикие леса. После этого легко было сообразить, куда ты пойдешь и где тебя искать. А явился я, чтобы сказать, что твой поступок – безумие.

– А это уже мое дело.

– Да, конечно… Советов ты не признаешь.

– Нет, почему же? Иногда признаю. Что ты еще мне скажешь?

– Собственно… Нет, больше ничего.

– Тогда прощай!

Она повернулась, не подав руки, и пошла к вагону. Он догнал ее и остановил.

– Лена! Послушай, так же нельзя. Пойми, мы расстаемся!

– Очень рада, что ты, наконец, это сообразил.

– Будь хоть немного благоразумна. Честное слово, я не понимаю!.. Спроси других, если мне не веришь…

Она оборвала его:

– Николай, это пустые разговоры. Если ты собираешься убеждать меня остаться, то не трать труда. Я решила уехать и уеду.

Он наконец справился с волнением.

– Хорошо, уезжай! Удерживать тебя могу и не смею. Но на прощание скажу одно – ты скоро разочаруешься. Тогда ты напишешь мне, я знаю..

– И, может быть, попрошу прощения?

– Ты напишешь мне… Я буду ждать тебя, Лена, честно буду ждать. Я забуду твои нелепости. Но я поставлю одно условие – знай это!

– Я спрашиваю: мне придется просить прощения?

– Да, именно это! Такое мое единственное условие – ты попросишь прощения! А теперь до свидания!

Он торопливо удалялся, расталкивая встречных. Она швырнула вслед букет, розы перелетели через его плечо, упали под ноги – он не обернулся. Милиционер и прохожие кинулись поднимать рассыпавшиеся цветы.

– Девушка! – крикнул милиционер уходившей Лене. – А ваши розы?

– Возьмите их себе! – раздраженно ответила Лена. До отхода поезда осталось минут двадцать, когда к перронным воротам, куда обычно не разрешают подавать машины, подъехало два «зима». Из первого вылезли братья Внуковы в новеньких костюмах и коверкотовых пальто, три девушки и парень, из второго – другие провожающие с вещами и музыкой.

Георгий сунулся платить за такси, но его оттащили за шиворот приятели.

– Тебя не касается! Командуй, куда идти. Подавай свой вагон!

Они двигались процессией – впереди наигрывающий гармонист из провожающих, за ним разукрашенные, как женихи, Внуковы с цветами, после них – остальные. В это время, словно встречая их, заиграл выстроившийся на перроне духовой оркестр одного из заводов. Две девушки из свиты Внуковых с визгом и пришлепыванием прошлись плясом по перрону, их тут же поддержали парни. Внуковы продвигались среди смеха и аплодисментов, а с боков и впереди несся в танце хоровод знакомых и незнакомых, одинаково веселых людей. Милиционеры дружелюбно наблюдали за пляской, многие, что были помоложе, сами с удовольствием приняли бы участие в этой завирухе, если бы находились не на службе.

Георгий увидел Дмитрия и закричал, размахивая букетом:

– Вот они – мы! Слышал – музыкой встречают! Соображают товарищи из оркестра, к кому какой подход.

Он первый из компании полез в вагон, за ним перли с криками другие. В вагон, вмещавший около семидесяти человек, к этому времени набилось не менее четырехсот. Было душно, тесно и шумно. На лавочках сидело по семь и восемь человек, в проходах толпились. Кто-то кричал: «Товарищи же, да освободите помещение, попрощаетесь через окна!» Но каждому казалось, что если не в вагоне в последний раз обнять отъезжающего приятеля, то не будет настоящей сердечности. Георгий шлепал букетом по головам и весело твердил:

– Посуньтесь на полтинничек! Еще на пятачок. Гражданка, разрешите проскочить у вас под мышкой. Виноват, девушка, вы стоите на моей ноге. Ты, с носом, спрячь бока в карман.

На перроне Суворина обнимала сына и наскоро снабжала его последними наставлениями:

– Игорек, не пей! Там у вас пьянки, а ты не пей. Книги, все хорошие, новые, которые будут выходить, вышлю. А теперь иди, милый, я боюсь, что ты отстанешь.

– Ничего, мама! Я успею.

– Нет, иди, иди! – твердила она, отталкивая и не отпуская его. Ему тоже было трудно расстаться, он не оставлял ее руки.

