Текст книги "Верхний ярус"

Автор книги: Ричард Пауэрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

Он выбирается из темницы и чувствует великолепный прекрасный воздух Центральной Калифорнии. Теперь-то Дуглас знает, где он: рядом со зданием факультета психологии, в кампусе барона-разбойника[15]15
  Основателя Стэнфордского университета Леланда Стэнфорда (1824–1893), политика, предпринимателя и промышленника, нередко причисляли при жизни к так называемым баронам-разбойникам, предпринимателям, которые нажили свое состояние бесчестно, эксплуатируя рабочих и монополизируя промышленность.


[Закрыть]. Стэнфорд. Земля знаний, денег и власти, с бесконечным туннелем пальм и внушающими страх каменными галереями. Монастырь важных шишек, где Дуглас всегда боялся ходить или даже работать курьером, опасаясь, что здесь кто-нибудь его арестует как самозванца.

Ему дают чек на девяносто баксов и отвозят в его студию. Дуглас запирается в своем личном бункере, ест чипсы, размоченные в пиве, и смотрит передачи по маленькому черно-белому телевизору со смятыми рожками из фольги вместо антенн. Три недели спустя в новостях он видит, как где-то сотня американских вертолетов потеряна во время неудачной операции в Лаосе. Он даже не знал, что США были в Лаосе. Дуглас ставит банку пива на стол, сделанный из бухты для каната, у него странное ощущение, как будто он оставил водяной круг на чьем-то сосновом гробу.

Он не в себе, чувствует себя также, как в ту ночь, когда 416 кинули в карцер. Проводит по пышным кудрям, которые довольно рано и массово снимутся с лагеря. Что-то определенно не так в статус-кво, включая его самого. Он не хочет жить в мире, где одни двадцатилетние умирают, чтобы другие двадцатилетние могли изучать психологию и писать о совершенно двинутых на голову экспериментах. Дуглас отчетливо понимает, что война проиграна. Но это ничего не меняет. На следующее утро он приходит к вербовочному центру еще до открытия. Надежная работа и наконец-то честная.

ТЕХНИК-СЕРЖАНТ ДУГЛАС ПАВЛИЧЕК проводит двести с лишним мусоросборочных вылетов после зачисления в армию. Старший по погрузке на С-130 он распределяет на борту тонны защитного материала и взрывчатки класса А. Сбрасывает боеприпасы на землю под таким плотным минометным обстрелом, что воздух кипит. Рейсы туда набивает 2,5-тонными грузовиками, БТР-ми и паллетами с сухпайками, а обратно вывозит мешки с трупами. Любой, кто хоть чуть-чуть следит за происходящим, понимает, что дело уже давным-давно пахнет керосином. Но в психической экономии Дугласа Павличека наблюдение за реальностью далеко не так важно, как постоянная занятость. Пока есть работа, а товарищи ставят радио с ритм-энд-блюзом, его не волнуют то, как поздно или рано они проиграют эту бессмысленную войну.

Из-за привычки вырубаться от дегидратации Дуглас получает прозвище Обморок. Днем он часто забывает попить. Вечером же, когда он временами чуть ли не на карачках обходит бары на Джомсуранг-роуд в Кхорате или петляет в секс-лабиринтах Патпонга в Бангкоке, городе ангелов, свободно льются реки «Меконга» и пенятся бочонки «Синьхи». От выпивки Дуглас становится забавнее, честнее, не таким уродом, и способен вести пространные философские беседы о предназначении жизни с тайскими рикшами.

– Ты отправляться домой?

– Еще нет, друг мой. Война не закончена!

– Война закончена.

– Не для меня. Последнему парню еще надо погасить свет.

– Все говорят, война кончиться. Никсон. Киссинджер.

– Киссинджер – сука, мужик. Премия мира, да в задницу!

– Да. На хер Ле Дык Тхо. Все теперь ехать домой.

Только Дугги не знает, где теперь его дом.

