Текст книги "Женщина нашего времени"

Автор книги: Рози Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 41 страниц)

Танго сменил вальс. И даже «Голубой Дунай». Харриет плыла покорно, как во сне. Каспар нежно шептал, его дыхание согревало ей ухо. «Хороший прием», – подумала она. Хорошее вступление.

Они танцевали до тех пор, пока Харриет не вспомнила, что она пролетела двенадцать часов и ее тело не сказало ей, что сейчас семь часов утра после бессонной ночи и рабочего дня. Она остановилась, и ее руки упали. Каспар вопросительно посмотрел на нее:

– Ты устала. Ты хочешь под душ и спать. Я ведь прав?

С благодарностью Харриет кивнула.

– Конечно, ты это сделаешь. Но Харриет, это Голливуд. Неделя присуждения Оскара. Перед тем, как заснуть, ты поучаствуешь. Пойдем познакомиться с мальчиками и девочками.

И Харриет покорно последовала за ним, пожимая руки, когда ее представляли, пытаясь запомнить разницу между очень похожими широкими безупречными улыбками, которыми приветствовали ее. Толстый мужчина был агентом, а красивые девушки со своими потрясающе тренированными фигурами были актрисами, редакторами и ассистентами. Здесь были также темноволосые мужчины, которых Харриет сначала не заметила. Мужчины были писателями, юристами и финансистами.

– Я – деловая женщина, – ответила Харриет. – Я предприниматель. Нет. Никакого отношения к кино.

Люди были дружелюбны, но она знала, что они моментально определили, что она чужой среди них человек. Странно чувствовать себя отвергнутой, даже сердечно, когда ты уже достигла того, что тебя обычно узнают.

Дворецкий Вернон был британцем.

– Добрый вечер, мадам. – Он приветствовал так, как будто все они находились в Белгрейвии. – Хотите выпить «мексиканский закат»?

Разница заключалась в том, что он подмигнул ей, когда она взяла стакан с его подноса.

Харриет пила, сидя и разговаривая с девушкой в розовом купальнике, восхищавшейся ее костюмом от Джаспера Конрана.

– А вам не жарко? – с участием спросила девушка?

– Удушающе, – ответила Харриет, – но мой багаж, я думаю, все еще стоит перед парадной дверью.

Доброжелательная девушка указала на домик возле бассейна.

– Там висит всякая одежда. Сходите туда.

Каспар перемещался среди гостей. Его голос был хорошо слышен, ясно выделяясь из остальных. Харриет несколько секунд внимательно наблюдала за ним, а потом последовала совету девушки. Она сняла свою одежду в домике у бассейна и смущенно появилась с белыми руками и ногами среди загорелых тел в пятнышках радужного латекса.

Харриет села на край бассейна, опустив ноги в бархатную воду. Было уже почти темно, и крошечные огоньки на деревьях светились, как светлячки. Прямо перед ней раскинулся Лос-Анджелес, сеть огней протянулась вдоль всей дороги к океану. От Лондона, казалось, отделяло больше, чем половина мира.

Каспар с кем-то танцевал. Он улыбался Харриет через плечо партнерши. Харриет понимала, что это был другой мир Каспара.

Когда вечеринка закончится, когда это произойдет, настанет их собственное время. Она чувствовала себя совершенно как дома. «Закат», два или три «заката» ударили ей в голову.

Она встала и протянула руки.

– Я собираюсь поплавать, – объявила она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Она изогнула спину и нырнула. Она скользила в воде до тех пор, пока ее пальцы не коснулись дна бассейна. Тогда она повернулась и заскользила вверх, а пузырьки воздуха, как в шампанском, пенились вокруг ее головы.

Когда она снова окунулась в ароматную темноту, она перевернулась на спину и поплыла. Ее волосы расплывались, как водоросли. Она была недосягаемой в оболочке воды. Впечатления от сегодняшних дня и ночи прокручивались за ее закрытыми веками, как галлюцинации.

Глава 16

После того, как случилось все, что должно было случиться, и у нее появилось время на воспоминания, да и вообще свободное время, Харриет нравилось вспоминать первые дни своей поездки в Голливуд.

