Текст книги "Женщина нашего времени"

Автор книги: Рози Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 41 страниц)

Глава 3

Отправляясь к матери на Сандерленд-авеню, Харриет не взяла своей машины. Хотя машина была припаркована возле дома и ключи лежали у нее в сумке, Харриет, проходя мимо, даже не взглянула на ее сверкающие поверхности. Она прошла в конец улицы, повернула направо и пошла в сторону от реки по направлению к станции метро.

В давнюю пору своей независимой жизни, до встречи с Лео, до того, как у них появились квартира и машина, Харриет всегда ездила к Кэт на метро. Ее мать и отчим жили на южной окраине Лондона, где узенькие улочки, состоящие из домиков с террасами, дают начало широким пригородным автострадам с отходящими от них тупиками.

Это было очень неудобное и утомительное путешествие с двумя пересадками, а потом от станции метро надо было еще ехать на автобусе, однако сегодня нужно было быть готовой снова повторить этот путь.

Харриет едва заметно улыбалась, пробираясь через небольшой уличный рынок, обходя прилавки, заполненные цветной капустой, индийскими хлопчатобумажными рубашками и дешевыми магнитофонными кассетами.

«Вернуться домой к матери? – поддразнивала она сама себя. – Не попробовать ли?»

Нет, это невозможно. Она была близка с Кэт и чувствовала потребность объяснить ей, что произошло. Она ехала к матери, как к своей подруге.

Харриет вышла с другой стороны рынка и увидела станцию метро на противоположном углу улицы. На тротуаре перед входом в метро валялись гнилые апельсины, очистки от овощей и картонные коробки из-под гамбургеров.

Небольшая группа панков и помогающих рыночным торговцам парней расположилась возле парапета. Они внимательно осмотрели ее, когда она проходила мимо. Харриет считала, что она уже слишком стара и так давно замужем, что не может представлять интереса для уличных бездельников, однако сегодня она напомнила сама себе, что ей еще нет и тридцати и что она уже больше не замужем.

Она поймала взгляд одного из рыночных парней. Он выпятил нижнюю челюсть и просвистел сквозь зубы:

– О, дорогая! Могу я жениться на тебе?

Это было не слишком большой победой, однако приободрило ее. Она улыбнулась более ласково, чем это требовалось, и кивнула.

– Отлично, я буду ждать тебя, – крикнул он ей вслед.

Харриет прошла через узкий вход в кассовый зал, и плотный, душный воздух метро окутал ее. Она опустила монету в автомат, прошла через турникет и спустилась в толпе людей, отправляющихся за покупками в это субботнее утро. Эскалатор понес ее вниз, превратив в одну из частиц бесконечной ленты спускающихся голов, похожих на необычные кегли.

Поезд был переполнен. Харриет втиснулась в вагон, заполненный спрессованными телами, и схватилась за свисающую ручку. В сумке у нее была сложенная газета, но она не могла даже вынуть ее, а не то чтобы развернуть и почитать. Вместо этого Харриет стала рассматривать окружающих ее пассажиров.

Прямо под ее локтем сидела молодая негритянская пара с маленькой девочкой, оседлавшей колени отца. Волосы ребенка были заплетены в упругие косички, и она была одета в белоснежное платье с рюшками. Девочка с сияющей улыбкой посмотрела на Харриет, и она тоже ответила ей улыбкой. Молодые родители с гордостью понимающе кивнули.

Улыбка осталась на лице Харриет и тогда, когда она продолжила осмотр пассажиров. Рядом с ней стояли три молоденьких девушки, направляющиеся в западную часть города, чтобы потратить свою недельную зарплату на одежду. За ними стоял толстый мужчина в рабочей спецодежде, а за ним – два сутулящихся мальчика с наушниками на голове. Здесь были также старушки, туристы в плащах, иностранные студенты, мужчины средних лет с восковыми лицами – все притиснутые друг к другу и терпеливо потевшие.

Харриет не возражала быть частью этой разнородной массы, она даже испытывала к ней определенное расположение. Она подумала, что это – как бы срез всего города, загнанный под землю, и она сама является частицей его.

