Текст книги "Женщина нашего времени"

Автор книги: Рози Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)

Робин сказал:

– Может быть и так. Но в этот промежуток времени в результате простоев было потеряно двадцать два процента прогнозируемой продукции, что привело к недополучению доходов на сумму сто шестьдесят восемь тысяч фунтов стерлингов, перешедших в потерю прибыли…

Это были только цифры. Харриет знала, что если бы она приготовила свою собственную версию, она могла бы осветить проблему так ярко, как смог ее затуманить Робин. Но она не приготовила, а Робин работал, регулируя свет в своей полуправде и спрятав в тень свою аккуратную ложь.

Харриет продолжала, защищаясь словами, но она ясно понимала, что почва уходит у нее из-под ног. Робин был слишком умен. Она же только шумела и тонула.

Она увидела несколько образов, живущих в ее сознании и появляющихся на фоне внимательного лица Робина. Она видела себя в кухне Саймона, когда он доставал доску от упаковочного ящика и протягивал ей. Потом она увидела себя, сидящей на ступеньках в доме Джейн вместе с Чарли Тимбеллом, и квартиру в подвальном этаже в Белсайз-парке, в которой она устанавливала игру на каминную полку. Она как бы видела маленькую комнату, в которой она разрабатывала свой бизнес-план в пустые вечера.

Робин сидел напротив нее через стол, пока они продолжали двигаться по унылому списку ее возможных ошибок. Под конец они подошли к ее неорганизованности, приведя в качестве примера исчезновение в Лос-Анджелес.

Робин закрыл свою папку, своевременно вздохнув.

– А в отсутствие директора-распорядителя производственная деятельность в Уинвуде принесла дополнительные потери продукции, которые, в свою очередь, повлекли за собой…

– Какая производственная деятельность? Я впервые об этом слышу.

Робин развел руками, как бы говоря: «От вас же».

Грэм торопливо вмешался:

– Они вчера прекратили работу на два часа в знак протеста по поводу столовой и планируют приостановить работу и сегодня днем.

За этим стоял Робин. В этом Харриет была уверена так же, как и во всем остальном. Каким-то образом он договорился с Миком или, как там его имя. А может быть, и с Реем Даннеттом. Ему хотелось подловить ее на Уинвуде, ее ахиллесовой пяте, а его чувство симметрии подсказало ему соединить это дело с Лос-Анджелесом и Каспаром, вытеснившим его. Была во всем этом неизбежная, ироничная аккуратность. Харриет поняла всю степень его решимости покончить с ней.

Она повернулась к нему лицом и снова сложила руки.

– И что?

Образы все еще проносились перед ней. Две девочки, пришедшие в «Степпинг» с их танцующими сливами, играющие в «Головоломку». Кондуктор автобуса семьдесят третьего маршрута и ее черно-белый стенд на Ярмарке игрушек в «Эрлз-Корт», и тот момент, когда ее солнечная экспозиция рухнула, и перед Лео, двумя девушками, Робином и ей самой предстали коробки и обломки из полистирола.

Невольная улыбка растянула рот Харриет, и она закусила губу между зубами, потому что знала, что близка к тому, чтобы заплакать.

Робин сделал короткий жест, который она могла расценивать, как победный.

– И, таким образом, директора попросили меня засвидетельствовать их готовность принять вашу отставку из совета директоров компании «Пикокс».

– Понимаю. А если я откажусь подавать в отставку?

Кэт заерзала на стуле, но ничего не сказала.

Робин улыбнулся. Это был час его триумфа, и Харриет видела, что это было наслаждением для него. Он также иногда улыбался в постели. Когда он отвечал, его голос звучал почти нежно:

– Харриет, я хотел бы, чтобы между нами все было совершенно ясно. С теми, кто меня поддерживает, я контролирую пятьдесят два процента компании. Если вы не захотите сотрудничать, я просто созову собрание акционеров и уволю вас, что будет вам неприятно, а для меня будет не более, чем неудобством. Почему мы не можем повести себя, как друзья, которыми мы и являемся, и не заключить цивилизованного соглашения за этими закрытыми дверями?