В памяти она всегда возвращалась к этому месту, как к оскорблению всех ее чувств. Когда она думала об этом в полете, сидя в кресле в пяти милях над Гренландией, она могла представить запахи лилий и цветов апельсиновых деревьев, брызги воды на своей загорелой коже.

Потом ее воображение могло даже переключиться на еду: продуманно приготовленные изысканной простоты блюда, стоявшие перед ней в «Спаго», «Айви», «Бистро Гарденс» или в полной роскоши столовой в бледных, приглушенных тонах отеля «Бел-Эйр». Но она никогда не мечтала о тишине, нарушаемой только пением птиц, которая обволакивала на снимаемом Каспаром ранчо недалеко от дороги на Лома-Висту, которое потрясло Харриет в этом огромном городе, как значительно более роскошное, чем все эффекты, созданные художниками по интерьерам в Голливуде.

А потом, когда тишина была нарушена, она вспомнила разговоры. Голливудские разговоры, казалось, протекают быстрее и на другом уровне артистизма по сравнению с разговорами в Лондоне. Это не означает, что темы бесед были более глубокими или их тематика была более широкой, скорее эти беседы проходили по другим правилам. Здесь не было места воспоминаниям или даже каким-то ссылкам на определенные принципы искусства, истории или человеческого опыта. Все, что представляло интерес, было связано с будущим, и даже настоящее интересовало настолько, насколько оно может повлиять на то, что должно случиться.

Коллективный энтузиазм, текущий так же устрашающе, как лава, взбудоражил даже Харриет. Она почувствовала возбуждение, создаваемое близостью такого количества богатства, власти и энергии. Ей нравилось, что ответом на каждую просьбу, любую просьбу, казалось, всегда было «да». Она никогда не бывала ни в каком другом месте, где бы были такие широкие возможности, а потом она улыбалась, вспоминая свое злоупотребление ими. Невероятно. Даже невозможно, но абсолютно точно. После бизнеса в Лондоне, после осторожной оценки и глубокомысленного покачивания головой открыть Голливуд означало открыть свободу.

Харриет и не пыталась содействовать распространению здесь «Мейзу» или рекламировать «Пикокс». Это было не кино. На одном приеме, соблазненная едой, музыкой и новизной, Харриет рассказала историю Саймона одному молодому человеку, когда они сидели рядом перед сапфировым овалом освещенного бассейна.

– Это интересный рассказ, – сказал молодой человек. – Вы доработаете его, чтобы придать законченный вид? Кому вы его рассказывали?

Харриет откинула голову назад на подушки кресла. Ветви бамбука над ней переплелись в сеть на фоне темно-синего морского неба.

– Это не рассказ, – ответила она, – это правда.

– Не имеет значения, – ободряюще сказал он ей.

Харриет училась быстро, как и всегда это делала. Наблюдая и слушая, она начала понимать некоторые нюансы, управляющие этим поразительным обществом. Творческая беседа при всей ее артистичности ничего не стоила.

– Дерьмо всегда было бесплатным, – заметил Каспар.

Как приятельница Каспара, Харриет была на виду, и ее роль была ясна. Ее видели многие, но вряд ли замечали, и она с хорошим юмором принимала свою временную роль в этом бесконечном пышном зрелище. Она только хотела в минуты размышлений, когда для этого было время, чтобы сам Каспар мог лучше понимать ее. Он сопровождал ее на приемы, а потом в постель, но она не была вполне уверена, какое положение она занимает в его поле зрения. Он много пил, но и все остальное делал с достаточным воодушевлением. Он без умолку разговаривал, рассказывал истории и создавал веселье везде, где бы они не находились.

Всю эту неделю он собирал изумительное общество для Харриет и для любого другого, кто попадал в его орбиту. Наблюдая за ним на приемах, она сдерживала в себе желание броситься и встать перед ним, чтобы не дать ему смотреть на всех остальных. Харриет говорила себе, что должна отдать ему это время.

Позже, после церемонии награждения, она сможет заявить ему о себе.