Когда не работает, он курит местную дурь и часами наигрывает басовые партии Rare Earth и Three Dog Night. Или шатается по разрушенным храмам – Аюттхайя, Пхимай. Что-то в разрушенных чеди его успокаивает. Обвалившиеся башни, проглоченные тиковыми деревьями, разбитые галереи, раскрошенные в щебень. Джунгли довольно скоро достанут Бангкок. И когда-нибудь – Лос-Анджелес. И это нормально. Не его вина. Простая история.

Чудовищные базы с ковровыми бомбардировщиками закрываются, и тысячи обслуживающих их местных торговцев в зависимой местной экономике начинают вести себя откровенно враждебно. Весь Таиланд понимает, к чему идет дело. Их заставили заключить союз с Белым дьяволом, и теперь оказывается, что они выбрали не ту сторону. Но тайцы, которых встречает Дуглас, исключительно добры к своему разрушителю. Он даже думает остаться здесь, когда его срок на службе и бесконечная война закончатся. Он был тут в хорошие времена и не должен уезжать, когда придут плохие. Павличек уже знает около ста слов по-тайски. Daai. Nit noi. Dee maak![16]16
  Легко. Немного. Очень много! (тайск.)


[Закрыть] Сейчас же он – почти дембель, летает на самом надежном транспортнике из когда-либо построенных. Это гарантия работы, хотя бы на несколько месяцев.

Вместе с экипажем он готовит «Птичку Герки» к очередному вояжу в Камбоджу. Они уже несколько недель пополняют запасы в Почентонге. Теперь пополнение превращается в эвакуацию. Еще месяц, может, два – не больше. Вьетконговцы везде, захлестывают, как летние дожди.

Дуглас пристегивается к откидному креслу, и они уже в воздухе, рутина, внизу неподвижная пышная растительность, зеленый мир, пятна рисовых плантаций и подступающие со всех сторон джунгли. Четыре года назад путь был зеленым вдоль рек до самого Южно-Китайского моря. А потом с неба полилось дерьмо из радужных гербицидов, двенадцать миллионов галлонов модифицированного растительного гормона, «Агент Оранж».

Они влетают в Красную страну, и спустя несколько минут их сбивают. Невозможно: по данным разведки и показаниям приборов все должно быть чисто до самого Пномпеня. Зенитные заряды врываются в кабину и грузовой отсек. Форман, бортмеханик, получает шрапнель в глаз. Осколок взрезает бок штурману Нельсону, из него вываливается что-то теплое, влажное и совершенно неправильное.

Вся команда сохраняет странное спокойствие. Эта короткометражка ужасов уже давно заняла место в их снах, и вот наконец она происходит в реальности. От неверия они эффективны. Начинают действовать, помогают раненым, проверяют повреждения. Тонкие полосы грязного черного дыма сочатся из двух двигателей, оба по правому борту, что не очень хорошо. Через минуту полосы превращаются в клубы дыма. Страуб разворачивает самолет с диким креном, назад, к Таиланду и спасению. Надо пролететь всего-то пару сотен километров. «Геркулес» может вытянуть даже с одним двигателем.

А потом они начинают снижаться, как утка, приземляющаяся на озеро. Языки дыма пробиваются из грузового отсека. Слово вырывается изо рта Павличека, прежде чем он понимает, что оно значит: «Пожар!» На самолете, забитом топливом и боеприпасами. Дуглас пробивается к хвосту через распространяющееся пламя. Надо выбросить паллеты, прежде чем те загорятся. Он, Ливайн и Брэгг сражаются с креплениями и пазами. Текущий воздухопровод, разорванный во время взрыва, льет на него плавящий пар. Жар обжигает левую сторону лица. Но он даже не чувствует этого. Пока.

Им удается сбросить весь груз. Одна из паллет взрывается по пути. Эта хрень детонирует практически в воздухе. И Павличек тоже летит к земле, как крылатое семечко.

ВНИЗУ ТРЕМЯ ВЕКАМИ РАНЕЕ покрытая пыльцой оса заползает в дырочку на конце инжира и откладывает яйца прямо на скрученный сад цветов, спрятанный внутри. У каждого из семисот пятидесяти видов фикуса есть своя уникальная оса, созданная для опыления. И эта конкретная нашла тот самый вид своей судьбы. Основательница отложила яйца и умерла. Оплодотворенный ею фрукт стал ее могилой.

