Текст книги "Женщина нашего времени"

Автор книги: Рози Томас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

– Нет. Я не думаю, что он гордился мною, – ответила Харриет.

У нее было гнетущее чувство окончательного конца, того, что была совершена огромная ошибка, которая никогда не сможет быть исправлена.

– Ты знакома с ним? – спросил Кен с некоторой заинтересованностью?

– С Каспаром Дженсеном? Да. Я встретилась с ним благодаря его дочери, с которой я знакома. Он пригласил меня на ланч. А тут этот фотограф.

Кен покачал головой:

– Должно быть, трудно таким людям, как он. Ты можешь понять, почему они такие сложные? Некоторые из них? Люди всегда рассматривают и фотографируют их.

Конечно, уступка была сделана только для Каспара.

Саймон страдал от вторжения и не получил ничего, за исключением неуместных денег, которые она старалась всучить ему.

Харриет молчала.

– С тобой все в порядке? – спросил Кен. – Это был удар для тебя.

Ее слезы высохли. А глаза, напротив, горели, но Кен не видел этого.

Стоял серый день, пахнущий травой и прогорклой городской землей. Воздух был влажным. Харриет подняла глаза на заднюю часть дома, самодовольно возвышающегося над лужайкой. Ей хотелось уйти и побыть одной.

– Со мной все в порядке. Не вернуться ли нам в дом?

К раннему вечеру Кэт, наконец, успокоилась. Она была рада видеть дочерей рядом с собой. Харриет осталась, потому что она знала, что этого хочет Кэт, хотя сам дом, чрезмерная доброта Кена и Лизино хождение на цыпочках угнетали и раздражали ее в равной степени.

Кэт достаточно пришла в себя, чтобы пойти на кухню и приготовить салат с ветчиной, крутыми яйцами, нарезанными длинными ломтиками, и майонезом.

– Давай, я сделаю это, – одновременно сказали Кен и Лиза.

– Мы с Кэт это сделаем, – твердо возразила Харриет. – Я хочу поговорить с ней.

На кухне она сняла скорлупу с яиц, вымыла и высушила салат, а в это время Кэт раскладывала холодное мясо по тарелкам.

– Ты не должна говорить о своей вине или упущении, – сказала ей Харриет. – Ты была ему хорошим другом. Ты сделала все, что могла.

Кэт подняла свои заметно опухшие глаза. Харриет чувствовала, что сейчас они производят обмен, который всегда происходит между матерью и дочерью. Она стала защитником, тем, кто говорит неправду, которая, как она надеется, безопасна и отгораживает от чувства вины и страха того, кого она защищает. Кэт стала ребенком, нуждающимся в утешении, хотя и была матерью. Харриет было интересно, почему ей никогда не приходило в голову, что такой обмен неизбежен, действительно, почему она никогда даже не размышляла об этом. «Если ребенком Джейн будет девочка, – подумала она, – то перестановка произойдет и у них тоже.

– Ты так думаешь? Я присоединилась к «Пикокс» вполне удачно. Я была рада заработать деньги для себя и Кена на игре Саймона. На его мучениях в этом проклятом лагере. Ведь я видела, на что он стал похож после этих репортеров тогда, когда ты вызвала меня. Я должна была лучше подумать, Харриет, до того, как я согласилась войти во все это дело.

Ребенок в таком состоянии нуждался в уговорах или утешении.

– Ты поступила правильно. Если бы была какая-нибудь вина, а я верю, что ее нет, то я обязана была бы признать ее. Я увидела возможности «Мейзу» и реализовала их. Никто из нас не мог предположить, поступая так, что это может так повлиять на Саймона. Если это делать открыто.

Это была защита, и неправда никому не могла причинить вреда, потому что Саймон был мертв. Кэт выглядела утешенной. Она начала резать батон хлеба.

– Доктор сказал, что он был серьезно болен.

– Мы обе знали это.

– Если бы ты видела его, Харриет. Когда он пришел сюда. Такой грязный и испуганный, как… беглец.

Она произнесла это непривычное для нее слово с печальным жестом. Харриет поставила тарелку, которую держала в руках, и подошла к ней. Руками она ощутила, что мать маленькая и легкая, как ребенок.

