Текст книги "Женщина нашего времени"

Автор книги: Рози Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)

Глава 10

1983 год

В теплом воздухе рождественская елка распространяла аромат предвкушения и торжества. Харриет остановилась, чтобы вдохнуть его, восхищаясь морозным сверканием украшений.

– Как из дома моделей, не хуже.

Огоньки были крошечными белыми точками, шары были сделаны из полупрозрачного стекла, а на посеребренные ветки были надеты банты из белых лент. Здесь не было красных и зеленых блесток, пластиковых фонариков и таких ватных шариков, какие Кэт каждый год покупала для елки, стоящей под неудобным углом к лестнице на Сандерленд-авеню. Харриет заказала рождественскую елку для «Пикокс» по телефону, и этот заказ материализовался сегодня утром из фургона с надписью «Оформление интерьеров на все случаи жизни». Харриет радовалась, когда видела, что хорошие люди хорошо делают работу. «Если бы я давала большой прием, – размышляла Харриет, – действительно большой праздник фирмы, то я пригласила бы «Оформление интерьеров на все случаи жизни» для его организации».

– Она такая красивая, – сказала Карен.

Ее стол располагался с противоположной стороны приемной. Она сидела под прямым углом к бледной светлой деревянной поверхности с гигантским изображением эмблемы «Пикокс», украшенной веером из перьев, которая висела на стене позади нее. С одного конца ее стола располагалась рождественская композиция из плюща, остролиста и рождественских роз, поставленная той же фирмой, что и елка. Харриет подошла проверить ее, прикоснулась к вощеным завиткам листьев остролиста и шишечкам тычинок, окруженных лепестками цвета слоновой кости и оставляющих следы на кончиках пальцев.

– Это так, – согласилась Харриет.

– Я люблю Рождество, – сказала Карен, – я говорю себе: ты уже взрослая, чтобы так радоваться, но все равно каждый год это бывает.

Она бросила быстрый взгляд на Харриет перед тем, как начать беседу. Обычно Харриет была слишком занята для непринужденных бесед, а когда это бывало, ей не нравилось, что у других есть свободное время. Карен не осуждала ее за это, она понимала, что Харриет работает, не жалея себя, и это заставляло Карен относится к ней с большой предупредительностью.

«В любом случае, она босс», – говорила Карен Саре, секретарю Харриет, когда они обсуждали эту тему.

Сейчас Харриет улыбнулась Карен.

– Я знаю, я тоже.

Она оглядела все вокруг – от острых линий веера из перьев на бледной стене до аккуратного рабочего места Карен возле коммутатора и дальше до поблескивающей елки. Она вздохнула:

– Этот офис – подарок мне к Рождеству. Я еще не верю, что мы здесь.

Они уже находились в новом офисе в течение месяца. Харриет была горда. Хотя помещение не было сверхроскошным, оно было заново отремонтировано и располагалось в Сохо. Весь пол закрывал подходящий по цвету новый ковер, тяжелые двери были плотно подогнаны, и, таким образом, разговоры, которые велись за дверью были не слышны, и еще тут было достаточно места для восьми сотрудников, работающих полный рабочий день. «Пикокс» все еще расширялась.

– Это был неплохой год, – тихо сказала Карен.

Она чувствовала себя иногда так, как будто ее омывает стремительный поток. В течение шестнадцати месяцев с момента запуска в производство «Мейзу» обогнала по количеству продаж все игры на рынке. О ней столько писали, столько говорили, их столько было куплено, подарено и принято в подарок, что, казалось, в каждой семье в стране должна быть такая игра. «Мейзу» стали производить и в Америке, а в это Рождество ее продают по лицензии в тринадцати других странах.

«Чтобы добиться этого, – думала Карен, – Харриет превратила себя в торговый автомат». Было время, прошлым летом, когда, казалось, она не отказывалась ни от чего ради создания известности, лишь бы только внимание концентрировалось на ней и ни на ком другом. Бульварные газеты назвали ее «Девушка Мейзу».