Вылупившись, паразитические личинки стали питаться внутренностями соцветия. Но они вовремя остановились, не убивая кормящую руку. Самцы совокупились со своими сестрами, потом умерли внутри своей роскошной сладкой тюрьмы. Самки вылезли из нее и улетели, покрытые пыльцой, чтобы продолжить бесконечную игру где-то еще. Из оставленного ими инжира проклевывается красное зернышко – меньше, чем веснушки на кончике носа Дугласа Павличека. Его съедает соловей. Зернышко проходит через кишки птицы и в капле помета падает с неба в изгиб другого дерева, а солнце и дождь проносят пробившийся побег мимо миллиона самых разных смертей. Он растет; его корни скользят вниз, постепенно поглощая хозяина. Проходят десятилетия. Века. Война на спинах слонов уступает место приземлениям на луну и водородным бомбам.

Ствол фикуса выпускает ветки, на ветках появляются листья. От веток побольше отходят отростки, спускаются до земли и получаются новые стволы. Со временем центральный стебель превращается в древостой. Фикус распространяется дальше, становится овальной рощей с тремя сотнями основных стволов и двумя сотнями малых. И тем не менее все это по-прежнему один фикус. Баньян.

* * *

СТАРШИЙ ПО ПОГРУЗКЕ ПАВЛИЧЕК летит брюхом вниз в голубом, кристально чистом воздухе. Свист в ушах его ошеломляет. Катастрофа парит где-то над головой, и там уже ничего решать не надо. Дуглас хочет лишь простить мир, забыть и падать. Ветер тащит его, куда захочет, в провинцию Накхон Ратчасима. Когда земля уже несется навстречу, готовая встретить, Дуглас оживает, раскрывает парашют. Пытается подлететь ближе к рисовой плантации, там, где вода и зеленые пучки. Но клеванты запутываются, он промахивается, начинает дергаться, и от этого на последней сотне футов пистолет в кобуре на бедре стреляет. Пуля входит в ногу над коленом, дробит большеберцовую кость и вырывается через каблук армейского ботинка. Крик пронзает воздух, а тело падает в ветви баньяна, этот лес из одного дерева, который рос три сотни лет, чтобы сейчас прервать полет Дугласа.

Ветви рассекают летную форму. Парашют саваном спутывает тело. Из-за рваных ран и ожогов, пулевого отверстия и раздробленной ноги Дуглас теряет сознание. Он висит в двадцати футах над землей на дружественной территории, лицом вниз, раскинув руки в объятиях священного дерева, размером больше некоторых деревень.

Сонгтхэу[17]17
  Открытый пикап, средних размеров грузовик с оборудованными в кузове сидениями и навесом.


[Закрыть] с паломниками приезжает, чтобы почтить божественный баньян. Они идут через колоннаду воздушных ходульных корней к центральному стволу, который спустился вокруг приемного родителя и задушил его столетия назад. В этом извилистом кряже установлено святилище, покрытое цветами, бусами, колокольчиками, текстами молитв, статуэтками из корней и священными нитями. Посетители торжественно идут к алтарю через запутанную перголу раскинувшихся ветвей, распевая на пали. В их руках палочки благовоний, складывающиеся коробочки для завтраков с gang gai[18]18
  Кусочки курицы, сваренные в кокосовом молоке (тайск.).


[Закрыть], на шеях висят гирлянды из цветков лотоса и жасмина. Маленькие дети бегут вперед, распевая песни лук тхунг[19]19
  Наиболее популярный стиль музыки в Таиланде, обычно песни повествуют о тягостях повседневной сельской жизни.


[Закрыть] так быстро, как могут двигаться их губы.

Они подходят к святилищу. Добавляют гирлянды к радуге подношений, паутиной висящих на ветвях. А потом небо падает, и ракета врезается в листву над ними. Благовонные палочки, гирлянды и коробочки для завтраков разлетаются от столкновения. От шока двое паломников падают на землю.

