Текст книги "Верхний ярус"

Автор книги: Ричард Пауэрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

Это Патриция нарушает тишину, как раз когда накатывает спокойствие.

– В глаза!

– Перцовый газ. Ватными палочками. Так выглядело, будто… это не наша страна.

– Люди прекрасны.

Он поворачивается к ней в ужасе. Но он – человек веры, и потому ждет, удосужится ли она объяснить свои слова. И да, думает она. Набирается упрямства от этой мысли. «Да: прекрасны». И обречены. Поэтому она никогда и не могла жить среди них.

– От безнадежности они становятся решительней. Нет ничего прекраснее.

– Думаешь, мы безнадежны?

– Ден. Как остановить вырубку? Она даже не замедляется. Единственное, что мы знаем, – это как расти. Расти активнее, расти быстрее. Больше, чем в прошлом году. Расти до самой пропасти и дальше. Без вариантов.

– Понимаю.

Очевидно, не понимает. Но из-за его готовности ей врать у нее тоже сердце кровью обливается. Она бы рассказала ему, как высокая, шаткая пирамида большой жизни уже валится, в замедленном темпе, от огромного и быстрого пинка, сдвинувшего планетарную систему. Нарушаются великие круговороты воздуха и воды. Древо Жизни снова падет, свернется в пенек беспозвоночных, жесткого земного покрова и бактерий, если только человек… Если только человек.

Люди подставляют собственные тела прямо на линию огня. Даже здесь, в стране, где ущерб давно нанесен, где потери этого года – ничто в сравнении с тем, что произошло на далеком юге… людей бьют, над людьми измываются. Людям мажут глаза перцем, а она – та, кто знает, что каждый день мы теряем по триллиону листьев без возможности восстановления, – не делает ничего.

– Ты бы назвала меня мирным человеком?

– О, Ден. Ты мирный почти как растение!

– Мне плохо. Мне хочется покарать этих копов.

Она сжимает его руку в ритм качающемуся болиголову.

– Люди. Столько боли.

ОНИ СОБИРАЮТ ГРЯЗНЫЕ ТАРЕЛКИ в пикап для поездки в город. У двери Патриция хватает Дугласа.

– Я же богатая, да?

– Не настолько, чтобы пойти во власть, если ты об этом.

Она смеется слишком громко и замолкает слишком быстро.

– На данный момент сохранение природы в тупике. И теперь я вижу, что ничего не изменится. – Он смотрит на нее и ждет. А она думает: «Если бы весь наш вид мог вот так смотреть и ждать, как этот человек, мы бы еще могли спастись». – Я хочу открыть семенной фонд. Сейчас в мире вдвое меньше деревьев, чем когда мы с них слезли.

– Из-за нас?

– Один процент мирового леса – каждое десятилетие. Площадь больше Коннектикута – каждый год.

Он кивает, словно это удивило бы любого, кто не следит за ситуацией.

– Когда я уйду, вымрет уже до трети существующих видов.

Денниса удивляют ее слова. Она куда-то собирается?

– Десятки тысяч деревьев, о которых мы почти ничего не знаем. Виды, которые и классифицировать толком не начали. Это как сжигать библиотеку, художественный музей, аптеку и архив одновременно.

– Ты хочешь создать ковчег.

Она улыбается из-за слова, но пожимает плечами. Слово как слово.

– Я хочу создать ковчег.

– Где можно сохранить… – Его захватывает странность идеи. Хранилище для сотен миллионов лет работы. Положив руку на дверцу пикапа, он смотрит на верхушку кедра. – И что… что ты будешь с ними делать? Когда они?..

– Ден – я не знаю. Но семена могут пролежать тысячи лет.

Они встречаются вечером, на холме, выходящем на море. Отец и сын. Немало воды утекло. После этого часа вместе в новейшем окружении утечет еще больше.

Нилай-джи. Это ты?

Pita. Мы здесь. Сработало!

Старый попрошайка подходит к синекожему богу и машет. Бог стоит неподвижно.

Очень плохой звук, Нилай.

Я тебя слышу, пап. Не волнуйся. Тут только ты и я.

В голове не укладывается. Так прекрасно!

Это еще ерунда. Только подожди.

Синий бог сдвигается с места и запинается.

