Текст книги "Верхний ярус"
Автор книги: Ричард Пауэрс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц)
Ричард Пауэрс
Верхний ярус
Посвящается Аиде
~~~
Величайшей радостью, которой способствуют поля и леса, является предположение о сокровенной связи между человеком и растительным миром. Я не одинок, я признан. Они кивают мне, а я – им. Ветви, качающиеся под натиском бури, новы для меня и одновременно стары. Они удивляют, но все же известны мне. Их воздействие сходно с высшей мыслью или лучшим чувством, что посещает меня, когда я полагаю, что мысль моя справедлива, а деяния правильны.
Земля может быть живая: не в том смысле, в каком ее видели древние – как богиню, обладающую разумом, целеполаганием и предвидением, – но живая, как дерево. Дерево, что тихо существует, не двигается, если не считать покачивания на ветру, но ведет бесконечную беседу с солнечными лучами и почвой. Использует свет, воду и питательные минералы, чтобы расти и меняться. Но все это происходит настолько незаметно, что для меня старый дуб на поле совершенно не изменился с самого моего детства.
Дерево… он наблюдает за вами. Вы смотрите на дерево, а он вас слушает. У него нет пальцев, он не умеет говорить. Но этот лист… он гонит воздух, растет, растет в темноте. Когда вы спите, вам что-то снится. С деревьями и травой также.
Билл Нейджи[3]3
Большой Билл Нейджи (ок. 1913–2002) был последним оставшимся в живых носителем языка гаагуджу, аборигенов Австралии. Он был старейшиной их народа и хранителем земли, который заботился о сохранении культуры гаагуджу и стоял у истоков создания Национального парка Какаду, пожалуй, самого впечатляющего и разнообразного из национальных парков Австралии, получившего статус объекта Всемирного наследия ЮНЕСКО.
[Закрыть]
КОРНИ
В начале не было ничего. Потом было все.
В парке над западным городом, ближе к ночи, воздух сыпет посланиями, будто каплями дождя. На земле сидит женщина, прислонившись к сосне. Кора врезается ей в спину, жестко, как жизнь. Древесный запах разливается вокруг, а в сердце ствола рокочет сила. Уши женщины настроены на малейшие колебания. А дерево говорит словами, что были раньше слов.
Оно говорит: Солнце и вода – вопросы, всегда стоящие ответов.
Оно говорит: Хороший ответ надо раз за разом изобретать с нуля.
Оно говорит: Каждую крупицу земли надо хватать по-новому. Ветвь вьется так, как не способен изобразить ни один карандаш. Можно путешествовать всюду, просто оставаясь на месте.
И женщина странствует именно так. Сигналы сыплются вокруг нее, подобно семенам.
Разговор сегодня идет отвлеченный. Изгибы ольхи ведут речь о давно прошедших катастрофах. Бледные свечки каштановых цветов отрясают пыльцу; скоро они превратятся в шипастые плоды. Тополи повторяют сплетни ветров. Хурма и орех выставляют свои подарки, а рябины – кроваво-красные гроздья. Древние дубы машут предсказаниями будущей погоды. Несколько сотен видов боярышника смеются над одним именем, которое вынуждены делить. Лавры настаивают, что даже смерть – ничто и не стоит терять из-за нее сон.
Что-то в аромате воздуха приказывает женщине: Закрой глаза и вообрази себе иву. Ты сразу представишь плакучую, но это неправильно. Вообрази шип акации. Ни одна твоя мысль не будет настолько острой. Что парит прямо над тобой? Что летает над головой прямо сейчас – сейчас?
Присоединяются деревья, находящиеся еще дальше: Вы по-разному представляете нас: заколдованные мангровые леса на ходулях, перевернутая лопата мускатного ореха, сучковатые стволы байи, прямые ракеты шореи, – но всегда видите ампутированными. Ваш вид не может разглядеть нас полностью. Вы упускаете половину, а то и больше. Под землей всегда столько же всего, сколько и на земле.
Вот в чем беда с людьми, их корневая проблема. Жизнь бежит рядом с ними, невидимая. Прямо тут, буквально по соседству. Создает почву. Перерабатывает воду. Обменивается питательными элементами. Творит погоду. Строит атмосферу. Кормит, лечит, дает приют большему количеству существ, чем человек способен сосчитать.