Эвфемистическое «мы» и «директора» улетучилось, заметила Харриет. Теперь были «я» и «вы» – отвратительная личная сущность этой битвы.

– Это было бы разумно, – сказал Джереми Крайтон.

– Спасибо, Джереми, но мне не нужны ваши советы. Скажите, Робин, каким образом вы можете контролировать больше пятидесяти процентов? Я владею двадцатью восемью процентами, и моя семья имеет еще двадцать процентов против двадцати процентов Лендуитов. У Грэма пять процентов.

Харриет улыбнулась, когда назвала его имя, и почувствовала его облегчение. Грэм не может спасти ее, но он не должен хотеть ее утопить. Харриет знала, что Робин собирался сказать, но она все равно хотела сама заставить его сказать это. Она хотела показать им самим их вероломство, потому что это было все, что она имела, Ее глаза жалили, и она чувствовала, что ей трудно дышать. Она больше не старалась скрыть дрожь своих рук.

Теперь все образы, которые промелькнули перед ее глазами, были ликующими, смеющимися в лицо над ее поражением. Она вспомнила головокружительно растущие цифры продаж после того, как «Головоломка» стала «Мейзу», завтрак в день выпуска акций, когда она, как королева, величаво шла по коммерческому банку. Она была одета в тот же костюм шанель темно-синего цвета. Харриет посмотрела на свои колени и уронила на них руки, чтобы их не видели окружающие. Вспышка большого квадратного бриллианта ударила ей в глаза. Это был тот бриллиант, который она купила себе, как одну из наград за успех. Он напоминал ей бриллианты Робина, колье и серьги со слезинками, которые он ей подарил, и слова, которые он сказал.

Она недооценила Робина. Это ее грубейшая и самая ужасная ошибка.

– Двадцать процентов Лендуитов, как вы сказали, – Робин улыбнулся, – пять процентов Джереми и акции множества организаций, как указано здесь.

Он протянул ей бумаги. Как послушный курьер, Джереми подтолкнул их вдоль стола заседаний совета в сторону Харриет.

Харриет прочла список, он был удивительно коротким. По отсутствию в списке она определила тех акционеров, которые остались верными ей. На какое-то мгновенье она почти воспряла духом, хотя она понимала, что должно последовать дальше.

– Но еще двенадцать. Вы еще далеки от контроля, Робин.

Наконец он улыбнулся, показав все зубы.

– Нет. Если вы учтете акции Троттов. Их голоса позволяют мне перейти отметку в пятьдесят процентов. У меня есть контроль, Харриет. Посмотрите правде в глаза.

Медленно, скованно Харриет повернула голову в сторону Кэт.

– Ты будешь голосовать за меня? – прошептала она. – Или с ним, против меня? Ты сделаешь это, мама?

Харриет обычно никак не называла Кэт на собраниях совета директоров. Она всегда обдуманно избегала любого упоминания об их взаимоотношениях. Но сейчас она придала этому слову его полный смысл. Как эхо, она повторила дешевый эффект Робина.

– Мама?

Кэт слегка покачала головой, и дряблая кожа на ее полных щеках задрожала, как молоко перед кипением. Густой румянец покрыл ее кожу, но подбородок она держала высоко поднятым.

– Мне никогда не нравилось это, Харриет. Мне никогда не нравилось, что ты делала, создавая этот бизнес. Ты делала это за счет Саймона. Ты направила его на тот мост, ты, вместе со своим бизнесом. Это как кровь на твоих руках.

Харриет парировала эти слова, расталкивая их по сторонам непроизвольными скользящими движениями рук, но при этом она локтем сбила на пол пачку чистой бумаги для заметок.

– Я жила этим. Нет необходимости напоминать мне. Но ты запуталась, мама. Не думаешь логично, потому что тебе никогда этого не требовалось. Ты прожила всю свою жизнь за Кеном, а до этого за своей решимостью соблюдать приличия. Ты должна четко представлять себе ситуацию, не так ли? Послушай меня. Ты ее не знаешь. И если ты говоришь мне, что хочешь голосовать за мою отставку из моего собственного совета, потому что ты думаешь, что на мне кровь Саймона, то я скажу тебе, что ты перепутала бизнес и чувства.