Девичий голос оглушительно объявил в четырех репродукторах, что до отхода поезда осталось пять минут. На перрон из вагонов хлынуло двенадцать человеческих рек. Игоря с матерью оттеснили к другому краю платформы. Замирая от страха, Суворина следила, как он энергично работает локтями, пробивая дорогу к поезду. Он встал на подножке рядом с проводницей и замахал матери кепкой.

Вдоль состава забегали милиционеры и железнодорожники, следя, чтобы никто не зацепился за поручни я стенки. В эту последнюю секунду один из провожающих надумал еще разок поцеловать друга, примостившегося, как и Игорь, на ступеньках. Он рванулся мимо милиционера, но попал не на лесенку, а между вагонами и исчез внизу, не крикнув. Вопль в толпе был покрыт свистками милиционеров. Дернувшийся было поезд остановился. К месту происшествия кинулись милицейский майор и начальник поезда. Провожающий был извлечен. Он стал отряхиваться.

– Да ты с ума сошел! – кричал бледный майор. – Еще полсекунды, и от тебя бы только куски остались. Самого себя не жалеешь!

– Да чего вы! – возмущался тот. – Провожать не даете, поезд же уйдет! А ну вас!

После минутной заминки поезд снова двинулся, медленно набирая скорость. В толпе десятки голосов взревели одно и то же слово: «Пиши! Пиши!». Оглушительно грянул оркестр. Москва музыкой, плакатами, криками, взмахами рук и платков, воздушными поцелуями и слезами прощалась со своими избранниками.

10

Минут через десять после отхода обнаружилось, что в вагонах просторно. Пассажиры расселись по местам, проходы очистились. Дмитрий пересчитал своих рабочих, все шестьдесят два были налицо.

Вагон быстро приобретал черты обжитого помещения. На средних полках расстилались постели, на нижних разворачивались пакеты с едой, на столиках появлялись мыльницы, зубные щетки, зеркальца, бритвы, пудреницы. В отделении, где поселились братья Внуковы, готовился пир – вокруг двух бутылок водки, поставленных на водруженные плашмя чемоданы, теснились стаканы, бутерброды, соленые огурцы, хлеб и торт.

– Дмитрий, к нам! – пригласил Георгий. – Без смазки поезд не идет. Попробуй семужки – больше такой не увидим!

Дмитрий отказался. Он решил через часок еще подойти сюда и, если «смазка» превратится в пьянку, оборвать ее. В других отделениях шла мирная и веселая жизнь – где перекусывали, где укладывались, где резались в дурака, ломали мозги над шахматами и забивали козла в домино. Дмитрий вез с собой служебный чемодан с книгами, журналами, газетами и играми. Он дал его Васе, тот кликнул на подмогу Лешу. Они переходили из отделения в отделение. Леша тащил журналы и игры, Вася раздавал их. В купе, где осели Внуковы, оба они задержались.

Здесь уже шла гульба. На веселье, как на огонек, сбежались пассажиры из других купе. На почетном месте – у торта – сидела Вера, рядом с ней умостилась Надя – плечистая девушка с решительным лицом и злыми глазами. Против нее развалился красочный паренек – на него-то, обалдев от изумления, уставились Вася с Лешей. Паренек был ярко обмундирован. Лимонно-желтый с малиновыми полосами пиджак, покатый и необъятный в плечах, схватывал внизу талию, как ремень. Голубые узенькие брючишки не доходили до лодыжки. Оранжевые расписные носки исчезали в красных меховых ботиночках, фиолетовый галстук прихватывал сиреневую рубашку. А из этого бурного пылания красок высовывалось румяное лицо с белыми бровями и коричневыми, крупными, как родинки, веснушками. Паренек, усаживаясь поудобнее, представился: «Виталий Леонидович Кумыкин, образца 1938 года, ну, приятели больше Витькой – не возражаете?» Вася кивнул на Виталия.

– Стопроцентный пихлюй! Как думаешь?

– Пихлюй, – согласился Леша. – По всему видно.

Он до этой минуты не слышал такого слова и не знал, что оно означает, но, увидев Виталия, понял, что тот пихлюй и другим быть не может.

– Присобачивайтесь, – предложил Георгий. – Кинем в организм парочку бутербродов, пустим яичко вдогонку. Потом – песенку на сытой основе.

