Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 3"

Автор книги: Семен Бабаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

– Алексей Фомич, – сказал Григорий, – а вас Сагайдачный ждет. На семинаре сам сказал, что вы едете в Вознесенскую.

– Откуда же ему известно, что я еду в Вознесенскую?

– Про то не знаю. Говорят же, что земля слухами полнится.

– Пусть Сагайдачный подождет, – сказал Тихон. – Никуда мы тебя, Фомич, не отпустим.

– А о чем был семинар? – поинтересовался Холмов.

– Старая песня – механизация ферм, – нехотя ответил Григорий, приглаживая ладонью меченный сединами чуб. – Мало мы достигли по этой части. Топчемся на месте. Вот Сагайдачный и вызвал животноводов, инженеров, механиков и завгаров. Весь день вели разговор. – Искоса взглянул на Дмитрия. – Сын тоже обижает меня. Ну как, Митя, теперь обеспечишь фермы грузовиками?

– Постараюсь, – сухо ответил Дмитрий.

– В чем, Алексей Фомич, беда? – продолжал Григорий. – В том, что по части техники все внимание отдается зерновикам. А животноводы, как те сироты, что им дадут, то у них и есть. По этой части Сагайдачный сильно предупредил всех, в том числе и нашего Горицвета, и моего сына.

Рано завечерело и стемнело. Вместе с Тихоном и Григорием Радченко Холмов побывал на площади, постоял, обнажив голову, у могилы братьев Климовых. Каменная плита постарела, и вырубленные на ней слова потемнели. Дубок, что был тогда посажен у изголовья, поднялся, как живой обелиск, могучим темным стволом.

Направляясь в Вознесенскую, Холмов смотрел на высвеченное фарами шоссе и мысленно все еще находился в Ново-Троицкой. Издавна он полюбил ночные поездки в степи и дорогу, когда она, озаренная, искрящаяся, лаковым ремнем несется под колеса, когда на этом нескончаемом ремне, как на речной стремнине, то запляшет с горящими глазами заяц, то запламенеет крыльями птица.

В такие минуты приятно было и ощущать на щеках холодную упругость ветра, и думать. Теперь его мысли были о семье Радченко и о «России». Его радовало, что и в Ново-Троицкой, и всюду, куда ни приезжал, он видел жизнь знакомую и когда-то им пережитую, встречался и с теми днями, что давно ушли в прошлое, и с днями нынешними.

«Как же хорошо, что я побывал в Ново-Троицкой и навестил семью Радченко, – думал он, уже не видя ни дороги, ни света фар. – Только теперь я узнал, что мы опередили братьев Козыревых всего только на один день. А если бы не опередили? Если бы опоздали хотя бы на час? Что тогда? Именно в этом главная суть вопроса: зря или не зря? И Тихон Радченко, как живой свидетель, отвечает: не зря! Как это он сказал? „Теперь, на старости своих годов, гляжу на жизнь сына Григория и внука Димитрия и вижу: давнишнее мое горюшко для них обернулось радостью…“»

Глава 40

Неожиданно для себя Холмов пробыл в Вознесенской почти неделю. Все дни с Сагайдачным ездил по району. Побывал в шести колхозах и в трех совхозах. Ночевал там, где заставала ночь: то в станице, То на полевом стане, то в отделении совхоза. Беседовал с людьми, присматривался к хозяйству, интересовался организацией и оплатой труда. Видимо, хотелось самому, без чьей-либо подсказки, отыскать причину успеха вознесенцев.

На полях и фермах Холмов видел тот устоявшийся порядок, когда и уход за скотом, и полевые работы выполняются своевременно и хорошо, без хвастовства и показной шумихи; когда поставки зерна и других продуктов перевыполнены, корма на зиму припасены с избытком, а оплата труда, как правило, высокая. Радовало и то, что повсюду, куда он приезжал, была видна коллективная организованность, тот дух трудовой активности людей, какой – Холмов это знал – встречался далеко не на всем Прикубанье.

