Текст книги "Верхний ярус"
Автор книги: Ричард Пауэрс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
ЧЕМ ДОЛЬШЕ ДЛИТСЯ ОККУПАЦИЯ, тем дольше приходится идти журналистам со всех краев страны. Отряд в фургоне Лесной службы просит разойтись. Свободные каскадцы встают шеренгой и прогоняют их несолоно хлебавши. Заглядывает послушать пара людей в костюмах из офиса местного конгрессмена. Обещают донести их жалобы до Вашингтона. Их визит восторгает Шелковицу.
– Если заявляются политики, значит, дело сдвинулось с мертвой точки.
Адам – Клен – соглашается.
– Политики хотят на сторону победителей. Держат нос по ветру.
– Земля побеждает всегда, – бормочет Шелковица.
Однажды ночью по дороге хлещут фары, гремят выстрелы. Через три дня перед баррикадами появляются потроха оленя.
В СОТНЕ ФУТАХ ОТ ПОДЪЕМНОГО МОСТА встает громоздкий «F-35 °Cупер-Дьюти». Двое в оливковых охотничьих куртках с высокими воротами. Водитель – молодой, с опрятной эспаньолкой – мог бы быть секс-символом из журнала.
– И что у нас здесь? Любители цветочков! Ага – понятно!
– Мы просто защищаем все хорошее, – кричит девушка по имени Триллиум.
– Может, будете защищать что-нибудь свое, а мы уж сами защитим свою работу, свои семьи, свои горы и свою жизнь?
– Деревья не принадлежат никому, – говорит Дуг-пихта. – Деревья принадлежат лесу.
Открывается пассажирская дверца, выходит человек постарше. Встает перед машиной. Когда-то давным-давно, в другой жизни, Адам ходил на семинар по психологии кризиса и конфликта. Теперь он не помнит ничего. Мужчина высокий, но сутулый, седые волосы ниспадают на лицо. Он как большой гризли, вставший на задние лапы. В его руке что-то бликует. Адам думает: «Пистолет. Нож. Беги».
Старик опирается слева на бампер и поднимает металлическое оружие. Но эта угроза мягкая, философская, озадаченная, а оружие – только металлическая рука.
– Я потерял руку по локоть, когда рубил здесь деревья.
– А у меня от работы синдром белых пальцев, – кричит из кабины секс-символ. – Слышали про такую штуку – работа? Делать то, что надо другим?
Старик опускает здоровую руку на капот и качает головой.
– Чего вы хотите? Мы же не можем жить без древесины.
Появляется Адиантум, переходит подъемный мост. Стоячий гризли отступает на шаг.
– Мы не знаем, что люди могут, а чего не могут, – говорит она. – Мы еще так мало пробовали!
Ее вид приводит бородатого водителя в какое-то исступление.
– Нельзя ставить какие-то доски выше жизни порядочных людей.
Он в шоке; он ее хочет. Это Адам видит и с сотни футов.
– Мы и не ставим, – говорит она. – Мы не ставим деревья выше людей. Люди и деревья – вместе.
– Это еще что за хрень?
– Если бы люди знали, из чего делаются деревья, они были бы намного, намного благодарнее за жертву. И благодарны, что людям столько не нужно.
Какое-то время она с ними беседует. Говорит:
– Нам нужно перестать жить как гости. Нужно жить, где мы живем; снова стать местными.
Человек-медведь пожимает ей руку. Идет обратно к пассажирской двери и садится. Когда монстр-трак разворачивается, водитель кричит воинству за мостом:
– Любите свои цветочки на здоровье! Вас еще всех порвут.
И уносится в фонтане гравия.
«Да, – думает Адам. – Скорее всего. А потом планета порвет порывальщиков».
ИДЕТ ВТОРОЙ МЕСЯЦ ПРОТЕСТА. Насколько видит Адам, все уже давно должно было развалиться. Безнадежная некомпетентность идеалистского характера уже должна была упереться в тупик. Но Свободный Биорегион живет и здравствует. По лагерю расходится слух, будто о протесте услышал президент – Соединенных Штатов – и уже готов приостановить все федеральные продажи спасенной древесины, особенно из-за поджога, пока не будет пересмотрена политика.