Только посмотри на свой костюм! Посмотри на меня!

Тебя хотел посмешить, Pita.

Бок о бок, неверными шажками, они идут вдоль утесов, о которые бьется океан. Уже давно, с тех пор, как отец уехал в клинику в далекой Миннесоте, такие прогулки вместе были невозможны. С самого раннего детства они так не гуляли, не беседовали друг с другом, когда слова торопились угнаться за их шагами.

Тут все такое большое, Нилай.

Есть еще. Намного больше.

И детальность! Как у тебя получилось?

Pita, это только начало, уж поверь.

Синий бог с трудом плетется к краю утеса.

Не может быть. Только посмотри. Волны!

Они стоят на вершине водопада, что обрушивается на побережье под ними. Вырезанные прибоем скалы торчат из песка, как сказочные замки. Бликуют литорали.

Нилай. Так красиво. Я хочу увидеть все! Они еще недолго идут по побережью, потом сворачивают от океана. А где мы? Что это за место?

Оно вымышленное, Pita.

Да, но знакомое.

Это хорошо!

Потом отец расскажет матери мальчика. Как его похитили в младенческий мир, до появления людей. Его дезориентируют туманный воздух и косой тропический свет. Коричневатый цвет песка и лазурное море, окружающие их кольцом сухие горы. Он щурится на зелень, такую буйную. Он никогда не обращал на растения особого внимания. Никогда не было времени их изучить. А теперь и не будет.

Они идут по тропинке вдоль стволов, что раскрываются огромными грубыми зонтиками против солнца.

Что это, Нилай? Твоя фантастика?

Словно палповые журналы сына так и собирают пыль в стопках под его детской кроватью.

Нет, Pita. Земля. Драконово дерево.

Они настоящие? Такие деревья – ив нашем мире?

Попрошайка улыбается и показывает.

Все основано на реальных событиях!

Синий бог наконец понимает: рыба в море, птица в воздухе, все, что ползает по этой искусственной Земле, – лишь грубые зачатки какого-то будущего убежища, спасения из исчезающего оригинала. Он подходит к одной из чудовищных древесных поганок.

И что здесь могут делать игроки?

У попрошайки вырываются незапланированные слова.

А что, по-твоему, они должны делать, пап?

А, Нилай, я вспомнил. Хороший ответ!

Попрошайка объясняет, как велика песочница. Человек может собирать травы, охотиться на животных, сажать поля, рубить деревья и вырезать доски, рыть глубокие шахты для добычи минералов и руды, вести торговлю и переговоры, строить хижины, и ратуши, и соборы, и чудеса света…

Они снова идут. Климат становится роскошней. В подлеске рыщут звери. Над ними кувыркаются стаи.

Когда придут люди?

В конце следующего месяца.

Понятно. Скоро!

Ты еще будешь здесь, пап.

Да, конечно, Нилай. Еще раз, как тут кивать? Синий бог учится кивать. Сколько еще предстоит узнать. И что будет тогда?

Тогда случится наводнение. Уже зарегистрировано пятьсот тысяч человек. Двадцать долларов в месяц. Мы рассчитываем еще на миллион.

Я рад, что могу посмотреть на все вот так. До людей.

Да. Только мы двое!

Начинающий Вишну запинается, поднимаясь по тропе. Теперь надо перейти горы. Покрытые лозами каньоны. Бог ненадолго замирает, сраженный окружением. Потом снова бредет по лесной тропинке.

Только четверть века, пап. С тех пор, как мы написали «Hello World». А кривая на графике все еще указывает прямо вверх.

На расстоянии двух тысяч миль, на скорости в несколько триллионов циклов на часах процессора – процессора, произошедшего от того, что помог собрать синекожий бог, – отец и сын вместе смотрят через горы и в будущее. Эта земля воплощенных желаний будет шириться без пределов. Она наполнится еще более богатой, дикой и удивительной жизнью после жизни. Карта разрастется до размеров своей модели. Но люди все равно будут голодными и одинокими.

