Текст книги "В глухом углу"
Автор книги: Сергей Снегов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)
В больнице обход врачей совершался два раза в сутки. Но к Вале каждый час заходил то сам Гречкин, то Ольга Федоровна – она подолгу задерживалась в палате. Гречкин усиливал дозы лекарств – предписания его, внесенные в историю болезни, составили восемнадцать пунктов. Трудная борьба между болезнью и защитными силами организма, значительно усиленными обширным и действенным лечением, продолжалась с тем же неослабевающим ожесточением. Светлана, измученная за эти сутки, к середине дня выдохлась, ее сменила Вера. Вечером на дежурство вышла Надя. Дмитрий тоже ушел к ночи. Перед уходом он расспрашивал Гречкина, тот не скрыл ни опасений, ни надежд.
– Уже то, что больная жива, – замечательно. В моей практике еще не было такого долгого балансирования на грани жизни и смерти. Каждый вырванный час – успех. Наша задача прежняя – свалить болезнь на жизнь, по эту сторону грани. Все процедуры будем продолжать неукоснительно.
Ночь для Вали прошла трудно. Она вторые сутки не спала, даже морфин не помогал. Зато сознание затемнялось чаще. Пульс лихорадил, поднималась температура. Валя делала до сорока дыхательных движений в минуту, ей не хватало воздуха – сестра меняла одну кислородную подушку за другой. Еды Валя не принимала, пила жадно и обильно. Утром она наотрез отказалась от мучительных процедур.
После обхода, сделав запись в истории болезни, Гречкин пригласил к себе Дмитрия и Светлану. Он был мрачен. Положительных результатов пока нет. Болезнь прогрессирует, состояние больной ухудшается. Печень, правда, отстояли и желтушность стала уменьшаться, зато появились признаки ослабления почек. Если почки откажут, больная умрет. Пока они выбрасывают наружу яды, молодое сердце больной будет сражаться, за это он ручается. Но возникло еще одно неожиданное препятствие, о нем он и хочет посоветоваться с друзьями больной.
– У нее поражена психика, – пояснила Ольга Федоровна.
Светлана ужаснулась. Как это надо понимать? Неужели Валя сошла с ума от страданий? Гречкин успокоил Светлану. Нет, до этого дело не дошло. Но больная взбунтовалась против лечения. Она не ест и отказывается от процедур и инъекций. Она отчаялась в выздоровлении, так надо понимать ее поведение. Все усилия врачей станут напрасными, если больная не прекратит сопротивления.
– Вы ее близкие, вы должны воздействовать на нее, – закончил врач. – Помогите нам спасти ее.
В коридоре Дмитрий с мольбой обратился к Светлане.
– Придумай что-нибудь. Я боюсь даже заговаривать с Валей. Что я скажу ей? Понимаешь меня?
Светлана положила руку на руку Дмитрия.
– Я постараюсь уговорить Валю. У меня есть одна мысль, только пока не скажу.
Они вошли в палату во время ссоры Вали с сестрой. Валя с отвращением смотрела на иглу у нее в руках и на фруктовую кашицу в отставленной тарелке.
– Ничего не хочу! – твердила она. – Дайте мне отдохнуть. Я устала.
Светлана отдернула одеяло.
– Не смей шевелиться! А то позову на помощь Дмитрия! Митя, иди сюда!
Дмитрий приблизился. Валя прикрыла веки, слезы потекли по ее щекам.
– Митенька, не смотри, я страшная, – прошептала она.
Сестра проворно ввела иглу, закрепила ее повязкой. Тело Вали было исколото, на желтой припухшей коже всюду виднелись синеватые точки, знаки инъекций.
– Теперь кашу, – сказала Светлана, взял тарелку.
Опутанная повязками, с иглами в разных местах тела, от которых тянулись трубочки к склянкам и кислородным подушкам, Валя не могла самостоятельно и головы поднять.
От каши Валя отказывалась с прежним упорством.
– Дадим поесть позже, пусть отдохнет, – посоветовала сестра.