И так же как в недавний его приезд во время косовицы, так и теперь Холмову нравился Сагайдачный. Нравилось ему, что держался скромно и просто, что людей, с кем встречался, знал и в лицо и по имени и что говорил с ними о делах района озабоченно и привычно.

Нравилось и то, что Сагайдачный был молод и годился Холмову в сыновья, что ходил он без головного убора, с завидной, укрывавшей уши темно-русой шевелюрой, что, по привычке, разговаривая, характерным движением головы вскидывал спадавшие на лоб локоны; что на нем была матерчатая спортивная куртка с закинутым на спину башлыком – от дождя и ветра; что узкие, сшитые по моде брюки придавали его высокой фигуре подчеркнутую стройность. Было приятно и смотреть на этого рослого тридцатилетнего здорового мужчину, и разговаривать с ним, и сознавать, что все то хорошее, что теперь имели, вознесенцы, добыто ими уже после приезда в район Сагайдачного.

Не без чувства гордости подумал и о том, что это по его, Холмова, рекомендации Сагайдачный стал секретарем Вознесенского райкома. Кажется, было это недавно. После окончании Прикубанского сельхозинститута Ивана Сагайдачного, сына колхозника, взяли на должность инструктора обкома. Тогда еще, знакомясь с новым инструктором, Холмов увидел в Сагайдачном человека умного, начитанного. Но через полгода Сагайдачный пришел к Холмову с просьбой послать его на работу в район.

– Как агроному, мне хочется, Алексей Фомич, находиться поближе к земле.

– Какую же работу ты хотел бы получить?

– Любую, но в районе.

– А секретарем райкома? Справишься?

– Если доверят – постараюсь.

Тогда-то и пришла мысль послать Сагайдачного в Вознесенскую. Предложение Холмова поддержали члены бюро. Возражал один председатель облисполкома Калашников.

– Молод же, молод! – говорил он. – Посмотрите его анкету. Ему нет еще и двадцати пяти. Какой же из него секретарь райкома?

– Василий Яковлевич, молодость – не помеха, – возразил Проскуров. – Все когда-то были молодыми. Да и вспомни, сколько лет было любому из видных революционеров, когда они становились вожаками партии!

– Так то ж какие были люди! И какое время.

– Чем же хуже и наши люди, и наше время?

– Наломает дров, а кому отвечать? Нам!

Побывал Холмов и на посеве озимых. По зяби, как по раскинутой скатерти, уходили гусеничные тракторы с прицепами широкозахватных дисковых сеялок. Над траками и над дисками курилась пыль. Долго и задумчиво Холмов смотрел вслед машинам, потом вынул потертую записную книжку и что-то записал своим мелким почерком. Это он делал часто. Заметив на лице Сагайдачного улыбку, сказал:

– Иван Федорович, не ухмыляйся. Ведь я на память свою уже не надеюсь. Потому и записываю.

Когда же Холмов записал и о том, сколько в Вознесенской коммунистов и первичных организаций, сколько распашной земли и озимой пшеницы, сколько продано зерна, Сагайдачный не удержался и спросил:

– Алексей Фомич, а зачем вам эти цифры и факты теперь, когда вы отошли от дел и живете в Береговом?

– Да так, записываю для себя, по старой привычке, – ответил Холмов. – Может, пригодится.

Или постеснялся, или не захотел сказать правду. Правда же состояла в том, что все записанное им нужно было Холмову для предстоящего разговора со Стрельцовым. Дело в том, что районы Вознесенский и Камышинский были соседями и имели одинаковые условия: и экономические, и почвенные, и климатические. Но вот уже сколько лет в областной сводке Вознесенский занимал первое место, а Камышинский последнее. Холмов сожалел, что не смог, будучи секретарем обкома, помочь Стрельцову вывести Камышинский из прорыва, и свое упущение ему хотелось наверстать теперь. «Как говорится, лучше поздно, чем никогда». По этой причине от Сагайдачного он решил поехать к Стрельцову. Хотел помочь Стрельцову советами, подсказать, что и как надо сделать, чтобы догнать своего соседа. Тут опыт вознесенцев мог бы пригодиться.

