Текст книги "В глухом углу"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

7

Чударыч, наконец, открыл свою библиотеку. В ней не было книгохранилищ. Книги стояли на стеллажах вдоль стен длинного читального зала, можно было подойти и взять любую. У двери на столике лежал журнал, куда при выходе читатель сам записывал, что унес. Переносные лесенки в три ступеньки помогали добираться к верхним полкам. Столики, изготовленные в местной столярке, были грубы, но удобны для работы – полочка внизу, лампа, два стула около Каждого столика.

– Возможности для культурного отдыха и занятий созданы, – сказал в торжественной речи Усольцев. – Вам остается лишь широко ими воспользоваться, товарищи!

Георгий осматривал стеллажи. На каждом висела надпись, показывающая, какие здесь собраны книги. Надписи были неожиданны, такие не практиковались ни в каком библиотечном каталоге: «Учебники для средней школы», «Кружок поэтов», «Популярная научная литература». «Научная фантастика», «Путешествия и приключения», «Исторические повести и романы», «Отечественная война – мемуары и исследования», «Веселые книги для отдыха», «Познакомься со строительством» – их было десятки, этих зазывающих ясных, похожих на призывы, надписей. Георгий увидел среди них над полками с угрюмыми старыми томами ярлычок «Классики философии» и поспешно прошел мимо.

В этот первый вечер работы библиотеки все столики были заняты. Многим читателям не хватило мест, и они, взяв под мышку интересные книги, убрались домой. Георгий сидел рядом с Игорем. Тот изучал «Справочник молодого каменщика», Георгий взял «Дочь Монтецумы». Чударыч ходил между столиками, шепотом давал советы и разъяснения и расспрашивал, не нужно ли чего читателям.

– А чая у вас нет, – сказала Лена. Чударыч засмеялся.

– Будет и чай, все будет. Пока и без чая довольны. Лена ходила, брала книги в руки, снова ставила на место.

Георгий сказал ей:

– Похоже, что вы с ними здороваетесь.

Она ответила:

– Да, пожалуй. Я знакомлюсь с ними. Многие станут моими друзьями.

Чударыч пригласил Лену в свою новую «квартиру». За читальным залом было выгорожено помещение для еще не разобранных книг и переплетной. С одной стороны стоял верстак, с другой все тот же топчан, но не заваленный, как прежде, тюками и литературой, а аккуратно прибранный, с матрацем, одеялом, подушкой. Лена упрекнула старика:

– Будет ли у вас по человечески, Иннокентий Парфеныч?

Он удивился:

– Вам не нравится? А мне так очень. Поверьте, мне больше и не надо.

Еще нововведение придумал Чударыч. В его библиотеке можно было работать без ограничения времени – последний читатель, уходя, сам выключал свет и захлопывал дверь. Чударыч хотел с первого же дня приучить посетителей к новым порядкам и незаметно убрался на отдых в свою комнатушку, оставив их хозяйничать в читальном зале. Заметив, что он ушел, вскоре разом поднялись и остальные – Чударычу пришлось выйти на шум.

– Въелась в нутро нам официальщина, – вздохнул огорченный Чударыч, провожая Лену. – Прием «от» и «до» – невольно ноги сами встают, как время доходит до этого «до».

– Просто спать пора, – ответила со смехом Лена. – Уже двенадцатый час.

Первым, кто оценил преимущество новых порядков, оказался Семен. Он читал одни стихи. Стеллаж «Кружок поэтов» был им прочитан от первой до последней книжицы. Семен садился на лесенку, чтобы быть поближе к книгам, и перелистывал страницы, губы его шевелились, он повторял про себя каждую строчку. Огромный и неторопливый, он читал с такой же старательностью, как и работал, и, как и в работе, медлительность его была обманчивой, а за ней скрывалась основательность – он одолевал по книжке в вечер и запоминал прочитанное крепко.