Карен бросила быстрый взгляд на коммутатор. Две линии были заняты. Грэм Чандлер все еще разговаривал о выполнении печатных работ в Италии. Никто такого не ожидал, и это было прекрасно. Нельзя было допустить, что бы тот, кто звонил, прождал более двух гудков, когда Харриет стояла рядом. Даже если казалось, что праздничное настроение смягчило ее.

– Неплохой год, – повторила Харриет, – но что вы ждете в следующем, Карен, мы ведь еще только начали.

«Прежде всего рождественский отпуск, – подумала Карен. – Мне нужно отдохнуть».

– А что вы делаете на Рождество? – спросила она Харриет.

– Какое-то время с родителями. Хочу встретиться с некоторыми друзьями, если они еще помнят, кто я такая. А вы?

– То же самое.

Они улыбнулись друг другу, признавая неразумность чувств, вызываемых такими планами. Однако запах рождественской елки, гирлянды плюща и остролиста действовали на них обеих. Харриет бросила последний взгляд на белое и серебристое мерцание елки, взяла дневную почту, которую Карен подготовила для нее, и с меньшим рвением, чем обычно, понесла ее в свой кабинет.

Комната была еще пуста. Не было времени собрать картины или предметы интерьера. Единственным украшением на фоне бледных стен были коробки с «Мейзу». На это Рождество для продажи вместе с первоначальным вариантом, принесшим в прошлом году быстрый успех, Харриет запустила в производство новый вариант оформления. Доска была черной с белыми воротцами, а шарики, фишки и коробки были яркого первоначального цвета.

Харриет улыбалась, глядя на коробки с радугой. Они были почти такими же, как первые коробки «Головоломки». Это будет очень приятное для нее подтверждение правильности первоначального решения, если вариант с радугой в этом году обгонит доску Шамшуйпо.

Шамшуйпо.

Настроение Харриет изменилось. Она села за стол и начала работать с почтой. Это были, в основном, рождественские открытки от поставщиков и оптовиков. Она расставила яркие прямоугольники на шкафу и задумалась о том, что она дальше должна сделать. Самым легким делом была работа. Она открыла папку и погрузилась в предложения изобретателя игр, который предлагал «Пикокс» использовать его идею и пустить в производство.

Послеобеденное время прошло, как обычно, в телефонных звонках и разговорах с Грэмом, теперь уже производственным директором с полным рабочим днем, и Фионой, которая теперь занималась рекламной деятельностью. Харриет обычно была слишком занята, чтобы думать о мире вне «Пикокс».

Она удивилась, как она и всегда удивлялась, когда Сара просунула голову в дверь, чтобы попрощаться.

– Уже время?

– Да. И я должна идти, Харриет. У меня свидание.

– Всего хорошего, – попрощалась Харриет.

Она неторопливо готовилась к уходу с работы, вынимая охапку документов из стола и укладывая их к себе в портфель, читая последнюю подборку цифр, а затем проверяя раскрытый дневник на столе на предмет назначенных на завтра встреч. Ланч с Джейн в час пятнадцать, прочла она, слегка нахмурив брови. Это надо будет сделать быстро. У нее в три встреча с изобретателем игр.

В приемной она еще раз полюбовалась елкой и выключила свет. Она уходила с некоторой неохотой и улыбалась сама себе. Не было никаких неприятностей. Было очень хорошо чувствовать себя неразрывно связанной со своим делом. И они вместе будут процветать. Харриет взяла свою тяжелую сумку и закрыла за собой дверь.

Она поехала на север по Уордор-стрит и под висячими звездочками пересекла украшенную ими Оксфорд-стрит. Безлюдные и темные улицы в северном направлении казались загадочными после залитого светом Сохо в его рождественском оформлении, однако Харриет уверенно выбирала маршрут, позволяя себе расслабиться после рабочего дня. Это был хороший день. Ей нравилась новая идея игры, и было ясно, что она сможет продать ее. «Что я ищу, – писал ей изобретатель, – так это ваше искусство маркетинга. Я слышал, что вы можете сделать это лучше, чем кто-либо другой». Харриет напрягла руки, повернула руль и сделала правый поворот в основной поток машин, движущихся домой. «Вот так «Пикокс» должна развиваться», – подумала она. Действовать вместе с разработчиками игр, совершенствовать идеи, изготавливать и продавать.

