Текст книги "Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 3"
Автор книги: Семен Бабаевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)
Ехать без брата, слабого здоровьем и не привыкшего к походной жизни, Кузьме было удобнее. Ни забот, ни хлопот. Можно было часами не слезать с седла и разговаривать с Кузьмой Крючковым о разных разностях, о том, к примеру, что солнце всходит, что дорога повернула влево, что на пригорке, в бурьяне, прошмыгнул заяц. И конь, слушая речи Кузьмы и поводя ушами, то шел скорой иноходью, то, желая угодить табунщику, переходил даже на тряскую рысь.
Без особого труда преодолев более ста километров, Кузьма на четвертый день оказался в Урупском. Разыскал родича Работникова. Кузьма был уверен, что Холмов давно приехал в Урупский и уже поджидает его. «Разве на машине трудно обогнать коня?» – думал он.
Как же Кузьма и обозлился и опечалился, когда узнал, что Холмова в Урупском еще не было. «Получается какая-то чертовщина, – сказал он, стоя у ворот чужого двора. – Липнуть к нему всякие знакомцы, задерживают, а я должен на этом паршивом хуторе сидеть и ждать, как дурак!..»
На хуторе Кузьма прождал брата два дня. На третий день явился Холмов. Мрачный Кузьма сказал, что надо, не мешкая, отправляться в дорогу. При людях выговаривать брату не стал. Наболевшую обиду высказал, как только они, попрощавшись с Работниковым, покинули Урупский.
– Ни к черту не годится, братуха, такое наше продвижение! – сердито сказал Кузьма. – Получается не движение, а горючие слезы. Да ежели мы так и дальше будем шагать, то в Весленеевскую, помяни мое слово, не доберемся и до зимы.
– Доберемся, – спокойно отвечал Холмов. – Сейчас возьмем курс на Родниковскую. Там секретарем райкома работает Калюжный, старый мой друг.
– Во-во, опять друзьяк! – с обидой в голосе сказал Кузьма. – И этот друзьяк к тебе прилипнеть. А меня в Весленеевской милиция разыскиваеть. Можеть, для меня тюрьму уже приготовили? А ты, мой родной брат, не поспешаешь на выручку. Ить схватять меня, как только заявлюсь в станицу, заарестуют.
– Не бойся, Кузьма, и не схватят и не арестуют, – говорил Холмов, шагая по сухой кочковатой дороге. – Теперь уже долгих остановок у нас не будет.
– Поклянись!
– Клянусь! – смеясь, сказал Холмов. – Пойдем без остановок.
– Ну вот это по-моему. Идтить так идтить, без всяких задержек! – В голосе у Кузьмы появилась теплота. – И еще нельзя нам мешкать по причине перемены погоды. Пока поджидал тебя в Урупском, что-то сильно ломило мои ноги. Это, я знаю, на дождь. А ежели задождить, то шагать нам будеть трудно. В пути ни присесть, ни прилечь. Так что, братуха, обязательно нам надо поспешать.
И братья Холмовы спешили. Отдыхали редко и мало. Ночевали в степи: на бригадном стане или под скирдой.
На третий день поздним вечером набрели на какое-то поселение. В темноте не понять, то ли хутор, то ли окраина станицы. Улица пустынна. Ни огонька в окне, ни человека у двора. Только собаки, почуяв появление нежданных гостей, затеяли оживленную перебранку. Голоса их раздавались во многих дворах. Одна собачонка, особенно голосистая, тявкая, как бы говорила: «Эй, кто там? Что за люди? И чего стоите посреди улицы?»
Мимо проходила женщина, повязанная полушалком. Увидев людей и коня, остановилась. Кузьма подошел к женщине и спросил:
– Скажи, будь ласка, какой это хутор?
– Вовсе не хутор, а поселок Ветка, – ответила женщина. – Вы что, нездешние?
– Чудное прозвище – Ветка, – не отвечая на вопрос, сказал Кузьма. – Ветка? Чудно.
– А что тут чудного? – спросила женщина. – Ветка есть у дерева? А наш поселок – как бы ветка от станицы Широкой.
– Понятно, – сказал Холмов. – А какой район?
– Родниковский.
– И далеко отсюда до Родниковской?
– Порядочно. Километров, наверное, двадцать. А может, и более.
– А не знаешь, тетушка, у кого можно переночевать? – спросил Кузьма.