Светлана поставила тарелку на тумбочку. Сестра измерила пульс – температура повысилась. Она покачала головой и пошла относить пробы на анализ. Светлана шепнула Дмитрию:
– Выйди, я поговорю с Валей.
Дмитрий на цыпочках удалился. Валя услыхала скрип двери и беспокойно взглянула на Светлану.
– Света… Я хочу, чтоб Митя здесь…
– Его вызвали для важного разговора, – ответила Светлана спокойно. – Ты понимаешь – ему придется нелегко…
Слова не сразу доходили до сознания Вали. Она с усилием провела языком по сухим почерневшим губам.
– Почему нелегко?.. Светочка… Кто вызывает?..
– Неужели не понимаешь? Нести ответственность за тебя! Ты умираешь, сама убиваешь себя, да убиваешь! Разве можно это простить? За то, что людей толкают на гибель, виновных судят.
Шафранные щеки Вали стали землистыми. Она прошептала:
– Это ты… Ты ненавидишь Митю…
– А за что его любить? За горе, которое он тебе принес? Но я никуда не ходила и не писала. Клянусь тебе!
Валя что-то прошептала, Светлана скорее угадала, чем услышала.
– Ты хочешь знать, кто донес? Никто, Валечка. Что случилось, все знают. Кто причина – тоже ясно. Конечно, если ты выздоровеешь, ему простят. А нет – от суда не уйти, знай это!
До Светланы донеслись прерываемые рыданиями слова:
– Как вы все… жестоки!
Валя плакала шепотом, без слез, рыдания походили на хрипы. Потом сознание ее замутилось, она притихла.
– Третьи сутки не спит, – сказала вошедшая сестра. Бессонница Вали, казалось, огорчала се больше других страданий. – Не наладим сна, не выкарабкается.
Светлана сама в эти двое суток спала не больше двух часов. Порой ей казалось, что и она вот-вот потеряет сознание. Забыв о Дмитрии, ожидавшем в коридоре, Светлана вдруг задремала. Она проснулась от шепота Вали.
– Светочка… Света!..
Валя протягивала руку к тарелочке с мешаниной из фруктов. С трудом проглотив несколько ложек, Валя показала глазами на тумбочку. Светлана поняла, что еды на первый раз хватит.
– Молодцом! – сказала обрадованная сестра. – Как вам удалось ее уговорить? Вот бы еще на сон убедить!
Светлана вышла к Дмитрию.
– Начала есть! – сказала она, ликуя, – Митя, она начала есть!
Светлана передала разговор с Валей и предупредила:
– Ты меня не выдавай. Раз на нее так действует, будем применять это средство и дальше. Можешь идти в палату, Митя. Ах, как хорошо, что она стала есть!
Дмитрий хотел разыскать Гречкина и порадовать его добрым известием. Они сделали уже несколько шагов по коридору, как из палаты донеслись испуганные крики сестры.
Светлана с Дмитрием побежали в палату. Сестра, упираясь руками в плечи Вали, старалась удержать ее в постели. Все, что Валя съела, было выброшено наружу в приступе неудержимой рвоты.
Светлана помогла сестре уложить больную. Валя, обессилев, утихла.
Она глядела на Дмитрия неподвижными глазами. Дмитрий немного привык к лимонно-желтому цвету ее белков, он уже не содрогался, едва посмотрев на них. Валя шевельнула губами. Дмитрий ничего не разобрал, но Светлана вполголоса сказала:
– Митя, уйди. Она не хочет, чтоб ты ее видел такой.
Валя, не поворачивая головы, смотрела, как Дмитрий выходил. Потом она показала на еду. Светлана, колеблясь, позвала сестру.
– Может, после? – участливо сказала сестра. – Отдохни, Валечка.
– Хочу… – прошептала Валя.
Сестра приподняла Валю, придерживала за плечи. Светлана кормила ее с ложечки, Валя ела, пока глаза не замутились. И Светлана, и сестра с тревогой наблюдали за Валей, угадывая, что ее опять тошнит. Раньше Валя дышала ртом, она сжимала и раскрывала губы, не прикрывая полностью – словно жевала воздух, которого не хватало. Сейчас она убрала губы внутрь, подавляя позыв на рвоту. Потом она забилась и стала вырываться. Вся пища была изрыгнута, но судорога продолжала сжимать опустошенный желудок.