Хор живых деревьев поет женщине: Если бы твой разум был хотя бы слегка зеленее, мы бы утопили тебя в смысле.
Сосна, к которой она прислонилась, говорит: Слушай. Тебе надо кое о чем услышать.
НИКОЛАС ХЁЛ
НАСТУПАЕТ ВРЕМЯ КАШТАНОВ.
Люди швыряют камни в гигантские стволы. Орехи падают вокруг неземным градом. В это воскресенье так происходит повсюду, от Джорджии до Мэна. В Конкорде свою долю вносит Торо. Он чувствует, что бросает камни в разумных созданий с более притупленными чувствами, но все же кровных родственников. «Старые деревья – это наши родители и, быть может, родители наших родителей. Если вы хотите обучиться секретам Природы, то должны чаще практиковать человечность…»
В Бруклине, на Проспект-хилл, недавно приплывший в город Юрген Хёл смеется при виде тяжелого дождя. Каждый раз, когда его камень попадает по стволу, сверху лопатами падает еда. Люди мечутся, как воры, набивают кепки, мешки, карманы штанов орехами, освобожденными от колючек. Вот он, прославленный свободный банкет Америки – еще один внезапный куш в стране, что даже объедки берет прямо с господнего стола.
Норвежец и его друзья с Бруклинской верфи едят добычу, запекая ее в золе огромных костров, разведенных на росчисти в лесу. Обожженные орехи радуют сверх всяких слов: сладкие и островатые, насыщенные, как подслащенный картофель, одновременно такие обычные и таинственные. Ершистые скорлупки колются, но их «нет» скорее дразнит, чем создает препятствия. Орехи сами хотят выскользнуть из-под шипов. Каждый добровольно желает быть съеденным, чтобы остальные распространились как можно дальше.
Этой ночью, чуть не пьяный от печеных каштанов, Хёл делает предложение Ви Поуис, ирландской девушке, она живет в окруженных соснами домах, находящихся примерно в двух кварталах от его съемной комнатенки на краю Финнтауна. На расстоянии трех тысяч миль вокруг никто не может возразить молодым. Они женятся еще до Рождества. К февралю становятся американцами. Весной каштаны расцветают снова, длинные лохматые сережки развеваются на ветру, как барашки на серовато-голубых волнах Гудзона.
Вместе с гражданством приходит голод до неукрощенного мира. Пара собирает пожитки и посуху отправляется по великим дорогам восточной белой сосны, через темно-буковые леса Огайо и заросшие дубами холмы Среднего Запада прямо до поселка рядом с фортом Де-Мойн в новом штате Айова, где власти раздают землю, только вчера нанесенную на карту, любому, кто пожелает ее возделывать. До ближайших соседей тут мили две. В тот первый год Хёлы вспахивают и засаживают четыре десятка акров. Кукуруза, картофель и бобы. Работа адская, но на себя. Всяко лучше, чем строить корабли для флота какой-либо страны.
Потом в прерии приходит зима. Холод испытывает их волю к жизни. Ночи в дырявой хижине студят кровь до нуля. Каждое утро приходится разбивать лед в кадке, чтобы ополоснуть лицо. Но Хёлы молодые, свободные и целеустремленные – только от них зависит их собственная жизнь. Зима не убивает их. Пока не убивает. Черное отчаяние в сердце сжимается, спрессовывается до алмаза.
Когда снова приходит пора сеять, Ви беременна. Хёл прижимается ухом к ее животу. Она смеется при виде его ошарашенного лица:
– Что он говорит?
Он отвечает на своем грубом и тяжелом английском:
– Накорми меня!
В мае Хёл находит шесть каштанов в кармане рабочего комбинезона, в нем он делал предложение жене. Юрген закапывает их в землю западной Айовы, в плоской, лишенной деревьев прерии вокруг дома. Ферма в сотнях миль от естественного ареала каштанов, в тысяче от каштановых пиров Проспект-хилл. С каждым месяцем Хёл все с большим трудом вспоминает те зеленые леса Востока.
Но это Америка, где люди и деревья водят самые примечательные знакомства. Хёл сажает, поливает и думает: «Однажды мои дети ударят по стволу и поедят бесплатно».