– Кто его знает, – уклончиво ответила женщина. – Проще сказать, не знаю.
И ушла. Холмов посмотрел на загрустившего брата и сказал:
– Ну, Кузьма, что будем делать?
– Что-нибудь придумаем, – бодрым голосом ответил Кузьма. – Как это говорится: белый свет не без добрых людей. Загляну-ка в этот крайний двор. Скажу, так я так, прохожие, мол, перебыть бы до утра. В домишке и лампа еще горить, знать, хозяева не спять.
Передав повод брату, Кузьма направился к хатенке, стоявшей на самом краю Ветки. Двери были раскрыты. Кузьма спросил, можно ли войти, и, не дожидаясь ответа, переступил порог. Молодая женщина с голыми до плеч руками мыла в корыте годовалую девочку. Два мальчугана постарше стояли голышами и поджидали своей очереди.
Увидев в дверях незнакомого, похожего на цыгана мужчину с плеткой, женщина испуганно посмотрела на него и отступила, взяв ребенка на руки. Заворачивала в простыню мокрую девочку и слушала, что говорил ей Кузьма. Вытирая девочке голову, сказала, что хата у них тесная, что муж еще не вернулся с работы. Кузьма не уходил. Стал упрашивать, говоря, что на дворе начало моросить, что им нужна не хата, а крыша; что они переночуют в сарае, и если в нем окажется сено или солома, то лучшего ночлега и желать не надо. И женщина, будучи по натуре сердобольной, согласилась. Укладывая девочку в кроватку, сказала:
– Ночуйте. В сарае есть сено. Только сарай у нас еще без дверей. Никак не соберемся их поставить. Коля, Петя! – обратилась она к мальчуганам. – Чего стоите? Мойте ноги! – И опять к Кузьме, остановившемуся за порогом. – Когда войдете в сарай, то справа увидите телушку. Она привязана. А сено на левой стороне.
– Благодарствуем, хозяюшка, как-нибудь разберемся, – сказал Кузьма и ушел.
В сарае было темно. Пахло сеном и устоявшимся за день теплом. Братья остановились у входа. Чердака в сарае не было, и припустившийся дождь постукивал о шифер, как горошинами о бубен. Кузьма зажег спичку. Увидел лежавшую телку с большими лиловыми глазами. Не то из боязни, не то из уважения к Кузьме Крючкову телка встала, потянулась, выгибая спину.
– Не везеть нашему коню, – сказал Кузьма, потушив спичку. – У Работникова ему пришлось соседствовать с коровой, а тут рядом с ним будеть эта телушка. – И к Кузьме Крючкову: – Ты чего уши прищуриваешь? Опять кусаться будешь, злой черт!
Не слушая Кузьму, конь прошел мимо телушки и понюхал сено, желая узнать, хорош ли у него будет ужин.
– Ну вот, и крыша есть и сено, – сказал Холмов.
– Спасибо хозяюшке, такая оказалась сердешная женщина, – говорил Кузьма. – И приветливая, и собой красавица. Видать, из нашей, из кубанской породы. Как только глянул на нее, так сразу и сказал сам себе: казачка! Признал по обличию и по сердешности. На всем белом свете какие бабы самые жалостливые да сердешные? Наши, кубанские! И детишки у нее такие славные, такие карапузики – один в один, как на подбор.
– А дождик-то как припустил! – сказал Холмов, поглядывая на шумевшую крышу.
– Получилось в точности по моему предсказанию. Ноги мои погоду предсказывают безошибочно.
Не успели братья, подсвечивая спичками, как следует осмотреться, как в сарае с фонарем «летучая мышь» появилась хозяйка. Фонарь она повесила у входа, и Холмов увидел обычное, ничем не примечательное лицо молодой женщины. «И чего это Кузьма так восторгался ее красотой? – подумал Холмов. – Может, она родом и казачка, да только женщина самая обыкновенная».
– С фонарем вам будет веселее, – сказала она. – Кто же вы будете?
– Братья мы, – ответил Кузьма. – А что? Не похожи?
– Ни чуточки. – Она как-то пристально посмотрела на молчавшего Холмова. – Разные вы.
– Щетиной пообрастали, как зверюки, – смеясь, сказал Кузьма. – Через то и всякую схожесть потеряли.
– И куда же вы путь держите?
– В Весленеевскую, – ответил Кузьма. – Идем до дому, до хаты.
