Текст книги "В глухом углу"

Автор книги: Сергей Снегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

3

Худенькая, скромно одетая женщина вскочила со стула навстречу Игорю. Он обнял ее, в восторге прижал к груди, потом схватил на руки и закружил по комнате.

– Мама! – кричал он. – Ты приехала, мама! Неужели приехала?

– Игорек, пусти! – молила она. – Ты повредишь себе сердце.

А когда он опустил ее на пол, она откинулась, блестящими от слез глазами всматривалась в него.

– Боже! – сказала она. – Как ты вырос, Игорек! У тебя плечи шире, чем были у папы. И как ты возмужал, как возмужал!

– Не возмужал, а обмундирован по-зимнему.

– И голос у тебя переменился, – твердила она. – Ты басишь, Игорек. Это просто удивительно, как ты басишь!

Суворина держала его руки в своих руках, не отрывала от него восторженного взгляда, ему становилось неудобно и от связанных рук и от разглядывания.

– Как ты надумала приехать, мама? – спросил он, тихонько освобождаясь. – Это ведь так далеко от Москвы и так дорого!

– Я хочу провести с тобой Новый год. Игорек. У меня были небольшие накопления. Ты не волнуйся, вышло не так уж дорого.

Игорь знал, что это не так. Дорога туда и обратно встанет не меньше трех тысяч. На сберегательной книжке у мамы было около тысячи, остальное она, очевидно, заняла или продала что-нибудь из вещей. Ей пришлось экономить, чтоб сделать поездку возможной, ему плохо здесь, ей было не легче. Он опустил голову, чтобы она не увидела его покрасневших глаз. Ей показалось, что он осуждает ее, но не хочет сказать на радостях встречи. Она заторопилась распаковывать чемодан, чтоб отвлечь его.

– Я тебе привезла подарочки, – говорила она. – Это книжка «Москва и москвичи» Гиляровского, чтобы не забывал, что ты – москвич. А это, она протянула шоколадную монету в серебряной обертке, – шоколадка, ты в детстве любил играть такими.

– Мама, – сказал он, принимая книжку и шоколад. Теперь она доставала из чемодана теплое белье, носки, шерстяной шарф, меховые перчатки.

Игорь ужаснулся:

– Откуда все-таки ты взяла денег на покупки?

Это было новое в нем – раньше он не интересовался стоимостью вещей. «Узнал цену рублю!» – думала она.

– Нет, это дешево, Игорек, а потом ты же высылал мне.

– Значит, деньги, которые я посылал, ты на меня же потратила, да еще добавила солидную толику своих?

Она опять испугалась, что он рассердится. Она помнила прежнего Игоря – тот не был капризным и привередливым, но раздражался, если она поступала не так, как сама же его обучала.

– Да нет же, Игорек, я не очень потратилась.

Он покачивал головой, разглядывая подарки. В комнату ворвался Вася. Еще с порога он крикнул:

– Порядок, Игорь! Можешь спокойно принимать маму!

Он сказал, что Игорю дали отпуск на три дня. Маму поселят в одну из женских комнат – гостиницы нет. Игорь проводил Васю в коридор и попросил:

– Одолжи пятьдесят рублей, надо маму угостить!

– Бери сто. Понадобится, еще достанем. Не жилься в расходах.

Игорь повел маму в столовую. Она привезла много вкусных вещей собственного изготовления и купленных в столичных магазинах, но Игорю не хотелось пробовать без товарищей. Он все больше казался матери новым и неожиданным. Подросток превратился в юношу, он и прежде походил на умершего отца, теперь сходство стало полнее. Игорь широко шагал, в Москве они прогуливались в ногу, здесь Суворина не могла попасть в его шаг. В столовой Игорь набрал столько блюд, что Суворина испугалась – как все это съесть? Аппетит у Игоря всегда был плохонький, без просьб он и пирожного не съедал. Но юноша, сидевший напротив Сувориной, легко расправился с тарелкой борща, умял гуляш с гречневой кашей, добавил рисовый пудинг и запил все это компотом. А хлеба Игорек съел столько, сколько в Москве не съедал за неделю. Суворина не знала, что это первое пиршество Игоря за последние два месяца, она подумала, что сын всегда так наедается. Хороший аппетит свидетельствовал о силе, Суворина растрогалась. Сын подозрительно посмотрел на ее заблестевшие глаза.

