Текст книги "Женщина нашего времени"

Автор книги: Рози Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 41 страниц)

Глава 11

Рождество на Сандерленд-авеню проходило традиционным образом, с теми же подробностями, вплоть до присутствия на обеде Лео.

– Вы пригласили Лео? – Харриет в изумлении уставилась на Кэт, когда мать между делом сообщила об этом в сочельник.

– А почему бы нет? Эйврил и Харолд уехали в Эйлат. Лео, когда позвонил, сказал, что всегда получал удовольствие, отмечая Рождество здесь вместе с нами, и поэтому я пригласила его и в этом году.

– Он получал удовольствие? Вы смеетесь надо мной, – проворчала Харриет.

Настолько, насколько она могла вспомнить, Лео постоянно жаловался на кухню Кэт, на неуклюжий юмор Кена, на то, что они упорно смотрят и слушают речь королевы, и его неизменную привычку засыпать на диване от утомительной скуки.

– Лео и я развелись два с половиной года назад. С чего бы ему хотеть присутствовать сейчас на семейном Рождестве?

– Я не знаю, дорогая. Он позвонил пожелать нам счастливого Рождества, я пригласила его, и он согласился. Лиза считает, что это хорошо.

– Это имеет какое-нибудь отношение к Лизе?

Кэт вздохнула:

– Харриет, не создавай себе, как обычно, проблем по этому поводу. Сейчас Рождество. Порежь это для меня.

Харриет послушно резала овощи и размышляла о том, что ее мать делает бесполезную попытку вновь соединить ее и Лео. Харриет знала: Кэт беспокоило, что она была одна. «Ты знаешь, о чем они говорят, Харриет. Только работа…» Она улыбнулась и попыталась представить себе, что делает Робин в доме своих родителей. Она должна найти нужный момент и рассказать Кэт, что она не одна, однако в ее планы не входит снова выходить замуж. Харриет думала, что единственной причиной, по которой она никогда не упоминала, матери о своих отношениях с Робином, было ее нежелание, чтобы Кэт строила тщательно продуманные планы их совместного будущего. Однако теперь стоило пойти на риск, если это остановит ее от попыток примирения с Лео.

– Я была так занята, – сказала она, – я не виделась с Лео месяцами.

Кэт крепко сжала губы:

– Я знаю, что ты занята. Не позволяй, чтобы работа заслоняла от тебя личную жизнь.

Харриет засмеялась и крепко обняла ее.

– Нет, я этого не допускаю.

На Рождественское утро пришел Лео со свойственным ему хорошим настроением и подарками, которыми угодил всем. Он слушал шутки Кена и вставлял свои, хвалил Кэт, носил тарелки и блюда, по-братски относился к Лизе и дружески к Харриет, в общем, вел себя, как примерный зять. Его присутствие сделало день более веселым. Даже Харриет была рада, что он пришел.

После продолжительного обряда принятия пищи Лео и Харриет настояли на том, что они будут мыть посуду. Лиза, которая похудела и выглядела почти бесплотной в белом вязаном платье, деликатно зевнула и сказала:

– Хорошо. Тогда я смогу посмотреть фильм.

В кухне Харриет вытирала посуду, которую вымыл Лео. Она сказала:

– Лео, что ты думаешь по поводу того, чтобы мы сейчас официально оформили нашу договоренность?

– Получить развод? Конечно, мы разошлись более двух лет тому назад. Это ведь только формальность, почему же нет?

И все. Харриет была удивлена, хотя для этого и не было особых причин.

Когда Лео размахивал в жирной воде щеткой Кэт для мытья посуды, он размышлял о том, как сильно изменилась Харриет. Она всегда была твердой, но сегодня она казалась стальной. Она всегда была энергичной, но сегодня казалось, что она находится в каком-то непрерывном движении. Однажды он полюбил ее за настойчивость и почувствовал себя ограбленным, когда она ушла от него. Но то, что он потом увидел в Харриет, избавило его от желания иметь что-либо общее с «Пикокс» или с этой чертовой «Мейзу». «Любой мужик, – подумал Лео, – подошедший к его бывшей жене на двадцать ярдов, подвергается жесточайшему риску утратить свое мужское достоинство». Он предпочитал, чтобы женщины были мягкими и податливыми или, в частности, одна женщина.