Когда она сделала пересадку, толпа поредела. Сейчас она ехала против течения субботних покупателей, и в вагоне было много свободных мест, однако Харриет все еще не развернула газеты. Она смотрела через противоположное окно на бесконечный бег трубопроводов и думала. В конце линии метро она была почти единственным пассажиром в поезде. Она поднялась по замусоренным ступенькам через все слои станционных запахов, вышла из метро и села в автобус. Харриет забралась на верхний этаж автобуса. Когда Лиза была еще ребенком, они вместе с Кэт всегда забирались наверх, любуясь окружающими ландшафтами и мельканием жизни за окнами первых этажей.

До Сандерленд-авеню было недалеко. Много лет назад Харриет решила, что где-то здесь, по дороге, проходит линия, разделяющая Лондон, настоящий Лондон, и его тусклые, благопристойные пригороды. Торговые улицы переходили в ряды домов, расходящихся от основной дороги. Крутые холмы создавали впечатление, что леса и зеленые поля как бы мелькают на некотором расстоянии от верха автобуса. Харриет хорошо знала, что даже в самый ясный день здесь ничего не увидишь, кроме множества разбегающихся улиц, вьющихся вверх и вниз по холмам.

Автобус остановился в конце Сандерленд-авеню. К дому матери предстояло еще преодолеть крутой подъем. Харриет быстро шла под деревьями, растущими вдоль улицы, мимо садов, полных астр, георгинов и поздних роз. Сады эти были большими, они отделяли друг от друга построенные в тридцатые годы дома, и живущие в них хозяева очень гордились ими.

Это был район с пристроенными к домам оранжереями, новыми черепичными крышами и названиями домов, написанными на плитах из камня, кусках грубо обработанной древесины или изогнутых металлических пластинах.

Появившийся перед Харриет на изломе холма дом, принадлежащий Кэт и ее мужу, казался еще более ухоженным, чем окружающие. Старые окна были заменены большими со стальными рамами.

В доме была застекленная комната, окружающая парадную дверь, которую Кен называл «штормовым тамбуром», в саду, за дорогой, ведущей к парадному подъезду, были декоративные каменные горки, а новая изгородь сада была из желтоватого камня. Большие кованые ворота поперек короткой проезжей части дороги были выкрашены в светло-голубой цвет.

У Кена была небольшая машиностроительная фирма с подразделением, специализирующимся в области местного центрального отопления. «Я всегда говорю, что мой дом является такой же рекламой моего бизнеса, как и мой офис», – любил отмечать Кен.

«Конечно, ты всегда так говоришь», – соглашалась Харриет, получая при этом сердитый взгляд со стороны Кэт и хихиканье со стороны Лизы. Кен всегда только удовлетворенно кивал, как будто бы она просто соглашалась с ним. Он был добрым человеком, и ему нравилась его падчерица.

Еще до того, как Харриет подошла к стеклянной двери подъезда, она увидела Кэт среди ее бегоний, спрятанных от любых ветров, которые могли бы обрушиться на южный Лондон.

– Харриет! Ты не сообщила, что собираешься приехать.

– Я предполагала, что ты будешь дома.

Кроме того, она также надеялась, что ее сводной сестры не будет дома, а Кен будет на работе.

– Если бы ты позвонила. Лиза у Карен, а Кен на работе.

– Ничего. – Харриет поцеловала мать, потом взяла ее за руку. – В нашем распоряжении есть час. – И, думая о том, что она должна сказать за этот час, она чересчур бодро добавила: – Сад выглядит восхитительно.

Кэт заглянула ей через плечо.

– А где твоя машина, дорогая?

– Я оставила ее… дома. Приехала на метро.

Кэт испугалась:

– Она не разбита? Нет?

Харриет знала, что ее мать гордится ее красивым автомобилем, гордится ее магазином и гордится Лео, имя которого появляется рядом с его фотографиями в блестящих журналах.

– Я просто хотела прокатиться по своему старому маршруту.

– Но это же так неудобно для тебя, – посочувствовала Кэт, как будто понимая, что такое решение может причинить только неудобства.