Харриет вздохнула. Она перевела взгляд с темно-красного лица матери на гладкое лицо Робина.

– Вы никогда не были виноваты в смешивании бизнеса и чувств, не так ли, Робин?

– Может быть, однажды, – доброжелательно ответил он.

Теперь перед ней предстала последняя картина. Это был день, когда на совещании определилась цена акций. После совещания она приехала в офис Робина, чтобы сообщить свои новости. Она чувствовала себя достаточно сильной, чтобы принять на себя весь мир, и они занимались любовью, согреваемые взаимным успехом. Харриет подавила эту картину, вжимая ее в черноту за своими глазами, и ее заменила злость, которая ринулась в нее горячее, чем любой эротический импульс, который она когда-либо испытывала.

Она резко повернулась к Кэт, которая, казалось, сжалась от страха перед ней.

Харриет зашипела на нее:

– Не поддерживай его. Неужели ты не понимаешь? Ты можешь понять, почему он делает это? Какие веские для маленького мальчика причины стоят за всем этим?

Кэт крутила в пальцах карандаш. Это был фирменный ка-ран-даш «Пикокс», один из тех, которые фирма раздавала на яр-мар-ках игрушек и торговых мероприятиях, украшенный маленьким павлиньим хвостом. Сейчас он затрещал в ее руках. Она аккуратно положила два обломка на стол рядом с бумагой для заметок и так резко подняла подбородок в сторону Робина, что ее дряблая кожа задрожала.

– Если ты думаешь, что это он обработал меня, повернул мою глупую голову или что-то в этом роде, то ты ошибаешься. Я достаточно долго терпела, Харриет, твои объяснения, разъяснения и разрешения, как будто я ребенок или дура. У тебя обычно добрые намерения. Но я могу составить и свое собственное мнение. И я его составила. Я буду голосовать вместе с ним. Фактически не с ним, а против тебя. Я делаю это из-за Саймона.

Харриет молча посмотрела на нее. Ей хотелось закричать: «Дура! Ты думаешь, что это поможет Саймону? Ты так думаешь?» Но она подавила этот импульс. Она знала, что решение Кэт окончательно, и никакие крики не могут изменить его.

Это было откровением – найти такую убежденность в ее мягкой, дрожащей и старающейся всех примирить матери. И даже осознав это, она чувствовала глубинную наследственную связь, удивительно прочную. И она знала, что в гневе из-за невежественного предательства Кэт она похожа на нее.

Не было необходимости спрашивать о Кене. Кен поддержит свою жену. Конечно, Кэт не должна расстраиваться. Харриет мрачно усмехнулась своей мысли.

– А Лиза? Что скажет маленькая Лиза?

Конечно, Лиза будет голосовать против Харриет. Она будет рада сделать это. Такой будет ее месть за все годы, когда Харриет была старше, умнее, быстрее и ближе к матери.

– Лиза тоже, – пробормотал Робин.

Харриет не обратила на него внимания. Она продолжала смотреть на Кэт, но ее так трясло от гнева, что седеющие волосы и синий костюм, казалось, утратили свои очертания перед ее глазами.

– Так, значит, Лизе недостаточно получить моего мужа. Она хочет все. С таким же успехом вы получите и мою компанию, – голос Харриет становился тише, но в эту минуту она почти кричала. В комнате наступила тишина. – Хватит ли только у нее мозгов, чтобы сделать это, если уж я оказалась такой дурой, чтобы отдать ей компанию вместе с неиспользованными акциями. Моя компания.

Кэт наклонилась вперед:

– Это только бизнес, Харриет. Это не весь мир. Это не жизнь, как таковая.

Харриет пронзительно закричала на нее:

– Откуда ты знаешь? Что ты знаешь? – Она должна была поднять трясущуюся руку, чтобы обтереть себе рот.