– Мне очень жалко, что я не увидела его, – сказала она больше для себя, чем для Кэт, – в последний раз.

Сейчас осталось только то, что видел Кен.

Кэт выпрямилась, погладила руку Харриет, как будто это она принесла утешение, и теперь, видимо, решила, что настало время переключить внимание на потребности продолжающейся жизни.

– Давай разложим все на эти подносы. Твой папа скоро захочет что-нибудь поесть.

Было еще кое-что, о чем Харриет хотела бы поговорить. Когда они сосчитали ножи и тарелки, она спросила:

– Давно Лиза и Лео встречаются друг с другом?

– Лиза сказала тебе?

– Она скорее проговорилась, чем сказала.

На лицо Кэт вернулось привычное и встревоженное выражение. Харриет была рада видеть это, как знак восстановления матери после шока.

– Я не знаю, как долго. Это Лиза пригласила его к нам на Рождество. Он, кажется, делает ее счастливой, Харриет. Ты возражаешь против этого?

– Он всегда вам нравился, не правда ли? Мы с Лео разведены. Мы не имеем претензий друг к другу. Я просто хочу знать, а не пребывать в неведении столько времени. Это все.

Она подумала, что если Лиза – это действительно то, что нужно Лео, то неудивительно, что ее брак разрушился.

– Я не знаю, почему они не сказали тебе. Я подозреваю, что у них есть свои причины. Люди могут бояться тебя, Харриет, ты ведь знаешь.

– Но только не моя сестра и муж.

Кэт внимательно посмотрела на нее.

– Иногда и я.

– Ну, хорошо, – вздохнула Харриет. – Я виновата. Я этого не хотела.

Она почувствовала свое одиночество и на мгновение огорчилась из-за этого. Она взяла выглаженные, сложенные салфетки из шкафа и положила их на верх стопки тарелок. Каспар был очень далеко, но даже если бы он был близко, – она была достаточно проницательна, чтобы понять это, – он не был и никогда не будет надежной опорой для нее. Она также поняла, что ей хотелось бы, чтобы здесь был Робин или, по крайней мере, чтобы у нее был шанс поговорить с ним. Робин никогда не боялся ее.

Робин, бывший Робин ушел. Те представления о нем объединились с образами сегодняшнего утра. Неужели это было только сегодня утром? В будущем она будет говорить с ним только о Уинвуде и вещах, подобных Уинвуду, а достаточно скоро она услышит, что он нашел кого-то другого, на ком он хочет жениться и кто не будет избегать его.

Она подняла тяжелый поднос и улыбнулась матери.

– Уже поздно. Давайте все что-нибудь поедим.

Лежа ночью в своей старой кровати, слушая хорошо знакомые звуки дома, Харриет поняла, что она не сможет заснуть. Она пыталась войти в состояние дремоты, но в результате только увеличила ощущение тревоги. В конце концов она встала, оделась и тихо спустилась вниз. Она постаралась бесшумно войти в умиротворяющую темноту.

Ей вдруг стало легче дышать. Она почувствовала, что в темноте она может видеть дальше и яснее. У нее появилась привычка гулять по ночам. Когда дневная активность заканчивалась, она зачастую ощущала себя обеспокоенной, охваченной какой-то беспричинной тревогой, которую она никак не могла объяснить, а прогулка помогала сдерживать ее. Иногда она проходила большое расстояние, снова и снова повторяя свой путь, а в других случаях не более десяти минут в безликой темноте было достаточно для того, чтобы успокоить ее. Потом она возвращалась в постель, ощущая, что сможет мгновенно заснуть, или, определив причины беспокойства, начать развязывать их узлы. Она никогда не боялась темноты.

Этой ночью она долго гуляла, думая о том, как Саймон проделал свой путь ранним утром. Она представила, как он проходил по этим улицам пригорода мимо лавров и калин, направляясь к железнодорожной линии в глубоком овраге. Она старалась приблизиться к нему настолько, чтобы можно было понять, что двигало его к мосту. Снова и снова она возвращалась к этому вопросу. Он чувствовал, что за ним охотятся, и в его искаженном сознании охотники загнали его в угол. В конце концов, он повернулся к ним спиной и прыгнул.