Они вместе вошли в дом и прошли в кухню, расположенную в его задней части. Она была больших размеров, из нее через раздвигающиеся двери просматривались терраса и находящийся за ней сад. Кухня была отделана керамической плиткой и сосновыми панелями, выстроились рядами раскрашенные цветами банки для круп и печенья, радио играло утреннюю музыку. Кэт насыпала в расписанные цветами кружки растворимый кофе, щелкнула выключателем на чайнике и начала рассказывать новости, связанные с последним приятелем Лизы.

Харриет стояла в дверях, ведущих во внутренний двор, в пол-оборота к саду и смотрела на склон лужайки, спускающийся вниз к разросшемуся айланту. Она внимательно слушала рассказ, отпуская реплики в нужный момент, однако Кэт прервала рассказ на полуслове.

– Что случилось? – спросила она. – Что-то ведь случилось, не правда ли?

Иногда она удивляла Харриет своей проницательностью. Харриет подумала, что она недооценивала интуицию своей матери.

– Дженни потеряла ребенка. Он прожил двое суток и умер этой ночью.

Ей было стыдно, что она уклонилась от прямого ответа, рассказав Кэт о трагедии Дженни вместо того, чтобы признаться в своей собственной.

Чувства Кэт отразились на ее лице. Она мало знала Дженни, однако ее участие было искренним:

– Бедняжка.

Харриет рассказала матери, что произошло. Они пили кофе, свободно откинувшись к сосновому буфету.

– Может быть, это и к лучшему, – заключила Кэт. – Лучше, чем навсегда остаться с неполноценным ребенком. Они могут попытаться еще раз, когда все это забудется.

– Наверное, – грустно согласилась Харриет.

Кэт заглянула ей в лицо:

– У тебя есть что-то еще, не так ли?

Харриет подумала, что было бы значительно легче рассказать это кому-нибудь другому, любому, в конце концов, чем собственной матери в ее замечательной кухне.

– Харриет? – Кэт уже встревожилась.

Было бессмысленно искать успокоительные слова. Повернувшись спиной к айланту, Харриет сказала:

– Мы с Лео решили расстаться.

Как только это было произнесено, она сразу же пожалела о том, что слегка покривила душой. Кэт побледнела, едва не уронив своей кружки с кофе, и даже не заметила лужицу жидкости, пролитой на белую поверхность кухонного стола.

– Нет, моя девочка, вы не должны этого делать. Ты замужняя женщина. Ты не должна была приезжать сюда и говорить, что сдаешься после вашей первой ссоры. В супружестве необходимо приспосабливаться, разве ты этого не понимаешь? Ты должна бороться за свою семью. После того, как все это пройдет, вы даже станете ближе друг другу.

Харриет понимала, что Кэт уже сглаживает неприятности, приводя все в порядок в своей голове так, как будто жизнь ее дочери – это ее собственная кухня.

– Не говори так, будто ты не моя мать, а сварливая тетка, – сказала Харриет. – Мы женаты уже четыре года, и у нас были тысячи ссор. Но я ухожу от него не из-за ссор. Правда заключается в том, что мы не сделали друг друга счастливыми. Сегодня мы признали эту правду. Все совершенно очевидно.

Она не ожидала, что Кэт так расстроиться. Ее мать частенько плакала, но сегодня она была слишком потрясена даже для того, чтобы заплакать.

– Как ты можешь так говорить? Вы были прекрасной парой, были всегда, с самой свадьбы.

«Свадьба, – подумала Харриет, – да я бы никогда в жизни не позволила себе переступить через все это». Какая это была торжественная свадьба, оплаченная, в основном, щедрым Кеном. Харриет была в длинном платье, с туго затянутой талией, длинным шлейфом и фатой. Ее сводная сестра, которой тогда было пятнадцать лет, старалась спрятать свою щенячью полноту в складках пшенично-золотого атласа, а две другие маленькие подружки невесты были в кремовом шелке.

