Текст книги "В глухом углу"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

Курганов не хотел сдаваться.

– Ты о пьянстве и поножовщине, а я вспоминаю другое. Как мы жили политикой, общественной жизнью, международными событиями! Собрания наши – за полночь, речи – огонь, в кино не ходили, чтоб собраний не пропустить. Где все это?

– Ну, международная жизнь их тоже интересует, – возразил Усольцев, вспоминая свои беседы с Васей. – Когда большие переломы событий, они загораются не хуже нашего. А если не так увлечены текущей политикой, тоже понятно – мы жили в антагонистическом обществе, кругом бушевала классовая борьба, политика вторгалась в жизнь, была главным в жизни – как же мы могли ею не гореть? Надеюсь, ты соглашаешься, что классовой борьбы у нас нет? Почему же ты свои старые, эпохи социальных антагонизмов, привычки упрямо тянешь в наше гармоничное в целом общество? Зачем ты их лепишь к новым обычаям, как горбатого к стене?

Курганов озадаченно смотрел на Усольцева. У него не хватало аргументов для спора. Уже не раз Усольцев бил его неопровергаемыми доказательствами, видимо, так получится и сейчас. Именно за это качество – быть предельно строгим и объективным – и ценил Курганов своего более молодого друга, хоть нередко и злился, если приходилось отступать в серьезных словесных перепалках. Усольцев, собранный, готовился и дальше отражать логикой любые выпады Курганова.

Курганов пытался зайти с другой стороны.

– Ну, хорошо – нет классовой борьбы… Но ведь и на собраниях наших не отгремевшая давно классовая борьба, а то, что печет сегодня – задачи строительства коммунизма. Почему же такая инертность к ним – сегодняшним нашим проблемам? Танцулька в клубе – полно, новая кинокартина – не пройти, а на комсомольское собрание – еле-еле половина, остальные валяются в кроватях или парочками шляются по лесу. Почему, я тебя спрашиваю?

На это Усольцев ответил не сразу.

– Сказать по-честному, я тоже иногда недоумеваю. Стараюсь проникнуть до корней, какова природа нашей молодежи – многое темно… А что до собраний, так, может, мы плохо их организуем? Секретаря бы комсомольского сменить – очень уж пассивен.

– Смени секретаря, не возражаю. Подыщи энергичного паренька. Встряхни молодежную организацию. Я не об этом, пойми! – настаивал Курганов. – Можешь ли ты поручиться, что после такой реорганизации общественная жизнь забьет ключом?

– Не могу, – честно признался Усольцев. – Надеюсь на это, а поручиться – не берусь. Говорю тебе, многое в нашей молодежи мне самому темно…

6

Саша гордился своим мужественным поведением у начальства. Он с наслаждением повторял каждое слово беседы. Виталию даже помыслить было страшно, что такой разговор мог произойти. Вечером в комнату вошел Вася и угрюмо спросил, все ли выйдут завтра? Саша, вскочив, попросил Васю убираться своим ходом, пока не вышибли. Виталий, не глядя на Сашу, пообещал выйти на работу. Семен все больше хмурился.

– Брось, Саша, говорю как товарищу. Поволынили, хватит. Не силой же тебя тащить!

– Не твое дело, понял? – обрезал его Саша. – Не лезь, куда не просят. Ты здоровый, а я отчаянный! – Не выйдет, если силой!

Георгий вернулся за полночь, когда все спали. Утром Семен, сохранивший солдатскую привычку быстро подниматься, оделся раньше и собрался уходить, но его задержал Георгий.

– Прихвати Сашка, Семен. Он без помощи не может. – Георгий подошел к брату и потрепал его по плечу: – Солнышко проснулось, Сашок. А может, не солнышко, а пурга, но дети в школу собираются. Не прозевай случая быть аккуратным.

– Отстань, Жорка! – со злобой сказал Саша. – Я теперь полный отказчик от работы. Никуда из комнаты не выйду.

Георгий ласково наклонился над ним.

– Не клевещи на себя, Сашок, – выйдешь. Сам же знаешь, что выйдешь. Одно лишь пока не ясно – на ногах пойдешь или на руках вынесут? В ближайшие три минуты определится…

Саша глядел на него, как затравленная крыса.