– И далеко вам еще идти?
– Порядочно, – ответил Кузьма. – Бывали в Весленеевской?
– Не довелось. – Хозяйка снова задумчиво посмотрела на Холмова, как бы не веря тому, что говорил Кузьма. – Небось уморились?
– Ноги устали, – сказал Холмов. – Весь день в дороге.
– Может, вам чайку согреть? – участливо спросила хозяйка. – Или хотите умыться? Говорите, не стесняйтесь. Скоро мой Андрей возвернется. Завсегда приезжал рано, а сегодня что-то задержался. Наверно, на собрании.
– Ничего вам, хозяюшка, не надо, – сказал Холмов. – Спасибо за приют.
– Не за что благодарить. Ну, я побегу. У меня дети еще не спят!
Глава 23В хатенке на краю Ветки жили Кочергины – Андрей и Катя. Андрей был специалистом по ремонту моторов, работал в ремонтно-тракторных мастерских – РТМ. Его жена Катя была домашней хозяйкой и матерью троих детей. К двадцати шести годам она успела обзавестись двумя сынишками и дочуркой.
Сразу же после свадьбы Кочергины построили хатенку на краю Ветки – две комнаты и крылечко. И хотя хатенка была сложена из самана, но во внешнем ее виде было что-то городское: высокий фундамент, широкие окна, застекленное крылечко, белая шиферная крыша.
Вскоре после того, как Катя покинула сарай, на улице, заглушая шум дождя, отчетливо застрочил моторчик. Это Андрей Кочергин на своем самоходном велосипеде вернулся с работы. Возле калитки моторчик умолк. Сквозь мелкий дождь в сарай просочился запах гари. Андрей оставил велосипед на крыльце, снял замасленный, мокрый на плечах комбинезон. Катя встретила его на пороге и, прижав пальцы к губам, жестом этим показала, что дети уже спят и шуметь нельзя.
– Андрюша, а у нас гости, – сообщила она шепотом.
– Кто такие?
– Чужие люди. Попросились переночевать. Два старичка с конем. Дождь полил, а им спрятаться негде.
– Где же они?
– В сарае.
– Чудачка ты, Катя! – Андрей усмехнулся. – А ежели те старички и вовсе не старички, а самые настоящие ворюги? Или какие-то темные личности? Подумала ты об этом?
– Ну что ты, Андрюша, какие они ворюги? Обыкновенные люди.
– Как же быстро ты их узнала! – с упреком сказал Андрей. – Обыкновенные люди зараз пешком не ходят, а ездят. Машин-то на дорогах пропасть. А эти идут пешком.
– Так у них же свой конь.
– И конь – тоже странно! И свой ли он? Да и кто, скажи, Катя, нынче с конями расхаживает? Цыгане – и те уже ездят на легковых машинах. Да и конь-то у них откуда? Не понимаю, чем они тебе так могли понравиться? Какие они из себя?
– Один на цыгана смахивает, а другой собой такой аккуратный да стеснительный, – пояснила Катя. – На нашего учителя Федора Степановича похож. Прилег на сено и говорит, что ничего-де, хозяюшка, нам не надо. Бородами позарастали. Идут в станицу Весленеевскую.
– Паспорта отобрала? – строго спросил Андрей. – Да и есть ли они у них?
– Должны быть.
– «Должны, должны», – передразнил Андрей. – Удивительная беспечность, Катя, с твоей стороны! Пустила во двор чужих людей и не поинтересовалась, а есть ли у них документы. Не жалко, Катя, сарая, но существует же порядок.
Андрей натянул домашние брюки, на плечи накинул парусиновый плащ и отправился в сарай.
– Извините, граждане, – сказал он, появившись в дверях. – В этом доме я хозяин. Прошу документы. Я ничуть не против того, что вы у нас заночуете, но документы нужны – это общий порядок. Сами понимаете.
Холмов молча протянул паспорт. Кузьма порылся во внутреннем кармане бешмета и вынул оттуда потертую, старую справку, говорившую, что он является табунщиком. Вернувшись в дом, Андрей подсел к настольной лампе и раскрыл паспорт. Прочитал фамилию, имя и отчество. Долго смотрел на фотографию. «Или это странное совпадение, или это он и есть, – подумал Андрей, не отрывая глаз от паспорта. – Неужели ко мне в сарай забрался именно тот самый Холмов? Чудеса! Вот уж чего не ждал, того не ждал. Но ведь все в точности подходит. И фото, и фамилия, и имя, и отчество. И возраст приблизительно тот же, и брови насупленные, жесткие – его брови».