А сейчас она должна быть счастлива, видя, что он находится просто на вершине наслаждения. Она гордилась тем, что становится все более осведомленной в перевернутых законах, что позволяло ей определить высоту ее волны.

Они не слишком много времени проводили вдвоем. В нескольких случаях, когда они бывали на ранчо без его многочисленной свиты, он предпочитал проводить время, читая или засыпая возле бассейна в форме ромба. Он очень много читал, поглощая романы и повести с таким же аппетитом, с которым он делал все остальное.

Харриет не стояла перед ним и не требовала: «Посмотри на меня», – хотя иногда ей и хотелось этого. Она не спрашивала его, почему он хотел, чтобы она присутствовала на награждении, хотя это неоднократно приходило ей в голову. Вместо этого она давала ему возможность расслабиться со своими книгами, брала белую машину, предназначенную для нее, и отправлялась исследовать Лос-Анджелес.

Она не ожидала увидеть такую красоту. Его очарование ярко проявлялось в Бел-Эйр и Беверли-Хиллс и на маленьких улочках западного Голливуда, где миниатюрные замки и особняки полностью соответствовали экзотике необычных растений, цветущих и вьющихся повсюду. Но Харриет также заметила, что ее тянет на городские пустыри, где за щитами рекламы и бензозаправочными станциями вытянулись акры низких лачуг, где солнце съедает цвета яркой рекламы, оставляя дымный, монотонный пейзаж. Харриет объезжала все это в белом автомобиле с кондиционером, наблюдая за раскрывающимся перед ней городом. В ее душе бились волны возбуждения.

Она ездила до Анахема, затем через микроскопические королевства долины Сан-Фернандо и западнее к океану, в Санта-Монику. Она получила удовольствие, открыв, что немного дальше, за пляжными домиками Малибу, дорога поднималась в каньоны и в пределах получаса езды привела ее на безлюдную вершину, с которой открывался пейзаж, представляющий собой полупустыню, покрытую порослью кустарника. Изолированность этих мест была тем более удивительна, что, повернувшись в другую сторону, она увидела огромную мозаику города, раскинувшегося вокруг взлетающих с международного аэропорта Лос-Анджелеса самолетов.

Благодаря скоростным автомагистралям она успевала все. Через час после того, как она покинула вершину, она катилась по Родео-драйв, разглядывая драгоценности и маленькие бежевые шелковые костюмы в витринах мастерских модельеров. Контрасты были настолько резкими, что от них порою захватывало дух, но, как это ни странно, она все же ощущала себя здесь, как дома. Эта энергия, казалось, соответствовала ее темпераменту.

Напевая про себя, она возвращалась к Каспару, который, смеясь и гладя рукой ее волосы, уводил ее в дом, чтобы заниматься любовью за закрытыми ставнями до тех пор, пока не придет время ехать на следующую вечеринку или прием.

На третий день Харриет взяла Линду на пляж. Она хотела увидеть ее на второй день после того, как выспалась, компенсировала разницу во времени и избавилась от связанного с «закатами» похмелья. Однако любые ее предложения требовали, как оказалось, удивительно продолжительных переговоров с секретарем Клэр Меллен. Наконец договорились, что Харриет должна взять Линду в доме ее матери в половине третьего и вернуть ее назад точно в шесть.

Когда подошло время, Харриет подъехала к традиционным чистым воротам в зеленой глубине Бел-Эйр и сообщила о себе в решетку переговорного устройства. Это заставило ее вновь подумать о Литтл-Шелли. После продолжительного ожидания ворота раскрылись. Харриет припарковала свою унылую машину возле роскошного мерседеса и автомобиля поменьше с открывающимся верхом. Секретарь вышла из дома скорее для того, чтобы проконтролировать ее, чем приветствовать, как предположила Харриет. Она выглядела даже менее доступной, чем Ронни Пейдж.

Харриет послушно ожидала в коридоре. Дом, казалось, был, в основном, отделан белым и бежевым мрамором, обставлен так экстравагантно украшенной оборками и рюшами мягкой мебелью, как Харриет еще никогда не видела. По сравнению с ним дом Аннунзиаты Лендуит выглядел таким же голым, как зал ожидания в автовокзале.

