Текст книги "Верхний ярус"

Автор книги: Ричард Пауэрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

Эта история может соперничать с любым вымыслом: край, покрытый густыми лесами, становится жертвой процветания. Легкие, гладкие, прочные и большие доски увозят за океан, чтобы продать в далекой Африке. Трехсторонние выгодные деловые отношения позволяют новорожденной стране разбогатеть: древесина следует на побережье Гвинеи, черные тела – в Вест-Индию, сахар и ром – обратно в Новую Англию с ее величественными особняками, выстроенными сплошь из белой восточной сосны. Белая сосна превращается в каркасы домов и городов, приносит миллионные прибыли лесопилкам, ложится шпалами по всему континенту; из нее строят и ею же просмаливают военные корабли и китобойные флотилии, которые отправляются из Бруклина и Нью-Бедфорда в неизведанные южные регионы Тихого океана – на каждый корабль уходит тысяча или больше деревьев. Белые сосны Мичигана, Висконсина и Миннесоты расщепляют на сто миллиардов гонтовых пластин. Сто миллионов досковых футов в год распиливают на спички. Скандинавские лесорубы расчищают в сосновых лесах просеки шириной в три штата, сбрасывают колоссальные бревна в реки с помощью талей и лебедок, а потом плывут на плотах длиной в мили вниз по течению, до рынка. Гигантский богатырь и его огромный синий бык[75]75
  Поль Баньян и бык Бейб (Малыш) – персонажи американского фольклора.


[Закрыть] рубят сосну, чтобы расчистить место под район, где теперь живут Бринкманы.

Дороти читает, и ветер усиливается. Во дворе все гнется и жалобно стонет. Начинается ливень. Маленькая комната становится еще меньше. Ночь: третья часть каждых суток, на протяжении которой мир становится непознанным. Соседний дом исчезает, как и те, что к северу от него, пока Бринкманы не остаются одни на краю безлюдной пустоши. Действующая нога Рэя бьется под одеялом. Все, чего он когда-либо хотел – честно зарабатывать на жизнь, способствовать общему благосостоянию, заслужить уважение общества и иметь достойную семью. «Богатству нужны заборы». Но для заборов требуется древесина. На континенте не осталось даже намека на былое. Тысячи миль сплошных задних дворов и ферм, которые изредка перемежаются куцыми молодыми лесами. И все-таки почва еще некоторое время будет помнить об исчезнувших лесах и прогрессе, который их погубил. Память почвы питает сосну, которая растет у них на заднем дворе.

Слюна копится на дрожащих губах Рэя, пока Дороти не вытирает ее около полуночи. Губы шевелятся. Она наклоняется и как будто слышит его шепот: «Еще раз. Завтра».

НОЧЬ ТЕПЛА, СТВОРКИ ОКОН в хижине постукивают от ветерка, а «осетровая луна» восходит над озером, похожая на красноватый пенни. Патриция кладет ладони на стопку тетрадей, заполненных ее аккуратным почерком.

– Что ж, Ден. Думаю, мы наконец-то закончили.

Сегодня, как и всегда, ответа нет. Слова просто повисают в воздухе. Их слышат множество существ, как в хижине, так и снаружи. Звуки, которые она изрекла, взаимодействуют и меняют всевозможные щебеты, стоны, вздохи, а также планы и прикидки, которыми кишит эта ночь. Долгий, терпеливый разговор, превосходящий чью угодно способность постигать смысл; особые разновидности шума, которые добавляет к этому разговору человечество, все еще в новинку его участникам.

На миг она прислушивается к сигналам проверки времени. Потом упирается руками в ореховую столешницу. Выпрямляет ноги, встает. Открывает верхнюю тетрадь и пролистывает до страницы, где только что написала: «В мире совершенной полезности нам тоже придется исчезнуть».

– А это точно хорошая идея?

Она спрашивает себя, она спрашивает мертвеца. Мембрана между ними тонка. Она знает, что больше никогда не увидит его ни в этой, ни в будущей жизни. И все же зрит его, куда бы ни посмотрела. Такова жизнь; живые живут благодаря мертвым. Каждую ночь она просит своего отсутствующего друга подсказать слово и фразу. Поделиться мужеством. Терпением, которого хватит, чтобы не бросить записи в дровяную печь. Теперь с просьбами покончено. Она переворачивает страницу:

Никто не видит деревьев. Мы видим плоды, орехи, древесину, тень. Видим ландшафтные украшения или великолепие осенней листвы. Препятствия, блокирующие дорогу или портящие горнолыжную трассу. Темные, грозные места, которые надо расчистить. Ветки, которые вот-вот проломят крышу. Урожай, который принесет много денег. Но деревья – деревья невидимы.