Щетка удовлетворенно болталась в воде. Ситуация была слишком мудреной для Лео, однако он был уверен, что в лучшие времена все образуется само собой.

Харриет вернулась домой в Хэмпстед утром на второй день Рождества двадцать шестого декабря. Кен отнес ее ночную сумку в машину и раскрыл свои голубые ворота так, как будто они скрывали за собой акры парка. Харриет ощутила прилив простой привязанности к нему.

– Кен, – вдруг вырвалось у нее, – вы счастливы, ты и Кэт?

– Конечно, мы счастливы, – ответил он уверенно. – Мы имеем все, что мы хотим, разве не так?

Харриет не была уверена, что это и означает быть счастливыми, но она не стала нажимать на него.

– А ты? – потребовал он ответа, пристально глядя на нее.

– Мне интересно. Я живу напряженной жизнью, – но это не был ответ на вопрос.

Она торопливо продолжила:

– Да, я счастлива. У меня все идет хорошо.

– Будь осторожна, – загадочно посоветовал Кен.

– Буду. Спасибо за приятное Рождество.

Кэт помахала ей с крыльца, Кен – от ворот, а Лиза еще не встала с постели.

На следующий день Харриет и Робин поехали к Джейн.

Маленький дом был заполнен толпой на двух уровнях. На верхнем уровне люди разговаривали, смеялись и пили, их рты открывались и закрывались для стакана вина, отломанного куска батона или печеной картошки. А на нижнем уровне дети шатались и ковыляли между взрослыми ногами или спокойно сидели на полу там, где их оставили, и заталкивали кусочки еды в щели между сосновыми досками жирными, липкими пальцами. Эта компания учителей, работников сферы социальных услуг, журналистов и преподавателей университетов была, по-видимому, всю ночь смешана с детишками, которые учились ходить.

Харриет заметила среди них и четырнадцатимесячного сына Дженни. Он был увлечен движением игрушечного грузовика вдоль доски пола, но поворачивался каждые несколько секунд для того, чтобы убедиться, что лодыжки его матери все еще не исчезли из вида. Дженни стояла поблизости, оперевшись о пианино. Она снова была беременна, огромная выпуклость выглядела так, как будто не являлась частью остального тела. На ней было платье из тонкого индийского хлопка, и ее вывернутый пупок образовывал маленькую вторичную шишку на вершине первой.

Харриет поцеловала ее и похлопала по трофею.

– Еще долго?

Волосы Дженни были расчесаны на прямой пробор и спадали, как занавесы, вдоль ее щек. Один занавес она отбросила за ухо, и лицо у нее стало усталым.

– В следующем месяце. Я думаю, что не смогу ходить, если он станет еще больше.

Харриет посмотрела вниз на пару кудрявых головок со спутанными волосами, толкающихся на высоте коленей.

– Здесь их очень много, все это так неожиданно.

Дженни улыбнулась своей новой успокаивающей, материнской улыбкой.

– Они нашего возраста.

Чтобы поддержать беседу, Харриет спросила:

– А где Джейн?

– Я думаю, на кухне.

– Ты помнишь Робина, не правда ли?

Они уже виделись на подобном сборище.

– Конечно, помню.

Ее улыбка осталась такой же теплой. Робин осторожно пробирался рядом с Харриет. Худой и высокий в сизо-сером кашемировом свитере он выглядел неуместно рядом с такой естественной плодовитостью. Джейн сбежала к ним, угрожающе размахивая бутылкой.

– Вы еще ничего не выпили. Харриет, ты выглядишь изумительно.

Харриет надела свой бриллиант, так как знала, что этого хочет Робин. Джейн заметила его, ее глаза слегка расширились, но она только сказала:

– Разве это дело – одеваться в шелк. Теперь вам надо стараться не подпускать к себе детей.

Харриет оделась так, чтобы доставить удовольствие Робину. Он подошел сзади и застегнул бюстгальтер, а потом посмотрел через ее плечо в зеркало.