Взятый напрокат серый роллс-ройс с белыми лентами и роскошный прием последовали за экуменической службой. Родители Лео отступили перед неизбежностью. Харриет сумела донести до них свои доводы. Подружка Лео была вполне респектабельной девушкой, к тому же неглупой. Она имела свой маленький бизнес, в котором вполне преуспевала. Семья Лео прибыла на свадьбу в полном составе и прислала невероятно щедрые подарки.

Сейчас Харриет представила себе Эйврил Гоулд, качающую своей хорошо ухоженной серебряной головой и тихо повторяющую: «Эти смешанные браки зачастую приносят горе», – а затем с обожанием добавляющую: «Лео всегда был непослушным и своевольным мальчиком».

Она окинула взглядом украшенную изразцами и сосной кухню матери.

– Мы совсем не пара. И, видимо, никогда ею не были. Это очень сложное понятие, особенно для таких эгоистичных людей, как мы с Лео.

– Вы не эгоистичны, – возразила Кэт, – а Лео – хороший муж. Он заботился о тебе.

Выдержка покинула Харриет:

– Он ужасный, отвратительный муж, – резко оборвала она мать. – Ты знаешь, за каким занятием я его застала? Ты можешь себе представить? Нет, даже не пытайся угадать. Я застала его в студии, занимающимся любовью с моделью.

– Ты уверена?

Такой же вопрос задала и Джейн. Когда это дошло до нее, ее разобрал смех, удушающий смех, наполнивший ее глаза слезами.

– Уверена? Чем еще они могли там заниматься?

– Как ты можешь смеяться над этим?

Казалось, Кэт больше потрясло легкомыслие дочери, чем случившиеся неприятности. Харриет пришло в голову, что даже ее мать вряд ли сможет понять, что она открыла для себя за эти годы. Гнев усилил ее решимость.

– Я не намерена возвращаться в эту квартиру. Ее можно продать, на каждого из нас приходится по пятьдесят процентов. Я использую свою долю для покупки меньшей квартиры.

– Ты очень хладнокровно рассуждаешь об этом.

– Я? Мне просто нужно знать, чего я сама хочу, и это все.

Кэт начала успокаиваться. Она вытерла пролитый кофе и, удерживая кружку над раковиной, обтерла донышко.

– Ты всегда это знала. Всегда, с раннего детства.

Кэт помнила, какой была Харриет много лет назад, когда они были только вдвоем. Прямой и обладающей непоколебимой уверенностью.

Она покачала головой и вздохнула. Кэт хотела видеть свою дочь счастливой и была убеждена, что она этого заслуживает. Однако, несмотря на все свои возможности, Харриет была скорее недовольной, чем удовлетворенной.

– Я считаю, что ты должна дать ему еще один шанс. Может быть, он больше никогда так не поступит.

– Нет, – сказала Харриет, не давая возможности возразить, – он сделает это снова, потому что делал это и раньше. – Она снова рассмеялась: – Ты знаешь, наверное, это могло бы быть совсем по-другому, если бы он не пытался прикрыть свою наготу рубашкой. – Абсурдность этой ситуации заставила ее рассмеяться еще сильнее. – Как будто бы он делал там что-нибудь таинственное, чего я не должна была видеть.

Потом она перехватила взгляд матери, и ее смех потух. Она подошла к Кэт и обняла ее:

– Прости меня, если я тебя разочаровала. Прости и меня, и Лео.

– Это все? – спросила Кэт.

Харриет задумалась, все казалось слишком незначительным после столь важного.

– Да, – ответила она спокойно, – кажется, все.

Она сняла руки с плеч матери, вновь подошла к дверям в сад и снова посмотрела на большое дерево. На его листьях начали появляться осенние цвета. «Айлант сбрасывает листья каждую зиму», – ободряюще сказала Харриет самой себе. Но было бы сентиментальной ошибкой рассматривать это, как символ.

– Могу я остаться здесь на день-другой? Пока не сниму себе квартиру. Если вам это покажется неудобным, я могу пожить и у Джейн.

Ее детская комната выходила на лестничную площадку напротив комнаты Лизы. Теперь ее поддерживали в полном порядке на случай гостей.