Никогда не будет другой «Мейзу», ничто снова не будет работать так, как эта игра. В своем новом автомобиле, несколько более быстрой модели, чем она в действительности нуждалась, что было привилегией, которую она оправдывала своей любовью к вождению машины, Харриет влетела на холм, ведущий к дому. Она проехала мимо поворота, который вел к ее старой квартире в Белсайз-парке, потому что теперь она повысила свой уровень и поднялась на холм, в Хэмпстед. Кошки были возвращены заботам их настоящей хозяйки без сожаления с обеих сторон, а Харриет купила себе квартиру.

Тут на тихой боковой улице располагался когда-то огромный семейный дом из обтесанного или, как настаивал ее агент по недвижимости, резного камня. Харриет принадлежал здесь первый этаж с садом, включающий, собственно, только три комнаты, но они были очень большие, с высокими потолками, красивыми карнизами, мраморными каминами и высокими, прочными филенчатыми дверями.

После дома-коробки, в котором жили они с Лео после ее замужества, и тесноты снимаемой квартиры ее новый дом воспринимался как дворец. Харриет его очень любила за все принадлежащее только ей огромное пространство с чувством тайного и почти неприличного триумфа. Запрашиваемая цена была, казалось, немыслимой. Однако Джереми Крайтон охарактеризовал такую покупку, как разумное капиталовложение, а Робин согласился с ним.

– Живи в любом приличном месте, – убеждал он ее из комфорта своего прекрасно организованного дома, – если ты не хочешь жить со мной здесь.

Это приглашение он повторял тогда почти так же часто, как встречался с ней.

Харриет отрицательно покачала головой:

– Я куплю квартиру в Хэмпстеде, – спокойно говорила она.

Она всегда с большой неохотой покидала свой элегантный офис, а теперь, приехав домой, она испытывала такое же удовольствие. Она поднялась по широким ступеням, открыла парадную дверь и забрала ожидающую ее почту. Это были, в основном, рождественские открытки, пачка была значительно тоньше, чем в «Пикокс».

Харриет открыла замок второй двери, ведущей в ее собственную квартиру. Она включила свет и почувствовала прилив простого и откровенного удовольствия. Здесь были тепло, свет и пространство – все ее собственное. Она медленно выполняла короткий и доставляющий удовольствие ритуал прибывания домой. Она сбросила туфли и оставила их возле двери. Ощущая под ногами тепло и гладкость полированного паркета, она неслышно прошла в кухню, любуясь бликами света и блеском мраморных поверхностей.

Она открыла холодильник (оснащенный всеми последними немецкими усовершенствованиями, о которых так много говорил агент по недвижимости), взяла бутылку белого вина и налила себе стакан. Поглаживая стекло, она постояла несколько секунд возле огромного окна, глядя на черное пространство своего сада, а затем опустила белые шторы.

Снизу, из ее спальни открывался такой же вид, но только под более прямым углом. Там была ванная комната, облицованная черными и белыми плитками с огромной старомодной ванной, похожей на ту, что была у Робина.

Харриет с удовлетворением вздохнула. Иногда она вспоминала последовательность событий, которая принесла ей все это с неопровержимой логикой, а иногда, как сейчас, казалось, что все слишком хорошо, чтобы быть правдой, как будто она выиграла в лотерею или скоро проснется сидящей в оцепенении в арендуемой квартире под холмом с бизнес-планом перед собой и голодными кошками, мяукающими возле ее ног.

Харриет остановилась, наслаждаясь моментом. Она сознавала, что из-за своей занятости она никогда не находила времени помечтать о том, что будет.