Они идут по величественным грядам. Далеко внизу через джунгли, насыщенные зеленью, петляет старая широкая река. Синий бог останавливается и смотрит. Всю свою жизнь он тосковал по дому. Томление погнало его из деревни в Гуджарате в Золотой штат. У него не было страны, только работа и семья. И всю свою жизнь он думал: «Есть только я». Теперь он смотрит на змеящуюся реку. Миллионы будут каждый месяц платить за то, чтобы прийти сюда. А его не будет.

Где мы теперь, Нилай-джи?

Я же тебе говорил, пап. Тут все с нуля.

Да. Нет. Я понимаю. Но растения и животные. Мы перешли из Африки в Азию?

Иди за мной. Я кое-что покажу. Попрошайка ведет их по серпантину в густые джунгли. Они входят в лабиринт переплетенных, совершенно одинаковых тропинок. По подлеску шмыгают какие-то существа.

Мелия, Нилай. Волшебство!

Погоди. Это еще не все.

Джунгли густеют, тропинка истончается. В вайях и ползучих лозах играют тени. И тут отец видит, в листве этой бесконечной симуляции: разрушенный храм, проглоченный единственным фиговым деревом.

О, принц мой. Ты правда сделал нечто.

Не только я. Сотни людей. Тысячи. Я даже не знаю, как всех зовут. И ты тоже здесь. Твоя работа… Попрошайка поворачивается. Обводит рукой корни, что змеятся по древним камням, ищут трещины, куда можно заползти, напиться из земли. Поднимает кончик своего морщинистого мизинца. Видишь, Pita? И все ~ из зернышка вот такого размера…

Вишну хочется спросить: «Как заплакать?» Но говорит только: Спасибо, Нилай, но мне уже пора.

Да, пап. Скоро увидимся. Безобидная ложь. В этом мире попрошайка прошел полконтинента. Но в другом он слишком хрупок и изможден, чтобы рисковать перелетом. А синий бог, только что босым перешедший зазубренный горный кряж: в мире наверху его тело так пронизано шальными программами и ошибками синтаксиса, что он не доживет до премьеры этого.

Его марионеточное тело кивает, ладони складываются.

Спасибо за эту прогулку, дорогой Нилай. Скоро мы будем дома.

ОТ ПРОСВЕТЛЕНИЯ ДО ПРОРЫВА ПЛОТИНЫ в мозгу Рэя Бринкмана проходит тринадцать секунд.

Телевизор в спальне гремит вечерними новостями. Израильские войска срывают палестинские оливковые рощи. Рэй под одеялом сжимает пульт, делая так громко, чтобы заглушить мысли. Дороти в спальне, готовится ко сну. Ее ежевечерний ритуал переходит от одного шума к другому: фен, электрическая зубная щетка, вода в керамической раковине. Каждый звук говорит ему «ночь» – как однажды вой волков или крик бакланов. И, как зовы тех животных, скоро исчезнут и эти звуки.

Она там целую вечность – и ради чего? После катастрофы этого вечера… Что из всех этих приготовлений она не может сделать – с большей пользой – наутро? Хочет быть чистой для сна и готовой ко всему, что принесет ночь, хотя ночь не принесет кошмара больше, чем этот день.

Он ничего не понимает. После этого вечера немыслимо, что она ляжет в постель, как в последний десяток лет. Но еще немыслимей, что она будет спать в комнате дальше по коридору, той, что когда-то, много лет назад, мечтала переделать в детскую. Он уничтожит эту кровать. Нарубит резное изголовье на дрова. Ведущий говорит: «Тем временем вырубают деревья в школьных дворах по всей Канаде, чтобы защитить детские жизни после…»

Рэй смотрит на экран, но не понимает, что видит. Это – с первой до третьей секунды. Он думает, и поток его сознания еще вменяем. «Я человек, который с удовольствием путает уговор с реальностью. Человек, который никогда не сомневался, что у жизни есть смысл и будущее. Теперь с этим покончено».

Эти мысли занимают меньше четверти секунды. Глаза на миг закрываются – он прокручивает повтор. Их первое свидание. Ведьмы говорят ему не заботиться о завтрашнем дне. С ним ничего не случится, пока лес не пройдет много миль и не полезет на холм. Он в безопасности, отныне он в безопасности, ведь нельзя нанять деревья, как солдат, нельзя стволам скомандовать «вперед». «Всю жизнь нести уверенно венец в надежде на естественный конец».[55]55
  Уильям Шекспир, «Макбет», пер. Б. Пастернака.