– Какое же в этом будет неудобство? Конечно, ты можешь остаться. Что мы скажем Кену и Лизе?

– Конечно, правду.

Как и ожидала Харриет, предположение Кэт о том, что ее новости произведут на семью сильное и обескураживающее впечатление, оказались сильно преувеличенными.

– Он большой дурак, – произнес Кен. – Дорогая, скажи, что мне сделать, чтобы помочь тебе? Я могу поехать туда и исколошматить его за тебя, если ты хочешь.

– Спасибо, не нужно, – пробормотала Харриет.

Лиза вернулась как раз вовремя, для того чтобы изменить время свидания со своей последней любовью. Харриет села на край кровати и наблюдала, как ее сводная сестра проплывала между гардеробом и туалетным столиком.

Их разделяло слишком много лет и они были слишком разными даже для того, чтобы между ними могла возникнуть дружба. Когда они были детьми, они соперничали, но они были настолько разными, что не могли испытывать удовлетворения даже от этого соперничества. Заслугой Кэт и, особенно, Кена было то, что к девочкам всегда относились справедливо. Но и сейчас, став взрослыми, они не испытывали полного доверия друг к другу. Они жили в состоянии неустойчивого перемирия, всегда сознавая, что враждебность может вспыхнуть снова.

У младшей дочери Кэт были светлые и вьющиеся материнские волосы и такая же полная, мягкая нижняя губа. Черты Харриет были тоньше и тверже. Лиза была спокойной, предрасположенной к лени, за исключением тех случаев, когда появлялась хоть малейшая угроза тому, что она не сможет добиться своего. Как и ее мать, она всеми силами старалась избегать трудных разговоров, предпочитая, чтобы все было приятно и комфортно. Харриет же предпочитала ясность и справедливость.

– Я думаю, Кэт уверена, что я вернусь к нему, – сказала Харриет.

– А ты? – и еще до того, как она закончила говорить, внимание Лизы возвратилось к зеркалу. Она энергично красила губы тонкой кисточкой. Харриет вспомнила, как десять лет назад она тоже была поглощена таким же уходом за собой. Лиза была пухленькой девятилетней девочкой, все время чем-то недовольной. Сегодня ей не хотелось оглядываться на прошлое.

– Конечно, нет.

Лиза надела колпачок на губную помаду, сжала губы, а потом выпятила их.

– Я не могу сказать, что я тебя в чем-то обвиняю. Но это очень серьезное решение, не так ли? Неужели ты не можешь попробовать простить и забыть? Лео неплохой человек, даже если он обычно первый говорит тебе это.

Харриет отметила, что для Лизы это была необычайно глубокая мысль.

– Я не люблю его.

Лиза пожала плечами.

– Тогда все упрощается. Ты не боишься самостоятельной жизни?

Харриет подумала о своем доме, полном символов, воспоминаний и семейного комфорта, принадлежащем чужим друг другу людям.

– Со временем станет легче.

Внизу дважды прозвенел дверной звонок. Лиза вскочила на ноги, уже ничего не слыша.

– Желаю хорошо провести время, – сказала ей вслед Харриет, понимая ее возраст.

Кэт и Кен смотрели внизу телевизор. Харриет почитала книгу – это была Агата Кристи, которую она нашла у Кэт, и очень рано ушла спать. Она лежала в темноте в своей старой спальне. Ей было слышно гудение телевизора внизу, на первом этаже. Это напоминало ей детство, когда ее отправляли спать, а взрослая жизнь могла продолжаться и в ее отсутствие. После этих долгих бессонных вечеров ей запомнились очертания ее комнаты и предметы, которые были там раньше, заплатки на потолке, а также расположение невидимых крючков для картинок, гардероба и кресла. Скрип мебели и свист труб за полками для юбок были похожи на слова, сказанные после долгого молчания.

Встреча с комнатой, самими ее запахами, казалось, должна была вызвать гнетущее чувство, однако, лежа здесь в течение нескольких минут, Харриет начала испытывать странное ощущение. Она чувствовала себя легкой, легче воздуха. Ей казалось, что она может отделиться от матраца, а лежащее на ней одеяло не имеет веса. Это было так, как будто бы она выпила много вина, но не ощущала при этом головокружения или связанного с опьянением беспокойства. Голова ее была очень ясной, и она знала, что сон от нее очень далеко.