* * *
ПЕРВЕНЕЦ УМИРАЕТ В МЛАДЕНЧЕСТВЕ, его убивает нечто, пока не имеющее даже названия. Микробов еще нет. Детей забирает только Бог, хватая временные души из одного мира в другой по какому-то непонятному расписанию.
Один из шести каштанов не дает побегов. Но об остальных ростках Юрген Хёл заботится. Жизнь – это битва между Создателем и Его творением. Хёл становится в ней специалистом. Уход за деревьями ничтожен по сравнению с другими войнами, которые ему приходится вести каждый день. В конце первого сезона его поля полны, а лучшие из саженцев набирают высоту в два фута.
Через четыре года у Хёлов уже три ребенка и намек на каштановую рощу. Побеги длинные и тонкие, их коричневые стволы покрыты чечевичками. Сочные, рельефные, зубчатые, колючие листья больше тонких веточек, на которых распускаются. Если не считать их и нескольких крупноплодовых дубов в низине, ферма подобна островку в море травы.
Даже такие крохотные каштаны уже полезны:
Чай из молодых побегов от проблем с сердцем,
юные листья для лечения язв,
холодная настойка из коры, чтобы остановить кровотечение после родов,
разогретые галлы, чтобы обработать пупок младенца,
отвар листьев со жженым сахаром от кашля,
припарки от ожогов, листья для набивки матрасов,
экстракт от отчаяния, когда страдание слишком сильно…
Годы катятся, то жирные, то тощие. В среднем скорее прижимистые, но Юрген замечает улучшения. Каждый год он вспахивает все больше земли. И будущей рабочей силы у Хёлов все прибавляется. Об этом заботится Ви.
Деревья толстеют, словно зачарованные. Каштан быстр: «к тому времени, как ясень сделал бейсбольную биту, у каштана получился целый шкаф». Склонись над побегом, и он выколет тебе глаз. Бороздки на коре закручиваются, как полосы на столбике у парикмахерской, по мере того как стволы тянутся вверх. На ветру ветви мерцают темно-и бледно-зеленым цветом. Чаши листьев разворачиваются, желая заполучить еще больше солнечного света. Они машут влажному августу так, как жена Хёла иногда встряхивает своими распущенными, когда-то янтарными волосами. Когда в новорожденную страну снова приходит война, пять деревьев уже становятся выше того, кто их посадил.
Безжалостная зима шестьдесят второго года пытается забрать еще одного ребенка, но удовлетворяется каштаном. Старший сын Хёлов, Джон, уничтожает еще один следующим летом. Мальчику даже не приходит в голову мысль, что дерево умрет, если сорвать половину листьев ради игрушечных денег.
Хёл дерет сына за волосы:
– Ну и как тебе? Нравится? А?
Он залепляет сыну пощечину. Ви приходится встать между ними, чтобы остановить наказание.
В шестьдесят третьем году начинается призыв. Первыми идут молодые и одинокие мужчины. Юргену Хёлу уже тридцать три, у него жена, маленькие дети и пара сотен акров земли, он получает отсрочку. Он так и не помогает сохранить Америку. Ему приходится спасать страну поменьше.
В Бруклине поэт, санитар, помогавший умирающим Союза, пишет: «Былинка травы не меньше движения звезд»[4]4
Уолт Уитмен «Песни о себе» (пер. К. Чуковского). В период Гражданской войны в США, с 1861 по 1865 годы, Уолт Уитмен был добровольцем-санитаром в госпиталях северян.
[Закрыть]. Юргену не суждено прочитать эти слова. Любые слова кажутся ему какой-то хитростью. Кукуруза, бобы, тыквы – все растущее куда полнее раскрывает бессловесный разум Бога.
Наступает еще одна весна, и на трех оставшихся деревьях пробиваются сливочные цветы. Они пахнут едко, остро, кисло, как старые ботинки или зловонное исподнее. А затем появляется горстка сладких орехов. Даже этот крошечный урожай напоминает фермеру и его уставшей жене о падающей с небес манне, что когда-то ночью свела их вместе в лесах к востоку от Бруклина.