– Мама, не плачь! – предупредил он. Она осторожно вытерла платочком глаза.

– Больше не буду, не обращай внимания.

На улице она попросила:

– Покажи, где вы работаете? Ужасно хочется ознакомиться со строительными объектами, где ты перевыполняешь задания.

Он нахмурился:

– Почему перевыполняю? Обычный строитель, как многие другие…

Она не поняла внезапной сухости в его голосе.

– Не скромничай, Игорек. Я знаю, ты среди первых. Помнишь свое обещание: «Ты услышишь обо мне из газет, мама!»

Он ответил почти весело:

– Никто обо мне не пишет в газетах. Говорю тебе, средненький рабочий. Лучше походим по поселку.

Поселок со всеми его домами, фонарями, снеговыми валами и сугробами легко было осмотреть за полчаса. Выйдя к лесу, Игорь сказал:

– Можем побродить по тайге. Но без валенок ты увязнешь. Идем искать валенки и полушубок.

Суворина вспомнила, что Игорь ночь работал, сейчас ему надо соснуть, в лес успеется и завтра. Игорь не хотел валяться в кровати, когда рядом с ним мама. Она не уступила, и он без большой охоты повернул в барак.

В комнате Суворина распорядилась:

– Раздевайся и в постель, а я посижу около.

Игорь любил, чтобы мать сидела возле его постели, в последнюю ночь, проведенную в Москве, он заснул, положив ее руку под щеку. Суворина погладила волосы сына, он отвел ее руку. Он успел отвыкнуть от ласк.

– Как московские соседи – здоровы?

– Все здоровы. Передают тебе приветы.

– Спасибо, – сказал он, и опять они молчали. Потом она попросила:

– Игорек, расскажи о себе…

– Не о чем говорить… Работаю и все! Хватит об этом.

Но если он изменился, то и она держалась по-иному. В Москве она не упорствовала, если он от чего-либо отказывался. Он ожидал, что мать замолчит или переведет разговор на другое. Она ласково сказала:

– Нет, Игорек, не хватит. Ты не писал, я ничего о тебе не знаю.

– Я предупреждал, что писать не буду, – напомнил он.

– Да, предупреждал. Но ты ведь не собираешься просто выпасть из моей жизни, правда? Другие пока о тебе молчат, а меня интересует, как же сложилось твое существование? Трудно тебе пришлось? Удалось ли добиться, чего хотел?

Он откинул голову на подушке, смотрел вверх. Он знал, что теперь нужно говорить все, как ни тяжело.

– Я солгал, что никто обо мне не пишет. Обо мне писали в местной газете. Можешь прочитать, если интересуешься.

Во внутреннем кармане телогрейки хранилась скрываемая ото всех злополучная газета с заметкой Мухина. Игорь протянул ее матери, рука его дрожала. Он знал, что мать радостно ухватится, будет жадно и нетерпеливо читать, внимательно и стремительно, как только она одна умеет. Она восторженно вопьется глазами в заметку, радость ее погаснет, появятся недоумение и ужас. Она верит в него – какой удар будет нанесен ее вере! Он должен нанести этот удар, больше лгать нельзя!

Суворина не торопилась разворачивать газету. Лицо ее было суховато и настороженно – ни восторженности, ни умиления. Она на секунду прикрыла веки. И когда она снова взглянула на сына, он вдруг со смятением понял, что именно этого она и ждала – не хвалебной статьи, а осуждения. Игорь облизнул пересохшие губы. Суворина улыбнулась – никогда он не замечал у матери такой странной, доброй и усталой улыбки.

– Глупый! – сказала она. – И это тебя мучает?

Тогда он разрыдался. Он кусал в отчаянии наволочку, чтобы остановить рыдания, что-то лепетал, на что-то жаловался. Суворина прижалась щекой к голове сына, он разобрал в ее шепоте, что она винит во всем себя, а его оправдывает.

– Чем ты виновата? – закричал он гневно и привскочил на кровати. – Я виноват, я!

Он прикусил кулак, чтоб подавить новое рыдание. Суворина отвела его руку. Он хотел уткнуться в подушку, она не дала. Голос ее заговаривал его горе, она отказывалась снять с себя вину за его неудачи, она предвидела, что именно так все и получится, но не решалась высказать вслух. Да и поверил бы он, если бы она рассказала о своих сомнениях?