Через некоторое время она поняла, что то чувство, которое она испытала, – это свобода. Она снова была независима.

Это чувство было и опьяняющим, и пугающим. Сжав кулаки и зацепившись пальцами, как якорем, за белье, Харриет стала размышлять о том, что же она может сделать. Ее ответственность перед Лео и перед браком, как таковым, похоже, уходит в прошлое. Будущие возможности, напротив, забрезжили вокруг нее. Они безграничны и совсем рядом, нужно только взять их.

Ей было страшно, но этот страх был вызван тем, что она может не распознать появляющихся возможностей. Мысль о том, что она может упустить большие возможности, чем те, которые уже прошли мимо нее в то время, когда ее горизонт закрывал Лео, толкнула ее в сердце, и по ее груди пробежали холодные мурашки. Для того, чтобы успокоиться, она заставила себя дышать медленно – вдох-выдох.

Чего Харриет смогла достигнуть, так это того ощущения свободы, которое пришло к ней, когда она лежала в темноте своей старой спальни на Сандерленд-авеню. Она была абсолютно убеждена, что сумеет направить себя по любому пути, по которому захочет идти. Она всего достигнет и добьется успеха, даже если он будет расти на айланте за ее окном. Она чувствовала силу для этого даже в кончиках пальцев.

Образы успеха, славы и счастья проплывали перед ней. Но ни одно из этих видений не имело ничего общего с любовью. У нее была любовь, и оказалось так, что этой любовью был Лео.

Все, что Харриет видела, было чистым и ярким, но это было похоже на галлюцинации. Когда потом она пыталась восстановить все великолепие этого видения или хотя бы припомнить те простые шаги, которые привели ее к такой славе, у нее ничего не получалось. Все кануло так же, как сон.

Она не знала, как долго продолжалось это видение. Через некоторое время она ощутила, что ее конечности снова тяжелеют. Она закрыла глаза и тотчас же почувствовала, что не в силах открыть их снова. Минуту назад она понимала, что не может заснуть, а сейчас сон уже охватил ее. Она не предпринимала никаких попыток сопротивляться ему.

Харриет глубоко и удовлетворенно вздохнула и провалилась в глубокий сон без сновидений.

Харриет беседовала с Кэт. По предложению Харриет, поскольку сосновый бастион кухни угнетал ее, они вышли в сад и расположились на складных стульях в тени айланта. Стоял теплый день конца сентября, и сад был заполнен желтым цветом. Полуденное воскресное гудение газонокосилок доносилось из-за забора.

Харриет видела чистую пригородную живописную картинку с такой резкой четкостью, что, казалось, слои пыли были вымыты из воздуха грозой. Память о том видении оставалась у нее и во время ночного сна, и во время семейного воскресного утра, которое она провела с Кэт, Кеном и Лизой. Она понимала, что этот сон наяву был очень значительным, хотя и не чувствовала в себе какого-то особого отклика на те мелькающие образы, которые кружились вокруг нее в темноте.

Она так осторожно изучала свое обостренное сознание, как будто бы в ней имелось какое-то уязвимое место, которое необходимо было защитить. Когда она смотрела на знакомые вещи, перед ее ясным взором, казалось, представали иные, удивительные перспективы.

Кэт носила летние туфли на высокой пробковой танкетке; ногти на ее ногах были покрыты темно-красным лаком.

Глядя на ноги матери, Харриет задумчиво сказала:

– Ты носишь такие же туфли, как те, которые ты носила, когда я была маленькой.

Она еще помнила голубую юбку и маленькую песочницу, видимо, на детской площадке. Кэт в своей голубой юбке наклонилась к ней, держа между пальцами сигарету, над которой вился голубой дымок.

– Пробковые каблуки. Это точно. Какая у тебя хорошая память, – сказала Кэт, – тебе тогда было не больше четырех или пяти лет.