Из расплывшихся очертаний перед ней проявилось бледное лицо Джереми и смущенное, сочувствующее лицо Грэма. Понимание того, что она потеряла над собой контроль, стало еще одним дополнительным унижением. Она неуклюже откинулась на спинку стула, пытаясь успокоить дыхание.

Наконец она посмотрела на Робина. Его лицо приобрело четкие очертания, и на нем не было заметно следов замешательства. Он наблюдал за ней с некоторым интересом, в котором было что-то чувственное. Этот взгляд заставил ее потуже запахнуть на себе жакет, даже с каким-то вызовом.

– Что вы сделаете, если я откажусь уходить в отставку, – тихо произнесла она.

Он снова улыбнулся, демонстрируя безукоризненные зубы.

– Я могу созвать собрание акционеров, как я уже говорил. Есть и другой путь. Вы помните тот ланч, на котором мы обсуждали неудачу «Головоломки», и вы попросили у меня дополнительное финансирование, чтобы перевыпустить игру как «Мейзу»?

Его тон был легким, непринужденным, как будто он рассказывал забавную историю за обеденным столом. В ответ Харриет кивнула. Он продолжал:

– Конечно, вы помните. И вы также помните, что одним из условий было, что я получаю права кредитора на активы компании, включая саму игру мистера Арчера. Теперь я напомню вам пункт «безопасность от риска», имеющий отношение к упомянутому праву. Харриет, в этом пункте утверждается, что держатель долгового обязательства, то есть «Лендуит Эссоушиэйтс», может лишить должника права выкупа имущества, если активы, которые приобрел держатель, находятся под угрозой. – Робин положил один свой ухоженный палец на папку. – Эта информация дает мне основания поверить в то, что из-за вашего плохого управления и халатности мои активы находятся в очень большой опасности. Таким образом, в соответствии с нашим соглашением я могу лишить вас права собственности на игру. Я могу получить «Мейзу» и покинуть «Пикокс». Думаю, что нет необходимости объяснять вам, что это означает.

Он разденет компанию.

Харриет подняла глаза. По остальным трем лицам она видела, что они ничего не слышали об этом. Робин сохранил это для финала, для своего последнего трюка. Возможно, он использовал это для привлечения одного-двух своих друзей-финансистов к себе в папку. У нее не было сомнений, что он поступит в соответствии с соглашением. Он заберет «Мейзу» и оставит «Пикокс» голым.

Так, как она поступила с Саймоном.

Она была побеждена. Она была побеждена по всему фронту, а воспоминание о Саймоне разрушило остатки ее сопротивления. Она не могла бороться и наблюдать за тем, как Робин разрушает компанию, которую она создала, даже если она уже не являлась ее частью. Робин рассчитал и это так же, как он рассчитывал все.

– И что вы предлагаете? – спросила его Харриет.

Он взял другой лист бумаги. Она сидела неподвижно, пока он зачитывал условия передачи ее акций, ее компенсацию, формальности, связанные с уведомлением для биржи и смягченный текст сообщения для прессы.

– Я думаю, вы уходите в отставку, чтобы «уделять больше времени личной жизни?» – быстро проговорил Робин.

– Если вы так считаете, – ответила она.

– Я думаю, на этом можно закрыть собрание, – предложил он.

Харриет встала. Она взяла со стола два обломка карандаша и зажала их в кулаке. Когда она проходила за стулом Кэт, она коснулась плеча матери.

– Прости, что я кричала на тебя. Я сожалею, что так поступила.

После того, как за ней закрылась дверь, прошло некоторое время, и Кэт сказала:

– Я думаю, что мне надо пойти к ней.

Робин был резок:

– Не делайте этого. Сейчас она предпочитает уединение.

Кэт сказала с неприязнью:

– Вы думаете, что знаете ее?

Робин уложил бумаги и досье в портфель.

– Я знаю ее, – ответил он без всякого выражения.

Харриет села за свой стол. Она огляделась вокруг, ничего не видя. Через некоторое время, потому что она не могла думать о том, что случилось, она подняла телефонную трубку и позвонила Чарли Тимбеллу. При звуке ее голоса Чарли замахал руками одному из своих авторов, выставляя его из кабинета и предлагая закрыть за собой дверь.