– Все это чепуха! – сказал он устало. – Ты виновата разве в одном – что родила меня слабосильным. Весу во мне не хватает, понимаешь, весу – костей и мускулов!

Она настаивала на своем. Вес – дело наживное, за эти полгода, что они не виделись, он набрал килограммов восемь, не меньше. Пусть он не сравнивает себя с другими, ему семнадцать лет, он еще мальчик. Доживешь до двадцати, тогда поговорим о весе. А себя она винит в том же, в чем виноваты все они, люди ее поколения. Молодежь знает об их победах, а не о поражениях, о результатах их труда, а не о том, какими усилиями все это достигалось. А как приходилось порой нелегко, как временами падали духом, безмерно уставали – об этом ничего! Книги, газеты, кино – везде успех и перевыполнение, везде неслыханные показатели, мировые рекорды, начинает казаться, что это и есть естественное, обыкновенное явление, иначе и быть не может. Потом пробуют свои силы и многие падают духом. У них, людей старшего поколения, это не раз бывало – и первые неудачи, и горькие разочарования в себе. У волевых натур такое состояние длится недолго, но нет таких, кому оно неведомо.

– Не понимаю, мама! Ты хочешь, чтоб вместо побед к рекордов кругом говорили только о трудностях и неудачах?

– Нет, нужно говорить об успехах и победах, а не о поражениях, это правильно. Но надо знать, какой ценой они добываются! Ты не преувеличивал свои силы, они как раз таковы, как ты о них думаешь! Однако ты не знал – сколько надо положить усилий. А это ведь другое, правда?

Он раздраженно отмахнулся.

– Говорю тебе, я слаб физически. Все замечают… Сегодня придумали способ спасти меня – переводят на легкую работу, в служащие…

Помолчав, Суворина спросила:

– Расскажи, как ты жил эти месяцы? Все расскажи, подробно!

Он запинался на первых словах, потом справился с волнением. Он уже не таился, нужно было рассказать матери даже то, о чем себе не разрешал думать. Она была не просто матерью – другом, никто так не знал его, как знала она, никто не понимал его так глубоко, не верил в него так искренне. Он говорил, как мучила его тачка, как трудна работа каменщика, как он стал последним в бригаде, чуть ли не последним на всем строительстве. Он не скрыл и заработков, мать ужаснулась – чем же ты питался, Игорек? Он объяснил, что разработал свою систему питания, вначале было трудновато, сейчас втянулся, голодным не бывает.

– А мне посылал деньги, – упрекнула она, качая головой.

– А что было делать? Если бы я не посылал, ты бы догадалась, что со мной неладно. Я этого не хотел.

– Гордость, гордость! – шептала она. – Весь в папу, просто удивительно, до чего вы похожи!

Выговорившись, он почувствовал усталость.

– Мама, я посплю, – сказал он. – Через часик разбуди, нам надо еще поговорить. И никуда, пожалуйста, не уходи!

Она ответила, поправляя одеяло:

– Спи, сынок. Я никуда не уйду.

– Дай руку, – пробормотал он, засыпая.

Она подождала, пока его сон стал ровным и глубоким, и тихонько вытянула руку из-под щеки. Игорь не шевельнулся. Суворина подошла к двери и снова оглянулась на сына, потом вышла и осторожно прикрыла дверь.

4

Она торопливо шла в контору по заснеженной улице поселка. В конторе она спросила начальника строительства, ей показали последнюю дверь в длинном, как штольня, коридоре. В приемной на скамье у стены теснились ожидающие с портфелями, папками и чертежами в руках. Очередь продвигалась медленно, за полчаса прошел один. Суворина попросила пропустить ее вне очереди – через два дня ей улетать, не хочется терять так скудно отпущенное время на ожидание.

Один из ожидающих сказал, что сейчас должен идти он, но охотно уступит место. Суворина прошла в кабинет Курганова.

Курганов сперва предложил сесть, потом поднял голову от бумаг, расстеленных на столе. Он взъерошил свою веерообразную седую шевелюру и широко улыбнулся доброй улыбкой. У Сувориной потеплело на душе. Она знала уже, не услышав от Курганова ни единого слова, по одной его улыбке, что он поймет ее, такие люди все понимают.