Вася отказался за обоих.

– Не пьем! И вам, между прочим, не рекомендуем. Коллектив не одобряет. Журналы вы, конечно, не возьмете?

Они с Лешей отправились дальше. Саша хмуро смотрел им вслед.

– Коллектив! – проворчал он. – А мы не коллектив, что ли? Наш коллектив пьет, пусть все знают.

Он первый опрокинул стакан с водкой. Георгий чокнулся с Верой и Надей. Надя проглотила все, что ей налили, Вера с порцией за один прием не справилась. Худшим выпивохой оказался Виталий. Его вдруг свело, водка полилась по подбородку, закапала на галстук. Он жадно кинулся на закуску. Георгий подмигнул.

– Ешь, Вик, – сказал он. – Наворачивай семужку – она в спирту хорошо плавает.

– Крепкая, – оправдывался Виталий сразу осипшим голосом. – Что-то не пошло. Прямо даже неудобно.

– Ничего, – успокоил Георгий. – Конь о четырех норах и то спотыкается, а у человека одно горло на все руки – для жратвы, для питья, для команды, для песен. Ну, будем здоровы!

Он со смаком выпил, не закусывая, погладил себя по груди.

Через несколько минут Саша предложил повторить возлияние, но брат разъяснил, что торопиться некуда, поезд идет, а водка не скиснет. Он заговорил с Виталием. Неожиданная неудача с водкой бросила новый свет на его костюм.

– Весь аванс ухлопал? – Георгий кивнул на голубые брюки. – По заказу, конечно?

– Еще триста рубликов подзанял. Страшная спешка была, в три часа ночи уходил от портного – каждый день! А сколько намучился, пока остальное достал. Нет, трудно прилично одеться!

Он горделиво повел метровыми, выгнутыми в дугу плечами и забросил ногу на ногу.

– Сапожки вроде не по сезону, Вик, – заметил Георгий.

Виталий спрятал ноги под скамью.

– Да, понимаешь… Там же холодно – Сибирь! Другие сезоны.

– А зачем ты так экипировался? Тут, я понимаю, – бульвары, девушки, кино… За соснами ухаживать или медведей распугивать?

– Ну, как же? А туземцы? Живут же там люди. Пусть посмотрят, как в Москве. Буду перековывать сибиряков на современность.

Георгий разлил в стаканы остатки.

– Поехали! А то, вправду, гриб в бутылке заведется.

Когда Дмитрий вторично появился в их купе, с возлиянием было покончено и чемоданы спрятаны под скамейку. Георгий, организовав хор, руководил пением. Пение привлекло больше людей, чем выпивка, – сквозь проход трудно было пробраться. Только шахматисты не отрывались от своих досок, и в тамбуре одиноко стоял, прижимаясь лицом к стеклу, Игорь. Скоро весь вагон подхватил песню о Стеньке Разине. Во всем составе ехали завербованные, один вагон за другим дружно включался в хор. Теплая ночь опускалась на землю, поезд мчался сквозь лес, мимо полустанков и станций, мимо полей и огородов, озаряя темноту сиянием своих распахнутых окон. Он летел, гремя колесами и песней, далеко в стороны разносились голоса и грохот. Люди всматривались и вслушивались в этот странный и веселый поезд – раньше до них долетала песня, потом темноту прорезало сияние фар и окон, затем возносилось сиплое дыхание пара.

Дмитрий задержался в отделении, где поместились Валя со Светланой. Раньше здесь была смешанная публика, но Светлана предложила парням убираться. На проход натянули одеяла, и получилось закрытое купе, как в классном вагоне. По случаю хора одеяло было поднято, девушки стоя пели. Одна Лена, взобравшись на верхнюю полку, не то спала, не то думала – лицо было повернуто к стенке.

Дмитрий дружески кивнул Вале. Она перестала петь.

– Хорошо! – сказал он. – Как по-вашему? Она согласилась – да, хорошо…

Они встали у двери в тамбур. В раскрытом окне бился и трепетал ветер. Дмитрий оказал, наклоняясь к Вале:

– Я так благодарен, что вы согласились ехать к нам.

Валя отстранилась.

– Не понимаю – почему благодарны?

– Неужели не понимаете? Не верю!