[Закрыть] Но ему дали другую роль. Человека, не рожденного от женщины, что сдвинет лес.

Веки Рэя приоткрываются на полсекунды. На этих живых экранах он видит, как они спали вместе – в ночь их первой премьеры в любительском театре. Все наши вчера, снова и снова. Юная леди Макбет, не старше двадцати четырех, переживающая в фойе взрослой жизни. Его нервная подруга, рядом с ним в темноте, бомбардирующая тревожными вопросами, как из собеседования: «Как ты относишься к родителям? Тебя посещали расистские мысли? Когда-нибудь воровал в магазине?» Даже тогда, в первый вечер, он видел, что они могут заботиться друг о друге до старости. Вдвоем, подчиняясь замыслу, предписанному задолго до их встречи и обещавшему раскрыться в свое время. Вечно. И вечно. И вечно.

Пророчество оказалось с подвохом. Нужно собраться с силами и жить. Но как? Зачем? Новости переходят к сцене из дикой природы. Рэй смотрит, как в тумане: прикованные люди, полиция их забирает. Шум воды в ванной прекращается. Это шестая и седьмая секунды.

Все имущество выглядит ворованным. Так ему сказала жена, всего час назад: «Думаешь, все само собой пройдет и я просто приду в себя? Превращусь в твою милую причудливую Дот?»

Он пытался сказать, что знал уже много месяцев. Год, больше. Что он еще здесь. Еще ее муж. Приходи и уходи. Будь с кем хочешь. Делай, как знаешь. Только будь рядом.

Хуже воровства. Убийство. «Ты меня убиваешь, Рэй».

Он пытался напомнить: между ними еще должно что-то случиться. Причина, почему они обязаны оставаться вместе. Он это уже видел, предчувствие двигало им все эти месяцы неподвижности. Какая-то цель их союза, которая существовала всегда. Они принадлежат друг другу.

«Никто и никому не принадлежит, Рэй. Отпусти меня».

В ванной что-то происходит – все, похожее на ничто. Две секунды тишины, и он в ужасе. Ничего не понятно. Ничего не сделать. Он снова смотрит на телевизор. Людям жгут глаза – ни за что. Совершенно напрасно.

На девятой и десятой секунде мозг превращается в окружной суд. Наполняется мыслью многомесячной давности, когда он однажды вечером читал, а его законопослушную жену трахали до потери сознания. Мысль, что он украл из чьей-то чужой книги с копирайтом, за которую теперь надо расплатиться. Время меняет, чем можно владеть и кому можно владеть. Человечество ошибается в отношении соседей – и никто этого не видит. Мы обязаны заплатить миру за каждую идею, за все, что украли.

Люди на экране начинают вопить. А может, вопль исходит из него, когда он видит, как желтеет и опадает. Она в дверях, кричит. Его губы движутся, но звука нет.

«Как будто у меня было слово „книга“, а ты вложила мне ее в руки».

Он сползает с кровати на сосновый паркет. Глаза прижимаются к завихрениям волокон. Что-то в голове ломается, и все, что когда-то было надежно, как дом, рушится, как чересчур разработанная шахта. Кровь наливается в коре его мозга, и он больше ничем не владеет. Ничем, кроме этого.

КОГДА МИМИ ПРИХОДИТ НА РАБОТУ в понедельник, к семи тридцати утра, у ее стола уже стоит мужчина в темно-сером костюме из сержа. Она с первого взгляда знает, кто этот незнакомец.

– Мисс Ма?

К ее столу прислонены сложенные картонные коробки. Он ждал уже давно. Его работа зависит от того, чтобы прийти первым и проследить, что проблем не будет. Ее компьютер уже отключен, все провода аккуратно свернуты на корпусе. Документов давно нет – унесли, пока она запивала бейгл кофе в миле отсюда.

– Меня зовут Брендан Смит. Я помогу вам с переводом из нашей компании.

Она знала, что так будет, уже несколько дней. Ее показывали во всех новостях – преступное проникновение на чужую собственность. Другие инженеры бы бровью не повели – в конце концов, наш вид полон конструкторских ошибок, – но она вдобавок виновна в борьбе с прогрессом, свободой и благополучием. Правом их рода от рождения. Такое в ее профессии не прощается.