Через несколько секунд Клэр Меллен и Линда появились на верхних ступеньках бежевой мраморной лестницы, напоминающей по форме изгиб раковины, Клэр была на два-три года старше Харриет, однако лицо и фигура Клэр все еще были безупречны. Она была одета в розовое платье, которое плотно облегало ее бедра и заканчивалось выше колен, демонстрируя ее ноги балерины. Ногти на ее руках и ногах были покрыты лаком розового цвета такого же оттенка. На шаг за нею находилась Линда, превратившаяся в того же сердитого ребенка, которого Харриет впервые увидела в гостиной Аннунзиаты.

Она была одета в платье из такого же розового материала, что и у матери, но с длинной юбкой и украшенного лентами. Ее ногти, конечно, не были покрыты лаком, но Клэр удалось найти кожаные туфельки точно такого же розового цвета. «Или, скорее всего, они были специально изготовлены», – подумала Харриет. Бедная Линда выглядела так, как будто она отправлялась на скучнейший детский утренник или, возможно, выступать в роли подружки невесты на не слишком хорошо подготовленной свадьбе.

Харриет почувствовала себя растрепанной и неуклюжей под внимательным осмотром Клэр. Со своей стороны, она хорошо понимала длительное страстное увлечение Каспара. Клэр была очень красива, и ей не хватало только намека на живость.

Харриет протянула руку, и Клэр прикоснулась к ней кончиками пальцев.

– Это очень мило с вашей стороны, – произнесла Клэр в соответствии с правилами хорошего тона.

Секретарь уже четко указала, что, фактически, это Клэр проявляла доброту, даря Линду на послеобеденное время.

– Поздоровайся как следует, Линда.

Линда что-то пробормотала. Она выглядела несчастной, но стояла близко к Клэр. Впервые Харриет заметила, что ее лицо было меньшей и не такой красивой копией лица матери, более тяжелой из-за выразительных черт Каспара.

Она расстроилась из-за своего очевидного замешательства и начала сожалеть, что вообще пришла. Клэр была ее матерью, даже если они сейчас и не представляли собой счастливой картинки матери и дочери.

«Если бы она была моей, – подумала Харриет, – были бы мы похожи на Джейн и Имоджин?»

– Линда так хотела увидеть вас, – добавила Клэр.

– Мы хорошие друзья, не так ли, я думаю? – сказала Харриет непосредственно Линде.

Ей не нравилась такая манера разговора, когда беседа шла через голову ребенка. Однако Линда только кивнула, и все трое направились через акр мрамора по направлению к двери. Казалось немыслимым, чтобы кто-нибудь упомянул имя Каспара, однако Клэр весело сказала:

– Линде так свойственно воодушевляться. В этом она копия своего отца.

Харриет восхитилась точностью этого замечания, снижающего ее собственное значение в жизнях их обоих, Каспара и Линды, до мимолетной причуды.

– Это очень привлекательное качество, – улыбнулась она в ответ.

В дверях Клэр спросила:

– Куда, девочки, направляетесь?

Харриет мудро не упомянула о пляже. Не было необходимости испрашивать разрешения для доступа к песку и морю. Клэр, без сомнения, считала это как грязным и опасным, так и вульгарным.

– Да просто покататься. Может быть, зайдем в магазины и попьем чая в каком-нибудь тихом месте.

Спокойная программа была оценена, как подходящее послеобеденное развлечение для Линды. Клэр кивнула и открыла парадную дверь. Она наклонилась поцеловать Линду в щеку, когда та проходила мимо.

– До свидания, дорогая. Желаю приятных развлечений. Жду в шесть часов. – Последние слова, сказанные другим тоном, означали срок увольнения Линды.

В машине даже тогда, когда ворота за ними закрылись, Линда сидела, отвернувшись в сторону. Она смотрела в окно на волны зеленой растительности, как будто никогда не видела их раньше. Харриет ждала. В конце концов Линда повернулась к ней и сказала:

– Я действительно люблю ее, вы же знаете.