Яркий прохладный день, два часа после солнечного зенита. Хранитель раскрашивает всем лица для вечера историй у костра. Ниже по склону кто-то трубит в альпийский рожок, словно древняя мегафауна при виде заходящего солнца. На хребет приносится марафонец по имени Куница, входит трусцой в лагерь.
– Они идут.
– Кто? – спрашивает Хранитель.
– Фредди.
И вот, день настал. Они выходят к гласису, где уже закончены стена и ров. Ниже, по лесовозной дороге, по которой когда-то давно поднимался Адам, ползет конвой, полный людей в униформе четырех разных цветов и покроев. За ведущим фургоном Лесной службы следует исполинский экскаватор, переделанный для атаки. За ним – больше техники, больше фургонов.
Свободные каскадцы в боевой раскраске стоят и смотрят. Затем восьмидесятилетний священник со шрамом-ожерельем говорит:
– Ну все, народ. Мобилизуемся.
Они занимают позиции, окапываются, поднимают мост, встают на стене или отступают на обороноспособные позиции. Скоро конвой у ворот. Двое из Лесной службы выходят из первого фургона и встают перед частоколом.
– У вас десять минут, чтобы уйти мирно. После этого вас отправят в место заключения.
На валах все разом кричат. Предводителей нет – должен быть услышан каждый голос. Движение месяцами жило этим принципом, а теперь по нему и умрет. Адам ждет перерыва в граде слов. А потом кричит и он.
– Дайте нам три дня – и все уладится мирно, – к нему поворачиваются головы конвоя. – К нам приходили из офиса конгрессмена. Президент готовит приказ.
Как быстро он завоевал их внимание, так же быстро и потерял.
– У вас десять минут, – повторяет офицер, и политическая наивность Адама умирает. Действия Вашингтона – не решение этого столкновения. А причина.
Через девять минут сорок секунд длинношеий рептильный экскаватор раскачивает надо рвом таран и бьет по верхушке стены. С валов слышатся крики. Защитники в боевой раскраске скатываются и бегут. Адам торопится, но его сбивает на землю. Ковш снова колотится в стену. Щелкает, как рука, и шлепает по подъемному мосту. Еще тычок – и мост срезан. Два резких взмаха по столбам обрушивают всю преграду. Месяцы работы – самые внушительные баррикады, что могли возвести в Свободном Биорегионе, – рассыпаются, как детский замок из палочек от леденцов.
Зверь подъезжает к окопу и сгребает мусор с противоположной стороны. Экскаватору хватает всего минуты, чтобы соскрести бревна из разваленной стены и скатить их в ров. Гусеницы едут по земле и упавшему частоколу. Каскадцы, со стекающей боевой раскраской, высыпают, как термиты из развороченного муравейника. Одни направляются к дороге. Несколько взывают к нападавшим с доводами и мольбами. Адиантум начинает скандировать: «Задумайтесь! Есть лучший путь!» Полиция из конвоя – везде, заламывает и валит на землю.
Речевки сменяются на «Ненасилие! Ненасилие!»
Адам падает быстро, сбитый громадным копом с такой розацеа, что он сам похож на раскрашенных эковоинов. В двухстах футах от него, на эскарпе, Хранителя бьют дубинкой по ногам, он скользит по гальке на синем лице. Остаются только прикованные. Экскаватор замедляет свой натиск по дороге. Доходит до первого треножника и тыкается ковшом в основание. Треножник покачивается. Полиция отворачивается от зачистки, посмотреть. Шелковица в своем вороньем гнезде обхватывает руками трясущиеся шесты. Каждый шлепок ковша по основанию конуса мотает ее, как манекен для аварии.
– Господи. Хватит! – кричит Адам.
Крик подхватывают другие – по обе стороны битвы. Даже Дуг из своего ложа на дороге.