Хаос рассеивается. Паломники смотрят вверх. Над их головами висит огромный фаранг, угрожая провалиться сквозь ветки и пролететь последний отрезок до земли. Они окликают иностранца. Тот не отвечает. Завязывается спор, как добраться до человека и вырезать из мертвой хватки фикуса и парашюта. Сержант-техник Павличек приходит в сознание от того, что несколько тайцев стоят на скамеечках и тыкают в него палками. Ему кажется, что он лежит на спине, покачивается в воздушном бассейне, пока опрокинутые люди склоняются над ним и хватают его из-под зеркальной поверхности. Чудовищно болят нога и лицо. Он кашляет, с губ свисает нить красной слюны. Дуглас думает: «Я умер».

«Нет, – голос рядом с его лицом поправляет его. – Дерево спасло тебе жизнь».

Три самых полезных слога из четырех лет в Таиланде пузырями всплывают изо рта Дугги. «Mâi kâo chai». Я не понимаю. После этого он снова теряет сознание, а земля под ним раскрывается и принимает его в себя. Он падает глубоко, это длинный, комфортный полет в царство корней. Дугги ныряет ниже уровня грунтовых вод, вниз, к началу времен, в логово фантастического создания, о существовании которого он даже не подозревал.

МЕСТНАЯ БОЛЬНИЦА решает не трогать ногу американского солдата. Штатный сотрудник везет его в Кхорат в «мазде» кораллового цвета, на антенне которой развевается флажок с символом колеса сансары. Машина страдает одышкой, как задыхающийся водный автобус, за ней тянется такое же облако маслянистых выхлопов. Павличек лежит на заднем сиденье, под завязку накачанный обезболивающими, и смотрит, как за окном мелькают зеленые километры. Богатые низины, покатые холмы. «В воде есть рыба; в полях есть рис». Целый регион потонет, как лодка из бананового листа в тайфун. В это же время в следующем году Вьетконг будет загорать в «Сиам Интерконтинентал». Дерево спасло Дугги жизнь. Это не имеет смысла.

Когда эффект от инъекции начинает угасать, Павличек умоляет водителя убить его. Тот проводит пальцем по его рту:

– Нет злость.

В большую берцовую кость Дугласа вставили штифт. Доктор на базе в Кхорате подштопывает его и отправляет в госпиталь Фиф Филд в Бангкоке. Все члены команды Павличека выжили, по большей части – как гласит рапорт – благодаря ему. А он… он обязан жизнью дереву.

* * *

ВВС КАЛЕКИ НЕ НУЖНЫ. Дугласу выдают костыли, Крест ВВС – вторую по значимости медаль за отвагу из тех, что они раздают, – и бесплатный билет до Сан-Франциско. За награду он получает тридцать пять баксов в ломбарде «Френдли», что в районе Миссии. Павличек не уверен, то ли во «Френдли» помогли раненому ветерану, то ли кинули его на деньги. Впрочем, ему и не важно. После этого старший по погрузке Дуглас Павличек больше не пытается сохранить свободный мир.

Вселенная – это баньян, ее корни наверху, а ветки внизу. Иногда слова тонкой струйкой текут вверх по стволу к Дугласу, словно он все еще висит вверх ногами в воздухе: «Дерево спасло твою жизнь». Правда, они не утруждаются сообщить зачем.

ЖИЗНЬ ВЕДЕТ ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ. Девять лет, шесть работ, две недоразвитые любовные интрижки, три автомобильных номера, две с половиной тонны доброго пива и один постоянно возвращающийся кошмар. Заканчивается очередная осень, наступает зима, а Дуглас Павличек берет молоток с шаровым бойком и делает выбоины в слегка шоссированной дороге, которая идет мимо лошадиного ранчо к Блэкфуту. Цель – заставить людей притормозить, чтобы он мог стоять у забора и хотя бы немного рассмотреть их лица. Скоро ноябрь, и ему придется отказаться от такого удовольствия.