Она смотрит на своего профессионального увольнителя, пока он не отворачивается.

– Гаррет что, думает, я разнесу офис? Украду международные тайны керамики?

Мужчина раскладывает коробку.

– У нас двадцать минут, чтобы их заполнить. Только личные вещи. Я опишу все, что вы хотите забрать, и мы получим одобрение, после чего вы отметитесь в книге ухода.

– Отмечусь? Отмечусь?!

Гнев встает комом в горле – гнев, для чьего обнуления и наняли частную охранную фирму. Она отворачивается и направляется к двери. Темно-Серый ее останавливает, чуть ли не силой.

– Как только вы выйдете, мы считаем кабинет опечатанным.

Она колеблется, садится за свой стол. Не свой стол. Ей словно облили перцовым газом мозги. Как они смеют? Как кто угодно смеет? «Да я отсужу у них все до гроша». Но все права и привилегии добросовестной практики – на их стороне. Человечество – головорез. Закон – бандит. Коллеги проходят мимо ее двери, мешкая, только чтобы разглядеть драму, после чего пристыженно ускользают.

Она складывает книги в коробку, которую ей разложил сопровождающий. Потом свои блокноты.

– Никаких записок. Блокноты принадлежат компании.

Она борется с желанием бросить степлер. Заворачивает фотографии в бумагу, которую передает сопровождающий, и кладет в коробку. Кармен и ее Кентуккийская горная верховая лошадь. Амелия с детьми в бассейне в Таксоне. Ее отец у ручья в Йеллоустоне. Ее дедушка и бабушка в Шанхае, в лучших костюмах, с фотографией американских девочек, которых никогда не встретят.

Задачки на логику из гнутых гвоздей. Шутки в рамочках: «Реакция говорит громче слов. Для одних стакан наполовину полон, для других – наполовину пуст; для инженера – это емкость в два раза больше нужного».

– Закончили? – спрашивает ее личный агент по отправке на раннюю пенсию.

Чемодан, покрытый этикетками. Дорожный кофр с чужим именем.

– Ключи. – Она качает головой, потом передает рабочие ключи. Он отмечает их в списке, который просит подписать. – Прошу следовать за мной. – Брендан Смит несет коробки. Она берет чемодан и кофр. В коридоре разбегаются любопытные коллеги. Он ставит коробки на пол и запирает дверь. Стоит щелкнуть замку, как она вспоминает.

– Блин. Откройте.

– Кабинет уже опечатан.

– Откройте.

Он открывает. Она подходит к стене, залезает на стул. Снимает – фут за футом – свиток с архатами на пороге Просветления, возрастом в тысячу и двести лет, скатывает и забирает. Потом идет за мужчиной к главному входу, мимо людей, которые много лет тепло с ней здоровались, а теперь заняты срочной работой. Когда она переносит всю накопившуюся рабочую жизнь на парковку, мужчина встает в дверях фирмы, как ангел у восточных врат Эдема, не пускающий людей – разорителей запретного древа – вломиться в сад и съесть другой плод, который все исправит.

– ЕДИНСТВЕННЫЕ ЖИВОТНЫЕ, которые знают, что их поливают: с этого, – твердит Дугги около полуночи, перекрикивая рок-хиты в придорожной забегаловке, набитой ополчением в увольнительной и прочими вооруженными патриотами, – и начинаются все неприятности.

– В смысле, как знание, что ты умрешь, может дать фору? То есть у тебя хватает мозгов разглядеть, что ты мешок гниющего мяса на сливной трубе, которая скоро развалится, – и что? Какой толк понимать, что сдохнешь через тысячу рассветов?

Его коллега по философии, сидящий рядом за стойкой из атласного дерева, отвечает:

– Ты можешь на хрен заткнуться?

– А вот дерево. Эти ребята знают в таком масштабе и на протяжении такого времени, что мы не можем даже…

Кулак выстреливает и встречается с его скулой, так быстро, что Дуглас словно застыл на месте. Он падает головой на еловый паркет и отключается так быстро, что даже не слышит, как ударивший встает над ним и произносит панегирик:

– Прости. Но я предупреждал.