Холмов хорошо знал Стрельцова. Самолюбив, вспыльчив, горяч. Вряд ли прислушается к советам, да тем более если узнает, что Холмов побывал у Сагайдачного. Но все одно, прислушается Стрельцов к советам или не прислушается, примет их или не примет, они будут ему высказаны. К тому же у Холмова было так велико желание найти разгадку, почему один район передовой, а другой, как говорят сами камышницы, «пасет задних», что это желание и заставило неделю прожить в Вознесенской, вникать во всякие житейские мелочи и делать различные записи.

Это желание заставило Холмова перед своим отъездом из Вознесенской до поздней ночи разговаривать с Сагайдачным, как он сам шутил, «выпытывать» его. В тот день, поездив по району, они перед вечером сделали остановку на берегу озерца, похожего на осколок зеркала. Такие водоемы, разные по величине и глубине, блестели по извилистому руслу степной речки Валки, которая еще года три назад была перепружена плотиной. Озерца уже успели запуститься кугой и зарасти камышом, в них обитали раки и водился серебряный карп. Николай, шофер Сагайдачного, молодцеватый парень и необыкновенный специалист по ловле раков, прибыл к озерцу еще днем. Так что к приезду Холмова на низком, укрытом травой берегу уже горел костер, и в подвешенных на треноге ведрах варились в одном раки, а в другом уха.

Тянуло дымком. Холмов и Сагайдачный отошли подальше от огня, доверив заниматься раками и ухой Николаю и Игнатюку. Уселись на траву близ воды. Холмов смотрел на укрытое сумерками озерцо, курил и молчал.

– Теперь, когда я все посмотрел, когда пора уезжать, – сказал он, не отводя глаз от воды, – мне хочется, чтобы ты объяснил причину столь быстрого успеха вознесенцев. Скажи, Иван, кратко и членораздельно: как из обычного района, каких на нашем Прикубанье много, ты сделал район передовым, экономически сильным? Можешь со мной поделиться своими секретами?

– Не могу.

– Почему же? – удивился Холмов. – Боишься, как бы тебя не опередили?

– Нет, этого не боюсь, – ответил Сагайдачный. – Пусть опережают. Не могу, Алексей Фомич, потому что секретов-то никаких нет.

– А что есть?

– Труд людей, – ответил Сагайдачный. – Их желание и возможность хорошо заработать. Вот этот труд и укрепил район экономически, как говорят, крепко поставил на ноги. Но это же могло случиться и при другом секретаре райкома!

– Но не случилось?

– Видимо, не то здесь делалось, что нужно было.

– А что нужно? Что ты делал? Вот я выпытываю секрет.

– Вы же видели, что я делаю. – Сагайдачный усмехнулся. – Руковожу.

– Ни к чему, Иван, эта твоя скромность. Мы не на областном партактиве, и ты не на трибуне. – Холмов положил Сагайдачному руку на колено. – У нас разговор дружеский, доверительный. Не нужны здесь ни ложная скромность, ни самоуничижение.

– Я не скромничаю и не принижаю роль руководителя, – ответил Сагайдачный, наклоняясь и срывая траву. – Я говорю лишь то, что есть в жизни и что хорошо мне известно. Личные же качества руководителя, а тем более партийного, ох как важны и как необходимы. Всякое дело только тогда и будет проходить успешно, легко, когда к нему относишься честно и с любовью.

– И с умом?

– Об этом я уже не говорю.

– А как же трудности? Неполадки?