Харриет остановилась, вытянула руку для того, чтобы устойчивее стоять на ногах, и почувствовала кирпичную крошку у себя под ладонью. Образы поезда, сверкающих рельсов и падающего Саймона перед тем, как его подбросит вновь, части его вместо целого – все это было так ярко, как будто случилось у нее на глазах, заполняя пустую и безмолвную улицу шумом, порывистым ветром и ужасом. Харриет почувствовала, что ее собственное тело наклонилось вперед в пустоту, а потом полетело кувырком вниз.

Она закрыла глаза, а затем с усилием открыла их снова. Перед ней была только улица, чередующиеся пятна света и тени под столбами освещения. Она оттолкнулась от стены, покачнулась и обрела равновесие, несмотря на овладевшее ею головокружение. Она заставляла себя идти в полосе света от одного фонаря к другому.

Сейчас она была близка к Саймону.

Как раз в тот момент, когда она поняла это, она споткнулась, замедлила свои шаги, а потом ускорила их, потому что услышала звуки шагов за своей спиной. Сначала они были легкими, почти эхом ее собственных, но, казалось, что они приближаются. Харриет дошла до угла и повернула, метнув взгляд в сторону, но никого не увидела. Новая дорога протянулась перед ней, в конце ее была более широкая главная улица, ведущая назад к Сандерленд-авеню. Она пошла быстрее, однако звук шагов за ней ускорился тоже, и при большей скорости они звучали громче. Она думала теперь, что этот звук создавался не одной парой ног, а, возможно, четырьмя или пятью. Отдельные удары ног сливались вместе в какую-то скороговорку, сначала тихую, а потом все более громкую и близкую, что пугало ее.

В конце дороги был виден свет проезжающих автомобилей. Харриет не хотелось бежать, потому что она не хотела, чтобы побежали преследователи, но она не могла остановить себя. Как только она побежала, шум других бегущих раздался почти у нее за спиной.

Она часто и тяжело дышала, когда достигла главной улицы. Ночной автобус, со свистом рассекая воздух, промчался мимо нее, когда она в нерешительности остановилась на углу, и Харриет поймала беглый взгляд светящихся голубым светом лиц внутри него. Мертвые, потерявшие цвет лица без интереса смотрели на нее.

Пронзительный крик ужаса рос внутри нее, но она прижала руку ко рту и наблюдала, как удалялся автобус, за которым тянулся хвост автомобилей. Она со страхом подумала, повернулись ли бело-голубые лица и смотрят ли они вслед ей, и она поняла страх Саймона с мгновенной и ужасающей ясностью.

Харриет больше не колебалась. Она затаила дыхание и побежала так быстро, как только могла, по направлению к дому своей матери.

Ей показалось, что она стала Саймоном. За ней следили и охотились, как и за ним. Каждый вдох отдавался рыданием в ее горле, и хотя она бежала в тишине, она продолжала бежать так, как если бы снова слышала топот преследующих ног. Только однажды фигура отошла от ворот на ее пути. Она в ужасе завыла, когда они чуть не столкнулись, а потом увидела, что это был испуганный пенсионер с большой собакой на поводке. Собака угрожающе зарычала, но старик крикнул ей:

– Эй! С вами все в порядке?

Она бросила ему бессвязное слово и продолжала бежать до тех пор, пока не достигла спуска к Сандерленд-авеню. Знакомая пригородная местность успокоила ее. Она перешла на шаг и с трудом взошла на холм с прижатой к боку рукой. Она обернулась назад, но там никого не было. Она бежала, как Саймон, хотя убегать было не от чего. Она подошла к дому, открыла и закрыла голубые ворота и вошла через застекленную террасу, где стоял влажный запах листьев. Страх, который владел ею раньше, испарился окончательно.

Наверху она все еще в темноте села на свою кровать, плотно зажав руки между коленями. Дыхание медленно возвращалось в нормальное состояние.