– Неплохо, Ден. Может, мрачновато.

И маловато, могла бы добавить она. Даже ее первенец не был таким маленьким. Можно было еще о многом рассказать, но Патриция уже стара, у нее нет времени, а еще столько видов предстоит найти и взять на борт ковчега. Книга представляет собой достаточно простую историю. Пересказ уместился бы на одной-двух страницах: как она и еще несколько человек потратили годы на путешествие по всем континентам, кроме Антарктиды. Как спасли немного семян с нескольких тысяч деревьев – малую часть видов, которые исчезнут во время вахты нынешних хранителей Земли, увлекая за собой бесчисленное множество зависимых существ…

Она попыталась сохранить надежду, рассказать каждую историю, способную немного облегчить сокрушительное бремя истины. Посвятила целую главу миграции. Описала все деревья, которые уже движутся на север со скоростью, поражающей измерителей. «Но самые уязвимые деревья должны двигаться гораздо быстрее, чтобы не сгореть. Они не могут пересекать автострады, фермы и жилые комплексы. Возможно, мы сумеем им помочь».

Она сочиняет краткие биографии своих любимых персонажей: деревьев-одиночек, хитрецов, мудрецов и ответственных членов общества, деревьев, которые могут быть импульсивными, застенчивыми или щедрыми – у них столько форм бытия, сколько в лесу возвышенностей и живописных мест. «Как было бы здорово, сумей мы понять их сейчас, когда на их жизненном пути случился пик». Она пытается перевернуть историю с ног на голову. «Это не наш мир, в котором растут деревья. Это мир деревьев, куда люди пришли совсем недавно».

Один отрывок она то ли из страха, то ли из научной скрупулезности все время подрезает, а он вырастает опять. «Деревья знают, когда мы рядом. В нашем присутствии химия их корней и ароматы листьев меняются… Когда вы чувствуете себя хорошо после прогулки по лесу, возможно, дело в том, что какой-то вид вас подкупил. Так много удивительных лекарств получено из деревьев, а мы едва начали изучать то, что они нам предлагают. Деревья давно пытаются достучаться до нас, но они говорят на чересчур низких частотах, чтобы люди сумели их услышать».

Она выбирается из-за стола со стоном, ни для кого не предназначенным. В передней кладовке находит вложенные друг в друга картонные коробки, которые они с Деннисом всегда выбрасывали с огромным трудом. Заплесневелые коробки, хранящиеся десятилетиями. Кто знает, когда понадобится конкретный размер? Тетради помещаются, словно они с коробкой созданы друг для друга. Завтра она отправит их ассистенту, чтобы тот все перепечатал. Потом редактору в Нью-Йорке, который уже много лет ждет продолжения первой книги – та все еще допечатывается, все еще продается, все еще заставляет Патрицию мучиться из-за того, сколько за все это уплачено в соснах.

Едва запечатав коробку упаковочной лентой, Патриция ее опять вскрывает. Последняя строчка последней главы все еще неверна. Она смотрит на то, что написала, хотя фраза давно запечатлелась в ее памяти. «Если повезет, некоторые семена сохранят жизнеспособность в хранилище с контролируемой средой внутри склона горы Колорадо до того дня, когда бдительные люди вернут их в землю». Она поджимает губы и дописывает: «Если нет, другие эксперименты будут продолжаться сами по себе еще долгое время после того, как человечества не станет».

– Так, наверное, лучше, – говорит она вслух. – Верно?

Но призрак на сегодня закончил диктовать.

Когда коробка готова к отправке, Патриция готовится ко сну. На омовения уходит мало времени, на уход за собой – еще меньше. Затем чтение, ее ежевечерняя тысяча миль до залива.[76]76
  Отсылка к книге американского натуралиста Джона Мьюра A Thousand-Mile Walk to the Gulf (1916).


[Закрыть] Когда глаза начинают слипаться, она заканчивает стихами. Сегодняшнее стихотворение – китайского поэта Ван Вэя, двенадцативековой давности, из антологии поэзии, по которой Патриция привычно странствует наугад:

 
В сердце давно
Обширных замыслов нет.
Знаю одно:
Вернуться к роще родной…
 
 
Спросите: в чем наша радость,
Наша беда?
Песней ответит рыбак
На излуке речной.
 