– Что случилось?

Харриет рассказала ему все.

– Хитрый, грязный, маленький мерзавец, – выругался Чарли.

Это была необыкновенная история. В своем роде классическая. Он сделал несколько заметок на бумаге, которую держал наготове.

– Я должна была это предвидеть. Я должна была действовать жестче. Я не должна была уезжать в Лос-Анджелес.

– Я очень сожалею, Харриет. Ты не заслужила этого.

Он был расстроен, искренне расстроен, потому что ему нравилась Харриет и он восхищался ею.

– Ты не заслужила и того, что твоя семья так поступила с тобой.

– Ох, может быть и заслужила.

– Каковы условия? – Это, конечно, не означало, что он не мог вычислить их сам.

– Размещение моих акций. Двадцать восемь процентов – большой кусок, но агенты Робина убедят весь мир, что это дружественный раздел, и это удержит их цену. Я думаю, что «Пикокс» упадет до одного-девяносто или близко к этому, но это не означает, что они не смогут вернуться к двум-двадцати пяти на следующий день. Вместе с компенсацией, я полагаю, это составит около девяти миллионов. То есть от пяти до шести после выплаты налогов.

Чарли беззвучно присвиснул.

– Что ты собираешься делать? – спросил он.

Харриет устало ответила:

– Сделаю небольшой перерыв. Получу деньги. Что еще я могу сделать?

– Да, – Чарли не возражал бы сделать небольшой перерыв с лежащими перед ним шестью миллионами.

– Чарли. Знаешь что, я чувствую себя так, как будто меня снова отбросили в самое начало. К пляжу на Крите.

– Ты очень далеко от Крита, моя дорогая. Очень, очень далеко. Ты богата.

Харриет слушала слова, не понимая их. Страх и сопутствующий ему адреналин, который поддерживал в ней жизнь в течение собрания, всей дороги из Лос-Анджелеса, теперь отступил. Она начинала осознавать, что по-настоящему означала для нее потеря «Пикокс». Она не могла даже думать о том, что делать сейчас, или завтра, или в течение тех недель, которые будут следовать одна за другой.

– Ты не хочешь выпить со мной сегодня вечером? Или приходи домой, пообедаем вместе с Дженни.

– Нет, – ответила Харриет, – нет, спасибо, Чарли. Я думаю, мне лучше вечером побыть дома.

После того, как они попрощались, Чарли пододвинул свои заметки поближе. Он начал быстро стучать по клавиатуре, кося глазами на слова по мере их появления на экране. Пока не появился успокаивающий вздор агентов Робина, он мог подсчитать все, зная реальное положение дел. Непосредственно из первоисточника. Чарли оправдывал себя мыслью, что, если бы они поменялись местами, Харриет сделала бы то же самое.

Когда Харриет закончила говорить с Чарли, в кабинет вошла Карен. Она несла чай в тонкой, красивой фарфоровой чашке. Она поставила ее на угол стола Харриет.

– Я действительно очень сожалею, – сказала она, – все мы.

Харриет посмотрела на нее. Все уже закончилось.

– Карен?

– Да.

– Пожалуйста, оставь меня на час одну.

Когда она ушла, Харриет разжала кулак и посмотрела на два обломка карандаша. Она сжимала их так сильно и так долго, что на ее ладони остались голубые следы. Сейчас она положила их на стол и попыталась соединить обломанные концы вместе. Она внимательно смотрела на них несколько секунд.

Потом она положила голову на стол и заплакала.

Позже Харриет приехала домой. Она оставалась дома, пока ее юристы и юристы компании согласовывали ее компенсацию и организовывалось размещение ее акций. Сообщалось, что ее решение оставить «Пикокс» было добровольным, что не было никаких разногласий и компания может только укрепиться под руководством нового директора-распорядителя, назначенного Робином. Однако была и другая версия событий, сообщенная Чарли и с энтузиазмом подхваченная прессой.