Сейчас она понимала, что ночь сыграла с ней, в известной степени, обычную шутку. Она вполне ясно осознавала, что ни она, ни Кэт не смогли бы остановить Саймона, когда он уже бежал, и этот бег мог закончиться только прыжком, тогда как для нее это было возвращением, ровным дыханием и снова покоем. Потому что она была сильной и нормальной, а Саймон таким не был.

Она также была уверена, что если бы она оставила его в покое, если бы не было журналистов или кого-то еще, приходящего к его дверям, то, возможно, он вообще не побежал бы. Если бы она оставила «Мейзу», как кусок растрескавшейся доски из Шамшуйпо, или даже если бы она больше постаралась, достаточно внимательно продумала, как по-настоящему замаскировать его личность, то тогда, возможно, он и по сей день был бы в безопасности, в скорлупе своего дома. Но она ничего этого не сделала и неуклюже постаралась компенсировать свои промахи деньгами.

Это была ее вина, и с этим она должна будет жить, потому что Саймон умер.

– Я могу поймать тебя, – вопила Линда.

Преследуя Харриет, она бежала вниз по длинному склону, размахивая руками и перескакивая ногами в красных теннисных туфлях через клочки нестриженой травы. Харриет тоже бежала вниз по холму в направлении детской площадки, беговой дорожки и железнодорожной линии, которая кольцом окружала северный Лондон и по которой бегали маленькие поезда.

– Не можешь!

Харриет бежала так быстро, как только могла, но Линда бегала быстрее. До того, как она добежала до основания холма, Линда бросилась вперед, обвила руками талию Харриет и повисла на ней, чуть не опрокинув их обеих на землю.

– Хорошо, хорошо, – задыхаясь, кричала Харриет, – ты победила. Отпусти меня. Ты самый быстрый ребенок в Хемстед-Хит.

– Посмотри сюда.

Они повернулись, чтобы посмотреть на тот склон, по которому они спустились. На вершине Парламентского холма на фоне неба сверкали яркими квадратами и ромбами воздушные змеи, понаблюдать за которыми они забрались на холм. Линда и Харриет вместе подошли к другой стороне холма, расположенной ближе к дому Харриет, в респектабельном потоке прогуливающихся по парку в субботний день.

– Я не люблю гулять, – запротестовала Линда, когда Харриет предложила ей пойти в парк. – Мы бесконечно гуляем в школе, а сейчас каникулы.

– На этот раз тебе понравится.

Сначала она была надутой, но как только увидела над ними воздушных змеев, она забыла о своем неудовольствии.

– Сначала посмотрим на этих птиц, – зашумела она, и они поднялись на холм, с которого открывался вид раскинувшегося вокруг города.

– Вы никогда не говорили, какой отсюда вид. Он такой бескрайний. Я думаю, он такой же бескрайний, как Лос-Анджелес, только здесь нет океана, – добавила она, забавляя Харриет преданностью своему городу. – А что это такое круглое? – спросила она, показывая пальцем.

– Это собор святого Павла. Неужели ты не узнала его?

Линда пожала плечами.

– Наверное, нет. А что, должна?

– Подойди сюда.

Они подошли к металлическому щиту, на котором были нанесены главные ориентиры. Харриет была удивлена тем, как мало знает Линда, но ее тронул ее интерес к зелено-коричневой панораме города. Ее вопросы свидетельствовали о ее умственных способностях. Харриет охотно отвечала, они прислонились головами друг к другу, когда показывали и щурились, всматриваясь в серый воздух.

Линда повернулась и широко улыбнулась ей.

– Это очень здорово. Мне это нравится, потому что так много зеленого.

Тяжелые, куполообразные кроны деревьев спускались к краю железнодорожной линии и становились сплошной зеленой поверхностью, распространяющейся вдаль через Риджентс-парк, а затем разбивающейся на мозаику городских скверов.

– Деревья прекрасны, – согласилась Харриет.

Линда снова бросила на нее быстрый взгляд:

– Вы действительно любите этот город?

– Лондон? Да, люблю. Это мой дом, мне здесь удобно и безопасно. Это так важно – чувствовать, что ты принадлежишь какому-то месту, как ты – Лос-Анджелесу. Ты не задумывалась над этим?