Потом речные воды плещутся над головой Патриции, и она понимает, что сил больше нет. Гасит тусклую, маломощную лампочку, прикрепленную к изголовью кровати. Остается только луна. Патриция переворачивается на бок и сворачивается калачиком, уткнувшись лицом в холодную подушку. Через минуту уголок ее рта растягивается в неизменной улыбке.

– И ничего я не забыла. Спокойной ночи.

Ночь спокойна.

* * *

АДАМ В ПАРКЕ ЦУККОТТИ, Нижний Манхэттен. На этот раз фактический материал находит его сам. Силы, которые он изучал всю свою профессиональную жизнь, снова буйствуют и веселятся в самом центре Финансового округа, в нескольких кварталах к югу от места его работы и проживания. Парк шумит. Угловатые кроны гледичий уже пожелтели, а под ними повсюду спальные мешки и палатки: лагерь с видом на небоскребы. Сотни людей спали здесь прошлой ночью, в очередной раз. Они засыпают под песни протеста и просыпаются, когда приносят бесплатную горячую еду от шеф-поваров пятизвездочных ресторанов, которые сочувствуют протестующим. Только вот Адам не уверен, что те сами понимают, в чем смысл их протеста. Таковой в процессе разработки. Для девяноста девяти процентов он заключается в справедливости. Тюрьме для предателей-финансистов и ворюг. Всплеске добросовестности и порядочности на всех континентах. Свержении капитализма. В счастье, которое рождается благодаря чему-то еще, кроме насилия и жадности.

В городе запрещен любой усиленный звук, но человеческий мегафон не остановить. Одна женщина начинает скандировать, а люди вокруг нее следуют примеру.

– Банки откупились.

– БАНКИ ОТКУПИЛИСЬ!

– А нас продали.

– А НАС ПРОДАЛИ!

– Оккупируем.

– ОККУПИРУЕМ!

– Чьи это улицы?

– ЧЬИ ЭТО УЛИЦЫ?

– Наши улицы.

– НАШИ УЛИЦЫ!

Все еще решительно молодые, хранящие верность мечтам юности о спасении всего мира. Но среди жилетов в этническом стиле и рюкзаков есть и мужчины старше Адама. На бурных заседаниях, которые происходят тут и там по всему скверу, женщины за шестьдесят делятся опытом, вспоминая прошлые бунты. Люди в трико крутят педали закрепленных велосипедов, вырабатывая электричество для ноутбуков оккупантов. Парикмахеры стригут бесплатно, раз уж банкиры не спешат подравнивать кончики. Люди в масках Гая Фокса раздают листовки. Студенты колледжа встают в кольцо и бьют в барабаны. Адвокаты за хлипкими походными столами дают юридические консультации. Кто-то усердно портит вывески:

В ПАРКЕ ЗАПРЕЩЕНО КАТАТЬСЯ НА СКЕЙТБОРДАХ, РОЛИКАХ И ВЕЛОСИПЕДАХ

В ОСТАЛЬНОМ, ДРУЖОК, ВСЕ ХОРОШО

А какой же цирк без оркестра? Целый батальон гитар – одна из них с надписью «Этот инструмент убивает внутридневных трейдеров» – объединяются, чтобы сыграть припев из тоскливой баллады в стиле кантри:

 
И полиция чинит мне препятствия, куда бы я ни пошел,
Потому что у меня в этом мире нет дома.[77]77
  Отрывок из баллады Ain't Got No Home («У меня нет дома») американского музыканта и певца в стиле фолк и кантри Вуди Гатри (1912–1967), с 1943 года выступавшего с гитарой, на которой было написано This machine kills fascists («Этот инструмент убивает фашистов»).


[Закрыть]
 

За дальним углом сквера – незаживающая рана. Дыра в куполе из крон уже давно заросла, но все равно саднит. С момента падения башен прошло десять лет. Подсчеты поражают Адама. Его собственному сыну всего пять, но кажется, теракт случился недавно. Дерево, груша Каллери, которое выжило, наполовину сгорев и с вырванными корнями, недавно вернулось в добром здравии на Граунд-Зиро.