– Будут целые бушели, – говорит Юрген. Мысленно он уже делает из них хлеб, кофе, супы, пироги, подливки – все те деликатесы, которые, как известно аборигенам, могут дать каштаны. – Сможем излишки продавать в городе.
– А на Рождество дарить соседям, – решает Ви.
Но это соседям суждено спасти Хёлов во время жуткой засухи этого года. Еще один каштан умирает от жажды, когда даже на будущее нельзя потратить и капли воды.
Проходят годы. Коричневые стволы становятся серыми. Так как в прерии нет других высоких целей, в сухую осень молния бьет в очередной каштан. Древесина, которая могла бы сгодиться на все, от колыбелей до гробов, занимается пламенем. Остается так мало, что не хватит и на сносную табуретку.
Единственное оставшееся дерево по-прежнему цветет. Но его цветам нет ответа. У него нет сородичей на бесчисленные мили вокруг, а каштан, пусть он и мужской, и женский одновременно, сам себя не опыляет. И все же в тонком живом цилиндре под корой он таит секрет. Его клетки подчиняются древней формуле: «Не двигайся. Жди». Выживший знает, что даже нерушимый закон настоящего можно пережить. И есть работа. Звездная работа, но в то же время земная. Или же, как пишет санитар для мертвецов Союза: «Будьте холодны и безмятежны пред миллионом вселенных». Безмятежны, как древесина.
ФЕРМА ВЫЖИВАЕТ в хаосе Господней воли. Через два года после Аппоматтокса, в перерыве между вскапыванием и вспашкой, посевом, прополкой и уборкой, Юрген заканчивает постройку нового дома. Урожай приходит и уходит. Сыновья Хёла входят в колею рядом со своим отцом, больше похожим на быка. Дочери рассеиваются в браках по близлежащим фермам. Появляются новые деревни. Грунтовка рядом с фермой превращается в настоящую дорогу.
Младший сын работает в конторе налогового инспектора округа Полк. Средний становится банкиром в Эймсе. Старший, Джон, остается на ферме, с семьей, и работает, пока его родители угасают. Джон Хёл приступает к делу с рвением, прогрессом и машинами. Он покупает паровой трактор, который пашет и молотит, жнет и вяжет снопы. Когда работает, тот ревет так, словно вырвался из самого ада.
Для последнего оставшегося каштана все это происходит за пару новых борозд, за дюйм прибавившихся годовых колец. Дерево увеличивается. Его кора спиралью восходит вверх, подобно колонне Траяна. Зубчатые листья превращают солнечный свет в материю. Оно не просто выживает; оно процветает, зеленый шар здоровья и энергии.
Второго июня нового века Юрген Хёл лежит в кровати, в отделанной дубом комнате наверху дома, который он построил и который больше не может покинуть, смотрит в слуховое окно на соцветия листьев, плывущих и сияющих в небе. Паровой трактор сына грохочет на северных сорока акрах, но Хёл ошибочно принимает этот гром за скверную погоду. От веток кровать покрывается солнечными пятнами. Из-за зеленых зубастых листьев, сна, который Юрген когда-то видел, видения о росте и процветании, ему снова кажется, что вокруг его головы дождем проливается пир.
Он спрашивает себя: почему у такого прямого и широкого дерева кора изгибается и извивается? Может, дело во вращении Земли? Может, оно пытается привлечь внимание человека? За несколько сотен лет до того каштан на Сицилии диаметром в двести футов укрыл испанскую королеву и сотню ее конных рыцарей от разыгравшей бури. И это самое дерево на сотню лет и даже больше переживет человека, который о нем никогда не слышал.
– Ты помнишь? – Юрген спрашивает женщину, что держит его за руку. – Проспект-хилл? Как мы наелись в ту ночь! – Он кивает в сторону лесистых веток, земли за ними. – Я дал тебе это. А ты дала мне… все! Эту страну. Мою жизнь. Мою свободу.
Но его держит за руку не жена. Ви умерла пять лет назад от инфекции легких.
– Поспи, – говорит внучка и кладет руку деда на его изнуренную грудь. – Мы все будем внизу.