– Мне жалко, что я не живу там все время вместо этого отвратительного Сент-Бриджида, – вздохнула Линда.

– Завтра ты оправляешься домой, так что радуйся, – ободряюще сказала Харриет.

Она установила, что ободрение лучше влияет на Линду; чем сочувствие.

Каспар вернулся в Лондон. Пока Харриет и Линда гуляли в парке, он был на ланче с режиссером и несколькими денежными тузами. Они запланировали встретиться позже и отвести Линду поужинать в кафе «Хард-рок». Это была последняя радость сегодня вечером, а завтра Линда улетит на Западное побережье США, где проведет в Голливуде с матерью вторую половину своих летних каникул.

– Да, но я не могу ждать, – непреклонно сказала Линда, однако добавила: – Я буду скучать без вас.

– Я все еще буду здесь, когда ты вернешься.

– Спорим, что я быстрее добегу до подножия холма.

Харриет не стала ждать. Она побежала вниз, перепрыгивая через кочки, но Линда была слишком быстрой для нее. Они схватились друг за друга на ровной поверхности у подножия холма, тяжело дыша и смеясь.

– Мы можем пойти на детскую площадку?

– Ты слишком большая.

– А кто это сказал?

Линда бегала, качалась на качелях, карабкалась по металлическим лестницам среди гуляющих в это послеполуденное время в субботу, одетых в хлопчатобумажную саржу, футболки, расписанные рекламными надписями, с цветными лентами в волосах. Харриет села и наблюдала с борта песочницы вместе с отцами в свитерах и курящими и болтающими матерями, которые толкали взад-вперед коляски, для того чтобы успокоить самых маленьких детей.

Харриет была поражена жизнерадостностью всего этого. Она не могла вспомнить, приходила ли она когда-нибудь раньше с ребенком на детскую площадку. Подумав об этом, она предположила, что Чарли и Дженни проводят в субботу, должно быть, послеобеденное время в таких же местах с другими семьями под громкие крики с качелей и плеск воды, доносящийся из «лягушатника», расположенного на отдельной территории.

Скоро подойдет очередь Джейн.

Наблюдая за самыми маленькими детьми со сморщенными сосредоточенными личиками, перемещающимися несколькими неуверенными шагами между падениями, Харриет захотелось обладать такими же. И быть обладаемой ими.

– Харриет, я хочу в воду.

Харриет пошла за Линдой в зону «лягушатника». Здесь было сероватое пространство мелкой воды в бетонном блюдце, со стенок которого давным-давно облупилась голубая краска. Тут копошились толстые, белые, маленькие тела в сползающих мокрых штанишках среди разлетающихся водяных брызг. Линда стояла, как аист, расплескивая воду своими тонкими лодыжками в наполненном жидкостью корыте.

Маленький поезд прошумел, проходя рядом за изгородью. Линда проследила за ним, а потом зашлепала из бассейна.

– Здесь замечательно, здесь все такое маленькое, как игрушечный город или что-то в этом роде. Харриет понимала, что она имела в виду. Глядя на открывающуюся перед ней панораму, она думала, что это больше похоже на плакат в детской или классной комнате с яркими цветами, поездом, треугольником воздушных змеев, с самолетом в небе, возвращающимся домой.

Город был уютным и безопасным, как она уже сказала Линде на вершине холма, однако он заставлял ее вспоминать о Саймоне, для которого он не существовал. Харриет услышала, как поезд игрушечного города затормозил, въезжая на миниатюрную станцию по кривой, образованной железнодорожным путем.

– В чем дело? Ты думаешь о своем друге?

После расследования и похорон Саймона Харриет рассказала Линде, что у нее умер друг, а также немного о его жизни. Она внимательно выслушала историю «Мейзу».

– Это хорошо, что вы превратили ее в настоящую игру, – решила она. – Так много людей могут играть в нее и вспоминать о нем, не зная его.

Харриет взглянула на нее, пораженная ее проницательностью. Она прошептала:

– Да. Я думаю о нем.