Харриет прислонилась головой к его плечу, его руки лежали на ее груди. Ей снова захотелось раздеться, но они заговорщически улыбнулись друг другу, и он снял с вешалки ее рубашку. Он с сожалением застегнул пуговицы. Сейчас Харриет понимала, что ей нужно выбрать один из двух вариантов ответа: «Нет, я хотела бы обнять их всех» или «Да, я не люблю пятен от пальцев на моем «Сен-Лоране». Она твердо ответила:

– Это всего лишь одежда.

– Привет, Робин.

Робин и Джейн обменялись наихолоднейшими поцелуями, а Харриет вновь поразилась их несоответствию. «Однако вряд ли это вина Робина, – подумала она, – если он далек от этих бород, вельветовых штанов и джемперов от «Маркса и Спенсера».

Это была ее ошибка – пытаться смешивать несмешиваемое. Она больше не будет стараться этого делать.

– Здесь Чарли, – с облегчением сказал Робин.

Робин и Чарли Тимбелл нравились друг другу.

– Он немножко задница, – сказал Чарли, – но умный парень. Харриет, вы слегка вскружили друг другу головы?

Харриет рассмеялась.

– Не очень-то изысканное выражение, Чарли. Но я думаю, что это действительно так. Он мне нравится, и мне приятно его общество.

– А почему бы и нет? – охотно согласился Чарли.

Двое мужчин немедленно начали разговор о шумной предрождественской компании, на которой они оба были. Харриет оставила их и пошла за Джейн в сторону кухни. В конце коридора, в нише под лестницей, они нашли уголок, свободный от гостей обоих уровней. Джейн потянула туда Харриет.

– Хэтти, я виновата.

Она называла Харриет Хетти только в самые нежные минуты. Харриет вздрогнула.

– В чем?

– Я не очень любезна с этим мальчиком, твоим любовником. Я не могу себя заставить. Он все время выглядит таким высокомерным, чопорным и безукоризненным, черт побери.

– Он не такой. Он приятный человек. Он просто не очень любит… – Харриет сделала жест.

– Нас?

– Нас, если тебе так хочется.

Харриет было интересно, а на кого сейчас она сама больше похожа.

– Но он занимательный, яркий и достаточно умный.

– И, кроме того, щедрый, – Джейн прикоснулась к бриллианту, и Харриет почувствовала, что краснеет.

– Да.

Джейн с сомнением посмотрела на нее.

– Так дело в этом?

– Конечно, нет. Я не хочу защищать его или это перед тобой.

Теперь настала очередь Джейн вздрогнуть.

– Я не ожидала этого от тебя.

Харриет знала, что у нее не было оснований злиться на Джейн. В отличие от Харриет, Джейн считала делом чести говорить то, что думает. Они, к тому же, были очень старыми друзьями. Харриет сделала глубокий выдох.

– Мы обедаем и ходим в оперу вместе, и в постели мы тоже вместе. Он совсем не напыщенный, и я не замечала, чтобы он вел себя высокомерно.

Потом она рассмеялась, почти захихикала.

– Во всяком случае, в постели. Если ты хочешь знать, в постели он изумителен.

– Ха-ха, – рассмеялась Джейн тоже, напоминая Харриет обо всех их совместных тайнах, – в этом я разбираюсь лучше, чем в поршах, бриллиантах или тэтчеризме.

– Мы не разговариваем о политике. Сознательно.

– Слишком заняты, да? А что, конкретно, он делает так изумительно?

– Гм. Он делает не так уж много, важно то, как он это делает. С большой уверенностью и исключительным вниманием к деталям.

Джейн вздохнула:

– Я это понимаю. Я внимательно наблюдаю за тобой. Ты выглядишь так, как будто проходишь гормональное лечение, это безошибочный симптом. Я завидую тебе, Боже мой, я завидую тебе. Я мечтаю об уверенности и внимании к деталям там, где это имеет значение. Я могу даже не обращать внимания на обладание золотой карточкой «Американ Экспресс».

– А не будет ли это слишком большим компромиссом?

Они вышли из своей ниши, утешившись тем, что у них появились основания для смеха, и пошли на кухню.