– Я, вообще, многое помню, – ответила Харриет.

Кое-что еще напоминало ей сегодня о давно минувших годах. Возможно, это был свет, косой и золотой, – обычный фон ее памяти.

Кэт с любопытством взглянула на нее:

– Многое? Что именно?

– Места, где мы жили до Кена. В одном было много лестниц, с которых можно было смотреть на железнодорожные пути.

– Это было ужасное место. Жаль, что ты не забыла этого. Я-то, конечно, забыла.

Голос Кэт стал резким. Они редко говорили о тех временах, до Кена, до наступления комфорта и респектабельности.

– Все было замечательно, не так ли? Помню, как я играла на лестницах. Там была еще толстая женщина, которая иногда брала меня в свою комнату и позволяла мне трогать фарфоровые статуэтки животных, а где была ты?

– Работала. Сибил обычно заботилась о тебе, пока меня не было.

– Это были нелегкие для тебя времена.

Харриет частенько удивлялась тому, как Кэт, которая любила красивые вещи и ненавидела не то что бы ссоры и сцены, но даже, вообще, любые проявления сильных чувств, справлялась в той жизни. Тем не менее, она содержала себя и внебрачную дочь, работая в нескольких местах прислугой до тех пор, пока не пришел Кен Тротт, который и спас их обеих. Вот только Харриет не нужно было, чтобы ее спасали.

Кэт продолжала:

– У меня была ты, дорогая. Я хотела заботиться о тебе. Я никому не собиралась позволить встать между нами, что бы мне ни пришлось сделать.

«Кроме Кена и Лизы», – подумала Харриет и едва не засмеялась в полный голос над своей старой обидой, которая все еще вползала в ее душу, напоминая о себе. Харриет было восемь лет, когда Кен взял Кэт с нею в свой первый дом, после чего начался процесс улучшения ванных и кухонь, который достиг высшей точки здесь, на Сандерленд-авеню. Лиза родилась, когда Харриет было десять лет.

Взрослая Харриет знала, что она ненавидела их обоих – и отчима, и сводную сестру, до самой юности. Юная Харриет не понимала, что это за чувство, но оно отделяло ее от семьи. Она жила с этим чувством и другими эмоциями, совершенно не подходящими для жизни в доме Троттов, подавляя их в себе. Она старалась демонстрировать те черты, которые они одобряли или, по крайней мере, терпели, и благодаря этому она стала умной Харриет, решительной Харриет, уверенной в себе Харриет, той Харриет, которая была способна самостоятельно дать отпор, когда кто-то задевал ее. Лиза была прелестной девочкой, очень похожей на свою мать, хорошей маленькой девочкой. Одно воспоминание о ней заставляло Харриет скрежетать зубами. Она понимала, что она, вероятно, была трудным ребенком.

– Бедняжка, – посочувствовала она своей матери.

Кэт была потрясена:

– Я не знаю, почему ты так решила. Я счастлива. Я могла бы закончить свою жизнь где попало, если принять во внимание то, как я ее начала.

Харриет знала, что эта фраза означает: учитывая то, что я оказалась в восемнадцать лет беременна и не замужем. Даже сейчас она понимала страх своей матери. Это было очень серьезно – попасть в такую беду в английской провинции в 1952 году. Кэт трудно было даже рассказывать об этом.

Неожиданно, в этом солнечном саду, мысли Харриет резко переключились с ее ночного видения на другое. От светлого чувства свободы ее унесло куда-то в сторону. Ее замужество закончилось. Она уже выросла, ей двадцать девять лет, у нее нет иждивенцев и нет смысла в жизни. У Кэт был такой смысл, здесь с Кеном, и Харриет было стыдно за свою скрытую детскую обиду. У нее были работа и, наверное, десяток настоящих друзей. Не густо, однако, для тридцати лет жизни. Подумав о куда более страшном одиночестве своей матери в восемнадцать лет, Харриет почувствовала страстное желание проникнуть в душу этой женщины с накрашенными ногтями.

– Расскажи мне об этом. Ты ведь никогда по-настоящему этого не делала.

– Это было так давно, дорогая. Кен – твой отец, ведь так же?