«Я здесь, – говорила она себе, – это то, во что я верила». И, как всегда, она слышала ответ: «За счет кого…»

«Возможно, – думала она, – наилучшим выходом было бы вообще не думать об этом, двигаясь вперед тем путем, который она себе выбрала».

Она прошла через двойные двери в гостиную, неся тяжелую сумку, как щит, села и разложила работу на подушках рядом с собой. Сейчас она будет работать, а если позже захочется есть, то она что-нибудь себе приготовит. Она, конечно, сможет вновь испытать то же удовольствие, которое у нее возникло, когда она вошла в свою прекрасную квартиру.

Харриет работала в течение двух часов, забыв обо всем. Была половина десятого, по ее расчетам, когда она закрыла последнюю папку и собиралась идти в кухню, сделать себе бутерброд, а потом посмотреть по телевизору десятичасовые новости.

Однако в самом низу стопки лежала еще одна папка, синяя, без наклейки наверху. Харриет резко открыла папку и увидела аккуратную подборку газетных вырезок. Сейчас она вспомнила, что Сара что-то искала в подшивке вырезок. Она положила эту папку на стол Харриет вместо того, чтобы поставить ее на свое место в шкафу, и Харриет прихватила ее вместе с остальной работой.

Здесь была история и, хотя она знала каждый листок в этой папке, она все еще переворачивала их, и ее глаза пробегали по столбцам и строчкам газетной бумаги с вставленными в них окнами полупрозрачных фотографий. Ее собственное лицо со слишком широкой улыбкой, растрескавшаяся доска от ящика и слепые глаза дома Саймона. Это был небольшой кусок прошлого, все восемнадцатимесячной давности, когда пирамиды «Мейзу» появились в каждом магазине и когда Саймона отвезли в больницу.

Харриет позвонила Кэт из телефонной будки в двух кварталах от дома Саймона. Ее голос был резок от волнения.

– Пожалуйста, приезжай. Он болен, он в замешательстве, и он не хочет видеть ни доктора, ни кого бы то ни было другого, кто мог бы помочь ему, кроме тебя. Он думает, что люди шпионят за ним.

– Какие люди?

– Приезжали несколько репортеров. По поводу игры.

– О, Харриет, – прошептала Кэт, – что ты наделала.

Кэт приехала на машине Кена, которая казалась слишком большой для нее. Харриет наблюдала за ней через узкую щель между занавесками. Она видела, как ее мать вышла из большой машины, немного онемевшая от долгого сидения за рулем, и посмотрела вверх и вниз по старой улице. Здесь не было видимой связи со светловолосой девочкой, велосипед которой налетел на фонарный столб. Харриет побежала открывать дверь. Она должна сдержать страстное желание с облегчением броситься в объятия матери.

– Спасибо, что ты приехала, – прошептала она по-детски. – Я не знаю, что мне делать.

Лицо Кэт было мрачным.

– Где он?

Харриет повела ее в кухню.

Саймон все еще сидел на своем стуле. Серый свет проникал через завешенные газетами окна. Огонь в старой кухонной плите был похож на красный лепесток на куче серой золы. Кэт даже не заметила беспорядка в комнате. Она пересекла кухню, подошла к Саймону, легко положила свою руку на его плечо.

– Саймон. Это Кэт. – И когда ответа не последовало, повторила: – Это Кэт. Посмотри на меня, Саймон.

Он послушно посмотрел в лицо Кэт. Наблюдая за ним, Харриет увидела, как рассеивается безразличие. Она поняла по его глазам, что он узнает, узнает с примесью испуга, а затем на его лице появилось выражение опустошенности и бесконечной грусти. В беспорядке своего вывихнутого мира Саймон, должно быть, ожидал увидеть прелестную, свежую, не битую жизнью восемнадцатилетнюю девушку, которая только однажды мелькнула перед глазами Харриет. У Кэт были поблекшие волосы, морщины на лице и округлившееся тело.

– Постарела? – просто спросила Кэт.

– Я всегда рад видеть тебя, Кэт, – ответил Саймон. – И никого больше.

Харриет наклонила голову, молча приняв укор.