Человек десять сидели за кухонным столом. Харриет и Джейн медленно пробирались за ними в поисках свободных стульев, а потом втиснулись в эту группу. Когда Харриет осмотрела лица сидящих вокруг людей, ее глаза остановилась на незнакомой женщине, сидящей рядом с Джейн.

Женщина кормила грудью ребенка. Ребенок сосал, и линия его щеки была зеркальным отражением белой с венозными прожилками линии груди. Женщина незаинтересованно ковыряла вилкой в своей еде и разговаривала через стол. В уголке рта ребенка появился беловатый, блестящий пузырек молока.

Харриет почувствовала, что внутри у нее что-то сжалось, как будто какая-то струна завязалась узлом между яичниками, прошла туго натянутой через матку, в потом резко дернулась.

Рядом с ней Джейн, казалось, застыла. Харриет собиралась прошептать ей что-то, но Джейн остановила ее.

– Не говори ничего, – прошептала она, – пожалуйста, не говори ничего.

В растерянности Харриет повернула голову в другую сторону и взглянула прямо в лицо, которое знала, но забыла.

Это было лицо боксера-профессионала, заметное и, к тому же, красивое, из той категории лиц, которые выделяются в толпе. Харриет вспомнила мужчину в синей рубашке, который старался поцеловать ее на одной из вечеринок у Джейн и от которого она спряталась в ванной. Его звали Дэвид.

– Я читал о вас в газетах, – сказал он со своим северным акцентом, как будто их последняя беседа закончилась полчаса назад.

– Не многое из того, что вы читали, правда. Просто реклама.

– Почему вы стремитесь к известности? – у него был резкий тон.

– Потому что я могу тратить деньги на рекламу моей продукции в прессе и на телевидении или на рекламные проспекты по всей стране, но я получаю вдвое лучший результат от материалов, которые создают независимые редакторы. Я только должна подумать о правильной подаче материалов и заталкивать в них все, что для меня полезно.

Он покачал головой, изображая удивление.

– И вы думаете, что все это стоит того?

– Да, – коротко ответила Харриет, – расскажите, как дела в строительном бизнесе?

Он широко улыбнулся ей:

– Бум. На юго-востоке. Я работаю сейчас над интересным проектом. Хотите сходить и посмотреть? Это недалеко отсюда.

Харриет бросила взгляд в сторону. Женщина закончила кормить ребенка. Она плотно держала его на согнутой руке и поправляла бюстгальтер. Ее грудь с темно-коричневыми сосками выглядела огромной и раздутой. Боль Харриет прошла. Харриет было интересно, испытывает ли Джейн такую же боль постоянно и не из-за этого ли омрачается ее лицо, когда она заглядывает в детские коляски других женщин.

– Я… я очень занята, – ответила она Дэвиду.

Она вновь обернулась и увидела, что Джейн продолжает неподвижно сидеть возле нее.

Джейн, не поднимая глаз, чтобы не встретиться с ней взглядом, тихо произнесла:

– Я намерена попытаться заиметь ребенка. Выкину я этот чертов колпак и выращу ребенка, а вдвоем с тобой мы справимся.

– Да, – поддержала Харриет, – да, если ты так сильно этого хочешь, ты должна сделать это. Я говорила тебе, что я никогда не испытывала этого. Но потом я испытала. Как натянутая струна.

– Это никогда не проходит, – объяснила Джейн.

Харриет хотела было спросить: «Почему же я не знаю? Мы просто никогда не говорили об этом». Но потом она увидела в дверях Робина, казалось, слишком высокого для низкого потолка в кухне.

– Почему вы так заняты? – упорствовал Дэвид, как будто он хотел отвлечь ее внимание от Робина.

– Потому что делаю бизнес.

Дэвид спокойно изучал ее лицо. Она помнила, как спряталась от него, а потом, когда он ушел, у нее было искушение побежать за ним. Она даже представляла себе, как все будет происходить, когда они придут домой вместе, но потом отвергла свое влечение к нему, как опасную слабость.