– Нет, правда, – почему я должна понимать? Я не хотела ехать, Светлана надумала, а я потом.

– И все-таки я благодарен! Мне так приятно, что вы у нас!

Она потупилась. Он сказал с сожалением:

– Нужно идти поглядеть, как идут дела в других отделениях.

К Вале подошла Светлана и сухо спросила:

– О чем ты толковала с лохматым?

– Да так, ничего особенного. Он спрашивал, почему я не пою.

– И это все?

– Ну конечно. Не понимаю, почему Дмитрий так тебе не нравится?

– Слушай, – сказала Светлана, – я другого не понимаю – чем этот болтун тебя очаровал? Он таращится на тебя, как щенок на жука.

– Светочка! Ты все выдумываешь.

– Ничего не выдумываю! Говорю, что вижу.

Валя кротко проговорила:

– Не могу же я запретить ему подходить ко мне.

– А почему? Если человек нехороший, то только так – на первом же шаге указать поворот от ворот!

Валя проговорила после некоторого молчания:

– Хорошо, я дам понять, что ухаживать за мной не надо. Успокойся, Светочка.

Она отвернулась к окну. Повеселевшая Светлана жалась головой к ее голове.

А рядом с ними, отделенный стеклянной дверью, темный и неподвижный, стоял в тамбуре Игорь. Уже несколько часов прошло с той минуты, как он утвердился в этом подрагивающем и мерно гудящем уголке. День превратился в вечер, вечер стал ночью, мимо проносились деревья, дома и звезды. Игорь, высунув в окно голову, весь до краев наполнялся этим новым, праздничным, великолепно-неведомым миром. Ему казалось, что само его будущее мчится на него лесом и небом, отраженным сиянием окон и фонарями станций, грохотом колес, песней и ветром.

Глава вторая
НОВОСЁЛЫ В ТАЙГЕ

1

Всего их было сто один – в Красноярске добавилась группа ленинградцев. Вася, по-прежнему помогавший Дмитрию, сосчитал, что на партию приходится две тысячи один год жизни.

– Две тысячи один на сто одного! И если бы не Чударыч, так вовсе здорово, он за трех тянет!

Настоящей фамилией Чударыча была Чударов, но он так привык к прозвищу, что сам представлялся: «Иннокентий Чударыч». Этот забавный старичок – растрепанный, редкозубый и смеющийся – приковылял с чемоданом на пристань и упросил новоселов взять его с собой: собирался на Север, но теперь тянет на их строительство, народ туда, по всему, подобрался – орлы! Дмитрий объяснил, что он не вербует пожилых, нужно бы списаться с отделом кадров, чтоб поездка не вышла напрасной. Чударыч успокоил его: откажут, что же, жаловаться не станет, возьмет барахлишко и подастся прочь. Дмитрий, пожав плечами, показал старику на берег, забитый навербованными – пристраивайся, где понравится.

Первым на Чударыча обратил внимание Георгий.

– Батя! – закричал он, когда старик брел мимо. – Ты тоже по комсомольскому набору? Выберем тебя в секретари.

Чударыч, поставив чемодан, засмеялся.

– В бюро! В бюро выбирайте!

Его незлобивость покорила всех. Георгий очистил старику место около себя, предложил чаю. Чударыч пил чай, Георгий подшучивал.

Шутки его рассердили Лену. Она сменила зеленое платье на красное, такое же модное и неудобное, но с характером не рассталась. Георгий ей не понравился при первом знакомстве. Она сверкнула на него глазами и сказала, что нет более отвратительного, чем потешаться над старыми.

– Потушите фары, Леночка! – посоветовал Георгий. – Нарушаете правила уличного движения – мчитесь на беззащитного прохожего с полным светом. И вообще отворачивайтесь – так удобнее разговаривать.

– Пошло и грубо, как и все ваши шутки! – Она быстро отошла.

Георгий крикнул вслед:

– Что на подъеме, что на скате жизни – важна живость характера. Не так, батя?

Он громко, чтобы Лена слышала, пропел:

 
Я не знаю, как у вас,
А у нас в Киргизии
Девяносто лет старуха —
Командир дивизии.
 