– Ты не заботишься о себе, Саймон. У тебя жар. Разреши мне вызвать врача только для того, чтобы он осмотрел тебя и дал лекарство.

Саймон схватил Кэт за руку. Харриет почувствовала силу его хватки на себе.

– Только ты, Кэт. Никто из тех, кто там. Они следят за мной, как будто хотят меня съесть.

Харриет еще помнит тот взгляд, который тогда подарила ей Кэт. Привыкшая к любви матери, ее поддержке и восхищению, она тогда захотела убежать и где-нибудь спрятаться.

– Тогда ты должен меня выслушать и сделать то, что я тебе скажу, – настаивала Кэт.

Саймон покорно кивнул головой.

Вдвоем они привели его наверх в спальню. Они постелили ему чистое белье и устроили его поудобнее в кровати, положив между подушками грелки с горячей водой. Глаза Саймона не отрывались от Кэт, пока она ходила вокруг него.

Она подошла к окну и, подняв занавески, сказала:

– На улице светит солнце. Было бы очень хорошо впустить его лучи в комнату, не правда ли?

Он съежился в постели, и Харриет увидела страх и замешательство, написанные у него на лице. Она должна была что-нибудь сделать, чтобы уменьшить их, но понимание того, что она ничего не может сделать, хлестало ее, как плеть.

– Все в порядке, – спокойно сказала Кэт. – Потом мы снова опустим занавески.

Она села на край постели. Очень неуверенно, как будто пытаясь проверить, действительно ли она здесь, Саймон прикоснулся к ее руке.

Харриет оставила их. Спеша, она почти скатилась вниз по ступенькам. В кухне она засучила рукава, вскипятила воду и из груды мусора в шкафу под лестницей взяла ведро и швабру, которые она использовала в свой первый визит. Она начала мыть, работая быстро и дыша ртом, чтобы не подпустить к себе коктейль из кислых запахов. Она думала о своем первом приезде сюда, тогда она очистила и вымыла стол. Того Саймона было еще нелегко испугать. Сейчас он весь состоял из страха.

Если бы она могла вернуться ко времени своего первого визита, испытывала себя Харриет, смогла бы она отдать ему назад «Мейзу» для того, чтобы еще раз запрятать ее среди куч старого хлама в соседней комнате.

Однако еще до того, как она закончила задавать себе этот вопрос, она уже знала, что не смогла бы. Если она и могла бы сделать что-нибудь по-другому, так это изменить историю настолько, чтобы ни один даже самый ловкий журналист никогда не нашел бы Саймона. А в реальной ситуации она не могла ничего сделать, что имело бы для него какое-то значение.

Харриет ненавидела осознаваемое ею чувство бессилия. Она работала с яростной энергией, чистила и мыла.

Наконец вниз спустилась Кэт.

– Он заснул, – сказала она.

Две женщины смотрели друг другу в лицо. Харриет знала, что ее мать ждет от нее объяснений или оправданий. Она вновь почувствовала, что мать гордится ею, а сама она нуждается в материнском одобрении.

– Мне следовало быть более осторожной, – сказала она наконец. – Необходимо было сделать так, чтобы «Мейзу» никак не касалась Саймона, и ничто не было с ним связано. Это моя вина, что люди пришли сюда подглядывать за его жизнью.

– Тебе, вообще, не следовало рассказывать его историю. Ты могла продать свою игру и другим способом.

Харриет сказала тихо:

– Я не думаю, что могла. Даже сейчас я еще не могу.

Потом наступило молчание. Когда Кэт заговорила снова, чувствовалось, что больше говорить не о чем.

– Ему нужен врач, мы обязаны сделать это для него. Возможно, больница. Они, конечно, не захотят оставить его здесь, а мы не можем оставаться здесь вечно, не так ли?

Харриет представила себе их вторжение, что это будет значить для Саймона.