Недалеко от него трудился Игорь. Этот брал лишь одну книжку, все тот же «Справочник молодого каменщика». Игорь читал неровно, перелистывал, хватался за середину, заглядывал в конец, опять возвращался к началу. Он уже наизусть знал почти весь справочник, но не уставал все снова возвращаться к таблицам. Цифры захватывали его. Он волновался, повторяя про себя численные значения коэффициентов, объемы средних выработок, величины разных норм – за цифрами стояли люди, эти люди были такие же, как он, но работали лучше его: он должен дотянуться до них, должен превзойти их! Прямо из библиотеки он шел на участок, в свою ночную смену.

Георгий был третьим постоянным читателем у Чударыча, он не пропускал ни одного вечера, чтоб не прийти в библиотеку. Он чаще всего подсаживался к «Научной фантастике» и «Физическим наукам».

– Все-таки у вас уклон в астрономию, – сказала ему как-то Лена. – Напрасно вы отрицаете это.

– Я отрицаю не свои влечения, а лишь то, что влечения следует превращать в профессию, – возразил он. – Мало ли что нравится мне в жизни. Если я люблю пирожные, это еще не значит, что я обязан их печь: можно купить готовые.

– Я до сих пор помню ваш рассказ о небесных явлениях, – сказала Лена. – Мы смотрели на звезды пытливо и придирчиво – как пекарь на тесто, а не как покупатель на готовую снедь. Когда-нибудь мы еще побродим с вами под звездным небом.

– Хоть сейчас, – отозвался он. – Сегодня, кстати, неплохой вечер.

Через некоторое время они ушли. Чударыч улыбнулся и кивнул головой Лене. Он неутомимо прохаживался по залу, знакомясь с тем, что читают за столиками, шепотом отвечал на вопросы и давал советы.

За последним столиком сидела Валя. Перед ней лежал раскрытый весь вечер на одной странице томик Фейхтвангера. Она глядела в книгу, лишь когда Чударыч оказывался близко. Он не подходил к ней, чтоб не мешать ее раздумьям – если ей лучше отдыхать в читальном зале, а не дома, пусть отдыхает здесь.

Поздно вечером в читалку пришел Дмитрий. Он присел рядом с Валей, перелистал ее книжку.

– Ты давно здесь?

– Сразу после ужина, Митенька. Я думала, ты раньше придешь.

– Не мог, Валюша. Пойдем ко мне.

– А сосед твой?

– Он ушел на всю ночь.

8

Дмитрий жил в одной комнате с инженером-геологом. Геолог часто задерживался на работе, иногда целыми днями не показывался. Он был человек молодой и веселый, Валя нравилась ему, он вскакивал, когда она приходила, часто к ней обращался. Его внимание раздражало Дмитрия.

– Я тебя не ревную, – говорил Дмитрий. – Но его масляные глазки возмущают меня.

Валя соглашалась, что геолог мог бы и по-иному смотреть.

Зато, когда сосед отсутствовал, им было раздолье. Потом в их встречи вторглись занятия Дмитрия. Из института пришло напоминание, что ждут контрольных работ. Дмитрий подсчитал, к чему его привела любовь, и ужаснулся – нужно было срочно написать около двадцати «контролек», без этого не допустят к экзаменам.

Тогда Валя предложила:

– Может, лучше нам пока не встречаться?

Он согласился – в самом деле, какие встречи, когда на носу сессия? Дня три Валя отсиживалась у себя, Дмитрий занимался. Чтоб выкроить больше времени для учения, он оставил диспетчерскую рудника, где работал оператором, и перевелся на склад. Но занятия шли плохо, ему не хватало Вали. Он думал о ней, старался представить, чем она занята. Он ругал себя, снова хватался за книгу, некоторое время все шло хорошо, потом на странице возникала Валя, и он всматривался в нее. Он пошел за ней к Чударычу.

На улице Дмитрий грустно сказал:

– Не могу без тебя, Валюша. Еще хуже, чем с тобой.