Но как и почему Холмов оказался в сарае? Сам этот факт выглядел совершенно невероятным. И второй старик, табунщик из колхоза, – тоже Холмов. И похож вовсе не на цыгана, а на абрека. «Вот это загадка! – думал Андрей. – Не придумаешь, как ее разгадать».
Приглядываясь к паспорту, Андрей невольно вспомнил, как лет пять тому назад, когда станичный Совет не разрешал ему строить дом, он поехал к Холмову. Может, сам и не додумался бы, но добрые люди насоветовали. «Холмов к людскому горю чуткий, и ежели жаловаться на нашего Ивахненка, так именно самому Холмову», – советовали люди.
Взяв в дорогу харчей, Андрей уехал. В Южном прожил неделю. Каждый день ходил в бюро пропусков, добивался приема. Так и не добился. Тот, кто должен был дать ему пропуск к Холмову, вежливо объяснил, что Алексей Фомич занят и принять не может ни завтра, ни через неделю. Так Андрей ни с чем и уехал. «А если это он у меня в сарае? Лежит на сене? Тогда я не мог к нему пробиться, а теперь он сам ко мне пришел? Вот история! Нет, быть того не может, чтобы Холмов очутился ни с того ни с сего в моем сарае. В жизни так не бывает. Дело обычное – однофамилец. Сошлись, как на беду, и имя и отчество… А вдруг это он, Холмов?» – думал Андрей.
Так и остался вопрос без ответа. Своими предположениями и тревогами Андрей поделился с Катей. Та изумленно посмотрела на мужа, покачала головой, а потом махнула рукой и сказала:
– Ой, Андрюша! Да ты что, белены объелся?
– А приглядись к фото, – говорил Андрей. – Это же Холмов, и все тут. Гляди, гляди!
– Чего мне к нему приглядываться? Живого Холмова никогда в глаза не видала. И скажу так: тот, настоящий Холмов, не печалься, к нам в сарай не пожаловал бы. Появись, к примеру, он в Ветке, так миновал бы наш двор и подался бы в Широкую. А там Ивахненко приготовил бы Холмову не только шикарную постель, а и ужин с выпивкой. Ивахненко умеет встречать важных гостей. Так что, Андрюша, все твои догадки и тревоги выбрось из головы и садись вечерять.
– Как же выбросить, когда душа моя чует!
– Ну, а ежели в самом деле он? – спросила Катя. – И что из того? Раз ему так захотелось, то пусть ночует в сарае, а завтра уезжает, куда ему надо.
– Да ты что, Катя? Как же так можно? – удивился Андрей. – Люди узнают и осмеют. Скажут, приехал к Кочергиным в гости сам Холмов, а они положили его спать в сарае. Ох, чует мое сердце – он! Ты же в лицо не видала Холмова, а я видал даже два раза и совсем близко. Один раз на совещании новаторов. Он тогда с речью выступал. А в другой раз у нас в мастерских. Как-то он приехал в нашу РТМ. Интересовался ремонтом моторов.
– И какой же он из себя?
– Деловитый, подвижной.
– И все? А ты разговаривал с ним?
– Ишь чего захотела! Невозможно было с ним говорить. Возле него всегда людно. Не подступиться. – Андрей еще раз посмотрел на фото в паспорте. – Он, честное слово, он! На совещании, помню, сидел в президиуме. А я в первом ряду. Хорошо было видно. А может, не он? Может, правда однофамилец и похож лицом? Холмовых много. У нас в техникуме, когда я учился, тоже был один – Холмов Егор. В футбол здорово играл. И все ж таки, Катя, это он. Ну вот что хочешь – он!
– Ежели так уверен, то зови в хату, – посоветовала Катя. – Не ютиться же настоящему Холмову в сарае!
– Неудобно. Надо было сразу.
– Чего неудобно? Зови, скажи, что просишь поужинать.
– Нехорошо получится. Значит, ежели не настоящий Холмов, то пусть ночует в сарае, а ежели настоящий, то зови ужинать? Как же это так? – спросил Андрей.
– Иди и кличь в хату, праведник, – с улыбкой сказала Катя. – У нас и водочка найдется.