Сейчас эти воспоминания вызвали у нее раздражение. Она решила тогда, что она не может позволить себе обременительных любовных развлечений, и была уверена, что поступила правильно. В то же время она отдавала себе отчет в том, что, чем бы она не занималась с Робином, это вовсе не означало, что она в него влюблена.

– Я думала, что вы не знакомы с Джейн. Но вы уже на второй ее вечеринке.

Джейн внезапно встала. Она собрала грязные тарелки и стаканы с не сильным, но и с не обязательным грохотом. Дэвид посмотрел на нее, а потом спросил:

– Могу я вам помочь?

– Нет, спасибо, – ответила Джейн, – вы разговариваете с Харриет.

Она покинула свое место и вышла с полными руками посуды.

– Я не знал Джейн раньше, но знаю теперь, – сказал Дэвид. – Я переехал в Лондон, недалеко отсюда. У меня хороший дом в грегорианском стиле. Вы должны приехать и посмотреть на него, – Харриет открыла рот, – … но вы слишком заняты, – помог он ей.

Подошел Робин и легко опустил руку на плечо Харриет. Этим он как бы сигнализировал о своем присутствии.

– Принести тебе что-нибудь поесть?

– Нет, спасибо, – поблагодарила она немножко резковато, – я сама схожу и возьму.

Когда Робин снова отошел, Дэвид поднял брови:

– Кто это был?

– Мой любовник, – ответила Харриет.

Она заметила складки смущения, углубившиеся возле его рта, и предположила, что он произвел быструю оценку выполненных по заказу туфель Робина и его сорокафунтовой стрижки. Он уже внимательно осмотрел ее бриллиантовую слезинку. Однако он проигнорировал ее прямое заявление и посмотрел на свои часы.

– Мне тоже надо спешить по делам. И как вам удается справляться с такими длинными, как этот, ланчами? – И прежде, чем Харриет смогла ответить: «Это же Рождественские праздники», он с видимым удовольствием добавил: – Я должен идти. Я вам позвоню. Возможно, деловая нагрузка несколько ослабнет. В один из ближайших дней.

Харриет встала.

– Извините меня, – пробормотала она.

Робин стоял возле стойки, на которой была разложена еда, и тыкал вилкой в миску с салатом-латуком. Они вместе наблюдали за тем, как уходил Дэвид, неуклюже пробираясь в заполненной квартире.

– Кто это был?

– Приятель Джейн. Я встречалась с ним здесь раньше один раз. Он строитель или кто-то в этом роде.

– Строитель? Хотелось бы знать, хороший ли? Может быть, он согласится прийти и посмотреть кладку моего дымохода?

Харриет рассмеялась:

– Я не думаю.

В машине по дороге домой Робин спросил ее:

– Что случилось сегодня?

Она вздохнула и закрыла глаза.

– Я сегодня злая, вот и все. Я очень сожалею, если ты не получил удовольствия.

– Я получил удовольствие, – ответил он мягко.

«Беда была в том, – подумала Харриет, – что Робин Лендуит не совмещался с Джейн, Дженни, Чарли и всеми другими ее старыми друзьями. Ни сегодня, ни когда-либо в будущем». Наблюдая за ним сегодня в доме Джейн, она убедилась в этом. Она должна держать обе половины своей жизни отдельно, хотя это и не доставляет ей удовольствия. Ей когда-то нравилась мысль о друзьях, как об отдельных индивидуальностях, тесно связанных узами общего жизненного опыта и взаимопонимания. Но ее жизнь изменилась. Отныне в одной части будет Робин и «Пикокс», а в другой – ее старые друзья и ее семья.

Она также уловила момент острой потребности в материнстве, которую она разделила с Джейн, во второй части. Это не будет и не сможет стать столь значительным, чтобы затронуть первую часть. Они остановились возле высокого дома в Хэмстеде, свежевыкрашенного белой краской, с недавно отремонтированными кирпичом и камнем.

– Дома, – с удовлетворением произнес Робин.

Завтра им обоим идти на работу. Из-за различия их планов они встретятся друг с другом только в канун Нового года. В этот день у них будет визит к старшим Лендуитам.