– С чем пожаловали? – сказал он. – Что-то я вас не припомню.

– Я прилетела сегодня, – заторопилась Суворина. Курганов мотнул головой.

– Знаю – единственная пассажирка сегодняшнего самолета? Фамилия – Суворина. А я было удивился, откуда еще один пожилой человек? Нас на стройке два старика – я да библиотекарь Чударов. Еще Усольцев к нам подбирается, да он на десять лет моложе. Долго думаете погостить? Может, совсем останетесь?

Суворина объяснила, что встретит с сыном Новый год и улетит обратно в Москву. О сыне она и собирается говорить. С ним поступают несправедливо.

Курганов прервал ее:

– Точно, несправедливо! Поставили бедного парня на тяжелые наружные работы. Скажу в оправдание, что мы сами уже спохватились – подобрали ему местечко поуютнее. С января он выйдет на новую работу.

Суворина сказала тихо:

– Это, по-вашему, называется справедливостью – подобрать местечко поуютнее?

Курганов в изумлении откинулся в кресле. Суворина вдруг удивительно преобразилась. Только что перед ним была согнувшаяся, пожилая женщина с усталым лицом, робкими движениями, застенчивая и маленькая. Эта женщина словно выросла, теперь она сидела прямая, строгая, ее глаза, проницательные и настойчивые, смело встретили и отразили взгляд Курганова. На секунду-другую Курганов сам смутился.

– Конечно, справедливо, – сказал он, стараясь смягчить свой громкий голос и разводя руками, так его удивил неожиданный вопрос Сувориной. – Работа по силам – это и есть справедливость.

– А вы какие силы подразумеваете – духовные или физические? – снова спросила Суворина. – Если духовные, то как вы их измеряете? А если физические, то они меняются с каждым годом, а в некотором возрасте – с каждым месяцем…

– Вот вы какая! – сказал Курганов. – По-вашему, легкая работа не есть лучшая?

– А разве в вашей собственной жизни лучшее было обязательно тогда, когда становилось легко?

На это Курганов ничего не ответил. Улыбаясь, он молча глядел на Суворину. Он вспомнил свою жизнь, самые яркие события, они цепью пронеслись перед ним – то, чем он гордился, за что себя уважал, что составляло истинное содержание его полувекового существования. Нет, они были трудны, эти славные, эти великолепные годы, дай возможность – еще бы пережить все это: недоедание, недосыпание, крик, шум, напряженную работу, понимание того, что многое совершил ты на своем веку, прожил его не напрасно. Суворина сказала ему лишь то, что сам он знал о себе, о чем он неустанно твердил Усольцеву во время их споров о молодежи – нового не было ничего. Тем это было приятней.

Курганов переспросил:

– Стало быть, вы хотите, чтоб сына вашего оставили на его нынешней работе?

Суворина, сжимая руки, подтвердила спокойно – Курганов видел, как нелегко ей дается спокойствие:

– Да, именно. На новом месте Игорьку физически будет легче, а душе его – хуже. Я хочу уберечь его от позора, от мысли, что не сумел справиться с тем, о чем мечтал… Я верю, он справится!

Тогда Курганов в восторге ударил кулаком по столу.

– Будь по-вашему! Оставим Игорька на старом месте!

Суворина приподнялась, стала благодарить. Напряжение, преобразившее ее, разом спало, перед начальником стройки снова была усталая, маленькая, робкая женщина. Провожая ее до двери, он повторил свое предложение – оставаться в поселке на постоянное житье.

– Говорю вам, не пожалеете! – воскликнул он в увлечении. – Работу найдем интересную!

Она опустила голову. Когда Суворина заговорила, в глазах ее стояли слезы.

– Игорек у меня один. Не буду скрываться – вся моя жизнь в нем! Так бы хотелось – вместе! И у вас мне нравится, только это нельзя. Когда-нибудь он обзаведется семьей, дети появятся, он позовет меня к себе… А пока надо ему почувствовать самостоятельность. Пусть расправляет крылья. В полет – идти самому!

– Жаль, очень жаль! Я бы вас с женой познакомил, она, как наседка, кудахчет над нашими двумя дочерьми, научили бы, как правильно относиться к детям. Ну, нельзя, значит, нельзя. Буду в Москве, зайду к вам – не возражаете?