– Только без этого, без спиртного, – строго сказал Андрей. – А где мы положим его спать?
– Можно на диване. Постелю чистую простыню, положу подушку. Все же лучше, нежели в сарае на сене.
– Ладно. Пойду позову.
Андрей считал, что неудобно приглашать ужинать одного Холмова, и пригласил обоих братьев. Но Кузьма от ужина отказался, сказав, что есть не хочет, но что ему нужна цибарка, чтобы попоить из колодца коня. Холмову тоже есть не хотелось. Но стакан чая он выпил бы с удовольствием.
Войдя в дом, Холмов поздоровался с Катей за руку, и это ей очень понравилось. «Вежливый человек, видно, не простой, и догадки Андрюши, наверное, правильные», -подумала она. Проходя по комнате, Холмов и не хотел, а остановился перед висевшим на стене зеркалом. Увидел свое заросшее седой щетиной лицо, потер ладонями колючие щеки, усмехнулся и сказал:
– Как быстро, оказывается, растет борода!
– Да еще если в дороге, – согласился Андрей. – Может, желаешь побриться, папаша?
«Нет, нет, это же совсем не тот Холмов, – думал Андрей. – Тот, настоящий, был и моложе и стройнее, и глаза у того Холмова не так ввалились, как у этого, и брови были не такие клочковатые…»
– Пусть растет борода, – сказал Холмов. – Все одно, дорога у нас дальняя. Прибудем на место, вот тогда и помолодеем.
– Тоже правильно, – согласился Андрей.
– Садитесь к столу, – сказала Катя и незаметно при этом подмигнула мужу, как бы говоря, что он конечно же не ошибся. – Вот сюда садитесь. Чем богаты, тем и рады. К чаю у нас и варенье есть, и свои пирожочки.
Глава 24Окно было раскрыто. На подоконник летели брызги, в темноте дождь шумел тягуче и ровно, как шумит мельничное колесо.
Андрей и Холмов сидели за столом и пили чай. Поглядывали один на другого, присматривались. Холмов заключил, что на вид Андрею нельзя дать и двадцати пяти. Русоголов, худощав. Русая чуприна, вся в мягких завитках, спадает на лоб и на уши. Обеими ладонями он подбирал и поглаживал волосы. Поглядывая на летевшие в комнату брызги, Андрей сказал, что июль и август были сухие, знойные, земля высохла, потрескалась, а сады стали седые от пыли.
– Пришел-таки и к нам дождик, – сказала Катя, ставя на стол тарелку с пирожками. – Угощайтесь! Пирожки с абрикосами. Свои, первый год уродили. Сад у нас молодой… Ух, как дождик припустил! Вот зарядил бы такой на недельку, пусть бы земля насладилась влагой.
– Дождь обложной, видать, на всю ночь, – сказал Холмов. – Такой для посева озимых – благодать. В вашей станице обычно в какие числа сеют озимую?
– А шут его знает, в какие! – Андрей подернул плечами, не ждал такого вопроса. – Честно скажу, не знаю. Да об этом я как-то и не думал.
– Почему не думал? Ты же колхозник!
– А разве всякому колхознику знать это обязательно?
– Как же так? – удивился Холмов. – Колхозник, а не знаешь, когда надо сеять озимые.
– Верно, колхозник. Только я в колхозе состою рабочим. – Андрей пятерней подобрал вьющиеся волосы, улыбнулся. – Не удивляйся, папаша! Не мы сами, а жизнь нас разделила, рассортировала, кого куда. Одни пашут землю, сеют пшеницу, а другие имеют дело с железом. Я, к примеру, специалист не по озимым, а по моторам. Спроси меня, папаша, про моторы. На любой вопрос отвечу, потому что по роду занятий принадлежу к рабочему классу. А что тут удивительного? Свой теперь у нас народился рабочий класс. Есть свои рабочие и на колхозном консервном заводе, и на колхозной мельнице, к в колхозной РТМ. Так что из хлебопашцев сами по себе повырастали приверженцы не земли, а машин. Одних шоферов да механиков у нас теперь целая армия! А ты: когда сеют озимую? Не знаю и знать не хочу.
– Брось, Андрюша, свою агитацию, – сказала Катя и обратилась к Холмову: – Вы его не слушайте, а берите пирожок и пейте чай. Андрей на РТМ состоит в агитаторах, так ему дай только поговорить. Пейте чай, угощайтесь пирожками. Сама пекла.