Он протискивается сквозь толпу рядом с Народной библиотекой. Невольно задевает полки и мусорные баки. Вот «Подчинение авторитету» Милгрэма с миллионом пометок бисерным почерком на полях. Вот собрание сочинений Тагора. Много Торо и еще больше копий «Ты против Уоллстрит»[78]78
  Имеется в виду популярное пособие для начинающих инвесторов, впервые опубликованное в 2009 г. (автор – Натали Пейс)


[Закрыть]. Книги можно брать, здесь верят в честность. Ему кажется, что это попахивает демократией.

Шесть тысяч книг, и в подобном изобилии маленький томик всплывает на поверхность, как ископаемое, извергнутое торфяным болотом. «Золотой определитель насекомых». Ярко-желтая обложка – единственное настоящее издание этой классики. Потрясенный Адам берет ее и открывает, готовый увидеть на титульной странице собственную смазанную фамилию, которую старательно вывел большими буквами, давя на карандаш № 2. Но там чужая подпись, написанная чернилами по методу Палмера: «Рэймонд Б.».

Страницы пахнут плесенью и чистотой детской науки. Адам листает, вспоминая все. Полевые тетради и домашний музей естественной истории. Тину из пруда на стеклышке дешевого детского микроскопа. И, конечно, мазки лака для ногтей на тельцах муравьев. Каким-то образом ему удалось провести всю свою жизнь, повторяя этот эксперимент. Он поднимает глаза от миниатюрной страницы – «Долгоносики и ручейники», – чтобы окинуть взглядом этот счастливый, разъяренный, анархичный рой. На протяжении нескольких секунд он видит систему званий и обязанностей, ритуальные танцы, следы феромонов, которые ощущаются изнутри улья как чистая физика, влияние гравитации. Ему хочется покрасить их всех лаком и подняться на сороковой этаж соседней высотки, чтобы получше рассмотреть. Он словно настоящий естествоиспытатель. Он словно десятилетний ребенок.

Адам засовывает «Золотой определитель» в карман брюк и ныряет обратно в толпу. Десятью ступеньками ниже призрак, сидящий на краешке гранитной скамьи, поворачивает к нему лицо и вздрагивает.

– Оккупируем! – кричит кто-то в человеческий мегафон.

И слово повторяется в сто раз громче:

– ОККУПИРУЕМ!

Удивление призрака превращается в ухмылку. Этот человек для Адама – все равно что брат, восставший из мертвых. Мужчина прячет под бейсболкой лысину; а в воспоминаниях Адама у него был роскошный хвост. Поначалу Адам не в силах вспомнить, кто это. Потом вспоминает – и сразу хочет забыть. Но уже поздно что-либо предпринимать, можно лишь подойти, схватить незваного гостя за руку, смеясь над внезапностью встречи и подлостью судьбы, готовой вновь и вновь разыгрывать старое представление.

– Пихта.

– Клен. Ого! Глазам своим не верю! – Они обнимаются, как два старика, уже преодолевшие финишную черту. – Господи боже! Жизнь полна сюрпризов, да?

Не то слово. Психолог не может перестать качать головой. Не нужен ему такой поворот. Труп, который жестокие археологи вытаскивают из кургана – не он! Но встреча в некотором смысле забавная. Случай – комик, который идеально чувствует подходящий момент.

– Это… ты здесь ради вот этого? Адам машет рукой в сторону бурлящей толпы, спасающей человечество от самого себя.

Павличек… да, точно, его фамилия – Павличек… морщит лоб и оглядывает площадь. Как будто только что сообразил, где находится.

– О нет, чувак. Только не я. Теперь я просто зритель. Я и на людях нечасто бываю. Не высовывался с тех пор, как… ну, ты знаешь.

Адам берет мужчину – все еще неуклюжего, как подросток – за костлявый локоть.

– Давай прогуляемся.

И они прогуливаются по Бродвею, мимо «Ситибанка», «Америтрейд», «Фиделити». Годы, которые им нужно наверстать, в Нью-Йорке пролетают за минуту. Профессор психологии в Нью-Йоркском университете, с женой, которая публикует книги по самопомощи, и пятилетним сыном, который хочет стать банкиром, когда вырастет. Давний сотрудник Бюро по управлению землями, в перерыве между вахтами приехавший повидаться с приятелем. Вот и вся история. Но они продолжают идти – мимо шпиля Тринити-черч, мимо призрака того самого платана, под которым когда-то дельцы договорились торговать акциями, а теперь здесь главный машинный зал всей системы свободной торговли. Они продолжают разговаривать, огибая прошлое по такой замысловатой траектории, что час спустя Адам не в состоянии ее повторить. Дуглас все время трогает козырек бейсболки, как будто хочет приподнять ее перед каждым прохожим.