– Дай мне закончить то, что я могу сделать здесь. Если я смогу сделать так, чтобы здесь было чище, заготовлю пищу, уголь и все остальное, что ему нужно, возможно, врач разрешит ему остаться здесь. Можно нанять сиделку и домашнюю работницу, если Саймон согласится на это. Денег достаточно, для того чтобы пригласить частную сиделку. «Пикокс» должна ему деньги от продажи «Мейзу», мы посылали ему чеки, но он никогда не ходил в банк. Я открыла на его имя счет. Там хватит денег на все, что бы ему ни понадобилось, на все, в чем он нуждается…

Говоря это очень быстро, Харриет слышала себя. Слушая, она понимала, что деньги не компенсируют всего.

– Я уверена, что это поможет, дорогая, – сказала Кэт без особой уверенности. – Давай сделаем то, что мы можем сделать для него в первую очередь, сейчас.

Кэт и Харриет пробыли там двадцать четыре часа. Кэт спала ночью в пыльной задней спальне, в которой однажды ночевала и Харриет, снявшая в этот раз комнату поблизости с кроватью и завтраком. Хозяйка в шарфе поверх светлых, торчащих завитков волос, готовая к какому-то торжеству, узнала Харриет по журнальной статье о «Мейзу». Пачки старых журналов были сложены на табуретке в рабочем кабинете в задней части дома.

Она пригласила Харриет в дом, заставила ждать, пока она перебирала свои журналы, нашла нужную статью и попросила Харриет дать автограф. Она поинтересовалась тем, что Харриет здесь делает. Харриет уклончиво ответила, что навещала друзей, живущих поблизости.

Харриет боялась, что женщина могла увидеть заметку о Саймоне в местной газете, но, видимо, этого не произошло. Она заплатила за ночь, даже не заглянув в комнату, и ушла очень рано утром, чтобы продолжить работу в доме Саймона.

Настолько, насколько они могли, Кэт к Харриет вместе убрали дом и сделали его на вид более ухоженным. Пока они работали, Саймон спал за задернутыми занавесками. Он принимал горячее питье, которое они ему приносили, но почти ничего не ел.

Они нашли врача, который согласился прийти домой. Он появился вечером на следующий день. Кэт проводила его наверх, а Харриет ждала на кухне. Предсказания Кэт оказались верными. Врач, молодой человек с лицом, покрытым преждевременными морщинами, настаивал на том, что бы отправить Саймона в больницу. Он установил у него бронхопневмонию, обезвоживание и, вероятно, недоедание.

– Имеет место также некоторая спутанность сознания, – добавил врач.

Он был явно переутомлен, но полон сочувствия. Кэт и Харриет ждали.

– Пока его не начали лечить, можно сказать только это. Вы все делаете правильно, – добавил он ободряюще.

Кэт снова поднялась наверх, для того чтобы упаковать сумку для Саймона. Харриет сходила в ближайшую аптеку и купила новую зубную щетку, мыло, салфетки для вытирания лица и одноразовые лезвия, упаковала свои покупки в пластиковый мешок с молнией, раскрашенный разноцветными полосками. Туалетные принадлежности выглядели слишком новыми и слишком дешевыми одновременно, как будто Саймон был многолетним обитателем приюта или заключенным, который был поспешно освобожден, так как стал неудобен.

Харриет взяла в руку мешок и медленно пошла назад по туманным улицам, переполненным ребятами, катающимися на роликовых досках мимо прогуливающихся парами девочек-подростков.

Кэт сидела на кровати Саймона, его пальцы лежали на ее руке. Харриет ожидала вместе с ними, пока не послышался звук остановившейся внизу на улице машины скорой помощи. Глаза Саймона забегали.

– Я не хочу ехать с ними, – сказал он.

Кэт наклонилась вперед.

– Ты должен ехать, чтобы тебе стало лучше. Потом ты сможешь снова вернуться домой. Это ненадолго, Саймон. Я обещаю.

Неожиданно, к удивлению Харриет, он улыбнулся.

– Ты хорошая девочка, Кэт. Я помню.

Кэт вспомнила его руку на своей талии, когда ее талия была тонкой и гибкой:

– Я помню, – ответила она ему.