– Пирожки очень вкусные, – сказал Холмов. – Но мы вот покурим и снова примемся за чай. – И к Андрею: – Это, конечно, хорошо, что в станице появились приверженцы машин и железа. Без этих приверженцев нынче в станице пришлось бы ох как трудно. Но знать, когда сеется озимая, все же нужно. Озимка – это хлеб.
Холмов курил, и сизый дымок от папиросы тянулся к окну. Под унылый шум дождя говорил о том, что для посева озимой пшеницы самыми лучшими сроками для Прикубанья и Ставрополья являются первые числа сентября. Еще он сказал, что в стране засевается более ста пятидесяти сортов озимой пшеницы, при этом назвал такие замысловатые, трудно выговариваемые названия сортов, о которых Андрей и понятия не имел. Например: «гостианум-237». Или: «эритроспермум-15».
Андрею нравилось, что этот заросший щетиной, чем-то сильно похожий на настоящего Холмова старик так хорошо разбирался в сортах пшеницы, а также в том, где и как ее надо сеять. И когда Холмов с уверенностью знатока стал говорить и о том, какие сорта озимой лучше всего засевать в низовьях Прикубанья, какие – в верховьях, а какие – на равнинном ставропольском плато, и о том, что в одном прикубанском совхозе недавно выращен новый сорт пшеницы «пономаревка», – Андрей про себя решил: «Нет, конечно же не тот Холмов. Откуда тому Холмову все это знать? Не иначе, агроном, да еще и старой закваски».
От посева озимой разговор сам по себе перешел к станице, Холмов спросил, кто председатель Широковского стансовета, и Андрей нехотя ответил:
– Есть у нас такой тип. Ивахненко. Ты, папаша, все одно его не знаешь.
После этого Холмов спросил, как живут люди в Ветке. Хорошо или плохо? Чем довольны, на что жалуются?
– А зачем тебе, папаша, об этом знать? – спросил Андрей.
– Человек все должен знать.
– Живут, папаша, люди в Ветке по-разному, как и всюду, – сказал Андрей и подумал: «Он, определенно он! Всем интересуется, все выпытывает, выспрашивает. Выскажу ему все, что думаю…» – Тот, кто половчее да понахальнее, – продолжал Андрей, – тот живет в свое удовольствие. Тот же, кто трудится честно, кто чужого не берет, живет не очень богато. Недавно в нашей станице был выездной суд. Судили шайку воров и мошенников. Орудовали в торговой сети. Так вот они жили прекрасно. И дома у них, и личные автомобили. Предводителем у них был некто Каргин. Ловкач и мот, каких мало! Не слыхал про Каргина?
– Как же, слыхал, – сказал Холмов. – Это, случаем, не тот Каргин, который попал в больницу для умалишенных, а потом бросился с кручи в Кубань?
– Не-е! Не тот, – сказал Андрей. – То ты, папаша, наверное, слышал сказку про Каргина. Будто был тот Каргин заколдован, а после этого уже лишился ума и погиб? Так, а? То – фольклор! – Андрей рассмеялся. – Проще сказать, фантазия, выдумка. А наш Каргин не фольклор, не фантазия, а живой ворюга и хам, так сказать, натуральный, и такой увертливый да хитрющий был, что его не так-то было просто изловить с поличным…
– Ну и что получила каргинская шайка? – спросил Холмов.
– По заслугам, как и полагается. – Андрей поднялся и, приглаживая ладонями чуб, вдруг спросил: – Скажите, вы есть Алексей Фомич Холмов? Тот самый Холмов?
– Да, тот самый.
– Алексей Фомич! – воскликнула Катя. – Как мы рады! Чего же вы сразу не признались? Такой гость и нашем доме!
– Мы с Катей догадывались, – сказал Андрей, смутившись и покраснев до слез. – Но как-то так… Не спросили… Просто не ждали, даже как-то странно, что вы к нам приехали. Нам приятно!
– Мне тоже, – не зная, что ответить, сказал Холмов. – Вот и хорошо, что мы познакомились. Ну, как вы живете? Люди вы молодые, только что начинаете жить.
– Живем как все, – ответил Андрей. – Теперь нам уже легче.
– Стройка замучила, – пояснила Катя. – Три года строились и все делали сами, своими руками. Тут малые дети, а тут стройка.