– Жора, не лезь! Драться буду!

Георгий весело кивнул головой.

– Дерись, дерись! Отстаивай самостоятельность. Между прочим, две минуты уже прошли.

Саша стал подниматься. Георгий снова потрепал брата по плечу:

– Так-то лучше, Сашок. Новая жизнь требует жесткой дисциплины. Последняя минута кончилась, забастовка – тоже. Желаю успеха в борьбе с нормами. Как там прислужник моих вещей? Не забыл, что ему относись брюки на работу?

Виталий вскочил, не дожидаясь, чтобы у него с Георгием повторился такой же разговор, какой произошел с Сашей. Семен подождал их, и они вместе зашагали на участок.

В этот день Виталий работал машинально – брал кирпич, пристукивал его, заделывал раствором. Мысли его метались вдалеке от того, что совершали руки, и, может, от этого рукам стало легче – хоть нормы он и не выбрал, но почти подобрался к ней. Виталий остался безразличен и к собственной хорошей работе. Он не ответил Леше, издевавшемуся над неудавшейся забастовкой, не заговаривал с девушками. Проходя, он толкнул нечаянно Лену.

Она зло сверкнула глазами. Все знали, что лучше ее не задирать, она не спускала парням грубости. Лена сказала, словно выстрелила:

– Мог бы и извиниться!

– Извини, – ответил он так уныло, что она удивилась.

Светлана догадалась, что его убитый вид и старательность к работе – от страха перед наказанием за вчерашний невыход.

– Ты не тревожься, – сказала она. – Прораб обещал, что происшествие замнут.

Виталий хотел ответить, что вчерашнее происшествие его не заботит, все эти отказы от работы – пустяки в сравнении с трагедией, разыгравшейся с ним лично. Он хотел сказать, что ни до него не было, ни после него не будет человека, попавшего в такой невероятный переплет, в каком очутился он. Он прослезился, подумав о безмерности разразившегося над ним несчастья, и отвернулся, чтобы Светлана не увидела слез.

– Я не тревожусь, просто нездоровится.

Несколько минут Виталия одолевала дикая мысль, сгоряча она показалась убедительной – пожаловаться начальству или в комитет комсомола, что Георгий завлек его в опасную игру, воспользовавшись его неопытностью. Но потом он сообразил, что карты его, а не Георгия, тот докажет, что и игру предложил Виталий, и сам ставил вещи против банка, и расписки на будущую зарплату писал добровольно. Такие жалобы добром не кончаются, с Георгия, как с гуся вода, а месть он затаит. У этих людей строго, раз проиграл – плати! В колонии ему пришлось пострадать, пока он выплатил проигрыш, он поступит со мной так же, как с ним поступили, а нет – жестокая расплата, по всем их воровским законам! Виталий содрогался, представляя, как нож распарывает ему живот, это было скверное ощущение.

– Ничего! – утешал он себя. – Хуже быть не может. Я на дне, дальше падать некуда.

Однако в этот вечер Виталию пришлось убедиться, что некоторые пропасти бездонны. Георгий первым уселся за стол и предложил Виталию занять место напротив.

Семен широко раскрыл глаза, увидев, чем они собираются заниматься. Саша улегся и не поднимал головы, дух его был сломлен.

– Итак, продолжим наши бдения, – сказал Георгий, тасуя колоду. – На какой сумме мы остановились, Вик?

– Я против карточной игры, – строго сказал Семен. – Этого одного не хватало у нас!

– Не игра, а шуточки, – возразил Георгий. – Небольшое судебное дельце по старым счетам. В качестве свидетелей привлекаются валеты и дамы, коронованные старички и некоронованные тузы, десятки и девятки и прочая шестерня.

– Начинается с шуточек, а кончается резней на зарплату.

– Не волнуйся, Семен, никакой зарплаты на наши шуточки не хватит.

В этот вечер Виталий играл лучше. Был момент, когда он отыграл прежние обязательства и на столе появился костюм. Каждый перетаскивал его в свою сторону, он опять возвратился к Георгию. За костюмом поплыли новые долговые расписки, Виталий выпускал их по сотне тысяч рублей в бумажке, но и они не спасли. Через часок Виталий был сокрушен.