Санитары скорой помощи в синих форменных рубашках поднялись на второй этаж. Они помогли Саймону спуститься, усадили его в кресло-качалку и обернули красным шерстяным одеялом его колени. Один из них вытолкнул кресло через парадную дверь, а затем и через разросшуюся живую изгородь. Маленькая группа соседей наблюдала, стоя на противоположном тротуаре, а три маленьких мальчика, один из которых, возможно, был тем, кто катался на роликовых коньках и предупредил Харриет о сумасшествии Саймона, с любопытством заглядывали в машину скорой помощи. Саймон посмотрел на всех. Здесь не было занавесок или газет, чтобы закрыть глаза. Он наклонил голову и поднял руку, чтобы заслонить лицо.

Один из санитаров ловко завел кресло в машину, закрепил его в нужном положении и пошел вперед закрывать двери. Его коллега обошел вокруг машины к водительской двери. Харриет и Кэт, наблюдая, стояли рядом. Они ободряюще улыбались, а Кэт подняла руку, чтобы помахать ему вслед.

– У него все будет в порядке, – сказал санитар, идя вперед. – Не правда ли?

Саймон сидел неподвижно. Двери закрылись, оставив его внутри с симпатичными внимательными глазами, и большая белая машина скорой помощи укатила прочь.

Харриет и Кэт медленно вернулись в дом и заперли его. Они вышли из дома, не оглядываясь, и стояли между двумя своими припаркованными автомобилями.

– Я буду звонить в больницу каждый день, – сказала Харриет, – и буду навещать его так часто, как только смогу.

Она была уверена в том, что ему лучше было бы видеть Кэт, но у Кэт были Кен и Сандерленд-авеню, а Кену не нравилось, когда жены не было дома, то есть там, где ей положено быть. Тут уж ничего, казалось, нельзя было сделать. Обе женщины поцеловали друг друга и сели в свои автомобили.

Когда они поехали, Харриет хотела не потерять из виду машины своей матери, но она упустила ее почти сразу же в клубке уличного движения в центре ее бывшего родного города.

В своем собственном доме Харриет перелистывала твердые пластиковые листы в папке с газетными вырезками. Она знала содержание следующей подборки вырезок, как будто она сама их писала. Зарабатывать эти недолговечные абзацы было тяжелее, чем почти все, что, ей приходилось делать. Она читала заголовки. «Игра жизни и смерти», «В лабиринте», «Эта азартная игра», «Головоломка под другим именем». Были тут и печатные восхваления, к которым она стремилась, концентрирующие внимание на игре, на ее собственном азартном решении опубликовать это, на решении изменить название.

Она сделала все, что только она могла придумать, для создания известности, – воссоздание с фотографом ее автобусных маршрутов по Оксфорд-стрит, переименование на один день городского шахматного сада в «Мейзу-Мейз», приглашение математиков, спортсменов и актеров мыльных опер, чтобы выбрать лучшего игрока в «Мейзу».

Она будет делать все, чтобы о «Мейзу» говорили или чтобы говорили о ней, потому что в то же самое время это будет означать, что забыли о Саймоне. В конце концов, ее решение создать о себе легенду тоже стало историей, и, таким образом, родилась «Девушка Мейзу». А для того, чтобы стать «Девушкой Мейзу», Харриет разработала свое второе я – человека без духовных интересов, с яркой улыбкой и быстрой речью – «якобы Харриет», которой в действительности не существовало, но которая обладала очень толстой кожей и в то же самое время давала выход для огромного количества энергии, неприятно бурлящей в подлинной Харриет.

Вторая Харриет стала лучшим другом болтливых репортеров и авторов текстов для радиопередач. Информация, состоящая из мелких эпизодов, рекламирующих «Мейзу», рисовала Харриет как женщину-бизнесмена новой волны, как героя заканчивающейся успехом острой истории, как делающую карьеру девушку, ставящую дело выше личной жизни.

Ради «Пикокс» Харриет рассказала о своем неудачном замужестве приятной девушке из одного женского журнала. Рассказ вышел под заголовком «Почему бизнес значит для меня больше, чем замужество».