Когда Дуглас приходит в себя, Спинозы уже нет. Он трогает голову и лицо робкими пальцами. Все на месте, но есть какая-то не такая мягкость. Звезды и огни, темные облака и боль, хотя бывало и хуже. Дуглас позволяет заботливой официантке поднять его на ноги, потом вырывается. «Люди не то, чем кажутся». В этот раз никто не возражает.

Он сидит в своей машине на парковке забегаловки, разрабатывает незапланированный план. Насколько он знает, ему не к кому обратиться за помощью и утешением, кроме его напарницы по спасению мира – женщины, поддержавшей с ним дело, которое куда больше обреченного Павличекизма. Она одна знает, как взять его и придать ему цель в этой жизни. Это уже слишком – свалиться Мими на голову в такой час. Она никогда не запрещала приходить к ней ночью, но в восторге, понятно, тоже не будет. И все-таки Мими знает, что делать с этим кошмаром – его лицом.

Как-то раз, когда они долго сидели, скованные цепью, поперек дороги, которая, как оказалось, не так уж и интересна лесозаготовительным компаниям, она ему рассказала о своих великих Любовях молодости. Этого признания с лихвой хватило, чтобы его ошеломить. Он поддержит ее, с кем бы она ни хотела быть. Мир зависит от стольких разных видов, и каждый – дурацкий эксперимент. Просто хотелось бы, чтобы она когда-нибудь допустила его в святая святых – доверенным собеседником, слугой, кем угодно. Хотелось бы, чтобы она и тот, кто сейчас является ответом ее жизни, позволили присмотреть за ними – подобно стражу, охраняющему их от зловещего мира.

Дуглас с трудом вставляет ключ в зажигание. Наверное, сейчас ему не стоит доверять тяжелую технику. Но щека болтается, что-то вытекает из уголка глаза. Больше деваться, если честно, некуда. Он выныривает с парковки на шоссе – к городу, к любви.

Он не видит грузовик на обочине перед баром. Не видит, как тот сдает на асфальт позади. Ничего не видит, пока зеркало заднего вида не заполняется двумя белыми глазами и зверь не врезается в его задний бампер. Дуглас содрогается, его заносит. Грузовик снова надвигается и таранит. Павличек не может затормозить, не успевает даже подумать. Дорога идет под уклон. Он давит на педаль, но грузовик не отстает. У подножия холма он перелетает через железнодорожный переезд, переводит дыхание.

К нему плывет перекресток. Он внезапно и с силой сдает направо – вдвое быстрее, чем надо. В замедленном слаломе машину заносит на 270 градусов по часовой стрелке. Останавливается он на перекрестке, перпендикулярно, пока пустой лесовоз уносится по шоссе, водитель налегает на гудок – долгое громкое прощание.

Дуглас стоит на дороге, психует. Нападение разжижило его хуже всего, что выкидывала полиция. Хуже, чем когда подбили его самолет. Там-то был просто Бог с Его обычной рулеткой. А тут – псих, с планом.

Дуглас двигается в выбранном направлении, долгой дорогой в город. Не может оторвать глаз от зеркала заднего вида, где в любой момент ждет двойной белый луч. Но добирается до кондоминиума Мими без дальнейших происшествий. У нее еще горит свет. Когда она открывает, очевидно, что она пьяная. Комната за ее спиной перевернута вверх дном. По полу гостиной расстилается свиток.

Она покачивается и еле выговаривает:

– Что случилось?

Он удивленно касается своего лица. Уже и забыл. Не успевает ответить, как она затягивает его внутрь. И вот так деревья наконец приводят их домой.

АДАМ ЭППИЧ СТАВИТ ПРАВУЮ НОГУ в воображаемую нишу и поднимается. Сдвигает узел веревки, наступает левой. С трудом пытается забыть, сколько пустых шагов уже сделал. Говорит себе: «Раньше я все время лазил по деревьям». Но Адам не лезет по дереву. Он лезет по воздуху на веревке толщиной с карандаш, которая болтается на таком широком стволе, что у него краев не видно. Борозды на коре толщиной в фут длиннее его ладони. Над ним долгая бурая дорога исчезает в облаке. Веревка начинает кружиться.

Голос свыше произносит:

– Погодите. Не боритесь.

– Я не могу.