Отец и мать Робина жили в деревне на лондонской стороне Оксфорда, менее чем в часе езды от Хэмпстеда. Было холодное, ясное утро, и когда Робин вел машину, у нее рябило в глазах от чистых коричневых полей и черных клочков мрачного леса. Она была городской девочкой и думала о сельской местности, как о слегка загадочной окружающей среде, которая существовала для других людей и не имела отношения к ее собственной жизни.

– Ты всегда жил в одном и том же месте? – спросила она.

– В Литтл-Шелли?

– Да, если это то место, куда мы едем.

Для Харриет цивилизация в западном направлении не распространялась дальше Хаммерсмита.

Робин улыбнулся.

– Нет. Этот дом они купили десять лет назад. Он самый отдаленный от города из всех, которые у них были. До этого был дом рядом с Хенли, а до него в Мейденхед. Когда я родился, они жили в Суррее.

– Почему они все время перемещаются?

– А как ты думаешь, почему? Мартин интересуется собственностью, а моя мать любит приводить в порядок дома.

– Я пытаюсь представить себе, на что это может быть похоже, но не могу. Я могу представить массу подробностей, но общей картины не вырисовывается.

– Ты увидишь достаточно скоро, – успокоил Робин.

Дорога пробежала в низине между холмами и выскочила на широкую, холодную и бесцветную равнину. Свет был резким и ярким, и Харриет прикрыла глаза. Несмотря на движение по дороге рядом с ними, окружавший их мир казался пустынным.

Робин махнул рукой, как бы разделяя пространство посередине.

– Здесь Литтл-Шелли, уже недалеко.

Проехав некоторое расстояние, они ушли с автомагистрали на более узкую дорогу, а затем повернули на совсем узкую. Стаи птиц поднялись с голых деревьев и описывали круги над акрами вспаханных полей. Робин притормозил, чтобы объехать одетого в костюм оливкового цвета всадника на большом белом коне. Когда они проезжали мимо, его ботинок в блестящем стремени оказался на уроне глаз Харриет. Она увидела молочный пар, вылетающий из ноздрей коня, когда они проезжали дорожный знак, сообщающий о прибытии в Литтл-Шелли.

Здесь стояла церковь с серой квадратной башней и красивыми воротами. Ряд машин был припаркован за парой внушительных каменных воротных столбов.

– Они сейчас не могут быть в церкви?

– Это старый дом священника. Сейчас здесь ресторан, и довольно большой. Люди обедают, а не молятся.

Это дало Харриет ключ к Литтл-Шелли. По мере того, как они проезжали деревню, она осознавала, что здесь не будет деревенской зелени с рядом магазинов и живописным пабом. Литтл-Шелли, казалось, скорее представлял собой очень высокие и очень хорошо сохранившиеся стены, за которыми она могла заметить мелькание величественных деревьев и высоких дымовых труб. Через каждые несколько сотен метров в стенах появлялись высокие ворота с переговорными устройствами и кнопками дистанционного управления, установленными в воротных столбах. Поворачивая голову, когда они проезжали мимо ворот, она иногда замечала короткую дорогу к красивому дому. Каждый дом по мере того, как они проезжали мимо, казался больше предыдущего.

Харриет поняла, что они приехали в богатую деревню.

– А где же магазины?

– В Оксфорде.

– А где живет домработница твоей матери? – настаивала она.

– Я думаю, в одном из новых поместий в Грейт-Шелли, а что?

– Просто интересно.

Они достигли, кажется, последних великолепных ворот. Дорога поворачивала в сторону от деревни и снова уходила в аккуратный деревенский ландшафт.

Кованые железные ворота со сложным причудливым узором были открыты. Порш въехал в них, и гравий заскрипел под толстыми шинами. Вдоль дороги выстроились в ряд, как зелено-черные часовые, тщательно подстриженные хвойные деревья. За ними были лужайки с одиноко стоящими более высокими деревьями, голые ветви которых опускались до мокрой травы.

Дорога расширялась и переходила в полукруглую площадку. Здесь было припарковано много больших, сверкающих автомобилей и оставалось достаточно места еще для десяти или даже больше. Харриет посмотрела на дом.