Харриет испугалась. Она не хотела, чтобы Линда защищала свою мать перед ней. Ей было стыдно, что она столь явно продемонстрировала свою собственную оценку Клэр. Она только ответила, высказав удивление:

– Конечно, ты любишь. Ты должна любить.

Через несколько секунд Линда дернула за юбку своего собственного платья.

– Глупо, да? Я скажу вам, что я думаю. Вы скорее наряжаетесь, чем просто носите что-нибудь.

Атмосфера моментально разрядилась. Харриет рассмеялась и направила машину в сторону Санта-Моники.

Линда была в восторге от предложения поехать на пляж.

Стоял теплый ясный день, однако огромное пространство, покрытое светлым песком, было почти безлюдным. Спасатель сидел в своем домике на сваях, наблюдая за десятком негритянских и мексиканских семей, разложивших свою одежду и полотенца вокруг пирамид из металлических банок с напитками. С океана дул легкий ветерок, и в ритме прибоя тонуло все, кроме буги-буги, раздающегося из их больших черных транзисторных приемников.

Линда сбежала по твердому поблескивающему песку к краю волн. Харриет прошла выше по склону, держа в руках ее розовые туфли и наблюдая за ее стремительными движениями от затухающих волн и снова к ним.

– Смотри, чтобы соль не попала тебе на юбку.

Лицо Линды сияло.

– Здесь внизу так чисто.

– Не говори мне, что никогда не была здесь раньше!

– Я много раз была в Малибу, там, где у знакомых есть пляжные домики. И еще я с Каспаром ездила по воскресеньям на венецианский пляж, потому что ему хочется, чтобы я смотрела на уродов, жуликов и всякую ерунду. Мне кажется, что я никогда не была здесь возле волнолома.

– А я в Лос-Анджелесе всего три дня и уже была здесь.

– Вам нравится здесь? – Линда казалась почти застенчивой.

– В Лос-Анджелесе? Я люблю его.

Линда засияла:

– Я же говорила. Но вы знаете, в этом есть что-то таинственное. Когда я здесь, непонятно почему, я начинаю скучать по Англии. По зелено-серой и мягкой Англии. Здесь все твердое и по-настоящему яркое. Вы понимаете, о чем я говорю? Или я сумасшедшая?

– Я совершенно точно знаю, о чем ты говоришь.

Харриет повернулась спиной к морю и посмотрела вдоль пляжа. Нелепо торчащие волноломы уходили в море, как впрочем и в любом другом месте. Если она полузакроет глаза, то сможет представить себя в Гастингсе. Или в Брайтоне. Брайтон навел ее на мысль о Каспаре, который проспал ланч в тени солнечного зонта с «Воспоминаниями пехотного офицера», лежащими на теплом камне рядом с ним.

Харриет широко раскрыла глаза. Пальмы вдоль Палисейдс никуда не годились по сравнению с Брайтоном и Гастингсом, и не было там ленивых негритянских семей. Как и Линда, она почувствовала ностальгию по маленьким, переполненным пляжам с песком и галькой и по родным зеленым пейзажам. Эта мысль заставила ее улыбнуться.

– Мы будем плавать?

– В море?

– Конечно.

– Я не взяла купальные принадлежности.

– Я взяла полотенца. Ты можешь плавать в своих трусиках.

Линда не нуждалась в дальнейших уговорах. Она стянула с себя платье, стоя в самодельной палатке из полотенец, что вновь вернуло Харриет к воспоминаниям об английском побережье. Кэт сооружала такие же палатки для нее и Лизы.

От совершенно излишней скромности, закрыв руками свою тощую грудь, Линда бегом бросилась вниз к воде. Харриет, извиваясь, сняла свою одежду и тоже побежала. Вода была ледяной, и они, задыхаясь, брызгаясь и шумя, подбадривали друг друга. Через пять минут они вернулись на пляж и теплыми полотенцами стали растирать руки и ноги, чтобы согреться.

– Я так з-замерзла, – захлебываясь, говорила Линда.