Глава 41

То ли ему не хотелось отвечать, то ли он не знал, что сказать, и обдумывал ответ, только Сагайдачный, продолжая срывать траву, надолго умолк. Молчал и Холмов, ждал, не торопил. А тем временем озерцо все темнело и темнело, поверхность его уже не блестела глянцем, гривка камыша казалась и чернее и ниже.

– И трудности, и всяческие неполадки были и есть, – сказал Сагайдачный, рассматривая на ладони сорванную траву. – Особенно их много было поначалу. Лет шесть тому назад наши колхозы экономически были слабые. Нельзя сказать, чтобы все, но многие председатели и директора совхозов заботились только о личном благополучии, думали, чтобы им жилось, как при коммунизме, и не думали о том, как живут колхозники и рабочие совхозов. Процветали и пьянство, и бесхозяйственность, и расточительство колхозного добра. Так что самая большая трудность состояла в том, чтобы хорошими, честными руководителями заменить плохих, бесчестных. И такая замена произошла не вдруг и не безболезненно. Сколько было недовольных, обиженных! В Вознесенской, как вы знаете, я живу уже седьмой год. И вот, Алексей Фомич, к какому выводу я пришел.

– К какому же? – живо спросил Холмов.

– Вывод прост: и трудности, и всяческие болячки, что липнут к колхозному телу, проистекают от бездельников, от людей непорядочных, – ответил Сагайдачный. – А успехи, достижения – от людей порядочных, честных, трудолюбивых. Вознесенцы это доказали на практике. Да и вы, как я полагаю, в этом могли лично убедиться.

– По-твоему, получается, что можно обходиться и без трудностей?

– Вопрос, Алексей Фомич, следует поставить так: если есть трудности, то кто их порождает? – ответил Сагайдачный. – Те, кто или не умеет работать, или не хочет. Если же к делу относиться добросовестно, то есть так, как требует сама основа основ Советского государства, честно и бескорыстно, то и трудностей может не быть. Сегодня, к примеру, мы сделали все и вовремя, и сделали хорошо, то есть так, как требуется, и завтра сделали все так же хорошо и своевременно. Откуда же после этого взяться трудностям? А если сегодня покривили душой и выполнили работу недобросовестно, плохо, если то же самое повторилось и завтра? Значит, уже послезавтра обязательно возникнут трудности, да еще какие! Еще пример: поленились, не заготовили корма, и зимой на фермах обязательно возникнут трудности. И так во всем. И в малом и в большом. И не виноваты тут ни колхозы, ничто иное, а мы сами, то есть то, как мы относимся к делу. Честный, добросовестный труд следует сделать трудом выгодным, то есть необходимо подкрепить его твердым рублем. Что мы и сделали.

– Погоди, Иван, – перебил Холмов. – Скажи вот о чем. Вчера мы были в «Рассвете». Отличное хозяйство, просто сердце радуется. И Анисимов, видать, настоящий хозяин. Так неужели в «Рассвете» сейчас нет никаких трудностей?

– Есть трудности, но уже не те, что были, – ответил Сагайдачный. – Вы же знаете, что до Анисимова в «Рассвете» председателем был Крамаренко. Помните, на любом совещании в Южном он обязательно выступал с речью. Но вы, наверное, не знали, что этот Крамаренко был пьяница, грубиян и бабник, каких еще свет не видел. Мы исключили Крамаренко из партии и отдали под суд. К делу был приобщен один постыдный документ: изъятый из письменного стола список тех колхозниц, которых Крамаренко принуждал к сожительству. Так вот этот, с позволения сказать, руководитель буквально разорил «Рассвет». И сколько тогда по вине Крамаренки возникало трудностей! Но вот уже третий год нет там Крамаренки, а есть Анисимов, и «Рассвет» расцвел, точно заново на свет народился. Успехи есть не только в «Рассвете». Возьми ту же ново-троицкую «Россию». До прихода в «Россию» Горицвета там тоже были сплошные трудности. А теперь «Россия» – лучшее хозяйство в районе.