ДЖОН ХЁЛ ХОРОНИТ ОТЦА под деревом, которое тот посадил. Трехфутовый чугунный забор окружает россыпь могил. Каштан с равной щедростью отбрасывает свою тень на живых и мертвых. Его ствол уже стал таким толстым, что Джону его не обнять. Нижний круг выживших ветвей находится так высоко, что не достать.
Каштан Хёла становится достопримечательностью, фермеры зовут его «страж-древом». По воскресеньям, выезжая на пикники, по нему ориентируются семьи. Местные пользуются им, давая наставления путешественникам, как одиноким маяком в поле зерна. Ферма процветает. Теперь есть первоначальный капитал, чтобы расти и расширяться. Отец умер, братья разъехались по своим делам, и Джон Хёл волен покупать все машины, какие пожелает. В сарае с оборудованием появляются жатки, веялки и сноповязалки. Джон едет в Чарльз-сити, чтобы посмотреть на первые двухцилиндровые тракторы на бензине. Когда начинают проводить телефонные линии, он сразу подписывается, хотя стоит это целое состояние, и никто в семье не понимает, какой толк будет от такой штуки.
Сын иммигранта поддается болезни бесконечных улучшений еще до того, как от нее появляется эффективное лечение. Он покупает себе фотоаппарат «Кодак Брауни № 2». «Вы нажимаете на кнопку, мы делаем все остальное». Ему приходится посылать пленки на проявку и печать аж в Де-Мойн, и на снимки он тратит гораздо больше двух долларов, что стоила камера. Джон фотографирует жену, та с помятой улыбкой, одетая в ситцевое платье, позирует рядом с новым механическим катком для белья. Он фотографирует, как дети управляют тяжеловозными лошадьми с провислой спиной, тянущими зерноуборочные комбайны. Он фотографирует семью на Пасху, в их лучших нарядах, женщины вплетены в чепчики, мужчины придушены галстуками-бабочками. Когда открыточных видов Айовы уже не остается, Джон обращает камеру на своего ровесника, Каштан Хёлов.
Пару лет назад он купил младшей дочке на день рождения зоопраксископ, но девочке быстро стало скучно, и теперь Джон играет с ним сам. Все его мысли занимают стайки хлопающих крыльями гусей и парад вставших на дыбы мустангов, оживающих на глазах, когда начинает вращаться стеклянный барабан. Ему в голову приходит блестящий план, как будто он сам его придумал. Джон решает всю свою оставшуюся жизнь снимать дерево и так посмотреть, как оно будет выглядеть, ускоренное до ритма человеческих желаний.
В техническом магазине он покупает треногу. Потом устанавливает разбитый точильный камень на пригорок рядом с домом. И в первый день весны 1903 года Джон ставит «Кодак Брауни» на позицию и снимает страж-каштан, уже пускающий листочки. Спустя ровно месяц на том же самом месте, в то же самое время он делает еще один полноразмерный портрет. После чего каждое двадцать первое число каждого месяца он стоит на этом пригорке. Съемки превращаются в ревностный ритуал, даже в дождь, снег или испепеляющий зной, это литургия Хёла, прославляющая Церковь распространяющегося бога растительности. Жена безжалостно его дразнит, как и дети. «Он все ждет, что дерево выкинет какой-нибудь трюк».
Когда Джон собирает двенадцать черно-белых снимков первого года и перелистывает их большим пальцем, то им особо нечего предложить. В одно мгновение дерево словно ниоткуда выпускает листья. В следующее – разворачивает их навстречу сгущающемуся свету. В остальном, ветви просто вытягиваются. Но фермеры – люди терпеливые, испытанные жестокими временами года, и если бы их не преследовали мысли о грядущих поколениях, они бы навряд ли продолжали пахать землю каждую весну. Джон Хёл снова восходит на пригорок 21 марта 1904 года, как будто у него тоже в запасе пара сотен лет, чтобы задокументировать то, что время прячет у всех на виду.
В ДВЕНАДЦАТИ СОТНЯХ МИЛЬ К ВОСТОКУ, в городе, где мать Джона шила одежду, а отец строил корабли, происходит катастрофа, о которой поначалу никто даже не узнает. Убийца попадает на землю из Азии, вместе с китайскими каштанами, предназначенными для изысканных садов. Дерево в Зоологическом саду Бронкса дает осенние цвета в июле. Листья сворачиваются, сгорают до коричного оттенка. На разбухшей коре проступают кольца оранжевых пятен. Древесина поддается от малейшего нажатия.