Вале было приятно, что думы о ней прерывают его занятия. Она устыдилась своей радости.

– Вот увидишь, я буду тише мышки.

Он сидел за столом, она – на койке. Около Дмитрия стоял стакан с крепким чаем. Не поворачиваясь от стола, Дмитрий спросил:

– Валюша, я давно уже хотел… как твое здоровье?

Она не поняла:

– Я не больна, Митя.

– Ты несообразительная, Валя! Ну, ты знаешь, о чем я…

Она смутилась, как всегда с ней происходило, когда он открыто говорил об их отношениях. Он удивлялся, но мирился, ему даже нравилась ее всегдашняя стыдливость.

– Знаешь, я не думала… Я как-то не следила… Не надо об этом, Митенька.

Он обнял ее.

– Очень нужно, Валюшка. Ты глупая, ничего не понимаешь. Приходится думать за тебя. Так все же?..

– Не знаю, – ответила она, отворачиваясь. – Не помню.

На другой день она пришла взволнованная. Он понял, что случилось что-то нехорошее. Она несколько секунд собиралась с дыханием.

– Я о том, что мы вчера… Мне кажется, я забеременела.

Он собирался выспрашивать, но Валя сама все рассказала. Она сопоставила даты – сомнения не было, она беременна.

– Но ты что-либо чувствуешь? – допытывался он. – У других женщин бывают недомогания.

Валя с недоумением покачала головой. Ее не тошнит, она не потеряла аппетита, сон ее хорош, голова не кружится – в общем, все, как было раньше, даже лучше, чем раньше. Вот почему она проглядела, что случилось.

Он спросил:

– Что ты собираешься делать?

– Что ты решишь, то я и сделаю.

– Допустим, я предложу рожать. Ты согласишься?

Валя повернула к нему вспыхнувшее лицо, в глазах ее заблестели слезы.

– Конечно, Митенька! Неужели ты думал, что я откажусь?

Он продолжал, досадуя и удивляясь, что она не разбирается в простых вещах.

– Значит, ты хочешь ребенка? Молоденькая мать без квартиры, без положения, с мужем, которому ребенок так чудесно поможет заниматься? Ты мечтаешь об этом счастье? У тебя не хватает времени подождать года два-три?

Она опустила голову.

– Митенька, я могу подождать… Но раз он уже появился…

– Он еще не появился! Мы вскоре даже не вспомним, что он мог появиться. Дети нужны, когда они нужны. У нас пока свои заботы – работать, закончить образование, получить квартиру… До детей очередь дойдет. Без детей мы не останемся.

Она с трудом сдерживала слезы.

Он целовал ее, поцелуи действовали на нее сильнее, чем уговоры – она успокоилась. Они условились, что завтра же Валя запишется в очередь на операцию. На немедленной записи настаивал Дмитрий, он слышал, что мест в палате всего два, а женщин много, сразу никого не кладут на стол.

– Конечно, это неприятно, – говорил он. – Но ведь все женщины проходят через это, такова ваша природа. Впрочем, может, ты здорова, это надо выяснить.

Прошло, однако, еще с неделю, прежде чем Валя попала на врачебный прием – то сама опаздывала, то врач раньше времени уходил. В один из вечеров она пришла такая замученная, что Дмитрий перепугался.

– Говори скорей, – потребовал он, помогая раздеться. – Нашли беременность?

Она заплакала, опустив голову на руки.

– У меня больше двенадцати недель, Митя. По закону мне нельзя уже прерывать беременность.

Тогда он рассвирепел. Он бегал по комнате, упрекал и негодовал. Пусть она не лжет, она не проглядела, невозможно проглядеть трехмесячную беременность! Она хотела поставить его перед свершившимся фактом, вот как это называется! Она врала, чтоб связать его. Дура, дура, зачем тебе это нужно, разве и так я не связан, разве я собираюсь бежать от тебя?

Валя, помертвев, смотрела на него округленными глазами.

– Митенька, не надо, не надо же! Я не виновата, послушай меня!