В связи с тем, что публика узнала о битве в комнате заседаний совета директоров, цена на акции «Пикокс» упала. У Харриет не было иного выбора, кроме как принять, пониженную цену за свой пакет акций, но, в конце концов, в обмен на годы, которые она вложила в «Пикокс», она получила после вычитания налогов даже больше пяти миллионов фунтов. Она не упрекала Чарли за то, что он опубликовал эту историю. Как он правильно предположил, она знала, что на его месте поступила бы так же.

Популярная пресса тоже наслаждалась новостями, как и их коллеги в Сити. Было наводнение статей о миллионах «Девушки Мейзу» и осада телефонными звонками и визитами репортеров, которые отрезали Харриет в Хэмпстеде. Она подумала было спастись, возвратившись в Калифорнию, но Каспар не поддержал ее предложения, когда она сообщила его. Он вышел из госпиталя и сидел в кресле возле бассейна на своем ранчо.

– Я думаю, тебе лучше остаться там, детка, – сказал он ей.

Для Харриет стало ясно, что несмотря на все то, что было между ними раньше, все это ушло так же окончательно, как и ее жизнь в «Пикокс».

Каспар сказал, что для него существует вероятность попасть под суд за непреднамеренное убийство, но сейчас его люди заняты этим делом. Очевидно, что они также работали над тем, чтобы не допустить эту информацию в прессу. Было всего несколько упоминаний о случившемся в британских газетах. В коротких заметках говорилось только о том, что выдвигавшийся на Оскара Каспар Дженсен попал в автомобильную катастрофу, в которой один человек погиб. Больше говорилось о взаимоотношениях Каспара с «изгнанной «Девушкой Мейзу». Харриет пожалела, что у нее нет консультантов с таким же опытом защиты, как у Каспара.

В течение двух-трех дней казалось, что у нее нет возможности выйти из дома, не сопровождаемой назойливыми вопросами. Она так устала от отражения нападений словами «без комментариев» и «я вполне удовлетворена соглашениями с компанией», что оставалась дома, чтобы избавиться от вопросов.

Ее изящная квартира, ограниченная безучастными стенами, стала казаться ей полукрепостью, полутюрьмой. Она начала чувствовать, что находится в безопасности только до тех пор, пока одна остается за этими стенами, а попытка выйти наружу связана с риском столкновения с чем-то неопределенным, что уже пугало ее больше, чем несколько вопросов относительно ее планов на будущее. Ее высокие окна, казалось, вдруг стали пропускать слишком много света, что создавало возможности для шпионящих глаз. Она сопротивлялась побуждению задернуть шторы, но оно все равно пересиливало ее каждым поздним утром, когда она наконец вставала с постели.

Одна часть Харриет была слишком рациональной, чтобы не понимать, что рано или поздно, на следующий день или на следующей неделе разразится другой скандал и ее история будет забыта. Но была у нее и другая часть, та часть, которая держала двери закрытыми на два замка и страстно желала оставить шторы задернутыми, и эта часть понимала, как мог страдать Саймон. Она очень много думала о нем и вслух разговаривала с ним, как это делают люди, живущие в уединении.

Она больше не плакала после длинного приступа плача в своем кабинете, но жила с тяжелым грузом печали скорее за Саймона, чем за себя.

Она не думала о будущем, о своем богатстве или о том, что она могла бы делать. Когда же она пыталась задуматься, перед ней открывалась панорама такой пустоты, что она пугалась и заставляла себя снова засыпать или смотреть по телевизору мыльную оперу, которая озадачивала ее, потому что она не знала ни действующих лиц, ни причины их проблем.

Ее существование сузилось до рамок четырех комнат. Она спала, подогревала банки с супом, смотрела телевизор. Телефон оставался единственным звеном, соединяющим ее с миром. Он звонил постоянно, но в большинстве случаев она включала автоответчик, чтобы тактично отделываться от назойливых вопросов.