Благодаря этой задумке у Дугласа выдается хорошая суббота после того, как он кормит лошадей и читает им. Схема работает. Если машина притормаживает, он вместе с собакой мелкой рысью идет рядом, пока водитель не открывает окно сказать «привет» или достать пушку. Так проходит парочка милых бесед, настоящих обменов любезностями. Один парень даже останавливается на минуту. Дугги понимает, что его поведение может показаться несколько эксцентричным. Но это Айдахо, и когда все время проводишь с лошадьми, твоя душа постепенно расширяется, пока людские нравы не становятся лишь костюмированной вечеринкой, которую благоразумно не принимать за чистую монету.

На самом деле в Дугги растет убеждение, что величайший недостаток человеческого вида в его непреодолимом стремлении путать истину с согласием. Самое большое влияние на то, во что будет верить или не верить тело, оказывает мнение, транслируемое другими телами на общей полосе частот. Посади трех человек в комнату, и они решат, что закон всемирного тяготения – это зло, и его надо отменить, так как чей-то дядя накидался до чертиков и свалился с крыши.

Дугги как-то пытался внушить эту идею другим, правда без особого успеха. Но кусочек стали, плавающий рядом с позвонком L4, небольшая заначка из пенсии отставника, Крест ВВС (заложенный), запоздалое «Пурпурное сердце», чей реверс напоминает Дугласу сиденье туалета, и умелые руки, – все это делает его приверженцем категоричных мнений.

Павличек по-прежнему слегка хромает, размахивая молотком. Лицо у него стало длинным и лошадиным, словно он неосознанно имитирует животных, за которыми ухаживает. Он живет один семь месяцев в году, пока старые владельцы ранчо курсируют по другим хобби и домам. Горы окружают его с трех сторон. Единственное телешоу, которое он может посмотреть, это муравьиные бега. И все равно какая-то малая часть Дугласа хочет знать, нравятся ли его личные, немногочисленные мысли кому-то еще. Чужое одобрение: болезнь, от которой умрет вся человеческая раса. И все равно он проводит вторую субботу октября, работая перед домом и надеясь, что хорошая выбоина замедлит народ.

Он уже собирается оставить свой пост и отправиться в сарай почитать Ницше с бельгийским тяжеловозом по кличке Вождь Много Подвигов, когда через холм чуть ли не на скорости звука переваливает красный «Додж Дарт». Заметив ряд выбоин, машина идет идеально управляемым юзом. Дугги вместе с собакой бегут к ней вприпрыжку. К тому времени, как они добираются до места, окно уже опущено. Оттуда выглядывает ярко-рыжая женщина. Дуглас сразу видит, что им много о чем можно поговорить. Им просто суждено стать друзьями.

– А почему тут такая раздолбанная дорога?

– Повстанцы, – объясняет Дуглас.

Она тут же поднимает стекло и уезжает прочь, наплевав на подвеску. Даже взглядом собеседника не удостаивает. Игра окончена. Почему-то это очень расстраивает Дугласа. Очередная последняя соломинка. Не остается жизненной силы даже для того, чтобы почитать «Заратустру» коню.

В эту ночь температура сильно падает, жесткие снежинки царапают лицо, словно вся природа превратилась в калифорнийский салон по отшелушиванию. Дуглас отправляется в Блэкфут, где покупает месячный запас фруктовых коктейлей на случай, если рано придут заносы. В конце концов он оказывается в бильярдном баре, разбрасываясь серебряными долларами, как отработанными кусками алюминия.

– Ты должен быть готов сжечь себя в собственном пламени, – сообщает он доброй части клиентов. Это слова бывшего заключенного номер 571, которому вечно придется говорить о том, что он не дал одеяло сокамернику, когда должен был. Дуглас возвращается домой после восемнадцати раундов восьмерки, и в кармане у него больше денег, чем до поездки в город. Всю наличку он закапывает на северном пастбище, вместе с остальной заначкой, пока земля не слишком промерзла.

Зима здесь длиннее списка долгов цивилизации. Дуглас строгает. Из кучи оленьих рогов делает лампу, вешалку для пальто, стул. Думает о рыжей и таких, как она, великолепных, недосягаемых. Слушает, как животные делают гимнастику на чердаке. Заканчивает Ницше в мягкой обложке и начинает собрание сочинений Нострадамуса, сжигая страницу за страницей в очаге, как только прочитывает ее. До белого каления ухаживает за лошадьми, каждый день ездит на них по кругу на внутренней арене и читает им «Потерянный рай», так как Нострадамус уж слишком его расстраивает.