– Ну, пожалуйста.

Харриет в течение многих лет не задумывалась о том, что где-то существует ее настоящий отец. Даже в самые напряженные годы своей самостоятельной жизни она почти не думала об этом и не о нем спрашивала сейчас. А вот Кэт хотелось бы услышать именно об этом. Она боялась и плыла по течению. Рассказ Кэт мог бы выявить корни, которые уходили в те далекие времена, что были еще до появления Кена. Эти корни были зарыты очень глубоко, и она могла бы зацепиться за них.

– Расскажи мне, – попросила она, – расскажи мне, как ты выглядела тогда. Кэт была тронута ее интересом. Несколько секунд она сидела, задумчиво глядя вдаль через открытые двери, ведущие из внутреннего дворика в дом, погруженный в тишину. Потом, к удивлению Харриет, она уронила руки на металлические подлокотники кресла и засмеялась:

– Я была очень самонадеянной в те дни. Я думала, что смогу получить все, что захочу.

– Как странно, – сказала Харриет задумчиво. – У меня мелькнула такая же мысль вчера вечером. Я видела странный сон наяву и не могла заснуть.

Ей хотелось знать, а не были ли их некоторые видения одинаковыми, объединяя их через тридцать лет. Кэт не расслышала этого, она была погружена в свои воспоминания:

– Я была очень хорошенькой и знала это, – она повернулась к Харриет и так кокетливо выпятила свою мягкую нижнюю губу, как ее дочь еще никогда не видела. Она рассмеялась.

– У меня была масса поклонников. В пятницу вечером мы ходили в кино, а по субботам – на танцы. У нескольких из них даже были автомобили. По воскресеньям мы катались, ездили за город, ходили в паб.

– Какими они были, эти ребята?

– Я не помню. У всех были набриллиантиненные волосы, пиджаки и галстуки.

Один из них, подумала Харриет, был ее отцом. Который из них, в конце концов, не имело значения. Она попыталась представить его себе с набриллиантиненными волосами, развязывающим узел своего галстука перед тем, как расстегнуть пуговки на хлопчатобумажной блузке Кэт. Эта возникшая в ее голове картина была черно-белой, как кадр из фильма пятидесятых годов. Харриет было интересно, что она чувствовала после кино, танцев и деревенского паба. Казалось, не было смысла задавать вопрос о том, как он выглядел.

– Я, действительно, помню кое-кого из того времени. Очень ярко. Иногда я даже думаю о нем.

Харриет подняла голову.

– Кто он?

– Он был значительно старше меня. Он был соседом твоих бабушки и дедушки. Мы жили на противоположных углах одной улицы. Только их дом отличался от нашего, он был повернут немного в сторону, так, что смотрел в другом направлении и в него нельзя было заглянуть с дороги, на каком бы месте вы ни находились. Он сам зарабатывал себе на жизнь, и мы видели его очень редко. Однажды произошел забавный случай, в результате которого мы и стали друзьями.

– Что случилось?

Но Кэт была уже просто поглощена своими воспоминаниями. Она продолжала, и подсказки Харриет ей не требовалось.

– Я обычно ездила на старом велосипеде. Я работала машинисткой в обувной фирме и, чтобы сэкономить на автобусе, в хорошую погоду ездила на работу на велосипеде. В тот день, когда я и встретила мистера Арчера, я, должно быть, разговаривала с одним приятелем за тем углом, за которым меня не смог бы увидеть твой дед. После того, как мы попрощались, я села на велосипед и по тротуару завернула за угол. И налетела прямо на фонарный столб. Ослепленная, как мне кажется, любовью.

Кэт снова надула губы, и Харриет вновь рассмеялась, хотя с нетерпением ждала продолжения этой истории.

– Я грохнулась, велосипед оказался на мне, причем он гудел, так как колеса погнулись и некоторые спицы лопнули. Мистер Арчер шел в это время в другую сторону. Он помог мне подняться. Я чуть не заплакала из-за ушиба, из-за того, что чувствовала себя дурой, и из-за того, что мой велосипед был разбит.