– Можете. И справитесь, сэр.

Горло забивается отрыжкой и страхом. Фут за футом он сокращает невозможный разрыв. У самого верха смеет поднять взгляд. Два лесных создания тихо его подбадривают, но он все равно не слышит, да и не верит. Тянется к чему-то твердому, все еще дыша. Плохо, но все-таки дыша.

– Видишь? – От сияющего лица женщины он задумывается, не умер ли по пути. Мужчина – дряблая кожа и ветхозаветная борода – вручает ему кружку воды. Адам пьет. Не сразу верит, что все в порядке. Платформа под ним покачивается на ветру. Древесная пара парит, предлагая ягоды.

– Спасибо, и так хорошо. – Потом: – Наверное, было бы убедительней, если бы я сказал это пять минут назад.

Женщина по имени Адиантум спешит по ветке к самодельному буфету, ищет чай, который, как она уверяет, спасет его от головокружения. Она ни за что не держится. Босая, на высоте двадцать этажей. Он зарывается лицом в подушку, набитую иголками.

Когда обретает силы, смотрит вниз. По лесу внизу растекается лоскутный бульон. Он пробрался через эту резню, проведенный посланцем Локи. Но вид с высоты птичьего полета еще хуже. Самый длинный и самый решительный древесный пикет в окрестностях – проводящийся идеальными субъектами для его исследования ошибочного идеализма, – последний большой пережиток, пощаженный вырубкой. Разрозненные рощи усеивают голые плеши, как клочки, пропущенные на подбородке неопытного подростка. Всюду свежие пни, мусор и сожженный валежник, обломки, усыпанные опилками, редкие стволы – в слишком крутых оврагах, чтобы с ними возиться. И куст вокруг большого дерева, которое эти пикетчики называют по имени.

Мужчина, Хранитель, показывает достопримечательности.

– Весь освобожденный грунт смоется по тому утесу в реку Ил. Убьет рыбу до самого океана. Уже трудно вспомнить, но, когда мы только пришли, десять месяцев назад, тут была зелень везде, насколько хватало глаз. Вот так мы и замедлили вырубку.

Адам – не врач, и после двухсот пятидесяти интервью с активистами вдоль Утраченного побережья не торопится раздавать диагнозы. Но Хранитель – либо в глубокой депрессии, либо прозревший реалист.

Вспышка далеко внизу, шмелиный гул тяжелой техники, и Хранитель наклоняется посмотреть.

– Вон.

Желтые лучи ярче бананового слизня полосуют растворяющийся лес в полумиле отсюда.

– Что у нас? – спрашивает Адиантум.

– Канатная трелевка. Пара «Катов» с бревнозахватами. Нас могут блокировать к завтрашнему дню. – Хранитель смотрит на Адама. – Лучше спрашивай, что хотел, и возвращайся вниз сегодня.

– Или присоединяйся, – говорит Адиантум. – Отдадим тебе гостевую.

Адам не может ответить. Голову все еще давит. Мутит от дыхания. Хочется обратно в Санта-Круз, анализировать данные из опросников и делать сомнительные выводы из железобетонной статистики.

– Будем только рады, – говорит ему женщина. – В конце концов, мы сами вызвались только на пару дней – и вот, пожалуйста, прошел почти год.

Хранитель улыбается.

– У Мьюра есть хорошая строчка. «Я всего лишь вышел прогуляться…»

Содержимое желудка Адама льется с двухсотфутовой высоты.

СУБЪЕКТЫ СИДЯТ НА ПЛАТФОРМЕ, глядя на анкету и карандаши, которые им вручил Адам. Их руки заляпаны коричневым и зеленым, под ногтями – корка перегноя. От них пахнет крепко и кисло, как от секвойи. Сам исследователь забрался в смотровой гамак над ними, тот не прекращает качаться. Он ищет в их лицах напряжение параноидного синдрома спасателей, который так часто видел в уже опрошенных активистах. Мужчина – способный, но все же фаталист. Женщина – хладнокровна, как не имеет права быть хладнокровным никто, кому так досталось.

– Это для твоей докторской диссертации? – спрашивает Адиантум.

– Да.

– В чем твоя гипотеза?

Адам так давно ведет опросы, что уже и слово-то узнает с трудом.