– Не жалуйся. В Англии такая погода официально считается периодом сильной жары.

Эта мысль заставила их обеих рассмеяться.

– Я хочу есть. Можем мы сходить на волнолом и купить что-нибудь поесть.

– Почему же нет? Это будет отлично.

Линда посмотрела на нее поверх полотенец.

– В самом деле?

– Я же предложила.

– Вы действительно замечательная, Харриет, – сказала ей Линда. – Я не представляю себе никого, кто с удовольствием сходил бы на волнолом. Кто сделал бы это без страданий, чтобы доставить мне удовольствие.

– И Каспар?

– Здесь я, фактически, не принадлежу Каспару. Я принадлежу ему, когда я в Англии. Так определили юристы.

Харриет взяла ее за руку. Она хотела обнять и прижать Линду, как будто могла этим что-то компенсировать, но она позволила себе только сцепить их пальцы и сжать их со всей теплотой, которая только была в ней.

– Ну, хорошо. Я хочу пойти на волнолом и хочу, чтобы ты пошла со мной и составила мне компанию.

Волнолом, как Харриет уже видела, был точно таким же, как и везде. Они съели по гамбургеру и наблюдали, как рыболовы горбились над своими удочками на дальнем конце волнолома, а потом их захватила механическая музыка, раздающаяся из забавной ниши, заполненной потным мужчиной с грудью, похожей на бочку, и незаметными молодыми людьми. Линда бегала между игровыми автоматами, почти подпрыгивая от восторга.

– Быстрее, Харриет, – командовала она. – Дайте мне несколько монет по четверти доллара.

Роль Харриет сводилась к поставке долларов, а Линда играла с автоматами, пока они предлагали ей игру с червяками. В этой игре плоские головки червяков быстро высовываются и исчезают в отверстиях в непредсказуемой последовательности. Вооруженный тяжелым деревянным молотком игрок должен загнать каждую головку обратно в отверстие до того, как появятся другие.

Линда неистово крутилась, однако Харриет не отступала. Она сплющивала каждого червяка, появляющегося из отверстия, и когда ее счет достиг тысячи, зазвонил колокол. Игроки у соседних автоматов повернулись к ней. Мигающие огоньки объявили, что Харриет набрала больше всех очков за день.

– Вот это да! Посмотрите, вам дают еще одну бесплатную игру! – пела Линда.

Харриет бросила свой молоток. Запыхавшись, она засмеялась.

– Это не очень отличается от работы предпринимателя. Просто всегда держись на один шаг впереди оппозиции. Пойдем отсюда. Я уже получила так много удовольствия, что начала волноваться за себя.

– Гроза червяков, – широко улыбнулась Линда.

Свет на улице стал белым и холодным. Они размахивали руками над просмоленной палубой.

– Я хотела бы, чтобы работало чертово колесо, – вздохнула Линда.

За загородкой с одной стороны волнолома располагался маленький парк аттракционов, однако качели все еще были укрыты поблекшим за зиму голубым брезентом. Но откуда-то неподалеку раздавалась музыка каруселей. Линда бросилась вперед.

– Посмотрите, Харриет!

С береговой стороны волнолома стояли защищенные своими стеклянными стенами и блестящим деревянным домиком ярмарочные карусели с резными, позолоченными и вставшими на дыбы лошадками. Пока они смотрели, карусели замедлили свое вращение и остановились. Ребята неохотно соскальзывали из раскрашенных седел. Скачки должны будут открыться в первый день летнего сезона. Харриет стояла и с восхищением смотрела на сверкающие лошадиные ноздри, стремительные золотые хвосты и на красивые изогнутые линии колесниц, которые они тянули.

– Я помню их, – с восторгом сказала Линда. – В начале фильма. Вы помните «Жало»? Там были эти замечательные карусели.

Харриет все еще восхищалась великолепной резьбой и цветом зеркальных поверхностей.

– Мне кажется, что я не видела этого фильма.

Линда взглянула на нее краем глаза.

– Харриет, вы ходите в кино?

– Не часто.