Одним из звонящих, кому удалось прорваться к ней, была Элисон Шоу, телевизионный репортер. Она хотела, если Харриет не возражает, снять эпилог к программе «История успеха». Она думала, что это будет уместным комментарием к существующим в Сити порядкам.

– Я не хочу больше ничего прибавлять, – ответила Харриет.

– Для нас будет трудно пустить программу без каких-либо дополнительных сведений после того, что случилось.

– Я ничем не могу вам помочь. Я уверена, что вы сами сможете при необходимости придумать эту информацию.

– Я не смогу убедить вас?

– Нет.

– Жаль. Я очень сожалею о том, что случилось, Харриет. – В голосе Элисон сквозило искреннее дружелюбие, если только дело не касалось бизнеса, как раньше заметила Харриет. – Будем поддерживать связь, не возражаете?

– Спасибо, – Харриет почувствовала сожаление, что Элисон повесила трубку.

Ей хотелось бы поговорить еще. Тишина в квартире тяготила ее. Харриет прошлась по комнатам. Она не представляла, что делать. Когда «Пикокс» была для нее всем, тогда для всего находились свои причины, но теперь они отпали.

Позвонила Джейн. Они немного поговорили о механике внезапного удара Робина. Джейн высказала свое сочувствие, которое имело оттенок некоторого удовлетворения, возможно, только показавшегося настроенным на тишину ушам Харриет. Джейн никогда особенно не любила и не доверяла Робину. Она задала неизбежный вопрос:

– Что теперь?

– Не знаю, – ответила Харриет.

– Ты можешь ничего не делать. Просто ничего. Покровительствуй искусству. Путешествуй. Вложи свои огромные деньги, сиди и считай проценты.

Харриет прочла зависть. Находясь в растерянности, она не знала, как с ней бороться.

– Деньги – это еще не все, – произнесла она.

– Так ли?

Джейн сидела на ковре в передней комнате. Она наблюдала за тем, как тонкий солнечный луч проходил между домами напротив и ложился полосой на светловатую шерсть. Этот луч заставил ее заметить, что окно следовало бы вымыть. Корзинка Имоджин возле нее была пуста, потому что ребенок спал в своей кроватке наверху. Когда вскоре она проснется, Джейн посадит ее в коляску и будет катать по кругу в Клиссолд-парке.

Говоря с Харриет, Джейн мечтала о том, что хорошо было бы провести вечер с друзьями, сходить в кино или, может быть, в ресторан, но она не могла, потому что в этот момент некому было остаться с Имоджин. А Харриет, Харриет может выйти из своей дорогой и тусклой квартиры и купить себе билет куда угодно.

Харриет слушала. Между ними зияла пропасть. Было невозможно сказать Джейн через это пространство, что она не может думать о поездке куда угодно, кроме возвращения за свой рабочий стол и в Уинвуд для того, чтобы победить Рея Даннетта и станок для изготовления пластмассовых деталей.

Она смотрела на свои стены, начиная ненавидеть их за возрастающую зависимость от их защиты.

Джейн и Харриет поговорили еще немного, пообещав вскоре увидеться. Когда беседа закончилась, они обе подумали: «Интересно, когда же эта встреча состоится».

Дженни, Чарли, Лео и другие друзья – все они звонили Харриет. Письма, как дротики, прокалывали ее уединение. Харриет не хотелось разговаривать, но она ощущала одиночество в промежутках между этими безмолвными беседами.

Она поговорила и с Кэт.

– Ты сердишься на меня? – спросила Кэт.

Ее голос был ласковым, почти нежным. Это был детский вопрос, наивно признающий право Харриет сердиться. Но, с другой стороны, это был вызов: «Сердись, но это никак не изменит того, что я сделала».

– Да, я сержусь.

Слова взрывались в ее голове, как горячие, маленькие шарики гнева. Мысль о Кэт на другом конце провода, в безопасном гнезде, созданном для нее Кеном и украшенном фарфоровыми безделушками и бархатными подушками, вызывала бурный приступ ярости, смывающей все внутри Харриет. Кэт была труслива, не была конкурентом, любила все украшать, уклонялась от действительности и была ее собственной матерью.