Весной Дуглас берет 22-й калибр и отправляется с ним в чащу. Но не может нажать на спуск даже при виде хромого зайца. Что-то с Дугласом не так, и он это понимает. Когда в начале лета приезжают владельцы ранчо, он благодарит их и увольняется. Даже не уверен, куда поедет. С самого его последнего полета ответственным за погрузку такое знание было настоящей роскошью.

Дуглас хочет двигаться дальше на запад. Проблема в том, что единственный маршрут туда, кажется, все равно снова ведет на восток. Но у Дугласа есть его потертый, но надежный «Форд Ф100», новые шины, приличный запас налички, ветеранская инвалидность и друг в Юджине. Прекрасные проселочные дороги идут сквозь горы до самого Бойсе и дальше. Жизнь настолько хороша, насколько она была с тех пор, как он упал с неба в баньян. Радио в каньонах то появляется, то исчезает, как будто песни приходят откуда-то с луны. Кантри и блюграсс сливаются с техно. Дуглас все равно не слушает. Он словно завороженный смотрит на стены голубых елей и субальпийских пихт, тянущихся на мили и мили. Сворачивает на обочину, чтобы облегчиться. В этих горах он мог бы помочиться прямо на середину шоссе, а человечество осталось бы не в курсе. Но дикость – это скользкий путь, как он часто говорил лошадям, читая книги. Потому Дуглас сходит с дороги и углубляется в лес.

И там – флаг приспущен, глаза смотрят в чащу, мочевой пузырь скоро снимет блокировку – Дуглас Павличек видит куски света сквозь стволы там, где тень должна бы царствовать до самого сердца леса. Он застегивает ширинку и отправляется на исследование. Углубляется в подлесок, но даль оборачивается близостью. Поход оказывается чрезвычайно коротким, и он снова выскакивает… это даже поляной не назвать. Скорее поверхностью луны. Пустыня, усеянная пнями, расстилается перед ним. Земля кровоточит красноватым шлаком, перемешанным с опилками и валежником. Во всех направлениях, насколько можно видеть, все вокруг походит на ощипанную дичь. Как будто сюда ударили лучи смерти с корабля пришельцев, и мир теперь просит разрешения умереть. Раньше Дуглас видел что-то подобное лишь раз: когда он, «Доу» и «Монсанто»[20]20
  «Доу Кемикал» – международная химическая компания; «Монсанто» – многоотраслевая транснациональная компания, мировой лидер биотехнологии растений.


[Закрыть] помогали расчищать участки джунглей. Но здесь вырубка куда эффективнее.

Спотыкаясь, Павличек снова вступает в тень скрывающих пустыню деревьев, пересекает дорогу и вглядывается в лес с другой стороны. Лунный пейзаж тянется и там по горному склону. Дуглас заводит пикап и трогается с места. Маршрут напоминает лес, миля за изумрудной милей. Но теперь Дуглас видит, что это иллюзия. Он едет по тончайшей артерии притворной жизни, по маскировке, прячущей кратер от бомбы размером с независимое государство. Лес – это чистая декорация, умелое художество. Деревья напоминают пару десятков людей из массовки, которых наняли постоять в тесном кадре и притвориться целым Нью-Йорком.

Дуглас останавливается на заправке. Спрашивает кассира:

– А там, в долине наверху, лес вырубили, как понимаю?

Мужик берет у него серебряные доллары:

– Эт' точно.

– И спрятали вырубку за кулисами для избирателей?

– Они их называют полосами красоты. Видовыми коридорами.

– Но… разве это не национальный заповедник?

Кассир просто смотрит на него, словно в невероятной глупости вопроса кроется какой-то трюк.

– Я думал, что национальные заповедники – это защищенная земля.

Кассир чуть ли не дышит презрением:

– Не, вы имеете в виду национальные парки. А удел национальных заповедников – это вырубка, причем дешевая. Для любого покупателя.