Всего за год оранжевые пятна поражают каштаны по всему Бронксу – плоды паразита, который уже убил своего хозяина. Каждая язва выпускает тысячи спор, разлетающихся по ветру и вместе с дождем. Городские садовники начинают контратаку. Они срезают зараженные ветки и сжигают их. Опрыскивают деревья известью и медным купоросом из цистерн на лошадиной тяге. Но всего лишь распространяют споры дальше на лезвиях тех самых топоров, которыми срубают жертв. Исследователь из Ботанического сада Нью-Йорка опознает убийцу: это грибок, еще неизвестный человеку. Он публикует результаты и оставляет город на потребу летнему зною. Когда же возвращается несколько недель спустя, ни один каштан уже не спасти.
Смерть мчится по Коннектикуту и Массачусетсу, преодолевая по дюжине миль в год. Деревья падают сотнями тысяч. Страна, пораженная, смотрит, как пропадают бесценные каштаны Новой Англии. Дерево кожевенной отрасли, шпал, вагонов, телеграфных столбов, топлива, заборов, домов, сараев, столов, изысканной мебели, роялей, ящиков, целлюлозы, бесконечной тени и еды – самое урожайное дерево в стране – исчезает без следа.
Пенсильвания пытается устроить заслон шириной в сотни миль через весь штат. В Виргинии, на северном крае самых густых каштановых лесов, люди обращаются к Богу, требуют очищения, чтобы отринуть грех, повлекший чуму. Совершенные каштаны Америки, экономический оплот целых сообществ, гибкая красная древесина Востока, которую можно использовать в промышленности тремя сотнями разных способов, каждое четвертое дерево в лесу, простирающемся на два миллиона акров, от Мэна до Залива, – все это обречено на смерть.
НОВОСТИ О ЧУМЕ не добираются до западной Айовы. Джон при любой погоде возвращается на пригорок двадцать первого числа каждого месяца. Каштан Хёлов все сильнее вздымает листья вверх. «Он что-то задумал, – думает фермер, это его единственная попытка мыслить философски. – У него есть какой-то план».
В ночь перед пятьдесят шестым днем рождения Джон просыпается в два часа и шарит рукой по кровати, словно что-то ищет. Жена спрашивает, все ли в порядке. Сжав зубы, он отвечает: «Пройдет». И умирает через восемь минут.
Ферма переходит к двум первым сыновьям. Старший, Карл, хочет списать безвозвратные издержки фоторитуала. Младшему, Фрэнку, нужно оправдать десятилетие нелепых исследований отца о том, как дерево растит свою крону, а потому он упрямо их продолжает. Через сто с лишним кадров в самом старом, коротком, медленном и амбициозном фильме, когда-либо снятом в Айове, начинает проступать цель каштана. При перелистывании фотографий можно заметить, как их герой тянется к чему-то в небе, похлопывает его. Возможно, к другому каштану. Или к большему свету. Оправдание каштана.
Когда Америка наконец присоединяется к мировому пожару, Фрэнка Хёла отправляют во Францию вместе со Вторым кавалерийским полком. Он берет с девятилетнего Фрэнка-младшего обещание фотографировать дерево до его возвращения. Это год долгих обещаний. Нехватку воображения мальчик компенсирует обязательностью.
Чистая удача вытаскивает Фрэнка-старшего из котла в Сен-Мийеле только для того, чтобы стереть в порошок под минометным огнем в Аргонском лесу. От Хёла остается так мало, что нечего положить в гроб и похоронить. Семья собирает временную капсулу из его кепок, трубок и часов и закапывает ее на фамильном участке, под деревом, которое он так недолго фотографировал каждый месяц.
* * *
ЕСЛИ БЫ У БОГА БЫЛ «БРАУНИ», он, возможно, снял бы еще один анимированный короткий ролик: в нем чума застыла бы на мгновение, прежде чем рухнуть на Аппалачи, в сердце каштановой страны. Каштаны севера были величественны. Но южные деревья – это боги. Огромные каштановые рощи тянутся на много миль. В Каролинах кряжи древнее Америки вырастают на десять футов в ширину и на сто двадцать футов в высоту. Целые леса цветут белыми облаками. Десятки горных поселков построены из этой прекрасной прямослойной древесины. Из одного дерева получается почти четырнадцать тысяч досок. Орехи, толстым слоем лежащие на земле, кормят целые округи, год за урожайным годом.