Харриет постаралась управлять своим голосом и чувствами.

– Да. Да, я сержусь. А ты что думаешь? Ты лишила меня моей компании. Это не то, чего ты не могла бы понять, но ты сделала это. Ты не так глупа, как притворяешься. Послушай, я создала эту компанию. День за днем, час за часом, наблюдая и планируя все. Я любила ее. Она была моей, можешь ты понять это? А потом пришел Робин Лендуит, врал вам, а вы слушали его и отобрали мою компанию из-за какой-то сентиментальной причуды, которая не вернет Саймона назад. Ничто не вернет Саймона. Он мертв.

– Не надо так говорить, Харриет, – сказала Кэт.

Харриет подумала, что все выглядит так, как будто она маленькая девочка, которая сказала: «Не буду, – или, – вот еще». Почему она не может понять, что она сделала?

Кэт заговорила своим доброжелательным голосом:

– Что же ты хочешь? Ты же сделала на этом кучу денег.

– Я не хочу денег, – закричала Харриет.

Ей казалось, что трубка под ее рукой сделана из воска. Она могла разбить или согнуть ее и разрушить все окружающие ее и подобранные с большим вкусом предметы.

– Мне не нужны эти чертовы деньги. Я хочу назад свою компанию.

Но она не могла получить ее назад. Она перешла в руки Робина, Джереми и других людей, до которых ей не добраться. И компания никогда уже не будет принадлежать ей.

Харриет задыхалась, по ее лицу ручьями потекли слезы.

Вновь раздавшийся голос Кэт вонзился в нее.

– Я не могу слушать, когда ты так говоришь. Я позвоню тебе попозже, Харриет. Ты расстраиваешь нас обеих.

Она положила трубку, и в ухе Харриет послышались гудки отбоя.

Она закричала на стены: «Расстраиваю! Боже упаси, чтобы кто-нибудь был расстроен».

Стены, шторы и ковер поглощали звуки ее голоса и возвращали тишину. Харриет бросила трубку. Она медленно сползала по стене, превращаясь в бесформенную груду, ее голова опустилась на колени, а руки разошлись в стороны пустыми ладонями вверх.

Плача, она долго просидела в такой позе. Потом слезы высохли. Харриет открыла слипающиеся глаза и осмотрела комнату. Ничто не передвинулось, ничто не изменилось и ничто не могло измениться, как бы долго она не продолжала плакать. Она спокойно сидела, скорчившись, и думала.

Она знала, что позвонит Кэт и попросит прощения, а Кэт скажет: «Ты – моя девочка, мы забудем обо всем этом. Все это было сгоряча».

Так бывало между ними. Они успокоились и вошли в свои роли очень давно, не изменят они их и сейчас.

«Мы не похожи», – подумала Харриет. Мы совершенно разные. Есть что-то в том, чтобы быть благодарным.

Квартира была очень тихой. Она хотела бы услышать звуки голосов, телевизора или музыку из соседней квартиры или сверху, но их не было. Она чувствовала себя усталой, опустошенной и совершенно дезорганизованной.

Она неуклюже и оцепенело поднялась и поплелась на кухню. В шкафу не было ни одной банки, она никогда не накапливала много продуктов. Надо было идти в магазин. Эта мысль принесла идущую следом тревогу, которая усилилась до того, что у нее перехватило дыхание. Она боялась выходить из дома. Понимание этого ничего не облегчило, а только принесло еще более глубокое осознание того, что она сделала с Саймоном.

– Так вот на что это было похоже, – произнесла она вслух.

Только Харриет понимала, что она не боится репортеров, если кто-то из них и удосужился задержаться возле ее дома, или каких-нибудь иных физических проявлений внешнего мира за парадными дверями. Она не боялась ничего, кроме пустоты и бездействия после многих лет интенсивной работы.

Она могла бы не подпускать всего этого к себе путем отрицания внешнего мира, но это также скрывалось и внутри вместе с нею, невыразительное в нейтральных стенах, безусловное в пустых шкафах, красноречивое при отсутствии жизни внутри элегантного оформления.