– Ты проиграл ровно пять миллионов, – подвел итог Георгий. – Интересно, сколько лет тебе потребуется прожить, чтобы покрыть задолженность? Жаль, что в наше время не существует благородного обычая платить карточные долги в трехдневный срок. Вот бы пришлось тебе побегать!

Виталий в отчаянии попросил:

– Сыграем еще.

– Можно, Вик. Но только шагнем дальше. Мелко возиться с миллионами, когда способен на миллиарды. Я хочу внести ясность в обстановку. Ты, конечно, понимаешь, что сам по себе уже не существуешь? Я выиграл тебя со всеми потрохами.

– Признаю, – тихо ответил Виталий. Георгий сказал ему лишь то, о чем он сегодня так горестно размышлял.

– Но ты, надеюсь, не служитель культа личности? – продолжал Георгий. – Я имею в виду собственную твою личность, мою ты должен отныне суеверно обожествлять, как символ жестокого хозяина. Так вот, я хочу сделать тебе предложение. Играем на твоих потомков, на все грядущие поколения, начало которым положишь ты. Первое поколение я оцениваю в миллион, второе в десять миллионов, третье в сто и так далее – понимаешь?

– Понимаю, – сказал Виталий. В нем заговорила совесть. – На детей и внуков я не играю. Только на себя.

Георгий удивился.

– Ты в своем уме, Вик! А что есть в тебе собственного? Нет, кроме твоих несуществующих внуков, у тебя ничего не остается.

Воля Виталия была парализована, после недолгого сопротивления он сдался, и еще через некоторое время совершилось непоправимое. Виталий проиграл своих детей, внуков, правнуков, а лотом обрушились в кабалу следующие генерации. Одни правнуки десятого колена отчаянно сопротивлялись, они выручали неоднократно и себя и своих отцов, дедов и прадедов, но в конце концов и их прихлопнула несчастная карта.

– Теперь – конец! – удовлетворенно сказал Георгий. – Больше играть не на что. Все, что можно было добыть, добыто. Остаются пустяки – обеспечить равномерное поступление выигранного, так сказать, стрижку поколения за поколением. А, Вик? Не вздумай оставаться холостяком, ты обязан произвести потомство. И – не откладывая, я не хочу долго ждать. Придется тебя женить. Так как ты моя вещь, то я приставлю тебя к жене, которую сам выберу, а твое дело маленькое – производить моих детей и передавать их мне по мере подрастания. – Георгий, помолчав, с унынием покачал головой. – Мне пришла в голову страшная мысль, Вик. Что, если ты втихомолку пренебрежешь обязанностями мужа, как я тебя проконтролирую? По науке рабский труд малопроизводителен, даже если раб работает в качестве производителя. Достаточно любовь вменить в обязанность, как она перестанет быть увлечением. О, эта проблема из проблем!

Он подумал и лицо его прояснилось.

– Знаешь, Вик, еще не все потеряно, мы можем играть дальше. Мы играли на твоих потомков, но не на те достижения науки и техники, которых они добьются. Я не хочу пустяков, всяких там пластмассовых сердец и электронных легких. Нет, я захватываю шире! Человек завоевывает космос, не может быть, чтоб твои потомки в десятом поколении не овладели какой-нибудь звездой. Звезды будут отводиться людям, как дачи, за личные заслуги. Итак, кто-то из твоих родичей колонизировал Сириус. Я беру эту звезду, потому что она всех ярче и, по слухам, приносит несчастье. Я давно хотел с ней разделаться. Вот мое предложение: ставь свою несчастную семейную звезду против всего, что ты до этой минуты спустил.

Виталию оставалось согласиться. На листочке бумаги был нарисован кружок с лучами – это и был прославленный Сириус. Против него Георгий воздвиг целую гору расписок.

. – Ходи со звездами, Вик! – воскликнул Георгий. – Вот это игра!

Звезда, в самом деле, была неудачной – Виталий продул ее со второго захода. Георгий бросил карты и потянулся. Соседи спали, было уже за полночь.

– Конечно, я мог бы сыграть с тобой еще на всю вселенную, Вик, или на какую-нибудь провинциальную галактику. Но что мне делать с такой массой светил? Кончаем на этом игру. Для порядка я попрошу тебя заменить всю эту заваль одной распиской.