– Не говорите Игорьку, что я была у вас.

– Даже не догадается, что заходили!

После ухода Сувориной Курганов несколько минут о чем-то размышлял, покачивал головой, усмехался. Потом он вызвал по телефону комитет комсомола и партком.

– Я насчет Суворина, – сказал он Мише. – Не стоит его перебрасывать. Это ничего, что трудно, надо привыкать к трудностям. Нет, я сам это решил, он не ходил. Ну, если придет, там увидим. Только не думаю, чтобы пришел. Что? Предчувствие у меня, понимаешь. У тебя нет такого? Это потому, что плохо знаешь свой народ, Мухин!

Усольцеву он рассказал о приходе Сувориной. Курганов был человек увлекающийся и в выражениях не стеснялся.

– Говорю тебе, мы пешки перед этой женщиной! – орал он в трубку. – Вот это психология, я понимаю. Обязательно потолкуй с ней, тебе полезно. А Мухин твой деляга без души, я давно это подозревал. Что? И я не лучше, раз подмахнул всю эту бумажную затею, не отрекаюсь! Ничего подобного, не киплю, а холодно рассуждаю!

Суворина так торопилась обратно, что поскользнулась на обледеневшем снегу. Она страшилась, что сын проснется до ее прихода. Он спал в том же положении. Она тихонько присела возле, погладила его по голове, он что-то пробормотал. Она любовалась им, сравнивала его с прежним, только теперь она понимала до конца, как сильно он изменился. Игорь всегда спал своеобразно, подтягивал колени чуть ли не к подбородку, запрокидывал голову, раскрывал рот. Подушка ему мешала, он часто сбрасывал ее на пол, во сне шумно дышал, поворачивался и вскакивал, сон его был порывистый, как он сам. Сейчас перед Сувориной лежал, вытянув тело, спокойный юноша, он не метался во сне, но словно сосредотачивался в нем. Это был ее сын, плоть от плоти ее, она знала его во всех мелочах шестнадцать лет – новый неожиданный человек!

И проснулся он тоже по-новому. В Москве он вскакивал с закрытыми глазами, долго протирал их, первые движения были слепы и неуверенны. Сейчас он прежде всего открыл глаза, посмотрел на мать, на лице его появилась радостная улыбка. Потом он шевельнулся и негромко сказал:

– Ты здесь, мама? Мне приснился забавный сон – что ты приехала, а это только снится. Я ужасно огорчился.

Он быстро и бесшумно поднялся с постели, это тоже было неожиданно – в Москве, вставая, он обязательно что-нибудь ронял – стул, тумбочку, книгу, по всей коммунальной квартире разносился грохот, возвещавший его пробуждение.

Игорь поцеловал мать и взял полотенце.

– Через три минуты я буду готов, мама. Побродим, зайдем в кино.

Они гуляли по той же единственной улице, вновь рассматривали те же дома. В клубе показывали старую картину, Суворина видела ее, но не сказала сыну. В Москве ей не часто выпадало это счастье – ходить с ним в кино, в последние два года Игорь стеснялся прогуливаться с матерью. Здесь он взял ее под руку, пропустил вперед в дверях, раньше этого тоже не было, Игорь всюду нетерпеливо стремился пройти первым. «Боже, да ведь Игорек – мужчина, он держится, как мужчина!» – думала Суворина, стараясь не показать, что ей хочется смотреть не на экран, а на сына.

После сеанса Игорь сказал:

– Вечером к нам придут знакомые. О моих неприятностях, пожалуйста, не говори ни с кем.

– Конечно, Игорек! Это ведь твой дела, разве я посмею лезть в них без разрешения?

Он ласково пожал ее руку.

– Ты у меня хорошая, мама, оставайся всегда такой!

Она тихонько вздохнула. Ей хотелось быть совсем другой.

Вечером в комнату набилось много людей. Пришли и девушки. На столе появилось вино, Суворина выставила привезенные из Москвы редкости. Георгий поздравил Суворину с приездом, его брат предложил выпить за Москву.

Раньше обычного вернулся домой и Миша. Поздоровавшись с Сувориной, он отвел в сторону Васю и пожаловался:

– Старику вожжа под хвост попала, не переводит Игоря.