С этого дня Георгий при встречах с Леной напевал частушки о воинственной старухе. На пароходе они встречались по два раза в час то на палубе, то у буфета, то в салоне. Лена, увидев Георгия, поворачивалась спиной, куда бы ни шла. Он сообщил своим, что жизнь входит в норму, один враг у него появился, скоро определятся и остальные.

– Без врагов скучно, – говорил он. – Врага нужно подбирать с любовью и пониманием. Лучшие враги – женщины. Они ненавидят страстно, преданно и безгранично, а главное – не из-за чего. Жизнь с врагами ярка и сногсшибательна.

После двухдневного плавания по Енисею пароход высадил завербованных в устье таежной речушки Лары, дальше надо было плыть на катере. На Ларе покачивались лишь две рыбацкие лодчонки. На стрелке стояли три избушки, радиокабинка и перевальный склад – все это именовалось поселком Боровое. Дмитрий вызвал Рудный и узнал, что катер прибудет на другие сутки, управление стройки советовало организовать ночевку на берегу.

Берег поднимался крутой стеной, к обрыву подступала лохматая тайга. Расчищенный кусочек земли тесно забили строения, между ними с трудом можно было пройти. Вещи свалили на полоску песчаного пляжа, здесь же пришлось размещаться на ночлег. Выгрузка шла при жарком солнце, песок скрипел под ногами – место сгоряча показалось отличным. Но Дмитрий хмуро оглядывал развалившихся у воды парней и девушек.

– Нужны костры, – сказал он Васе. – Ночью холодно. А к закату нападет гнус. Я достану на складе топоры.

Вася с Игорем полезли на обрыв. За ними поднялись другие, в тайге послышался шум падающих деревьев. Вскоре дровосекам пришлось убедиться, что гнус не собирается ожидать вечера. В тайге стоял звон от мошкары, только у воды, где тянул ветерок, было легче. Девушки вскрикивали, роняя охапки валежника, парни ругались и бросали срубленный сухостой. Над головой быстро образовывался плотный шар насекомых. У Дмитрия нашелся флакон с отвратительно пахнущей жидкостью, он предлагал ее уходившим наверх. Флакон опустел, в носу свербило от вони, но если девять десятых гнуса и отшатывались от намазанных, то остальных, нападавших с той же яростью, вполне хватало, чтоб отравить жизнь. Девушки первые придумали надежную защиту. Они надевали перчатки, укутывались в шали, как на морозе, лишь глаза поблескивали в щелках. Парни накладывали на голову полотенца, сверху напяливали кепку – концы полотенца болтались на груди, прикрывая лицо и шею.

– Теперь мы – арабы! – кричал Вася, носясь по берегу. – А знаете, братцы, бедуины ходят в покрывалах не от солнца, а от комарья. Верное противомоскитное средство.

Дмитрий скоро сам признал, что вонючей жидкостью гнуса не прогнать. Он тоже полез в чемодан за полотенцем. Худенький Игорь дольше всех не уступал. Он бегом взбирался по обрыву, тащил стволы чуть потоньше его самого и, потный, только отмахивался, когда руки были свободны. С ним всюду несся звенящий рой, облекавший его, как скафандр. Игоря убеждали закутаться, он отказывался – у него кожа толстая, такую кожу комару не прокусить, а тут даже не комар – мошка. Вася потерял терпение и закричал:

– Сейчас же бери полотенце! Терпеть не могу, когда выставляются!

Костры были сооружены как раз вовремя. Ветерок, тянувший с реки, вдруг оборвался, и лесная мошкара ринулась вниз. Теперь и у воды звенело тонким звоном, воздух посерел, словно от пыли, можно было глядеть на солнце, не моргая. Насекомые набивались в рот и нос, их приходилось выкашливать и вычихивать. Люди жались к кострам, чуть не влезали в дым. Вася с товарищами таскали ведрами воду из реки и лили ее на дрова, чтобы было больше дыма. Густая синева затянула берег, оттесняя разъяренную мошку.

– Вот до чего довели твои причуды, – кашляя от дыма, сказала Светлана Вале. – За час выпили литр крови, а что дальше? Подумать не могу – в Норильске асфальтированные улицы! Там этой пакости и в помине нет!

Валя вдвойне страдала – за подругу и за себя. Она прижалась к Светлане – так, обнявшись, они молча сидели перед чадившим и парившим костром. Потом Светлана вспомнила, что они с утра не ели, и полезла в сумку.