И Георгий продиктовал покорному Виталию следующий текст:

«Я, Виталий Кумыкин, в расцвете здоровья, ума и памяти, проиграл Георгию Внукову один миллион миллиардов рублей (в скобках единичка с пятнадцатью нулями, Вик!) и звезду Сириус. Означенный проигрыш должен быть вручен Внукову в руки в наикратчайший срок, для чего будут использованы жизнь, труды и технические достижения десяти поколений моих потомков, в чем и расписываюсь». И подпиши, Вик, обязательно с росчерком, а рядом – дату!

Георгий любовно посмотрел на расписку и спрятал ее в бумажник.

– Это – документ, не стыдно погордиться! Вряд ли кому так повезло в истории, как мне, а? Пятнадцать нулей денег и лучшая звезда в придачу – размах, правда? Теперь так. Поскольку ты моя собственность, ты станешь ко мне, конечно, приставать, что есть, в кого влюбляться, во что одеваться? Заниматься такими пустяками мне не по величию. Делаю тебя вольноотпущенником. Ты не знаешь, что это такое? Ну, управителем собственной судьбы. После смерти письменно отчитаешься, как справился.

Виталий робко спросил:

– А вещи мои? Как с ними?

– То есть не твои, а бывшие твои? – уточнил Георгий. – Вещами ты можешь пользоваться, это не возбраняется. Даже костюмом, Вик. Кроме вот этой штучки, конечно.

Он взял колоду и хладнокровно изорвал ее – карту за картой – на глазах не осмелившегося спорить Виталия.

– Теперь все, Вик. С картами покончено во всем твоем потомстве до десятого колена – не забудь поставить их в известность об этом запрете. Ясно тебе?

– Ясно, – прошептал Виталий, опустив голову. Измученный потрясениями последних дней, он заснул сразу, как залез под одеяло.

7

От Чударыча пришло письмо из Красноярска, что библиотеку свою он упаковал и вылетает в Москву, а затем прибыл самолет, нагруженный одними книгами. Лена видела, как его разгружали – ящики складывали в штабель, штабель удлинялся и рос, а рабочие аэропорта все таскали и таскали грузы с надписью: «Книги», Молодой летчик подмигнул Лене.

– Ваше хозяйство, девушка? Увесисто писали товарищи: тысяча четыреста килограммов книжат. А что – содержание такое же тяжелое, как и вес?

Лене не понравились его остроты.

– Вы, очевидно, признаете лишь шпионскую литературу? О подвигах наших разведчиков здесь ничего нет, так что вам не интересно.

Летчик оказался конфузливым – он покраснел и отошел.

Усольцев для перевозки книг в поселок выделил трактор и сани. Трактор проработал двое суток, пока перетащил весь груз к бараку, где помещалась библиотека. В комнату со стеллажами вместилась лишь четверть ящиков, остальные расставляли в коридорах. Усольцев, осматривая их, улыбался и качал головой.

– До лета не собирались расширять библиотеку, – сказал он Лене. – А теперь выхода нет: придется что-то выкраивать. Вы будете дожидаться Иннокентия Парфеныча или сами заинвентаризируете это богатство?

– Кое-что потихоньку я сама перепишу, – ответила Лена. – Но со всем не управлюсь, пожалуй.

Над первым же распечатанным ящиком она задумалась. Книги были неожиданны. Чударыч, очевидно, раскладывал их в ящики по разделам, чтоб потом не возиться при инвентаризации. В этом первом ящике была собрана философия. Лена доставала старые, пожелтевшие, зачитанные тома со странными названиями «О четверояком корне закона достаточного основания», «Разыскания истины», «Богословско-политический трактат», «Критика чистого разума», «Критика силы суждения», «Мир как воля и представление», «Опыт о человеческом разуме», «Закат Европы» и даже «Трагическая диалектика». Имена авторов были знамениты – Аристотель, Бекон, Декарт, Спиноза, Кант, Шопенгауэр, Гегель, – но произведения невразумительны. Лена убедилась в этом, перелистав несколько книг: любое слово в отдельности было понятно, но они соединялись в таких сочетаниях, что каждое предложение приходилось перечитывать по три раза, чтоб что-то в нем понять, а уж несколько предложений составляли совершенно непостигаемый текст. Только «Метафизические размышления» Декарта заинтересовали ее: пытливый человек, вероятно, юноша, решил докопаться до истины и для этого усомнился во всем, что поддавалось сомнению, особенно же во внушенных ему предвзятых мнениях. И когда он последовательно применил сомнение, оказалось, что нет вокруг него ничего твердого – все заколебалось, зашаталось, стало сползать и обрушиваться. Было забавно читать, как Декарт с усилием продирался потом сквозь развалины и обломки устроенного им обвала мысли. Еще Лене понравились произведения Платона, это были скорее живо написанные пьесы, чем философские работы – их было легко читать. Но в целом книги были неинтересны.