– Что же делать теперь?

– Посоветуемся с Игорем.

Они отозвали Игоря и сообщили о непонятном решении Курганова. Игорь взволновался.

– А почему, не знаете? Что он говорит?

– Ничего он не говорит, – сердито сказал Миша. – Не хочет и все!. В общем, Игорь, не выйдет у тебя с чистой работешкой. Придется вкалывать на стройучастке, как ни печально.

Игорь поспешно сказал:

– Я согласен, чтоб на старом месте…

Он снова уселся около мамы, выбирая минуту, чтобы поделиться радостной новостью. Но за столом шла общая беседа, Суворину расспрашивали о Москве. Игорь проводил ее в соседний барак, где ей отвели койку, и по дороге рассказал о решении Курганова. Она порадовалась вместе с ним.

Когда он вернулся, Леша сказал зевая:

– Отличная у тебя мать, Игорь, первого класса.

Вася буркнул, влезая под одеяло:

– О машинах так еще можно говорить, только не о людях, особенно о матерях! Не от Виталия ли со Светланой ты научился?

Миша постарался их примирить:

– Выражения, конечно, нужно подбирать, но с общим смыслом я согласен: мать – замечательная! Не побоялась примчаться в такую даль, пока это первый случай в нашем коллективе.

Суворина пробыла в поселке на три дня дольше, чем предполагала. Новогодний вечер они встречали с сыном в его комнате. Компания на этот раз была поменьше, чем в день приезда Сувориной. Миша с Верой и Леша со Светланой ушли в клуб. За столом сидели Игорь, Вася, Лена с Чударычем и Суворина. Местный Новый год встретили ужином и шампанским, потом стали ожидать московского, он наступал на четыре часа позже. Лена попросила Васю проводить ее в клуб на новогоднее гуляние. Игорю не хотелось покидать Васю одного с Леной, Вася не любил прогулок с девушками, но и мать бросить было жалко.

– Иди, иди, Игорек. Мы с Иннокентием Парфенычем немного потолкуем, – сказала Суворина.

Чударыч рассказывал о местной жизни. Ему все здесь нравилось: и климат, и люди, и поселок, и строительство. Пока еще нельзя, конечно, составить себе правильное представление об их уголке, настоящее строительство начнется со следующей осени, этот год – подготовительный. Сейчас трудновато, но года через два отсюда и палкой не выгонишь никого.

– Здесь удивительный воздух – чистый и звонкий, – сказала Суворина. – А кругом вековой лес, я еще не видела такого. И жители – не представляете, как приятно, когда на улице одни молодые и веселые рожицы. Между прочим, я не только стариков не встречала, но и детей.

– Дети скоро появятся, – предсказал Чударыч. – Дети обязательно будут, чудесные дети – местной выделки! – Он засмеялся. – На днях наши проектировщики подобрали великолепное местечко под будущее кладбище, там, в лесу, – он показал пальцем на одну из стен. – Вот уж строительный участок, который будут осваивать позже других. Думаю, мне первому испытать, какова там земля… На всякий случай я присмотрел себе под сосенкой посадочную площадку. Строители обещали сосеночку не срубать, так и сказали: «Батя, сохраним ее для тебя!»

– Ну, вот еще! – возмутилась Суворина. – Как они смели? Вы совсем молодо выглядите!

Чударыч расхохотался, закашлялся, вытер заслезившиеся от смеха глаза. Суворина заговорила о сыне.

– Значит, вы будете писать о нем? Не представляете, как я благодарна, меня так мучило его молчание! Но Игорек не должен знать о нашем разговоре.

– Он ничего и не узнает, – пообещал Чударыч. – Между прочим, я хотел вас спросить вот о чем. Вы сказали, что начали готовиться к поездке вскоре после того, как поняли, что Игорьку приходится несладко. Как вы догадались, что у него неприятности?

Суворина печально улыбнулась.

– Разве можно обмануть мать? Осенью переводы от Игоря шли по телеграфу, хотя тогда и почта хорошо работала. А с началом зимы, когда лучше было посылать по телеграфу, переводы стали почтовые. Разница в оплате составляет несколько рублей, очевидно, эти рубли были очень нужны Игорю. У меня упало сердце, когда я получила первый почтовый перевод.