Он был построен из камня, сегодня серого, а при солнечном свете, возможно, золотого. У него были три ряда окон, застекленных маленькими стеклами, а над ними, под крышей с крутыми скатами, еще один ряд мансардных окон. Здесь же были ряды дымовых труб, которые возвышались над другими стенами. Кроме основного фасада у дома были еще короткие выступающие крылья, создающие впечатление, что он строился удобно, но, по человеческим масштабам, беспорядочно.

«Тут, видимо, не меньше пятнадцати спален», – подумала Харриет. Дом был огромен, но одновременно выглядел интимным. Он был пышным, но в то же время он хорошо вписывался в окружающую его богатую деревню.

Она не могла отказать Мартину Лендуиту во вкусе. Некоторые части этого дома относились к шестнадцатому веку, это был, безусловно, драгоценный камень в выдающейся коллекции драгоценностей, которую представляло собой ожерелье Литтл-Шелли. Мартин, должно быть, проводил работы с исключительным старанием, чтобы достичь этого.

Автомобиль Робина проскользнул на свое место рядом с роллс-ройсом бронзового цвета.

– Раньше это был помещичий дом, – заметил он, – одно время им владел лорд Наффилд, а раньше это было поместье графов Оксфордских. Остальная деревня выросла вокруг него.

Он обошел машину и открыл Харриет дверь. Очень любезно он помог ей выйти. На мгновенье ей пришлось опереться о его руку. Она увидела картину настоящего богатства, от которой у нее закружилась голова.

– Это весьма впечатляюще, – сказала она, что до известной степени так и было.

Лужайки и площадка для автомобилей были отделены от дома мощеной террасой. На террасе, охраняя парадную дверь, сидела пара львов, видимо, в натуральную величину. Камень от возраста покрылся щербинами и был тронут лишайниками. Харриет и Робин прошли под испытующим взглядом львов и вошли в дом.

Харриет успела получить только мимолетное впечатление от высокого коридора с покрытым каменными плитами полом и пары резных сундуков из темного дуба, пока Робин не провел ее через двойные двери в длинную гостиную.

На первый взгляд, впечатление скромного, но чрезвычайного богатства создавалось в равной степени и комнатой, и людьми, собравшимися в ней. Одна женщина отделилась от группы и по французскому гобелену шестнадцатого века направилась приветствовать их.

– Робин, дорогой.

Харриет сразу узнала ее по фотографии в серебряной рамке в спальне Робина. Облако темных волос выглядело небрежным благодаря искусству дорогого парикмахера, лицо в форме сердечка выглядело поразительно красивым, однако выражение невинности было менее заметным, чем на фотографии. В ее глазах было спокойное одобрение, готовность осудить и отпустить. Робин поцеловал ее, а она быстро потрепала его по щекам своими длинными пальцами с накрашенными ногтями.

– Харриет, это моя мама. Мама, это Харриет Пикок.

Мать Робина протянула руку, и Харриет пожала ее.

– Здравствуйте, миссис Лендуит.

– Привет, Харриет. Называйте меня Аннунзиата.

«Я постараюсь, – подумала Харриет с легким замешательством, – интересно, как Мартин называет тебя в постели, наверняка не так. Ненси?»

Аннунзиата Лендуит внимательно изучала ее. Харриет не знала наверняка, как ей следует одеться в этом случае, что ей, вообще-то, было несвойственно. В конце концов, она выбрала желтую блузку и черные леггинсы, надеясь, что если это покажется слишком неофициальным, то будет выглядеть, по крайней мере, молодо и эксцентрично. Однако было очевидно, что ее костюм Ненси не приняла. «Даже больше, чем я сама», – подумала Харриет. Возможно, мать Робина не одобряет всех его знакомых девушек, чьи семьи и финансовая родословная не известны ей.

В свою очередь, Харриет заметила, что мать Робина одета в шанель – костюм с длинным жакетом из шерсти серо-бежевого цвета с позолоченными пуговицами, и, кроме того, на ней тяжелая нитка жемчуга. В любом случае с этим соревноваться было невозможно.

Харриет последовала за хозяйкой через комнату для представления ее гостям. Последующие впечатления от гостиной подтвердили первое. Эффект роскоши достигался выделением каждой поверхности не один раз, а два.