«Неужели и в других ящиках такое же старье? – думала она с тревогой. – Вот уж не ожидала, что Иннокентий Парфеныч увлекался допотопной философией. Он же, кажется, математик».

Во втором ящике лежали ученые труды по физике и химии. Тут же находился рукописный каталог библиотеки. У Лены отлегло от сердца. Ей просто не повезло с первым ящиком. Чударыч собирал главным образом беллетристику русских и иностранных писателей, собрания сочинений, романы и повести, поэмы, сборники стихов. У Лены захватило дух, до того здесь было много великолепных книг – каждую хотелось прочитать.

– Ах, как хорошо! – говорила она вслух, оглядывая забитые ящики. – Здесь на многие месяцы чтения – и какого чтения! – Она даже любовно погладила один из ящиков. За этим занятием ее застал пришедший в библиотеку Георгий.

– Раскошелился наш старичок! – сказал он одобрительно. – Такую махину ума приволок в тайгу. Скажите, хорошенькая, а есть ли тут пища для наших нетвердых духовных зубов?

– Если ваши духовные зубы не вставные, то могу порекомендовать очень интересную книгу, – холодно сказала Лена. Она знала, что теперь отомстит ему за все издевательские поклоны на улице и фамильярные «хорошенькие» и «сероглазенькие», – Вот сочинение Декарта, как раз для вас.

Георгий взял «Метафизические размышления» и, поблагодарив, ушел. Лена весь вечер смеялась про себя, вспоминая, как он обрадовался запыленной, затрепанной книге. Дня через два Георгий пришел опять. Он казался смущенным, от его обычной развязности ничего не осталось.

– Что-то трудновато, – сказал он. – И не по эпохе. В век атомной физики как-то неудобно сомневаться, что мир существует, он слишком напоминает сам о себе. Нет ли у вас чего из художественного?..

– Ящики с художественной литературой еще не распакованы, – ответила Лена. – Но если эта вам трудна, могу предложить кое-что полегче.

Она протянула ему «Феноменологию духа» Гегеля и «Мир как воля и представление» Шопенгауэра. Она торжествовала. Впервые за это время, что они были знакомы, Георгию было не до зубоскальства. Лена наслаждалась смущением на его лице, когда он перелистывал книги.

– Не в коня корм, – признался он со вздохом. – Темновато писали великие старики. Знаете что, Лена, дайте-ка мне опять ту книжицу по астрономии, что я возвратил. Там, по крайней мере, все ясно – солнце, планеты, звезды и туманности.

– О звездах и туманностях могу дать вам чудесную книгу, лучше той, – предложила Лена. – Вот посмотрите: «Гармония небесных сфер и божественная сущность природы».

Георгий поспешно отстранил книгу.

– Нет, нет, этой не надо. От гармонии в высших сферax у меня башка трещит. Говорю вам, ту, старую.

Он ушел так торопливо, что это походило на бегство, и до приезда Чударыча в библиотеке не появлялся. Лена вскоре открыла, что Георгий избегает ее. Он уже не переходил через улицу, чтоб позлить ее нахальным приветствием, и не старался подсаживаться к ее столику в столовой. Он, очевидно, боялся, что она заговорит о книгах, не доступных его разуму.

Чударыч прилетел в начале декабря. Из Москвы он привез почти две тысячи учебников для средней и высшей школы, военные мемуары, романы, политические труды, популярные научные брошюры. Новая стена – на этот раз не ящиков, а тюков – выстроилась с другой стороны коридора. Чударыч, энергичный и помолодевший, покрикивал на носильщиков, отвечал Лене на вопросы, суетился, показывая, как складывать тюки, чтобы они располагались в нужном порядке, и так волновался, когда их сваливали с плеч, словно книги были из стекла.