Он не хотел слушать, продолжал браниться. Она губит их будущее, ничего ей не жалко, ничего не дорого! Как он ошибся, что поверил в ее чувства, нет у нее чувства, только желание пристроиться, обзавестись мещанской семейкой, задушить пеленками и ванночками! Валя, закрыв лицо, содрогалась, слова били, как камни, крепче камней.

Она поднялась, держась за спинку койки, чтоб не упасть.

– Не кричи! – сказала она. – Ребенка не будет. Боже, какой ты жестокий!

Опомнившись, он по привычке хотел подать ей одежду, взять свою. Она оттолкнула его руку.

– Не провожай! Я пойду одна.

9

Она торопливо шла, почти бежала, он двигался позади. Валя, не оглядываясь, рванула дверь барака и скрылась. Дмитрий поплелся назад, понурив голову. Его томили гнев на Валю, жалость к ней, досада, что все так нелепо получилось, могло обернуться иначе, будь он сам предусмотрительнее. Потом пришли усталость и стыд за грубость. «Ладно, – думал он, морщась. – Завтра поговорим спокойнее».

Валя на другой день не пришла. Не явилась она и на третий день. Дмитрий знал, что она не больна. Он видел ее, выходя из столовой, но не подошел. Она прошла мимо, неподвижно глядя вперед. Злость и горечь опять замутили его. Вся их жизнь надламывается, непреодолимое препятствие – нежеланный и неожиданный ребенок – вдруг выросло на дороге, нужно размышлять, как быть, а она строит обиды, оскорбляется, что он закричит. Большое несчастье рассыпалось на мелкие условности. Слова, слова ей нужны, дела она не способна понять! Что ей до того, как у него на душе, лишь бы вежливо говорил. Первым он не попросит прощенья, в чем ему извиняться? Он будет ждать, она придет, должна прийти!

Он ждал, Валя не шла. Он не понимал, чего она добивается, ничего не понимал – она была другой, чем он привык думать. Она могла бы хоть показать, что понимает, как осложнится теперь их жизнь, он все простил бы ей за эти хорошие слова: молчания простить он не мог. Иногда ему приходила мысль, не подготавливает ли Валя тайную операцию, он отбрасывал ее – в поселке это невозможно, тут все на виду.

А с Валей происходили важные перемены. Новое обстоятельство вторглось в ее душу, повелительно подчинило их себе, превратив остальное в маленькое и незначащее.

Этим новым обстоятельством стал ребенок. Он три месяца молчал, словно его и не было. Теперь он был.

Валя не раз слышала, как женщины равнодушно говорили после абортов: «Разве это ребенок – червячок пока!» Другие выражались насмешливо и сокрушенно: «Попалась, но вовремя выкрутилась». «Вовремя» означало – отделалась от того, что пока не ребенок и не требует права на любовь и внимание, но что могло бы стать ребенком и захватить, никого не спрашивая, такие права. Первые месяцы беременности были болезнью, материнские чувства спали, а если и говорили, то женщины не признавались, в них было что-то зазорное. И это были нормальные женщины, будущие самоотверженные матери, люди как люди, такие же, как и Валя. Но Валя оказалась не такой.

Она ни разу не подумала, что может забеременеть. Душу ее жгла любовь, ничего другого не было. Отрешенность от всего, что не было любовью, помешала ей разобраться в себе. Где-то в недрах ее организма две клетки, своя и чужая, слились в единое целое – микроскопически крохотную клеточку, одну среди миллиарда других. И все миллиарды клеток ее тела теперь жили лишь ради того, чтоб развивалась эта единственная и неповторимая клеточка. Она жила, она выросла, умножилась, она вспухала в десятках ежечасно, ежеминутно нарастающих клеточных поколений, она стала горошинкой, горошинка превратилась в комочек, комочек вытянулся, расчленился, он походил не то на куколку, не то на червячка – человек рос в человеке.