Что ж – образование завело его куда-то не туда. Дуглас уже давно взял в привычку каждый день узнавать что-то новое. Этого маленького факта ему хватает на несколько следующих суток. Злость начинает закипать еще до Хорсшу-Бенд. Дело не просто в ста тысячах акрах, которые исчезли за время с утра до вечера. Он может смириться с фактом, что Медведь Смоки и Рейнджер Рик прикарманивают себе пенсии от «Вейерхаузера»[21]21
  Медведь Смоки – это символ и рекламный образ Лесной службы США. Рейнджер Рик – это енот, символ Национальной федерации США по охране диких животных. «Вейерхаузер» – крупнейшая американская лесозаготовительная компания, во владении которой находится около 50 тысяч квадратных километров лесных угодий.


[Закрыть]. Но вот от этого намеренного, простодушного и тошнотворно эффективного трюка с древесным занавесом вдоль шоссе Дугласу хочется кому-нибудь врезать. Каждая миля его обманывает, прямо как они планировали. Все выглядит таким настоящим, девственным, неиспорченным. Он чувствует себя словно на Кедровой горе, из «Гильгамеша», книги, которую Дугги нашел в библиотеке на ранчо и прочитал лошадям в прошлом году. В лесу первого дня творения. Но оказывается, что Гильгамеш и его дружок-панк Энкиду уже прошлись тут и опустошили все вокруг. Самая старая история в мире. А ты можешь проехать через весь штат и даже ни о чем не узнать. Вот что приводит в ярость.

В Юджине Дуглас превращает внушительную башенку серебряных долларов в полет на небольшом винтовом самолете.

– Просто сделайте самый большой круг, который можете за такие деньги. Я хочу посмотреть с высоты, как там все выглядит внизу.

А выглядит все, как выбритый бок больного зверя, подготовленного к операции. Повсюду, во всех направлениях. Если бы этот вид показали по телевизору, то вырубку прекратили бы уже завтра. На скрывающей все поверхности планеты Дуглас три дня проводит на койке у друга, немой. У него нет капитала. Нет политического опыта. Нет хорошо подвешенного языка. Нет опыта в экономических делах и социальных ресурсов. У него есть только вырубка, раскинувшаяся до самого горизонта, подобно призраку, неважно, открыты глаза или нет.

Дуглас наводит справки. Затем направляет свои полторы ноги к подрядчику и нанимается сажать ростки в ободранную землю. Ему дают лопату и сумку Джонни Яблочного Семечка, полную ростков, за каждый из которых с него берут пару пенни. И обещают выплатить по двадцать центов за каждое посаженное дерево, оставшееся живым через месяц.

Дугласова пихта: самое ценное строевое дерево Америки, потому да, конечно – почему бы не вырастить питомник, в котором ничего иного больше не растет? Пять новых домов на акр земли. Павличек понимает, что разбрасывает семена для посредника, работающего на тех самых уродов, которые и срубили первородных богов. Но он не хочет побеждать лесообрабатывающую промышленность или даже помогать природе мстить. Ему нужно просто зарабатывать на жизнь и как-то переделать эти вырубки, вид которых пробрался в него, как жук в древесину.

Дугги целыми днями ходит по безмолвным, наполненным жижей, покатым мертвым зонам. Он на четвереньках тащится по разбросанному мусору, оступаясь в непроходимом болоте, чуть ли не на руках выбираясь из хаоса корней, палочек, веток, сучьев, пней и стволов, волокнистых и искромсанных, оставленных гнить в спутанном кладбище. Он совершенствует искусство падать сотней разных способов. Он наклоняется, делает маленькую выемку в земле, кладет туда росток и закрывает ямку, аккуратно толкнув землю носком ботинка. Потом делает это снова. И снова. Рисует семенами звезды и рассеянные сети. На склонах холмов и в голых лощинах. Десятки раз за час. Сотни раз за день. Тысячи тысяч каждую неделю, пока все его пульсирующее тридцатичетырехлетнее тело не раздувается, словно наполненное ядом гадюки. В некоторые дни ему хочется отпилить свою хромую ногу напильником, но того не оказывается под рукой.