Потом он уселся на свой топчан и долго отдувался и вытирал пот с лица. Лена видела, что он измучен, но счастлив.

– Словно в родной дом возвратился, – сказал он, любовно похлопывая ладонью по топчану. – Сколько я прожил здесь – месяца два, правда? А скучал, будто полжизни мои тут. И ведь вдуматься если, ни удобств, ни простора, даже окно – за стеллажом, с лета лампочка лишь на ночь выключалась. Воистину – дом твой, где сердце твое!

Лена спросила, как у него с квартирой в Красноярске. У Чударыча там были две большие комнаты в доме с садом на улице Бограда, почти на берегу Енисея. Собираясь в отъезд, он выправил бронь на три года и запер комнаты.

– Квартира у меня – старый замок, – говорил он, посмеиваясь. – Жена любила мебель солидную, дубовый буфет – на ресторан, не меньше, трюмо – в клубе не потеряется, даже вешалка – рога исполина изюбра. Что места от книг оставалось, все мебель захватывала. Я там примащивался, а не жил. Теперь, конечно, просторнее, после перевоза библиотеки.

– Вы опять заперли квартиру на замок?

– Зачем? Поселил знакомых молодоженов. Пусть поживут, пока очередь до своего жилья дойдет.

– А когда мы начнем ящики и тюки распаковывать? Ужасно хочется подержать каждую книжечку в руках.

– Ну, это нескоро! – решительно сказал Чударыч. – Пока не добьюсь нового помещения и не оборудую его по своей идее, даже не притронусь к ящикам.

Лена поинтересовалась, какую идею он собирается вложить в оборудование библиотеки. Чударыч, оказывается, уже давно задумывался, как соединить теснее читателя и книгу. Это ведь приятели, книга и ее читатель, им нельзя быть в разных помещениях, они хотят посидеть рядышком, прижаться друг к дружке плечами. Что наши современные библиотеки? Склады товаров, подвалы наваленных на стеллаже богатств. Их соединяет с читателем лишь каталог, равнодушный бюрократический список названий, ни души в нем, ни вида. А читальный зал? Сарай со скамьями для посетителей, даже вокзалы оборудуются теплее и человечней. Нет, его библиотека будет не помещением, а встречей, не местом выдачи книг, а беседой книги с ее другом. Вдоль обширного зала – открытые стеллажи, на них книги в определенном порядке, специальные надписи показывают, что и о чем в каждой секции. Тут же столики и кресла, никаких этих длинных, унылых, как гробы, столов на все помещение. А на столиках лампы, полочки – можешь разваливаться и прихлебывать чай или закусывать бутербродом. А не нравится сидеть, ходи вдоль стены, бери любую книгу, перелистывай, просто подержи в руках и клади, если не нравится, а понравилась, садись в любое кресло и углубляйся, пока не надоест. Не выдача книг, а общение с книгой – вот его идея о библиотеке.

– Неужели и чай разрешите пить в зале? – усомнилась Лена.

– Конечно! Что плохого в чае? Обязательно договорюсь со столовой, чтоб в коридоре кипел титан и была заварка. Вот увидите, Леночка, к нам в библиотеку пойдут, как в гости к приятелям, – провести время в полное удовольствие.

– В гостях шумят и разговаривают.

– Ну и что? И я разрешаю шуметь и разговаривать, если речь пойдет о книге, которая всех затронет. Не вижу в этом ничего плохого. Библиотека, я так считаю, не храм науки и литературы, а завод знаний и искусства. На заводе без шума не бывает.

– Я буду вам помогать, Иннокентий Парфеныч, – пообещала Лена.

Старик поблагодарил. Он с радостью примет ее помощь, но скоро она не понадобится. Сейчас надо разыскивать новое помещение, белить, красить, строгать, пилить, рубить, изготавливать и расставлять мебель. Плотники, штукатуры, столяры – вот кто нужен ему в первую голову.

– Штукатурить и мы можем, – сказала Лена. – И побелим сами.