– Не может она есть, это свыше ее сил! – с отчаянием сказала Светлана.
– Организм не принимает, – пояснила сестра. – Это часто, если тяжело болеют. Тут уж ничего не поделаешь, кормят вспрыскиваниями.
Валя снова зашевелила губами. Светлана лучше разбирала ее шепот, чем сестра.
– Напоминает, что пора вводить антибиотики, – сказала Светлана.
Сестра проворно готовила раствор для инъекции. Светлана в раздумье следила за ней. Надолго ли хватит разбуженного в Вале порыва? После возбуждения наступает упадок, после такого возбуждения упадок будет ужасен.
– Готово! – сказала сестра, приближаясь со шприцем. – Раз сама пожелала, медлить не станем!
Валя без стона выдержала укол. Светлана сидела у кровати, страшась того, что – она знала – Валя скоро потребует. Валя прошептала:
– Светочка… есть…
Светлана поглядела на сестру. Та с сомнением качала головой.
– Немного погодим, Валечка! – сказала Светлана. – Придет врач, мы у него спросим. Полежи спокойно, постарайся уснуть.
В ответ она услышала:
– Светочка, дай…
Светлана со слезами закричала:
– Нельзя, слышишь! Твой желудок не принимает пищи. Я сама просила тебя есть – нельзя сейчас!
Валя с трудом приподнимала голову над подушкой. Ее желтые глаза неподвижно смотрели на смятенную Светлану. Валя, собрав силы, прошептала глухо:
– Дай, Света!.. Дай.
4Когда Надя уводила спать Светлану после почти суточного дежурства у постели, та побежала искать Лешу. Дома его не было, в клубе тоже. Светлана постучала в комнату Внуковых. Леша играл с Виталием и Сашей в домино.
– Вот ты куда забрался! – сердито сказала Светлана. – Где только я тебя не искала!
Саша с Виталием ухмыльнулись, Леша покраснел.
– Никуда я не забирался! Два шага от своей комнаты.
Светлана вытребовала Лешу наружу, чтоб потолковать наедине. В коридоре ходили люди, пришлось идти в комнату Леши, где не было никого. Леша хотел поцеловать Светлану, она оттолкнула его.
– Мне не до поцелуев. Случилось ужасное несчастье с Валей.
О несчастье толковали всюду в поселке. Светлана рассказала, как мало помогает лечение. Если не совершить чего-нибудь чудодейственого, Валя умрет, сомнений нет. Леша должен придумать, как помочь Вале.
– Что же я могу придумать? Я ж в медицине не разбираюсь.
– Не обязательно разбираться! Я от тебя не лечения, а как помочь. Надо настоять, чтоб ее вывезли в Красноярск, там врачи солидней.
– Самолетами я не командую. Нужно идти к Курганову.
– Значит, иди к Курганову! Тебе все равно нечего делать, когда я дежурю в больнице, – вот, игры еще придумали! Чтоб больше игр не было! Завтра потребуешь у Курганова самолет.
– А что я скажу? Валя мне не родственница, не… в общем, далекая знакомая. Курганов нехорошее на меня подумает…
– Пусть тебя не мучает, что он подумает! Главное, чтоб я не подумала, понятно?
Вошедший в комнату Вася сообщил, что в обеденный перерыв они втроем – Чударыч, Лена и Вася – искали в книгах описание анаэробного сепсиса. При этой болезни требуется покой и постельный режим – никаких поездок.
– Видишь, – сказала Светлана, бросая возмущенный взгляд на Лешу, – другие не играют, когда с товарищем беда, а раздумывают, как бы помочь.
Вася продолжал:
– Но если вывозить Валю нельзя, то потребовать надежного лечения мы обязаны. Сомневаюсь, чтоб в нашей больнице имелось все необходимое. Нужно, чтобы в поселок немедленно доставили лучшие средства. Может, даже привезти на самолете опытного врача.
– Я тоже думаю – пригласить специалиста! И не терять ни часа!