– У людей, как у птиц, – сказал Андрей. – Дети подрастают, паруются. Надо улетать из родительского гнезда. А куда улетишь? Где взять гнездо? Вот и возникает проблема. Одни улетают в город, приживаются там, а такие, как мы с Катей, мостят свое гнездо.
– Ой, как же было нам трудно его мостить! – сказала Катя. – Андрюша даже к вам ездил.
– Зачем об этом, Катя? – перебил ее Андрей. – Дело прошлое, нечего вспоминать.
– Значит, из-за жилья молодежь покидает станицу? – спросил Холмов.
– Из-за жилья, а более всего из-за нелюбви к земле, – уже спокойно говорил Андрей. – Пропадает у молодежи любовь к земле. Вот вы и меня упрекнули в том, что я не знаю, когда надо сеять озимку. А мой друг, токарь, Илюшка Громов, недавно прочитал историческую повесть о том, как крестьяне с вилами и лопатами дрались за землю. «Чудные были люди! – говорил Илюшка. – Чтобы я полез из-за земли в драку? Да мне лично эта земля и даром не нужна!..» И это говорит сын природного хлебороба! А недавно у нас в станичном клубе выступал поэт. Николай Природный. Наш, прикубанский. Вы должны его знать. Народу набилось полон клуб. Вышел Природный на сцену и стал читать стихи о том, что-де случилась страшная беда, у хлеборобов-казаков нету той любви к земле, какая была у них до колхозов. Стихи жалостливые, слезные, впору бы плакать, а в зале смех. И тогда подумал: может, и лучше, что в зале был смех? Может, надо нам не плакать, а радоваться?
– Чему же радоваться? – спросил Холмов.
– Тому, Алексей Фомич, что того хлебороба-казака, которого оплакивал поэт, со временем вообще не будет, а его место займет сельский рабочий. И только тогда, когда это произойдет, навсегда сотрется разница в жизни людей села и города и станичной молодежи не придется убегать в города. Я верю в будущего рабочего на селе и радуюсь, что он уже нарождается.
– Да хватит тебе, Андрей! – перебила Катя. – Развел агитацию! Может, Алексею Фомичу нужно отдохнуть. – И к Холмову: – Теперь мы вас в сарай не отпустим. Будете спать вот тут, на этом диване.
– Зачем же мне спать на диване? – улыбаясь хозяйке, спросил Холмов.
– А затем, что так надо. Диван у нас мягкий.
– Сено тоже нетвердое. Я люблю спать на сене.
– Тогда мы дадим вам подушку, одеяло. Чтобы было еще мягче.
– Но мы еще посидим с Андреем и поговорим, – сказал Холмов. – Как, Андрей? Спать еще не хочешь?
– Какой там сон! – сказал Андрей. – И до утра не усну.
Прошло еще часа два, а дождь все не смолкал. Двор покрыт мелкими лужицами. Темно. Идти скользко. Андрей нес одеяло, подушку, фонарем освещая дорогу к сараю. Холмов осторожно ступал по мокрой земле. Андрей устроил постель на сене рядом со спавшим Кузьмой, пожелал Холмову спокойной ночи и ушел.
– Ну что, Катя, вышло по-моему! – радостно сказал Андрей, войдя в хату. – Холмов-то настоящий! Я сразу, как только он появился на пороге, узнал его, но молчал. Пусть, думаю, не знает, что я-то его узнал.
– Ежели узнал, то чего же ты с ним так разговаривал? Агитировал, поучал.
– Нарочно все ему высказал.
– Будто он без тебя не знает? А долго вы беседовали. Я прилегла и даже успела вздремнуть.
– Ты вот что, Катя, утром чтоб никакого шума не было, – наказал Андрей. – Приготовь им завтрак. Поджарь петушка в сметане. Ты это умеешь делать. А я пораньше вернусь с работы. И смотри, Катя, никому из соседей не говори, что у нас Холмов.
– Может, Дусе одной сказать? – робко спросила Катя.
– Это зачем же?
– Пусть скажет про картошку.
– Вот уж насчет картошки ни-ни! Поняла? – Андрей строго посмотрел на жену. – Ну, пора и нам спать. А дождик-то как расходился! Отлично поливает землю! Оказывается, в эти дни сеют озимую пшеницу. А я и не знал.