– Согласен, что надо сделать труд выгодным, что необходимо строжайше соблюдать основы основ Советского государства, а таких, как Крамаренко, исключать из партии и судить, – сказал Холмов. – И «Россия» и «Рассвет» – примеры убедительные. Все это так. Но посмотри на своего соседа. Разве Стрельцов работает не добросовестно и разве он меньше твоего печалится о благополучии района и о том, чтобы камышинцы жили хорошо? Разве Стрельцов не знает о том, как важно строжайше соблюдать основы основ советского строя, о которых ты говорил? Так почему же Камышинский не может выйти из прорыва?

– О своем соседе, Алексей Фомич, мне судить трудно, – сказал Сагайдачный. – Трудно хотя бы потому, что, как говорят, чужое горе руками разведешь. Но мне думается, что беды Стрельцова сидят в нем же самом, точнее, в его горячности, нетерпимости и, я сказал бы, в никому не нужной суматошности. К тому же нельзя, не следует всюду, как это он делает, доказывать, убеждать, что ты и умный, и инициативный, и безошибочный, и порядочный. Пусть люди сами оценят тебя на практической работе, по ее результатам, а тогда уже скажут, кто ты и что у тебя есть и чего нету.

– Значит, у вознесенцев сейчас нет трудностей? – снова спросил Холмов.

– Есть, Алексей Фомич, есть у вознесенцев трудности, – ответил Сагайдачный. – И немало. В жизни, как вы знаете, далеко не все совершается легко и просто. Есть у нас и такие трудности, которые не зависят от нас, не нами порождены. Мы и хотели бы с ними расправиться, да не можем. В настоящее время у нас имеется одна очень большая трудность.

– Какая?

– Строительный материал. – Сагайдачный тяжело вздохнул. – Эта трудность возникла не только у нас. Время такое, что все хотят строиться. Заметили небось, как помолодели станицы. А сколько нам нужно построить общественных зданий! И Дворцы культуры, и детские сады, и дома для престарелых, и школы. Требуются тонны и тонны цемента, вагоны стекла, кровельного железа, шифера, строительного леса. Получить же все это по наряду почти невозможно.

– И как же вы строите?

– Вот это уже, Алексей Фомич, наш секрет, – смеясь, сказал Сагайдачный. – Достаем, изворачиваемся. Но это не спасение и не выход из положения. Или еще трудность: как облегчить труд животноводов? Вот вчера на эту тему был у нас семинар. Все его участники говорили, что нами сделано мало, а то, что сделано, еще весьма примитивно. Хочется получить для ферм заводское оборудование. А где получить и как? Или еще такая трудность: легковые автомобили. Вы не улыбайтесь. У председателя райисполкома Коломейцева есть список заявок на «Запорожцы», «Москвичи» и даже на «Волги». Заявителей собралось уже более двухсот. Кто они? Главным образом сельская интеллигенция. Вот вы познакомились с Григорием Радченко и его сыном. А таких у нас много. Машины хотят купить агрономы, зоотехники, инженеры. Есть и трактористы, и доярки, и чабаны, и учителя. Как-то я был в Москве. Попытался раздобыть наряд хотя бы на две-три машины. Отказали. Вас, говорят, много… Да, точно, нас много.

Над степью уже повис изогнутый серп месяца. Озерцо повеселело, заиграло радужными блестками. От камыша, от куги, от все еще сидевших на берегу Холмова и Сагайдачного тянулись к воде тени.

Уха была съедена и посуда вымыта. Пропахший дымом Николай принес раков, вывалил их из ведра на траву и сказал:

– Свеженькие! Угощайтесь, Алексей Фомич!