– Это я возьму на себя, – пообещал Вася. – Ухватим за бока Муху – пусть разворачивается!
– Идемте сейчас, – предложил Леша, стараясь этим сгладить обнаруженную у него Светланой черствость. – Будем говорить все вместе.
Миша был занят на совещании у начальства. Вася разузнал, что дело заряжено надолго.
– Иди отдыхать, Светлана. Я дождусь Мухи.
– Здорово! – приветствовал Васю вышедший через часок Миша. – Слыхал, что сотворил Дмитрий с Валей?
Думаю ставить на бюро о совместимости его поступка с пребыванием в комсомоле.
– Раньше нужно решить вопрос – как помочь Вале?
– Усольцев при мне звонил врачам – мобилизованы все достижения медицины.
Услышав, что Вася предлагает нажать на начальство, чтоб то затребовало подмоги со стороны, Миша поморщился.
– На кого нажать, зачем нажимать? Разве Курганов бездушный, чтоб жали на него? У тебя так – раз товарищ на высоком посту, значит бюрократ. По существу, ты должности не веришь, а не тому, кто ее занимает. Говорю тебе, все сделано, что можно.
Вася спорил. Миша рассердился:
– Валя поступила аморально, оправдать ее нельзя. А ты защищаешь ее, словно героиню, а на хороших людей набрасываешь тень подозрения. Даже слушать не хочу, комитет не поддержит подобного начинания!
Вася подыскивал возражения, возражения не подбирались. Все было азбучно, неотвергаемо правильно – и люди не обязательно становятся бюрократами, всходя на высокую должность, Курганов хороший человек, все о нем это знают. И врачи стараются спасти Валю, не жалеют ни времени, ни трудов, ни лекарств. И, наконец, Валя не героиня – никто не похвалит ее за то, что она совершила, скорее уж нужно ее осудить, и тут Муха прав. Но она умирает, она мечется, сжигаемая ужасной болезнью, ей надо помочь, это прежде всего, главнее всего – они так же обязаны ей помочь, как и врачи, никто не вправе отойти в сторону! И что из того, что каждое слово правильно, что нельзя крикнуть: «Врешь ты, Муха, вот тут и вот тут врешь!» Он неправ уже тем, что говорит эти правильные слова таким спокойным и деловым тоном! У него не дрожат губы, не сжимается сердце, никто не посмеет обвинить его, что он сделал Вале плохое – как же можно все это вынести?
– Вот так, Вася, – сказал Миша. – Теперь, надеюсь, ты видишь сам, что неправ?
– Подлец ты! – закричал Вася. – Гнать тебя поганой метлой из твоего роскошного кабинета!
Миша, взбешенный, крикнул еще громче:
– Не забывайся! Я не из тех, кого можно оскорблять!
– Гад ползучий, чурка с глазами! Давно догадывался, что мерзавец, себе не верил… Я тебя товарищем считал!
– Уходи, Ломакин! Закрой дверь с той стороны. Комитет о твоем поведении узнает. Мы еще вернемся к этому вопросу!
Вася оглушительно хлопнул дверью. Миша сел на стул, руки его тряслись, он ошеломленно бормотал:
– Дурак! Ну, дурак же! Такой подлости!..
Поджидавший дома Леша расстроился, узнав, как неладно кончился разговор с Мишей.
– Что же теперь делать? Ты слишком горяч, Вася!
Вася обругал и Лешу.
– Ты спокоен! Рассуждаешь, взвешиваешь, оцениваешь – мыслитель замедленного действия!
– Что же делать? – повторил Леша уныло. – Ума не приложу, что делать?
– Посовещаемся с ребятами. Идти к начальству мне не хочется. Что нам ответит Курганов? Снимет трубку и еще раз позвонит в больницу. Не такая помощь нужна!