– Если я что-то скажу, это повлияет на ваши ответы.

– У тебя есть теория о людях, которые?..

– Нет. Никаких теорий. Просто собираю данные.

Хранитель смеется – хрупко и односложно.

– Но это же не так устроено, да?

– А как?

– Научный метод. Нельзя собирать данные без существующей теории.

– Я уже сказал. Я изучаю личностные профили экоактивистов.

– Патологическая уверенность? – спрашивает Хранитель.

Вовсе нет. Я просто… я хочу узнать что-нибудь о тех, кто… кто верит, что…

– Что растения – тоже личности?

Адам смеется и тут же жалеет об этом. Это все высота.

– Да.

– Думаешь, что, сложив все результаты и проведя какой-то регрессионный анализ…

Женщина тыкает в лодыжку партнера. Тот сразу замолкает, одновременно отвечая на один из двух вопросов, которые Адаму хочется подсунуть в его анкету. Второй вопрос – как они испражняются друг перед другом, в семидесяти ярдах над землей.

От улыбки Адиантум Адам чувствует себя фальшивкой. Она на годы моложе его, но на десятилетия – уверенней.

– Ты изучаешь, почему одни люди принимают живой мир всерьез, когда для всех остальных важны только другие люди. Тебе бы изучать тех, кто думает, будто важны только люди.

Хранитель смеется.

– К слову о патологиях.

На миг солнце над ними замирает. Потом медленно сваливается на запад, обратно в ждущий океан. Полуденный свет омывает пейзаж позолотой и акварелью. Калифорния, американский Эдем. Последние клочки юрского леса, мир, как нигде на Земле. Адиантум пролистывает брошюрку вопросов, хотя Адам просил не подсматривать. Качает головой из-за какой-то наивности на третьей странице.

– Все это не даст тебе ничего важного. Если хочешь нас узнать, давай просто поговорим.

– Ну, – Адама мутит в гамаке. Он может смотреть только на страну площадью в сорок девять квадратных футов под ним.-*– Проблема в том…

– Ему нужны данные. Простые параметры, – Хранитель машет на юго-запад, а там пилами плачет песня прогресса. – Закончите аналогию: опросники для сложных личностей – то же самое, что канатная трелевка для…

Женщина вскакивает так пружинисто, что Адам уверен – сейчас свалится. Наклоняется на бок, пока Хранитель отклоняется в противоположную сторону для противовеса. Они и не замечают своих двойных маневров. Адиантум поворачивается к Адаму. Он так и ждет, что она сейчас спорхнет, как Икар.

– Мне не хватило трех кредит-часов для диплома по актуарной науке. Знаешь, что такое актуарная наука?

– Я… это вопрос с подвохом?

– Наука по замене всей человеческой жизни на ее денежную стоимость.

Адам выдыхает.

– А ты, не знаю, не могла бы присесть?

– Ветра же нет! Но ладно уж. Если можно задать один вопрос.

– Ладно. Только, пожалуйста…

– Что ты можешь узнать о нас через анкету, чего не узнаешь, глядя нам в глаза и задавая вопросы?

– Я хочу знать… – Это испортит опросник. Он будет подавать намеки, которые обесценят любые их ответы. Но почему-то здесь, на вершине этого тысячелетнего бобового стебля, ему уже все равно. Адаму хочется поговорить – хотя давно уже не хотелось. – Имеющиеся данные говорят, что преданность группе берет верх над здравым смыслом.

Адиантум и Хранитель обмениваются усмешками, будто услышали, что наука доказала: атмосфера в основном состоит из воздуха.

– Люди создают реальность. Гидроэлектрические дамбы. Подводные морские туннели. Сверхзвуковой транспорт. Попробуй против этого возрази.

Хранитель улыбается, устало.

– Нет, мы не творим реальность. Мы ее только избегаем. Пока. Разграбляя природный капитал и скрывая затраты. Но счет уже идет, и расплатиться мы не сможем.

Адам не может решить, улыбнуться или кивнуть. Только знает, что у этих людей – крошечного меньшинства, не подверженного общественной реальности, – есть тайна, и он должен ее понять.

Адиантум разглядывает Адама, словно через одностороннее стекло в лаборатории.

– Можно задать еще вопрос?