Саймон как бы сопровождал ее в течение всей прогулки. Она не так уж много времени думала о нем, когда работала, но она жила с непроходящим сознанием того, что случилось и что она бездумно совершила.

Она принимала неизбежность жизни, чувствуя свою вину день за днем, и само по себе ощущение вины обострялось, потому что не было возможности загладить ее. Реальный Саймон ушел из пределов ее досягаемости, замененный памятью о нем. Жалкая крепость его дома. Железнодорожный мостик. Старая куртка Кена и то, что Кен видел в последний раз.

Ничего Харриет не сможет сделать, ни одно из ее самых разумных действий не сможет ничего изменить. Она не сможет вернуть Саймона назад.

Линда спросила:

– Что теперь мы будем делать?

Сделав над собой усилие, Харриет прервала ход своих мыслей.

– Мы можем спуститься к «Морским льдам», если тебе хочется.

– Пошли.

Они вместе направились вниз, и мысли Харриет вновь пошли по старому кругу. Она никак не могла повлиять на то, что прошло, но сможет повлиять на то, что будет. Так же, как она всегда поступала в такой ситуации, она сказала себе: «Ты можешь быть уверена в будущем. Что бы ты не делала, с кем бы не имела дела, ты обязана исключить риск принести вред. Кто бы это ни был – Кэт или Лиза, Джереми Крайтон, Грэм, Робин, даже Робин. Ты должна быть осторожна».

Решение, повторяемое каждый день, теперь полностью относилось к Линде. Она сможет позаботиться о Линде, потому что Линда нуждается в ней.

Они подошли к магазину, торгующему мороженым. Харриет отбросила прочь все свои размышления и последовала за Линдой в магазин. Пятью минутами позже они стояли рядом на краю тротуара, лизали свои двойные порции и наблюдали за интенсивным уличным движением. Грузовики и такси, казалось, рассекали пелену загрязненной атмосферы.

– Здесь довольно грязно и неприятно, – сказала Линда то, что можно было бы и не говорить.

– Грязь – это только часть всего. Ты хочешь продолжить спуск к рынку?

– Рынок? – Предложение было принято с такой же подозрительностью, как и первоначальное о прогулке.

– Линда, сегодня большой субботний рынок. На прилавках под открытым небом продают пластинки, рубашки, сумки и другие хорошие вещи. Я куплю тебе подарок.

– Да, спасибо. Но мы уже много походили. Как мы сумеем вовремя вернуться к папе?

Харриет собралась ответить: «На такси». Но почему-то изменила свое намерение.

– На автобусе 24.

Линда вытаращила на нее глаза.

– На настоящем красном лондонском автобусе с лестницей, ведущей наверх?

– На двухэтажном. Да, именно на таком.

Линда обхватила ее руками, мороженое повисло под опасным углом.

– Харриет, мне так понравилось гулять с вами, это замечательное развлечение.

«Для ребенка из Бел-Эйр, – предположила Харриет, – путешествие домой с рынка на автобусе, действительно, будет своего рода развлечением».

– А мне с тобой, – серьезно ответила она, когда они направились, держась за руки, в сторону пропахшего жареным луком воздуха в районе канала.

– Как провели время, леди? – спросил Каспар, когда они сидели в гамбургерском ресторане?

Линда сияла.

– Прекрасно. Ты знаешь, что мы делали?

Ей понравилось все, но самое большое удовольствие она получила от поездки на автобусе. Она рассказывала все подробности, а Каспар сидел, пил пиво и улыбался ей.

– Харриет такая замечательная, – заключила она.

– Я это знаю.

Харриет покраснела. «Слабость, – подумала она, – которую я уже переросла».

– Мы хорошо провели время. Как твоя встреча?

Это было странно, сидеть здесь, есть хрустящий картофель и повышать голос, чтобы можно было слышать себя при громкой музыке, как будто она член семьи. Линда болтала и сосала свой молочный коктейль, а Каспар играл роль великодушного отца. Он был в хорошем настроении, слегка пьян после длинного ланча, но очень ласков.