И он постарался заявить о себе – этот крохотный человечек, он не признавал секретов, он знал, что его появления ждали с радостью и нетерпением. В грозной тайне рождаются другие новообразования организма, мрачные, похожие на осьминогов опухоли, они таятся, набирая силы, потом, окрепнув, простирают хищные щупальца по всему телу, опутывают и высасывают организм, глотают и переваривают его, живого, трепещущего, страдающего. Все клетки и органы человека вступают в отчаянную борьбу с этим новым телом в его теле. Его стараются рассосать, каждая крошка пищи дается ему с бою – организм обессиливает и сникает в этой жестокой борьбе. Но это новообразование не таится, не борется за существование, к нему устремляются соки, тепло, импульсы – организм расцветает, приспосабливаясь к новому образу жизни. Человек еще не знает этого, но все, что есть в нем, уже поставлено на радостную службу развития новой жизни. Он заболевает удивительной болезнью – болезнью создания подобного себе существа. Именно в это время многие, отвергая извращенным сознанием совершающееся в них великолепное физиологическое таинство, твердят тупо и хмуро: «Какой же это человек – пока червячок!»

Но Валя долго не узнавала болезни приспособления себя под возникшую в ее теле новую жизнь, зародыш развивался, ничем себя не показывая. Она расцвела, похорошела и посветлела – это и было ее особой болезнью при беременности. Она ела с охотой, с охотой работала, беспричинно улыбалась, крепко спала, уставала здоровой усталостью – тело ее смеялось и пело, кровь со звоном обегала ее всю. Вале казалось: все это от того, что она счастлива. Она была счастлива, ибо, не зная этого, жила уже не одной своей жизнью.

И так как она не чувствовала своего ребенка, то и без мук подумала, что придется избавиться от него, пока он не появился. Этого хочет Дмитрий, этого и она должна хотеть, им еще рано заводить детей. Правильно, все женщины проходят через подобные неприятности, что ж тут поделаешь? «Жалко, – размышляла она уныло. – Но ничего другого не остается». Предстоящая операция тревожила ее больше. Валя лежала, не засыпая, видела себя на операционном столе. И тут вдруг пробудился ребенок. Тошнота свела тело Вали, она едва успела выбежать наружу. Сразу ослабевшая, с кружащейся головой, она то забывалась в мутном сне, то вскакивала.

С этого и началось. От радостного самочувствия не осталось и пылинки. На Валю, собранные вместе, запоздало навалились обычные недуги этого периода – слабость, головокружение, отсутствие аппетита, плохой сон, тошнота. Валя с трудом поднимала кирпич, с трудом ходила. Она утешалась: скоро недомогание пройдет, станет легко. Недомогание не проходило, становилось хуже. Дожидаясь улучшения, она не пошла к врачу. Перелом в ее состоянии так удивительно совпал с разговором об операции, что она их связала. Она думала о зревшем в ней человеке, как о разумном существе: «Узнал и всполошился!» Мысль была вздорна, никто ничего не узнал, нет еще человечка – так, комочек, червячок. Но мысль возвратилась, стала неотвратимой.

А затем обрушилась новость – нет, уже не червячок, настоящий человек живет в ней! Валя, потрясенная, хотела с порога крикнуть: «Митенька, ты понимаешь, что произошло?» Но он взорвался, все потерялось в безобразной ссоре. В отчаянии она пообещала – ребенка не будет! Она не знала, как это сделать, думала смятенно об одном: надо, надо!

Еще не прошла ночь, как Валя поняла, что обещания ей не выполнить. Она уже не уговаривала себя, что это чепуха и мистика, она знала: маленькое существо, сидевшее в ней, протестовало, оно отчаянно боролось за свою нерожденную жизнь. Это он, живой человек, подкатывал тошнотой к горлу, сжимал сердце, мутил голову. Он старался всем, чем мог, донести до нее молчаливый исступленный вопль: не хочу, не хочу, не хочу!