Утром на строуйчастке знали, что здоровье Вали за ночь ухудшилось и что Вася поссорился с Мишей. Большинство встало за Васю, но некоторые считали, что он перехлестнул. Девушки ругали Мишу чуть ли не в тех же выражениях, что и Вася. Они всех винили в болезни Вали, кроме ее самой. Их интересовало еще, помогал ли кто Вале. Большинство считало, что сама она не могла бы справиться. Об этом неизвестном помощнике говорили с ненавистью, как о преступнике. Светлана передала, что Валя обошлась сама, так она сказала в ответ на прямой вопрос врача – девушки качали головами…
Ожесточенные споры перенесли в столовую. Это было единственное место в поселке, где ежедневно встречались все новоселы. За каждым столиком толковали о Дмитрии и Вале, Мише и Васе, борщ дважды остывал, прежде чем выяснялись точки зрения. Георгий предложил свой проект. Он начал с того, что случай с Валей сугубо индивидуальный, но по любому индивидуальному поводу можно поднять всеобщую шумиху. Нажимать на местное начальство, давить на врачей – пустая трата времени. Что могут, они делают, а чего не могут, того и спрашивать не надо. Нужно послать тревожный сигнал в верха. Так и так, бывшая столичная молодежь, затерянная в глухом углу, взывает о квалифицированной помощи – срочно протяните руку! И подписи, с десяток, не больше. Есть у меня знакомый, не то мужчина, не то женщина, не помню, кто там сейчас – короче, министр здравоохранения – вот прямо к нему, минуя промежуточные инстанции.
Леша воскликнул, изумленный:
– Министр здравоохранения – твой знакомый?
Георгий с жалостью посмотрел на него.
– Конечно. Разве ты не знал? Я болею, он меня лечит – приятели! Итак, принимается?
Смелая простота плана пришлась всем по душе. Лена считала, что лучше не придумать. Леша испытывал облегчение, теперь Светлана не упрекнет, что он ничего не делает, чтобы помочь подруге.
– Пошли на почту! – заторопился Леша. – А то закроют на перерыв.
На почте Георгий переписал телеграмму на бланк. Подумав, он поставил еще один адрес: «Председателю Совета Министров СССР».
– Чтоб было крепче! Министр, зная, где находится копия просьбы, проявит максимум оперативности. Мой жизненный принцип – чем выше, тем ближе.
Он протянул бланк телеграфистке.
– Девушка, поторапливайтесь! Срочная в два адреса. Чтоб через час лежала на столе, кому адресована.
5Болезнь Вали на время оттеснила другие интересы. О ней толковали и на отдыхе, и на стройучастке, в клубе, и на улице друзья больной и Дмитрия, и люди, не знакомые с ними. Когда Надя и Вера выходили из больницы, к ним торопились с расспросами – как Валя, нет ли ухудшений? Георгий оказал Леше, пожимая плечами:
– Мал, мал наш мирок. Один человек заболел – все потеряли голову. В Москве ежедневно сотни болеют – кроме родных, никто особенно не огорчается.
– Вы объясняете это крохотностью нашего мирка? Подыщите что-нибудь умнее, Георгий!
– Пожалуйста! У нас мало событий, естественно, что такое происшествие всех всколыхнуло. Теперь подходит?
– Нет, конечно.
– Тогда последнее. Раньше мы жили среди устоявшейся, не нами созданной жизни, привыкли к ее огорчениям и радостям, как независимо от нас данному. А здесь мы, так сказать, на целине жизни – сами вспахиваем ее для себя. И несчастье даже с незнакомым расстраивает нас, как недопустимое отклонение от нормы. Надеюсь, высокие мотивы этого объяснения вам понравятся больше?
– Да, больше. Но не тем, что высокие, а что – правдивые!
Георгий иронизировал лишь для вида. Лена отвергала поверхностное видение мира, он честно старался проникнуть глубже. Его понемногу увлекало это непростое занятие – в хаосе событий отыскивать глубинные закономерности. Другие не обладали философским складом его ума, но чувствовали так же. Ему удалось напасть на самое важное в том, что можно было бы назвать «общественным чувством» в поселке. Несчастье Вали вызвало сочувствие к ее страданиям, но потрясло не этим. В нем вдруг раскрылся серьезный вывих создаваемой всеми сообща жизни, что-то в ней получалось не так, раз становилось возможным такое событие. Все несли за это вину, ни один не мог полностью устраниться – и все старались помочь Валиной борьбе со смертью каким-то собственным усилием.