– Ты… поддерживаешь с кем-нибудь связь? – спрашивает Адам.

– Связь?

– С остальными.

Дуглас возится с бейсболкой.

– Нет. А ты?

– Я… нет. Понятия не имею, что с Шелковицей. А вот Хранитель… Это прозвучит как бред. Он как будто ходит за мной по пятам.

Дуглас останавливается на тротуаре, посреди толпы бизнесменов.

– В смысле?

– Я, наверное, спятил. Но я много путешествую по работе. Лекции и конференции по всей стране. И по крайней мере в трех городах я видел уличное искусство, которое выглядит точно так же, как его старые рисунки.

– Древесный народ?

– Да. Помнишь, какие они были странные…

Дуглас кивает, трогает козырек. На тротуаре перед ними группа туристов огибает дикое животное. Огромное, мускулистое, атакующее, с раздутыми ноздрями, длинными страшными рогами, готовыми разорвать толпу, которая кружит рядом и делает селфи. Семь тысяч фунтов бронзового партизанского искусства: скульптор привез статую под покровом ночи и оставил у входа в Фондовую биржу в качестве подарка общественности. Когда городские власти попытались его убрать, люди выступили против. Троянский бык.

Считанные недели прошли после того, как одна балерина исполнила пируэт на спине быка и стала героиней потрясающего плаката новейшего движения «Остановите человечество».

КАКОВО

НАШЕ

ЕДИНСТВЕННОЕ ТРЕБОВАНИЕ?

#OCCUPYWALLSTREET

ПРИНОСИТЕ ПАЛАТКУ

Люди по очереди фотографируются с атакующим зверем. Дуглас, кажется, не понимает иронии. Его взгляд устремлен куда угодно, только не туда, куда смотрит толпа. Он что-то скрывает.

– Итак… – Он потирает шею. – У тебя все неплохо сложилось?

– Безумно повезло. Хотя приходится пахать. Исследования… мне нравятся.

– Что за исследования?

У Адама на этот случай есть подготовленная речь для всех, от редактора антологии до незнакомца в самолете, и он исполнял ее тысячи раз. Но этот человек… он заслуживает большего.

– Я уже работал над этой темой, когда мы встретились. Когда мы впятером… С годами кое-что изменилось. Но основная проблема все та же: что мешает нам увидеть очевидное?

Дуглас кладет ладонь на медный бычий рог.

– И? Что мешает?

– В основном другие люди.

– Знаешь… – Дуглас бросает взгляд на Бродвей, как будто проверяя, что так разгневало быка. – Возможно, я сам додумался до этой идеи.

Адам смеется так громко, что туристы оборачиваются. Он вспоминает, почему когда-то полюбил этого человека. Почему доверил ему свою жизнь.

– Есть и более интересный вопрос.

– Как некоторым людям удается увидеть?..

– Именно.

Азиатский турист жестом просит двух мужчин ненадолго отойти от статуи, чтобы он мог сделать фото. Адам подталкивает Дугласа, и они идут дальше, в парк Боулинг Грин, крошечный, как слеза.

– Я много думал, – говорит Дуглас. – О том, что произошло.

– Я тоже, – отвечает Адам и ему мгновенно хочется отказаться от лжи.

– Чего мы надеялись достичь? Что мы делали?

Они стоят под сенью закамуфлированного платана, самого покорного из восточных деревьев, на том самом месте, где остров был продан людьми, которые прислушивались к деревьям и очищали их. Оба смотрят на фонтан, похожий на гейзер.

– Мы поджигали здания, – говорит Адам.

– Да, мы это делали.

– Мы верили, что люди совершают массовое убийство.

– Верно.

– Никто другой не понимал, что происходит. Если бы люди вроде нас не форсировали события, не было шансов все остановить.

«Клюв» бейсболки Дугласа раскачивается взад-вперед.

– Знаешь, мы не ошиблись. Посмотри по сторонам! Внимательные люди уже поняли, что вечеринка окончена. Гея мстит.

– Гея? – Адам улыбается, но с болью.

– Жизнь. Планета. Мы уже платим по счетам. Но даже сейчас, если скажешь такое вслух, тебя объявят чокнутым.