Тут были глубокие диваны с валиками и со старинными вышитыми подушками. Тяжелые занавесы с кистями и глубокими фалдами были задрапированы, а боковые столы под шелковыми скатертями были задрапированы еще раз сверху серебряно-синими и зелеными. Поверх толстого ковра лежал огромный старинный ковер, на котором нежно-розовые вышитые розы скручивались по спирали на туманном сине-зеленом фоне. Здесь стояли лампы с абажурами из плиссированного шелка и даже рамки для фотографий, разбросанных по всей комнате, были наложены на бархат с вышивкой.

По мере того, как вся эта изысканность и богатство поднимались, чтобы поглотить ее, Харриет вдруг в какой-то момент почувствовала сильную, глубокую и ясно осознаваемую привязанность к дому Джейн Хантер в Хакни.

«Что мне нравится? – спросила она себя с бешенством. – И частью чего я являюсь? Только не этого. Чего угодно, но только не этого».

Здесь были, наверное, еще человек двенадцать, стоящих плотным полукругом с бокалами в руках перед горящими в камине дровами. Все они были старше Робина и Харриет, мужчины с серебряными волосами и все еще тренированными фигурами и женщины со стройными талиями и пышными прическами, чьи наряды отражали сияние денег.

Здесь у Харриет не было никаких оснований думать о своем бриллианте. Когда она пожимала руки с кремовыми полированными ногтями, она видела проросшие ряды бриллиантов и серьги с неограненными камнями величиной с мяч для гольфа, а изумрудная булавка в воротнике блузки одной дамы заставила ее вспомнить дом драгоценностей во дворце Топкапи, через который она, Чарли и остальные прошли с рюкзаками за плечами больше десяти лет назад.

– Приятельница Робина, Харриет. Все вы, конечно, знаете Робина, не так ли?

Робин проходил между ними элегантный и спокойный за ширмой своих изысканных манер. Харриет подумала: «О чем я могу говорить с этими людьми?» Здесь не было Мартина, на которого, вероятно, можно было бы рассчитывать, как на союзника.

Потом она увидела, что одна гостья не участвовала в представлении. Она сидела с одной стороны комнаты в кресле в полоборота к окну, открывающемуся в сад. Ее худые ноги в клетчатых брюках были вытянуты, а ботинки, возможно непроизвольно, касались обивки медового цвета. На вид ей было лет десять, и у нее на лице было выражение мятежной скуки.

Мужчина в темной куртке и полосатых брюках, неся серебряный поднос, прошел между Харриет и ребенком. Харриет взяла предложенную им высокую тонкую рюмку шампанского и наблюдала за тем, как он, слегка согнувшись, предложил стакан обычного апельсинового сока ребенку. Она взяла стакан, не взглянув на него, а выражение ее лица не изменилось.

«Ребенок кого-то из этих людей, без сомнения», – определила Харриет. Ей было интересно, какая из этих шелково-серебряных пар была ее родителями.

Харриет пригубила шампанское и отошла в сторону от ведущей оживленную беседу группы. Здесь стоял пуфик с кистями на позолоченных звериных лапах, похожий на детский стул, и Харриет присела на него, переместив свои глаза на нужный уровень.

– Извините, нас не представили, – сказала она. – Меня зовут Харриет.

Ребенок посмотрел на нее, но ничего не сказал.

– Как тебя зовут? – подсказала Харриет.

Девочка насупилась.

– Я только ребенок, вы же понимаете, – подчеркнула она звонким голосом с явным американским акцентом.

Это прозвучало неожиданно в комнате, наполненной протяжным и несколько лающим английским языком.

– Дети должны быть видны, но не слышны.

Харриет усмехнулась.

– Это ты так считаешь?

– Как ребенок, я не могу считать или не считать, не так ли? Это делают взрослые. Вы тоже так считаете?

Харриет вспомнила вечеринку Джейн на двух уровнях, давая правильный ответ на вопрос девочки.

– Дети тоже люди. Они заслуживают того, чтобы их было слышно так же, как и любого другого. Но не больше, как некоторые, кажется, предполагают, но, конечно же, и не меньше.