– Ах, классический случай. Оптимистический разговор о том, как превратить прямо сейчас перспективный проект в работающий. «Каспар, мы должны сделать это дело, и мы хотим, чтобы вы были вместе с нами, потому что без вашего имени это вообще не кино», – шекспировские ноты в голосе Каспара сгладились и расширились, а глаза сузились, и он превратился в кинематографиста. – Верь мне, детка.

Харриет рассмеялась.

– Кто были эти люди?

– Продюсер. – Каспар раздул щеки и наклонился вперед, чтобы уронить тяжелую руку на ее руку.

– Режиссер. – Его щеки стали впалыми, и он запустил руку себе в волосы, по-мальчишески обаятельный.

– Пара юристов. – Острые глаза и широкая улыбка.

Через некоторое время он перешел к финансисту, скривив губы и начав писать колонки цифр на сложенной бумажной салфетке. Линда хихикала, а Харриет безудержно смеялась.

– Вот такими были люди, с которыми я имел дело, пока вы катались на автобусах.

У Каспара была необыкновенная мимика. Харриет вдруг оробела перед ним и почувствовала масштабы его таланта. И еще она испытывала раздражение, потому что он пил и разрушал его. Она видела два его последних фильма.

– Но это будет хороший фильм?

– Это будет мерзкий фильм, – медленно произнес Каспар, – но деньги будут хорошие. Дорогая! – Молодая официантка бросилась на его вызов. – Принеси мне еще хорошего холодного пива.

– Разве это достаточное основание для того, чтобы работать с ними? – строго даже на слух спросила Харриет.

Каспар задержал стакан на полпути ко рту.

– Если ты намерена говорить о честности или о моем короле Лире, то я советую тебе не делать этого. Голливуд – это то место, где это происходит. Это дерьмо, как ты правильно отметила, но для меня оно пахнет достаточно сладко.

Линда осторожно переводила взгляд с одного на другого.

– Как бы то ни было, – продолжал Каспар, – появился слабый луч света, под названием «Раскрытый секрет». Я рассказывал тебе, Линда, ты помнишь? Харриет одобрит это.

Он бросил ей вызов, разогретый выпивкой, он пробормотал о ее одобрении. Это было неуместно. Однако Харриет только спросила:

– «Раскрытый секрет»? Что это такое?

– Хорошее кино. Хотя роль и второго плана, но хорошая. Съемка закончилась в конце прошлого года, но из-за возникших после этого проблем фильм не может быть выпущен на экран до Рождества.

– Я мечтаю об этом, – сказала Харриет.

Неожиданно Каспар наклонился вперед и громко поцеловал ее в щеку. В конце застолья он снова стал радушным главой семьи, и все они выглядели, как обычная семья, отмечающая день рождения или каникулы. Харриет было радостно, и она думала, что Каспару тоже. В конце вечера они вышли на Олд-парк-лейн. Каспар осмотрелся.

– Репортеров нет?

– Нет, – мрачно подтвердила Харриет.

И даже если бы они были, это уже не имело значения. Поздно.

Каспар придерживался старомодных взглядов тогда, когда это касалось Линды. Он собирался отвезти ее ночевать в Литтл-Шелли, хотя было бы значительно удобнее для них обоих остановиться в Хэмпстеде у Харриет.

– Приезжайте в аэропорт проводить меня, – попросила Линда.

– Нет. Это сделают твой папа и Ронни. Пришли мне открытку с пальмами.

Линда крепко обняла ее. Стараясь сохранить равновесие вместе с нею, Харриет ощутила запах мыла и детской кожи и почувствовала ревность к Клэр. Она будет скучать по Линде все летние каникулы.

– Я позвоню тебе завтра вечером, – пообещал Каспар.

Харриет стояла, глядя, как они уезжают, а потом забралась в свою машину. Линда махала ей до тех пор, пока они не скрылись из вида.

Каспар сделал лучше, чем позвонил. Он явился собственной персоной прямо из Хитроу. Пока Харриет торопливо переодевалась, он вышагивал по квартире, брал и перекладывал ее бумаги, внимательно рассматривал коробки «Мейзу» и прототипы новых игр. Он прошел за ней вниз, сел на кровать, глядя на аккуратный ряд жакетов и блузок в полиэтиленовых мешках, висящих в ее шкафу. Ему, казалось, доставляло удовольствие открыто демонстрировать свою неосведомленность о ее мире.