Адам внимательно смотрит на собеседника.

– Так ты бы все повторил? То, что мы делали?

Вопросы философов-изгоев звучат в голове Адама. Запретные вопросы. Сколько деревьев равнозначны одному человеку? Может ли надвигающаяся катастрофа оправдать небольшое, точечное насилие?

– Все повторил? Не знаю. Я не понимаю, о чем ты.

– О поджогах зданий.

– Я спрашиваю себя по ночам, может ли все, что мы сделали – все, что мы могли бы сделать – когда-либо возместить смерть той женщины.

А потом обоим кажется, что день сменяется ночью, город – елово-сосновым лесом, парк вокруг них весь в огне, и прекрасная, странная, бледная женщина лежит на земле, просит воды.

– Мы ничего не достигли, – говорит Адам. – Совсем ничего.

Они поворачиваются, чтобы покинуть парк, слишком людное место для такого разговора. Только у ворот в низкой железной ограде оба понимают: нет места безопаснее.

– Она бы все повторила.

Дуглас показывает на грудь Адама.

– Ты любил ее.

– Мы все любили ее. Да.

– Ты был влюблен в нее. Так же, как и Хранитель. Как и Мими.

– Это было очень давно.

– Вы бы разбомбили Пентагон ради нее.

Улыбка Адама – слабая, тусклая.

– У нее действительно была сила.

– Она сказала, что деревья говорили с ней. Что она их слышит.

Пожатие плечами. Быстрый взгляд на наручные часы. Ему надо вернуться в город, чтобы подготовить лекцию. От переизбытка прошлого Адама подташнивает. Выходит, когда-то он был моложе, злее. Принадлежал к другому виду. Просто неудачный эксперимент. Лишь настоящее заслуживает того, чтобы о нем беседовать.

Дуглас не унимается.

– Думаешь, с ней действительно что-то говорило? Или она просто…

Когда появились люди, на планете было шесть триллионов деревьев. Осталась половина. Еще половина исчезнет через сто лет. Что бы ни говорили весьма многие о своей способности понимать исчезающие деревья, весь вопрос в том, что мы слышим только одну сторону – людей. И все же Адам испытывает к проблеме интерес. Что слышала мертвая Жанна д'Арк? Это было озарение или заблуждение? На следующей неделе ему предстоит рассказывать старшекурсникам о Дюркгейме, Фуко, криптонормативности: о том, что разум – всего лишь еще одно оружие контроля. О том, что «разумное», «приемлемое», «соответствующее здравому смыслу» и даже «гуманное» – понятия куда более молодые и неоперившиеся, чем можно себе представить.

Адам бросает взгляд им за спину, на бетонный каньон Бивер-стрит, Бобровой улицы. Бобры: существа, на чьих шкурах вырос этот город. Изначальная Манхэттенская биржа. Он слышит свой ответ со стороны.

– Раньше деревья все время разговаривали с людьми. Здравомыслящие их слышали.

Вопрос в том, заговорят ли они снова, перед концом.

– Той ночью… – Дуглас поднимает лицо к стене небоскреба. – Когда мы послали тебя за помощью… Почему ты вернулся?

Гнев захлестывает Адама, как будто они снова сейчас поссорятся.

– Слишком поздно. Поиск помощи занял бы несколько часов. Она уже была мертва. Если бы я пошел в полицию… она бы все равно умерла. А мы бы угодили в тюрягу.

– Ты этого не знал, чувак. И сейчас не знаешь.

Ярость – радикальная разновидность горя, которую время никогда не искоренит.

Они проходят мимо небольшого церциса двадцати футов высотой. Его хребет согнут дугой, а конечности изгибаются, как у балерины, танцующей на спине быка. До изобилия пурпурно-розовых съедобных почек, растущих прямо из ствола и тонких веток, еще целая зима. Семенные коробочки болтаются, словно многочисленные висельники. Говорят, Иуда повесился на церцисе. Это достаточно новый миф, как и все мифы о деревьях. Иудины деревья растут в укромных уголках Нижнего Манхэттена. Это погибнет, не успев расцвести и двух раз.

Мужчины останавливаются на Бэттери-плейс, где их пути расходятся. Дальше по улице и за Водой – статуя Свободы. Существует некая белка, гипотетический зверек, предмет бесконечных восхвалений, которая вечно бегает по кронам обширного леса-призрака, простирающегося до Миссисипи. Белка не касается земли лапками. В реальном мире ей бы пришлось скакать с острова на остров, по разрозненным фрагментам вторичного леса, окруженным шоссе, где повсюду лежат трупы сбитых зверей. Но мужчины стоят и смотрят, как будто перед ними в самом деле начинается бескрайний лес.