Дуглас спит в лесопосадочных лагерях, там полно хиппи, нелегалов, суровых и довольно приятных людей, которые слишком устают к концу дня, чтобы много болтать. Когда он лежит ночью, закаменев от боли, в голову ему приходит афоризм – из тех, что он когда-то читал своим лошадям в прошлой жизни на ранчо. «Если ты держишь в руке саженец и тебе говорят, что пришел Машиах, сперва посади росток, а потом иди встречать Машиаха». Ни Дуглас, ни кони тогда в этой фразе ничего не поняли. Теперь он понимает.

Его переполняет запах вырубок. Влажный ящик для специй. Мокрая шерсть. Ржавые гвозди. Маринованные перцы. Ароматы возвращают Дугласа в детство. Заряжают необъяснимым счастьем. Погружают на самое дно самого глубокого колодца и держат там часами. А еще есть звук, хотя его уши словно забиты ватой. Сердитое ворчание пил и машин для валки леса где-то вдалеке. Тогда к Дугласу приходит истина: деревья падают с ужасным грохотом. Но высаживают растения в тишине, а рост их невидим.

В некоторые дни рассвет разражается артуровскими туманами. Иногда утром холод угрожает убить Дугласа, а полдень сбивает с ног так, что он падает на свою наполовину задеревеневшую задницу. Вечера настолько полны синевой, что он лежит на спине и смотрит вверх, пока глаза не заслезятся. Иногда приходит черед глумящихся и безжалостных дождей. Дождей с весом и цветом свинца. Застенчивых дождей, боящихся сцены. Дождей, от которых на ногах начинает пробиваться мох и лишайник. Когда-то здесь был непроходимый лес, переплетенные друг с другом деревья. Они придут снова.

Иногда Дуглас работает рядом с другими людьми, некоторые из них говорят на языках, которые он даже не узнает. Он встречает путешественников, те хотят знать, куда подевались леса их юности. Сезонные pineros[22]22
  Сезонные латиноамериканские рабочие, занятые на лесных работах.


[Закрыть] приходят и уходят, но преданные делу, вроде Дугласа, продолжают работу. Но обычно есть только он и бессознательный, бессмысленный, голый ритм работы. Вклиниться в землю, присесть, посадить росток, встать и закрепить успех притоптыванием.

Они выглядят так жалко, его крохотные Дугласовы пихты. Похожи на ершики. На декорации к игрушечной железной дороге. Издалека, разбросанные по этим рукотворным лугам, они выглядят, как стрижка под «ежик» на лысеющем человеке. Но каждый хилый ствол, который он закапывает в землю, – это магический трюк, готовящийся тысячелетиями. Он сажает их тысячами, он их любит и доверяет им, как хотел бы доверять людям вокруг.

Оставленный в одиночестве, на милость воздуха, света и дождя, – вот в чем и кроется секрет – каждый саженец наберет десятки тысяч фунтов веса. Каждый сможет расти следующие шестьсот лет и посрамить самую высокую заводскую трубу. Он сможет принимать у себя поколения полевок, которые никогда не спустятся на землю, и несколько десятков видов насекомых, чьим единственным желанием будет ободрать хозяина до основания. Он сможет просыпать дождь из десяти миллионов иголок в год, выстраивая целые слои почвы, на которых могут взойти в небо новые сады.

Любой из этих нескладных ростков за время своей жизни сможет произвести миллионы шишек, маленьких желтых мужских, чья пыльца будет лететь по нескольким штатам, и свисающих женских, с их мышиными хвостиками, пробивающимися из-под чешуйчатых колец, – этот вид для Дугласа дороже его собственной жизни. И лес, который они выстроят заново, он почти чует – смолистый, свежий, густой от желаний, от сока фруктов, которые не являются фруктами, с ароматом Рождества бесконечно старше Христа.

Дуглас Павличек работает на вырубке размером с центр Юджина и говорит «до свиданья» растениям, когда сажает их в землю. «Держитесь. Всего-то десять или двадцать десятилетий. Для вас, парни, это детская игра. Вам всего лишь надо нас пережить. Тогда не останется никого, кто бы мог вас поиметь».