– Ты – деловой руководитель.

Харриет красила губы помадой, не оборачиваясь к нему.

– Да. Но «Девушка Мейзу» звучит, по-моему, веселее, как ты считаешь? Руководитель – это любого разочарует.

– Тебе нравится жить здесь?

Он показал рукой на комнату и ступеньки, ведущие вверх. Она понимала, что Каспар имеет в виду. Она смотрела почти на все его глазами. Здесь все было так аккуратно выкрашено в белый цвет, обставлено мебелью с такой приятной и твердокаменной невыразительностью и с таким вкусом были развешены картины. С тех пор, как она переехала сюда, она не почувствовала себя полностью удовлетворенной.

– Тебе доставляет удовольствие твоя жизнь, мисс Пикок? Твоя квартира руководителя и твой офис?

– Я считаю, что это единственная подходящая мне жизнь, – ответила Харриет.

Каспар сиял. Он был большим и загорелым после поездки на Западное побережье Америки, и, казалось, переполнял жизнью ее аккуратную комнату.

– Следуй за мной, – скомандовал он.

Он отвез ее в такое место, которое, как она подозревала, называлось питейный клуб. Он был расположен в Челси, на той же улице, что и магазин, где она покупала свои серые замшевые сандалии Меркурия.

Она вспомнила, когда они проезжали мимо этого магазина, как она сломала высокий каблук, наступив на ногу Робина, и напомнила себе, что должна отнести туфли в ремонт. Это было не просто – перенести ее отношения с Робином на исключительно деловую почву, но на сегодняшний вечер она отбросила беспокойство.

Харриет никогда не замечала скромной двери и даже самого здания, которое было похоже на обычный частный дом.

Она послушно последовала за Каспаром в просторный холл с видом на зеленый сад за ним. С одной стороны здесь был биллиардный стол с несколькими краснолицыми мужчинами, собравшимися вокруг него. С другой стороны располагался переполненный бар, окруженный столами, заставленными стаканами.

Голубые облака дыма плыли над головами посетителей. Это выглядело и звучало как кульминация необычайно удачной вечеринки, которая уже, должно быть, продолжалась несколько часов. Посмотрев на часы, Харриет увидела, что еще только половина восьмого.

Пока они пробирались к бару, Каспара приветствовали как старого друга, а не как знаменитость. Он с удовольствием рокотал в ответ. Несколько человек бросили беглый взгляд на Харриет, как будто интересуясь, что она, а не он, может здесь делать. Они прошли мимо телевизионного комментатора новостей, держащего биллиардный кий как копье. Его лицо было так же знакомо, как и Каспара, но его никто исподтишка не рассматривал.

– Что бы ты хотела, Харриет?

Она огляделась вокруг. По виду тут никто не пил белого вина с содовой. Здесь не было костюмов, галстуков и калькуляторов. Это был мир вельвета, мятого хлопка и незнакомых периодических изданий. «Возможно, даже русских романов, – подумала Харриет, – и самой последней художественной литературы».

– Джин, – ответила она.

Она заметила также, что отдельные люди в этой толпе чувствуют себя комфортно и получают удовольствие, развлекаясь сами по себе, хотя позже могли разразиться и острые конфликты. Каспар здесь совершенно расслабился. Он передал ей полстакана джина, минимально разбавленного тоником, и без льда.

– Что это за место?

Он удивленно посмотрел на нее.

– Мой клуб. Каждому джентельмену необходим клуб. Это не «Атенеум»[6]6
  «Атенеум» – лондонский клуб преимущественно для ученых и писателей.


[Закрыть], слава Богу, но это мой дом, – он поднял свой стакан виски. – Добро пожаловать домой.

«Каспар, возможно, и притворялся, демонстрируя свою неосведомленность о ее мире», – размышляла она. Но она, безусловно, была незнакома с его миром. Она задумчиво пила свой джин.