Красные, еще горячие, раки исходили парком и при слабом свете луны напоминали кучку залитых водой и потухающих углей. Холмов и Сагайдачный смело брали эти «угли», разламывали сухо трещавшие клешни и зубами выбирали сочную солоноватую мякоть. И уху и раков ели молча. Каждый думал о чем-то своем, о чем, возможно, не хотелось говорить. Когда же молчание слишком затянулось, Сагайдачный сказал:

– Не так давно был у меня разговор с драматургом. Наш, прикубанский, член Союза писателей. Кондрат Малафеев. Помните, в областном драмтеатре шла его пьеса «За голубым забором»?

– Помню, представление так себе, – сказал Холмов. – Перелицовка старого мещанства на новый лад…

– Так вот этот Малафеев приехал в Вознесенскую искать острые конфликты для своей новой пьесы. «Нет ли у вас фактов, – говорит Малафеев, – когда бы, к примеру, колхозник, отец семейства, пьяница и дебошир, отсидел свой срок в тюрьме, вернулся домой и со злости опять избил жену, разогнал детей?» – «Нет, отвечаю, таких фактов у нас нет». – «А может быть, у вас есть примеры злостного вредительства на полях или на фермах? – спрашивает Малафеев. – Колхозные активисты ловят преступников на месте, начинается драка…» – «Вредителей тоже нет, – отвечаю. – Кто же сам себе станет вредить?» – «А не было ли у вас случая, когда, скажем, комсомолка, передовая доярка взяла да и подожгла колхозный коровник, погубив всех коров? – спрашивал Малафеев. – Темная осенняя ночь, девушка несет в ведре керосин, поливает коровник и бросает горящую спичку…» – «И такого случая, говорю, у нас не было. Да и непонятно: чего это ради комсомолка, передовая доярка будет уничтожать коров? Она что, ненормальная?» – «Не было ли умышленного отравления скота? – продолжал допрашивать Малафеев. – Пастух или зоотехник подсыпает в корм яд…» – «И таких, говорю, у нас нет». – «Как же так нет да нет? – уже начал сердиться Малафеев. – Люди живут и не конфликтуют?» – «Так, говорю, и живут. Трудятся, влюбляются, справляют свадьбы. Но конфликты у нас, говорю, есть». – «Какие?» – спросил Малафеев и приготовился записывать. Начал я перечислять, – сказал Сагайдачный. – «Не привезли, говорю, на ферму вовремя корма – конфликт. Началась дойка, а электроэнергии нет – конфликт. Электрик сжег мотор – конфликт. Плохо отремонтированы тракторы – конфликт. Мало заработала бригада – конфликт».

– И что же Малафеев? – спросил Холмов.

– Не пожелал слушать, сказал, что такие конфликты для его пьесы не годятся, – ответил Сагайдачный. – «Мне, говорит, нужны факты бытовые, семейные, случаи морального разложения. А вы мне – корма не подвезли, мотор сожгли!..» Тогда я рассказал о том, как в этом году у нас возник конфликт между деятелями торговли и финансов. Колхозники в станицах стали жить намного богаче, а план по продаже водки в целом по району, оказывается, сорван. Странно, но факт. В нынешнем году вознесенцы не выпили и половины завезенных в район спирто-водочных изделий. Потребкооперация в прорыве, в банке образовалась нехватка денежных знаков. Вот и разгорелась настоящая драма.

– И что драматург?

– Говорит: «Нетипично».

– В какой-то мере он прав, – сказал Холмов. – Водка в станицах, как правило, в магазинах не залеживается. Так что если судить по опыту других районов, то факт этот в самом деле нетипичный… И чем же кончился твой конфликт с драматургом?

– Конфликтом. – Сагайдачный грустно улыбнулся. – Малафеев уехал злой, даже не простился. Как-то мы встретились в Южном. Отвернулся и прошел мимо.

– А знаешь, Иван, ведь от тебя я поеду к Стрельцову, – вдруг ни с того ни с сего сказал Холмов, вставая и с трудом разгибая отекшие ноги. – И родные места проведаю, и со Стрельцовым поговорю.

– Поклон ему от меня, – сказал Сагайдачный и тоже встал.