– Вы должны знать, что это действительно волшебное место.

– Я это уже чувствую.

Линда была коренным жителем, а она нет. Слабый холодный перст предостережения коснулся Харриет.

– Мы можем покататься?

– Попытайся.

Она выбрали себе раскрашенных лошадок и крутились по великолепному кругу. Окружающие яркие краски танцевали в зеркалах, тени в деревянном домике и дневной свет, проникающий через стеклянные двери, создавали успокаивающие образы в полузакрытых глазах Харриет.

Когда настала их очередь соскальзывать с гладких седел, она забыла, о чем думала.

– Пора везти тебя домой. Твоя мама будет ждать.

– Мама не ждет. За нее ждут другие люди.

Харриет доставила Линду секретарю ровно в шесть часов. От Клэр и следа не осталось.

– Как она? – спросил Каспар, когда она нашла его на стуле возле бассейна.

Перед ним на столе стоял стакан виски с содовой, и он смотрел на нее одним полузакрытым глазом.

– Твоя дочь?

– Конечно.

– С ней все в порядке. Она получила удовольствие от волнолома в Санта-Монике. Каспар фыркнул от смеха:

– Это была хорошая мысль.

Харриет опустилась на колени, чтобы глаза их были на одном уровне. На спутанных волосах у него на груди повисли маленькие бусинки пота, а морщинки в уголках глаз углубились в бледной восковой коже. Однако во внимательных синих глазах просматривалась тревога. Она почувствовала смесь нежности и раздражения. Она протянула палец, чтобы прикоснуться к липкому краю стакана.

– Почему ты пьешь так много?

– Я давно говорил тебе об этом.

Харриет на минуту задумалась. Тишина Голливуда окутала их. Казалось, что голубые и белые цветы переливаются в бледном свете.

– Что бы ты сделал, если бы я попросила тебя остановиться?

Каспар рассмеялся и одновременно взял ее за руку. Харриет почувствовала, что ее нежность возрастает. Она хотела положить голову ему на грудь, требуя его, но не сделала никаких движений.

– Я бы сказал, что это слишком поздно, Харриет. Даже ради тебя.

Такой фатализм расстроил ее. При ее неисчерпаемой энергии Харриет казалось, что никогда не бывает слишком поздно. Но она сконцентрировалась на словах «даже ради тебя», как будто в них содержалось обещание.

– Даже? Что это значит? Почему ты позвал, чтобы я приехала сюда? – Она не собиралась задавать таких вопросов, это получилось непроизвольно.

Каспар оценил ее. Сейчас она находилась в центре его поля зрения, чего она и хотела, но вдруг она встревожилась.

– Почему? – Он придал слову всю его значительность, как бы продекламировал, а затем его голос смягчился. – Я позвал тебя, потому что ты независимая женщина. Ты живешь такой жизнью, которую я не понимаю, и за это я восхищаюсь тобой. Ты не хочешь жить за мой счет, ты не нуждаешься в том, чтобы жить за мой счет.

Наклонив голову и слушая его, Харриет ощущала расстояние между ними, и не только между собой и Каспаром, но и между собой и любым из тех, кого она знала. Она выросла и ушла от Кэт. Ее замужество закончилось разводом. Ее друзья остались на их старых потрепанных позициях.

Саймон умер. Более остро, чем когда-либо раньше, она захотела, чтобы между ними были родственные связи, хотя их никогда не существовало и они никогда не признавались между ними.

Харриет положила руку на один из камней, которыми была выстлана земля. Она почувствовала накопленное им за день тепло. Если бы она передвинула пальцы еще на несколько сантиметров, то они попали бы в воду бассейна. Она могла видеть, обонять и слышать все богатство сада. Она была частью этого пейзажа, всего этого уединения.

Каспар сказал:

– Я позвал тебя, потому что ты такая женщина, которая не потребует, чтобы я отказался от своих привычек.

– В этом ты ошибся, – Харриет повернулась к нему лицом, – но я прошу тебя не из-за каких-то высокопарных моральных принципов. Я прошу тебя, потому что я думаю, что ты великий актер, и потому что я вижу, что ты пропиваешь свой талант.