Они Поворачиваются друг к другу и обнимаются на прощание, как медведи, испытывающие друг на друге силу. Как будто больше никогда не увидятся в этой жизни. Как будто «никогда» наступит слишком скоро.

ДЕРЕВЬЯ УПРЯМО МОЛЧАТ. Нилай сидит во внутреннем дворике Стэнфорда – межгалактическом ботаническом саду – и ждет объяснений. Призвание всей жизни пошло наперекосяк. Он потерял след, на который они его натолкнули. Что теперь?

Но деревья пренебрегают им. Выпуклый резервуар для воды бутылочного дерева, колючая броня сейбы великолепной: не слышно даже шороха листвы. Как будто родственная душа – в единственной галактике, где таковую удалось отыскать – при первой же неудаче перешла от блаженства к панике и обрубила все каналы связи. Он портит туристам фотографии. Никому не нужен снимок милого, псевдо-испано-романского монастырского дворика с каким-то калекой на переднем плане. Он разворачивается, чтобы уехать, разъяренный, как любой отвергнутый любовник. Но куда ему идти? Даже вернуться в свои апартаменты над штаб-квартирой «Семпервиренс» равнозначно унижению.

Он бы позвонил матери, но сейчас в Бансваре – где она проводит большую часть года, готовясь к смерти – глубокая ночь. Мать с опозданием на десять лет поняла, что у Нилая нет и не будет никакой Рупал, что наука не вернет ему ноги, и что лучший способ любить сына – позволить ему пребывать в изоляции. Она теперь возвращается, только когда он попадает в больницу, где врачам приходится обрабатывать эпических размеров пролежни и удалять омертвевшие части ступней и ягодиц. Каждый авиаперелет – сеанс боли. Он ей не скажет, когда в следующий раз угодит в лапы врачей.

Он катится по Овалу к грандиозному строю пальм. Небо чересчур ясное, день чересчур жаркий, и все стволы превратились в синхронизированные солнечные часы. Он находит тенистое местечко – популярность этого вида спорта растет во всем мире. А потом сидит неподвижно, стараясь пребывать только здесь и сейчас, дома. Не получается. Через минуту он уже проверяет телефон на предмет сообщений, которые еще не отправлены. Где люди могут жить? Эльфы, наверное, правы: только среди символов, в симуляции.

Когда он кладет гаджет обратно в чехол для инвалидной коляски, устройство жужжит, как стая цикад. Сообщение от его личного искусственного интеллекта. Живого, уклончивого существа, которое дразнит его своим сходством с человеком. С детства, еще до падения, Нилай мечтал о таком питомце-роботе. Этот превосходит все пророчества из научной фантастики, прочитанной давным-давно: он умнее, льстивее и покладистее. Работает круглосуточно, отслеживает деятельность человечества целиком и докладывает о результатах. Он послушен и неутомим, и у него – как у той единственной разновидности существ, которым Нилай теперь доверяет, – нет ног. Нилай склоняется к выводу, что ноги – признак безумия эволюции.

Нилай и его люди создали этого домашнего любимца, и теперь создает он кое-что для него. ИскИну велено следить за любыми новостями на тему, которой нынче одержим его хозяин: древесная коммуникация, лесной интеллект, микоризные сети. Патриция Вестерфорд, «Тайный лес»… Книга пронизана жуткими отголосками тех шепотов, которые он слышал десятилетия назад от инопланетных форм жизни, теперь не удостаивающих его своим вниманием. Он за это поплатился статусом креативного руководителя собственной компании. Они хотят от него большего, хотят, чтобы он платил и спасал. Но как?

Он открывает сообщение от бота. Оно содержит ссылку и название: «Слова воздуха и света». Уровень рекомендации – максимальный из тех, на какие способен питомец. Даже в тени Нилай не может ничего рассмотреть на экране. Он подкатывает к фургону, припаркованному неподалеку. Вернувшись в свой опустевший межзвездный корабль, нажимает на ссылку и в замешательстве наблюдает. Круговерть тени и сияния. Столетний каштан проживает жизнь за двадцать секунд, как будто кто-то крутит ручку кинетоскопа. Все заканчивается быстрее, чем Нилай успевает что-нибудь понять. Он запускает повтор. Дерево опять взмывает фонтаном, распускает крону. Стремящиеся ввысь веточки тянутся к свету, к тому, что скрыто у всех на виду. Ветви разветвляются и утолщаются на глазах. На такой скорости Нилай видит главную цель дерева и понимает, какой математический расчет скрывается за флоэмой и ксилемой, какие геометрические фигуры кишат и бурлят под тонким слоем живого камбия, устремленного вовне.