Лео холодно выразил неудовольствие тем, что он, по его мнению, был изображен как самая неудачная строка в ее жизни, которую надо стереть во что бы то ни стало.

– Ты же знаешь, что я так не считаю, – ответила реальная Харриет.

Были тут и другие материалы, но они не были посвящены нынешней жизни Харриет, потому что «Пикокс» победила.

«Я люблю, когда меня приглашают на обед, да, я люблю ходить в оперу с какой-нибудь знаменитостью, – цитировала ее пресса, – но любовь требует времени, а у меня его не так уж много, чтобы расходовать на это».

– Это правда? – спросил ее Робин однажды ночью, когда они лежали в темноте.

– Я была сдержанна, – ответила Харриет, хотя они оба знали, что это не было ответом на вопрос.

Теория Харриет состояла в том, что любая известность – это хорошая известность, любая известность, не касающаяся Саймона. И она верила, перелистывая покрытые пластиком листы, что она была права. «Мейзу», «Пикокс» и сама Харриет стали центром внимания прессы, и, соответственно, уменьшился интерес к Саймону. Было очень мало фотографий пустого дома и рассказов о настоящем офицере, которые в любом случае вели в никуда, зато Харриет была всегда доступна, заметна и бесконечно находчива.

Саймон провел несколько недель в больнице, а когда вернулся, то обнаружил, что его дом отремонтирован. Харриет и Кэт не один раз посещали его отдельно друг от друга. Он был спокоен, по-новому пассивен, но чувствовал себя, по-видимому, снова хорошо. Он мог уже ухаживать за собой, как всегда это делал. Он не проявлял никакого интереса к деньгам «Пикокс», которые собирались на его счете, как бы Харриет не старалась убедить его использовать эти деньги.

За последние двенадцать месяцев темпы роста производства «Пикокс» составили почти четыреста процентов. Компания приобрела новые офисы, приняла на работу управляющего по обслуживанию покупателей и скоро, наверное, понадобится коммерческий директор, чтобы снять часть нагрузки с Харриет.

Мартин и Робин Лендуиты были довольны прогрессом их капиталовложений.

Харриет с задумчивым видом закрыла синюю папку и опустила ее к остальным в свой портфель.

Когда на столе рядом с Харриет зазвонил телефон, она подняла трубку и обнаружила, что это Робин, как будто он понял, что она думала о нем.

– Что ты делаешь? – спросил он.

Харриет улыбнулась.

– Думаю о возможности создания «Мейзу» для путешественников в блистерной упаковке, думаю о точке, через которую можно было бы проводить сверхбыструю продажу. Я думаю об этом почти все время, пока не прихожу домой, а сейчас я намерена остановиться.

Это было почти правдой. Она не скажет ему, что подвергла себя суду газетных вырезок и признала себя виновной.

– А что сейчас?

– Я думаю, в постель.

После непродолжительного молчания Робин спросил:

– Можно я приеду и присоединюсь к тебе?

Это была необычная просьба. По молчаливой договоренности, которая, казалось, устраивала их обоих, Робин и Харриет проводили вместе один-два вечера в неделю по рабочим дням в театре или опере или просто обедали. Иногда они ходили на вечеринки или в ночные клубы, обычно по приглашению кого-нибудь из друзей Робина или партнеров по бизнесу, но Харриет предпочитала более раннее время, потому что утром ей требовалась ясная голова. Весь вечер и часть уик-энда они проводили вместе в зависимости от их личных планов. Робин часто бывал за границей, а в последнее время и Харриет тоже стала путешествовать.

После их вечерних выходов они возвращались либо в дом Робина, либо в новую квартиру Харриет. Она все еще удивлялась тому, как много радости она получает от пребывания в постели с Робином Лендуитом. Иногда, когда она неосмотрительно вспомнит об этом, о том, как он в последний раз прикоснулся к ней и что он сказал, ее мышцы сжимаются и перехватывает дыхание.