Игорь был, вероятно, единственным, кто горевал вместе с другими, но, оставаясь один, забывал о Вале и Дмитрии. Он по-прежнему не мог совладать со своими маленькими личными заботами. Помощь Семена и непрерывные думы об одной работе, хоть и медленнее, чем он желал, привели к перелому – он постепенно подобрался к норме, иногда перевыполнял ее немного, иногда недовыполнял на два-три процента, во всяком случае, уже не числился в отстающих. Он понял, наконец, истинную причину своих бед, она была в нерасчетливости, а не в слабосилии, как он думал раньше. Теперь он это знал точно. У своего рабочего места он без надобности суетился и уставал от суетливости, а когда приходилось по-настоящему напрячься, уже не хватало пороху. Он изучал каждый свой поворот и шаг, бормотал вслух: «Так, Не так! Раз и два – так! Раз и два – так!» Вера удивлялась – ты что, уроки зубришь или стихи читаешь? Он нетерпеливо отмахивался – какие там стихи! – и продолжал в том же, строго рассчитанном темпе движений. Вера старалась попасть в его темп – также, как он, размеренно подкладывала кирпичи, аккуратно расстилала раствор – с каждой неделей они работали дружней. Она говорила, улыбаясь своему медленно нараставшему умению:
– Знаешь, Игорек, из нас, пожалуй, сделают каменщиков.
Но в середине января вся эта с трудом изученная техника кладки стала ненужной. Треть бригады перебросили на штукатурные работы, треть – на дерево. Дверей и окон наготовили впрок достаточно, но досок на полы и перегородки не хватило. Игоря с Верой перевели в плотницкую. Вера обрадовалась, когда вошла в теплый цех, забитый бревнами, штабелями готовых досок, опилками и стружкой, наполненный густым запахом древесины, визгом механических пил и чирканьем рубанков.
– Игорек, здесь лучше, здесь много лучше!
Игорь недоверчиво покачивал головой. Он теперь боялся всякой новой работы. Он вспоминал неудачи с тачкой, муки в котловане, отчаяние от провалов на кладке стен – нет, новое страшно уже тем, что оно – новое. У него дрожали руки, когда он брал рубанок. Несколько досок он и вправду запорол, нажив одновременно кровавые мозоли на ладонях. Затем стало легче, а потом его перевели на пилу. Мастер нашел, что Игорь ловок, хотя и не очень старателен. Игорь удивился, он думал о себе, что старателен, но неловок. И в деревообделочном цехе он изучал свои движения так же педантично, как до того на кирпичной кладке. Здесь это было проще – движения диктовала пила, она была неумолимым и точным учителем.
Бригаду их не раскомплектовали, хотя и разбросали по разным объектам – все это были временные занятия, скоро предстояло возвратиться на старый участок для строительства второго ряда домов. Вася успевал за смену справиться со своим уроком и обежать рабочие места других членов бригады. Игорю не нравилось его поведение. Вася снова кипел, как во время египетских событий, но на этот раз тревожили его пустяки. Васю выводила из себя черствость Миши, он не переставал твердить об одном этом.
– Это же система! – вдалбливал он Игорю. – Сперва он над тобой поизмывался, теперь ему на Валю начхать, выдюжает она или загнется – как это вытерпеть, я тебя спрашиваю?
Игорь сказал ему однажды с прямотой, на которую не всегда решался:
– Почему ты думаешь лишь о том, кто к кому как относится? Мы приехали сюда для работы, а не для выяснения отношений?
Вася разозлился.
– А кто работает – рычаги или люди? Я хочу понять людей, каковы они. Все мы ошиблись в Мухе – он дрянной человечишко.
Игорь напомнил Васе, что недавно тот ругал их всех, даже себя не пощадил. Васе напоминание не понравилось. Некоторое время он больше не говорил о Мише, потом отправился к Семену. Семен с Надей заканчивали южный фасад дома. Семен слушал Васю и работал.