Код – неистово ветвящийся код, подрезанный из-за неудачи – творит эту огромную спиралевидную колонну по инструкции, которую Вишну умудрился втиснуть в нечто, не превышающее своим размером ноготь мальчишки. Когда столетний рост дерева завершается, старые каштановые слова исчезнувшего трансцендентализма прокручиваются на черном фоне, строка за строкой:

 
Видит садовник

лишь сад, что принадлежит садовнику.

Ибо глаза не были сотворены для

столь низменных идей, коим нынче служат, изнемогая;

ведь их роль – созерцать красу сокрытую.

УЗРИМ

ЛИ

МЫ

ЛИК

БОГА?
 

И Нилай, оторвав взгляд от крошечного экрана, именно его и видит.

ИЗ КАМПУСА, РАСПОЛОЖЕННОГО ПО ДРУГУЮ СТОРОНУ эвкалиптовой рощи, где стоит его фургон, разлетаются приглашения. Рассеиваются сгустками, словно пыльца, которую подхватил ветер. Одно приземляется у Патриции Вестерфорд, в институтской хижине в Великих Дымчатых горах. Патриция ищет лучшие среди десятков разновидностей лиственных деревьев, обреченных в течение нескольких лет погибнуть из-за ясеневой изумрудной узкотелой златки и жуков-усачей. Нынче подобные приглашения приходят в огромных количествах, и она, как правило, их игнорирует. Но это – «Ремонт дома: Противодействие глобальному потеплению» – звучит так болезненно, что она перечитывает его дважды. Кто-то предлагает ей пролететь две тысячи пятьсот девяносто шесть миль, а потом еще столько же, чтобы вернуться домой, ради конференции по разрушенной атмосфере. Она никак не может переварить название: «Ремонт дома». Как будто нужно просто починить водостоки, установить на крыше болотный охладитель, и все опять станет хорошо.

Она сидит на шейкерском стуле[79]79
  Шейкер-стиль в мебели (особенно кухонной) тесно связан с христианской религиозной сектой шейкеров (Shakers) и характеризуется надежностью, простотой материалов и минимализмом внешнего вида. Шейкерский стул имеет характерные перекладины на спинке, за которые его можно повесить на специальный настенный крючок, чтобы освободить пространство.


[Закрыть] у стола и слушает сверчков. Давным-давно отец научил ее старой формуле, которая переводит количество звуков, издаваемых сверчком в минуту, в градусы по Фаренгейту. Вот уже шестьдесят лет ночной оркестр вокруг нее исполняет один из тех народных танцев, которые продолжают ускоряться до тех пор, пока все танцоры не валятся в кучу, изнемогая. «Мы были бы очень рады, если бы вы рассказали о любой роли, которую деревья могут сыграть в обеспечении устойчивого будущего человечества». Организаторы конференции хотят, чтобы с основным докладом выступила женщина, которая когда-то написала книгу о способности древесных растений восстанавливать разрушающуюся планету. Но она написала эту книгу десятилетия назад, когда была еще достаточно молода, чтобы набраться смелости, а планета – достаточно здорова, чтобы выстоять.

Этим людям нужны мечты о технологическом прорыве. Какой-то новый способ переработки тополя в бумагу, позволяющий сжечь чуть меньше углеводородов. Какая-нибудь генетически измененная товарная культура, которая позволит построить лучшие дома и избавить бедняков всего мира от страданий. «Ремонт дома», который им нужен, – всего лишь чуть менее расточительный снос. Она могла бы рассказать им о простой машине, работающей без топлива и с минимальным техобслуживанием, стабильно поглощающей углерод, обогащающей почву, охлаждающей грунт, очищающей воздух и легко меняющей размер. Технологии, которая копирует саму себя и даже раздает еду бесплатно. Устройстве настолько прекрасном, что о нем пишут стихи. Если бы леса можно было запатентовать, Патриции бы аплодировали.