Голос Каспара был спокоен:

– Я думаю, что я являюсь лучшим судьей всему этому.

Харриет почувствовала, что закололо волосы на затылке.

Но через несколько секунд он сказал:

– Подойди сюда. – Он притянул ее поближе к себе, так, что она села рядом с ним, а ее голова лежала у него на плече. – Послушай, я заключу с тобой договор. Если я поднимусь завтра за той маленькой статуэткой, то я постараюсь бросить. Договорились?

Оскар. За всю свою продолжительную карьеру Каспар выдвигался на него до этого всего один раз.

– Это имеет такое значение? – прошептала Харриет.

– Да. Да, дорогая, это имеет значение.

– Ты получишь его, – ответила ему Харриет. – Это бесспорно.

Он приподнял ее подбородок и поцеловал. Когда она обнимала его, чувствуя узлы его мышц, уже начавших слабеть, Харриет подумала, что ударная энергия новой любви постепенно превращается в близость. Страсть станет другой, лучшей любовью.

– Договорились, – сказала она.

Обходя дом, Вернон включал свет.

– Давай поедим перед тем, как ехать к Марв, – сказал Каспар, – давай смотреть и пускай смотрят на нас, давай потребуем лучший стол в комнате. Сегодня я щедрый, как король.

– А завтра, как император.

Они покинули мягкие сумерки и обнявшись вошли в дом.

Робин ехал домой через Блэкхит. Это была та часть Лондона, с которой он не был хорошо знаком, и ему приходилось задумываться, выбирая наилучший маршрут домой.

Но он был вполне доволен собой, чтобы тихо насвистывать, снова и снова повторяя, как фанфары победы, одну и ту же музыкальную фразу.

Кэт и Кен Тротты отреагировали точно так, как он и предполагал. Сидя в их парадной комнате среди витых стульев и чистых фарфоровых безделушек, он начал с такой осмотрительностью, что они сначала не поняли, о чем он говорит.

– У «Пикокс» неприятности? – Кэт положила руку себе на шею и скрутила свои бусы в узел.

Робин быстро успокоил:

– Конечно, нет. Это только вопрос управления, и все. Вы знаете, что много компаний под динамичным руководством похожих на Харриет предпринимателей испытывали небольшой спад именно в этой стадии. Поскольку все мы еще небольшая компания, почти как семья, я подумал, что было бы хорошо сообщить вам эту информацию, – и Робин показал на комнату в загородном доме и поднос с кофе на низком столике у их ног. – Вы одни из главных держателей акций и вы, конечно, семья Харриет. Для вас это имеет двойное значение.

– Так что вы выяснили, молодой человек? – Руки Кена были сложены, как бы демонстрируя враждебность.

Так как Кэт была директором «Пикокс», Робин неоднократно встречался с ней на собраниях совета директоров. Он давно оценил ее, как порядочную, но глупую женщину. Он был менее уверен в Кене, но он был уверен в том, что если он сумеет убедить Кэт, то Кен будет с нею заодно.

Робин вздохнул с хорошо отработанной комбинацией сожаления и беспокойства. Он открыл свой портфель и достал досье. Он начал говорить тихим приятным голосом, адресуя большую часть своих объяснений Кену, как бизнесмен бизнесмену, но бросая из-под длинных ресниц взгляды на Кэт, которые выглядели, почти как влюбленные. Слушая его, она даже приоткрыла рот.

Работа Робина с досье была к этому времени уже прекрасно отрепетирована, но сейчас он говорил запинаясь, как будто ему мешало говорить его собственное беспокойство.

– Как мы можем наилучшим образом поступить в этой сложной ситуации… теряя управление… не самые разумные капиталовложения… Джереми Крайтон и я… главный интерес Харриет… гарантия прежде, чем что-то другое… и, конечно, для защиты ваших собственных капиталовложений…

В комнате было тихо, как будто слушатели были загипнотизированы тихим голосом, но потом Кэт вздернула голову. Ее шея порозовела, и на щеках тоже появился румянец.