Вася с ним был осторожней, чем с Игорем. Семен не терпел дрязг, его увлекала лишь работа: своя и чужая. По дороге на свой участок Семен осматривал все соседние, прикидывал в уме, как идет дело на других домах. Вася иногда сердился: «Ты что – добровольный прораб?» Семен улыбался: «Разве одним прорабам разрешено интересоваться строительством?» Васю тоже интересовало строительство, но по-иному. Его не трогало, какой доставили кирпич – красный или силикатный, плотный или пустотелый, стены можно выкладывать из любого, не спрашивая ни цвета, ни веса. А если на участке попадался штабелек, уложенный криво, с выпадающими кирпичами, Вася, разгневанный, уносился искать виновников плохой работы, чтоб устроить «баню». Семен же останавливался и поправлял штабелек.
Семен согласился с Васей, что Миша поступает нехорошо.
– Он не со зла. Просто, он такой…
– «Такой», по-твоему, стало быть, плохой? – уточнил Вася. – И я об этом: действий его, вернее, бездействия, терпеть нельзя…
– «Такой» – значит, осторожный, – пояснил Семен. – Он и в армии без приказа вперед не лез. Зато когда отдают распоряжение, тут уж Миша – да!
Вася добился от Семена обещания, что он попеняет Мише при встрече. Когда Вася убрался к себе, к Семену подошла Надя.
– О чем кричали?
– Да мы и голоса не повышали.
– Прямо – не повышали! Вася орал, как с глухонемым, на всей площадке было слышно. Так все же, о чем?
– О Вале, конечно.
Наде мерещилось, что парни всюду говорят о Вале плохо. Хоть она сама ругательски ругала ее за необдуманный поступок, она готова была накинуться на каждого, кто скажет о ней дурное слово. Семен успокоил ее – говорили о Мише, прав он или неправ, что отказался вмешаться в лечение.
Крутая Надя с того часу, как услышала о ссоре Васи с Мишей, возненавидела Мишу со всей страстью, на которую была способна.
– А кто разрешит этому мерзавцу лезть во врачебные предписания? Пусть только появится Мишка в палате, когда я там, вытолкаю в шею, и будь здоров!
– И я так считаю. Комсомольская организация не должна встревать ни в лечение, ни в отношения между Валей и Дмитрием. Всего на себя не возьмешь!
Наде не понравилась уклончивость Семена. Когда ей что не нравилось, она тут же энергично давала отпор. Она презрительно прищурилась.
– Храбрецы! Всего на себя не возьмешь! Вы хоть частицу возьмите – большего от вас и не ждут. Никто не просит, чтоб вы лезли к Вале с советами, а дураку Митьке надо было растолковать, что к чему.
– С Митей можно было поговорить, – примирительно сказал Семен.
Надя продолжала, накаляясь от негодования:
– Что до меня, то я из этой истории извлекла урок: верить вам нельзя! Ни один не поймает меня на ласковое слово, дудки!
– Не зарекайся. Придет твое время, обязательно поймают.
– Вот как – обязательно? Уж не ты ли собрался меня ловить?
– Может, и я… Тоже зарекаться не буду.
Надя потеряла терпение.
– Что-то ты так разболтался, что о работе забыл, а это, между прочим, запрещается. И вообще – ты выбрал плохое время для любовных объяснений!
Семен пригладил остывающий раствор, вдавил в него кирпич и бросил кельму. Улыбаясь своей всегдашней широкой улыбкой, он неторопливо осмотрел небо и землю. Земля лежала серая и безжизненная, небо, плотное, как матрац, осело на горы. Еще никогда не были так глухи и низки тучи, так окаменело тих пронзенный морозом воздух. Надя с вызовом глядела на Семена, на меху ее шапки, на платке и воротнике нарос густой иней. Она разрумянилась, пар, вырываясь клубами изо рта, медленно рассеивался над ее головой. «Клубимся паром, как гейзеры!» – весело подумал Семен.
– Ну, что же, – сказал он, снова беря кельму, – время, конечно, не для горячих чувств – зима! Птицы вьют гнезда по весне. Подожду с объяснениями до весны!