– Не буду! – шептала Валя в подушку. – Не буду, не буду!

Так началась эта невидная никому борьба с собой. Днем одолевала общая со всеми жизнь. Кругом ходили люди, жестокий холод сковывал деревья и стены, нужно было на морозе разравнивать теплый раствор, вминать и него кирпич. Человечек, живший внутри Вали, затихал, его придавливала ее внешняя жизнь. Валя на время забывала о нем, изредка устало думала все то же: выхода нет, придется делать. Смутные мысли вяло проносились в сознании, человечек на них не отзывался, он знал, что по-настоящему страшно, а что – нет. Потом Валя без аппетита что-нибудь перехватывала и уже по-иному – ясными, четкими мыслями – размышляла о своем положении. «Завтра сделаю, завтра! – решала она. – Больше нельзя откладывать!» И тогда человечек пробуждался и начинал свою неистовую борьбу. Валя ложилась в постель, внешнее окружение отплывало, она вслушивалась в то, что мутило ее изнутри. Валя разговаривала с этим энергичным человечком, он все более становился для нее живым, она успокаивала его, находила для него ласковые названия, клялась не делать ему плохого. Человечек затихал. Валю сковывал тревожный, не дававший отдыха сон.

Утром все начиналось сначала.

В один из вечеров к Вале пришел Дмитрий. Он поздоровался с подругами и попросил Валю пойти с ним. На улице он взял ее под руку, они молча дошли до его дома. Там он сказал:

– Я позвал тебя, чтоб проститься. Послезавтра уезжаю сдавать экзамены. – Помолчав, он добавил: – Последняя зимняя сессия. Весной переведусь на третий курс и забастую до лучших времен.

– Что ты говоришь? Ты хочешь бросить институт?

Он через силу усмехнулся.

– С детишками на руках не позанимаешься. Пока наше будущее произведение не начнет топать в детский сад, об институте думать не придется. Вот так, Валя. Как ты себя чувствуешь? Вид у тебя неважный.

Она вздрогнула, как от толчка.

– Я хорошо себя чувствую. Можешь не тревожиться.

– Если что случится, напиши. Между прочим, нам надо оформить отношения, а то вроде играем в свободную любовь. Я давно уже предлагал тебе пойти в загс, теперь просто необходимо.

Он сказал это холодно, почти враждебно. Валя закрыла глаза и сидела неподвижная и неузнаваемая. Дмитрий встал.

– Не хочешь прилечь? Мне кажется, ты засыпаешь сидя.

Она раскрыла глаза – в них не было ни усталости, ни сонливости.

– Я пойду, Митя. Дай мне ключ от своей комнаты и вечером завтра не приходи. Я хочу полежать одна, девушки так шумят, что голова разламывается.

Он вынул из кармана ключи.

– Можешь оставаться на всю ночь. Ни соседа, ни меня завтра не будет. Ты не ответила на мое предложение.

– Предложение? – переспросила Валя. – Сейчас надо подумать не об этой бумажке из загса.

Она вышла не попрощавшись.

На другой день она ушла из барака после ужина.

Ночью Светлана проснулась от шума, но не поднялась. Она знала, что это возвратилась Валя. Та всегда так возвращалась – чуть поскрипела дверь, потом слышался шорох: Валя в темноте раздевалась, вешала одежду, стараясь никого не разбудить. С Валей дружба была оборвана, Светлану не интересовало, что она делает. Светлана повернулась на другой бок. Щелкнул выключатель, свет залил комнату. Валя, как была одетая, шла не к своей кровати, а к Светлане. Лицо Вали казалось бумажно белым, огромные расширившиеся глаза ничего не видели. Она протягивала вперед руку, чтоб не натолкнуться на мебель.

Светлана в ужасе вскочила.

– Что с тобой, Валюша? Что?

Валя прошептала, опускаясь перед кроватью:

– Помоги, Светочка. Я сделала аборт… Мне плохо!

Светлана, схватившись за голову, страшно закричала.