А теперь боги умирают. Вся сила человеческой изобретательности не может остановить катастрофу, поразившую континент. Чума бежит по хребтам, убивая вершину за вершиной. Человек, взобравшийся над южными горами, мог бы увидеть, как деревья рябящей волной превращаются в бело-серые скелеты. Дровосеки рыскают по десятку штатов, лишь бы срубить то, что еще не успел поразить грибок. Новорожденная Лесная служба их только поощряет. «Хотя бы используйте древесину, пока все не пошло прахом». И во время этой спасательной операции человек губит деревья, в которых может таиться секрет сопротивления болезни.
Пятилетняя девочка в Теннеси, которая видит, как первые оранжевые пятна появляются в ее волшебных лесах, уже не покажет своим детям ничего, кроме картин. Они никогда не увидят зрелую дородность дерева, никогда не познают вид, звук и запах детства их матери. Миллионы мертвых пней выпускают отростки, они год за годом пытаются закрепиться, но все равно умирают от инфекции, что, сохранившись в этих упрямых побегах, так и не исчезнет. К 1940 году грибок забирает все, до самых дальних рощ в Южном Иллинойсе. Четыре миллиарда деревьев превращаются в миф. Не считая парочки тайных очагов сопротивления, единственные оставшиеся каштаны – это те, которые пионеры унесли далеко-далеко, куда не достают дрейфующие споры.
ФРЭНК ХЁЛ-МЛАДШИЙ держит слово, данное отцу, спустя много лет после того, как тот блекнет, становясь размытыми, черно-белыми, передержанными воспоминаниями. Каждый месяц мальчик кладет очередную фотографию в бальзаминовую коробку. Скоро он уже подросток. Потом юноша. Он механически исполняет ритуал, также как большая семья Хёлов продолжает праздновать день святого Олафа, не помня зачем.
Фрэнк-младший не страдает от излишка воображения. Он никогда не слышит свои мысли: «Возможно, я ненавижу это дерево. А возможно, люблю больше, чем любил отца». Мысли ничего не значат для человека без реальных независимых желаний, рожденного под созданием, к которому он прикован и под которым обречен умереть. Он думает: «Этой штуки тут не должно быть. Толку от нее нет, если только мы ее не срубим». А потом приходят месяцы, когда Фрэнк смотрит через видоискатель на раскинувшуюся крону, и она кажется его удивленному взгляду эталоном смысла.
Летом вода поднимается по ксилеме и рассеивается через миллионы крохотных ртов на изнанке листьев, так сотня галлонов в день испаряется во влажный воздух Айовы. Осенью желтеющие листья переполняют Фрэнка-младшего ностальгией. Зимой голые ветви щелкают и шумят в порывах ветра, тупоносые спящие почки кажутся чуть ли не зловещими в своем ожидании. И каждую весну бледно-зеленые сережки и кремовые цветы на миг пробуждают мысли в голове Фрэнка-младшего, мысли, с которыми он не знает, как обходиться.
Третий фотограф из рода Хёлов продолжает снимать, также как и продолжает ходить в церковь, хотя уже давно решил, что весь верующий мир одурачен сказками. Бессмысленный ритуал со снимками дает жизни Фрэнка-младшего слепую цель, которую не может даровать фермерство. Это ежемесячное упражнение по примечанию чего-то, что вообще не стоит внимания, – создания непоколебимого и замкнутого, как сама жизнь.
Во время Второй мировой войны в пачке уже насчитывается пятьсот фотографий. Однажды днем Фрэнк-младший решает их перелистать. Он снова чувствует себя мальчиком, который дал опрометчивое обещание отцу в девять лет. Но покадровое дерево изменилось до неузнаваемости.
Когда все зрелые каштаны в естественной среде обитания пропали, дерево Хёлов становится достопримечательностью. Из Айова-сити приезжает дендролог, чтобы подтвердить слух: существует каштан, который пережил холокост. Журналист из «Реджистер» пишет статью об одном из последних совершенных деревьев Америки. «Слово „каштан“ можно найти в названии около двенадцати сотен географических мест к востоку от Миссисипи. Но вам придется приехать в западную Айову, чтобы увидеть это дерево в реальности». Обыкновенные люди, направляющиеся из Нью-Йорка в Сан-Франциско по новому федеральному шоссе, которое прорезало канал рядом с фермой Хёлов, видят только фонтан тени в одиноком и плоском царстве кукурузы и сои.
В феврале 1965 года на жестоком морозе «Брауни» дает трещину. Фрэнк-младший заменяет старую камеру на «Инстаматик». Пачка фотографий уже толще любой книги, которую он когда-либо пытался прочесть. Но на каждом снимке видно только одинокое дерево, и оно не обращает внимания на поражающую воображение пустоту, столь хорошо известную человеку. Ферма остается за спиной Фрэнка-младшего каждый раз, когда он открывает линзу. А потому фотографии прячут всё: двадцатые, которые совсем не ревут с точки зрения Хёлов. Депрессию, которая стоит им двухсот акров и отправляет половину семьи в Чикаго. Радиошоу, которые отвращают двух сыновей Фрэнка-младшего от фермерства. Смерть одного Хёла в Южном Тихом океане и двух выживших Хёлов, страдающих от чувства вины. «Диары» и «Каттерпилары» в тракторном ангаре. Сарай, который однажды ночью сгорает дотла под крики беспомощных животных. Десятки радостных свадеб, крестин и выпускных вечеров. Полудюжину адюльтеров. Два развода, таких грустных, что способны заглушить даже голос певчих птиц. Неудачную кампанию одного сына по выбору в законодательное собрание штата. Иск между кузенами. Три неожиданных беременности. Затяжную партизанскую войну Хёлов против местного пастора и половины лютеранского прихода. Героин и «Агент Оранж», которые приходят из Вьетнама вместе с вернувшимися племянниками. Замятый инцест, застарелый алкоголизм, побег дочери со школьным учителем английского. Рак (груди, прямой кишки, легких), сердечную недостаточность, кожу, снятую с руки рабочего зернопогрузчиком, гибель сына кузена в автокатастрофе прямо в ночь после выпускного. Бесчисленные тонны химикатов с названиями, вроде: «Ярость», «Облава» и «Огненный шторм», – патентованные семена, из которых вырастают стерильные растения. Пятидесятую годовщину свадьбы на Гавайях и ее ужасные последствия. Переезд пенсионеров в Аризону и Техас. Поколения вражды, храбрости, долготерпения и неожиданной щедрости: все, что человек мог бы назвать «историей», происходит за рамками кадра. Внутри них на протяжении сотен бесконечных времен года существует только дерево, его щелистая кора спиралью восходит в ранний зрелый возраст, вырастая со скоростью леса.
Вымирание подкрадывается к ферме Хёлов – как и ко всем семейным фермам в западной Айове. Тракторы становятся чудовищными, вагоны с азотными удобрениями – слишком дорогими, конкуренция – слишком большой и эффективной, маржа – совсем маргинальной, а почва – слишком износившейся из-за постоянной запашки, чтобы приносить реальный доход. Каждый год еще одного соседа пожирают огромные, организованные, неумолимо продуктивные монокультурные фабрики. Как и многие люди перед лицом катастрофы, Фрэнк Хёл-младший идет, зажмурившись, навстречу судьбе. Он влезает в долги. Продает земли и права. Подписывает с семенными компаниями сделки, которые не надо подписывать. Он уверен, в будущем году – или уже через год – что-нибудь случится и спасет их, как всегда бывало.
Фрэнк-младший добавляет семьсот пятьдесят пять фотографий одинокого гиганта к ста шестидесяти, которые сняли его отец и дед. В двадцать первый день последнего апреля своей жизни Фрэнк-младший прикован к постели, а его сын, Эрик, приезжает на ферму из собственного дома, находящегося в сорока минутах езды, поднимается на пригорок и делает еще один черно-белый снимок, теперь по самые рамки заполненный пышными ветвями. Эрик показывает фотографию старику. Так легче, чем сказать отцу, что он его любит.