– Мим. Все кончено. Спускайся.
Ковш шлепает по основанию типи. Три бревна рамы стонут и подгибаются. Ужасный скрип – и одно трещит. Трещина зарождается на глубине в сотню колец в цилиндре лигнина и распахивается наружу. Пихта рвется, раскалывая свою верхушку в виде кола панджи.
Мими кричит, ее воронье гнездо падает. Разорванный шест пронзает ей скулу. Она отскакивает от кола и опрокидывается, скатывается по древесине и бьется о камень внизу. Дуглас отцепляется от замка и бежит к ней. Водитель экскаватора в ужасе отдергивает ковш, словно ладонь, заявляющую о невиновности. Но в этом обратном взмахе сшибает парня, упавшего, как марионетка с подрезанными нитками.
Война за Землю прекращается. Обе стороны спешат к раненым. Мими визжит и сжимает лицо. Дуглас лежит без сознания. Полиция бежит к каравану и сообщает о травмах. Ошарашенные граждане рухнувшего Свободного Биорегиона сбиваются в ужасе. Мими перекатывается на бок в позе эмбриона и открывает глаза. Небо нанизано на деревья всех оттенков зеленого, от нефритового до аквамаринового. «Смотри на цвет», – думает она, а потом тоже теряет сознание.
АДАМ НАХОДИТ АДИАНТУМ И ХРАНИТЕЛЯ в мельтешащей толпе, подсчитывающей урон. Адиантум показывает на пригорок, где четыре мятежницы еще лежат поперек дороги, прикованные к земле.
– Мы еще не проиграли.
– Проиграли, – говорит Адам.
– Теперь они не посмеют вырубать эти деревья. Когда об этом пронюхает пресса.
– Посмеют. – И эти, и другие древние, пока все леса не станут участками под застройку или фермами.
Адиантум качает грязными прядями.
– Эти женщины могут оставаться прикованными, пока Вашингтон не примет меры.
Адам ловит взгляд Хранителя. Правда слишком ужасна, чтобы ее сказал даже он.
ВЕРТОЛЕТ ЗАБИРАЕТ РАНЕНЫХ в центр травмы второго уровня в Бенде. Дугласу сразу же проводят операцию на переломе по типу Ле Фор III. Мими заправляют лодыжку и латают глазницу. Реаниматологи мало что могут поделать с бороздой на щеке, но зашивают до дня, когда ей смогут заняться пластические хирурги.
Фредди не выдвигают обвинений против сквоттеров. Сажают только последних четырех женщин, продержавшихся еще тридцать шесть часов. Затем оставшиеся граждане Свободного Биорегиона Каскадии покидают холм, и добыча ресурсов продолжается.
И все-таки: двадцать восемь дней спустя загорается гараж с техникой в Национальном лесу Уилламетт.
ЭТО ПОНАРОШКУ. Не больше чем театр, симуляция, пока они не видят последствия.
В газетах публикуют снимок: пожарный и два рейнджера осматривают обугленный экскаватор. Пятеро пускают снимок по столу в столовой Мими Ма. К ним присоединяется мысль – подпольно, как теперь часто делают мысли. «Твою мать. Это же мы».
Долгое время слова не нужны. Их общее настроение мотается, как волатильные акции. Но устаканивается в пассивном вызове.
– Получили, что заслужили, – говорит Мими. Из-за двадцати двух швов на лице каждое слово жжет. – Мы квиты.
Адам не может смотреть на нее, да и на Дугласа, тоже с перебинтованной мешаниной вместо лица. Адам хотел отомстить технике, чуть не ослепившей одну и обезобразившей второго. Расплата за человеческий садизм. Теперь он не знает, чего хочет или как этого получить.
– Вообще-то, – говорит Ник, – им еще платить и платить.
ЭТО ПРОСТО ОТЧАЯНИЕ. Но потребность в правосудии – как владение или любовь. Если подпитывать ее, она только растет. Через две недели после гаража они атакуют лесопилку под Соласом, штат Калифорния, месяцами работавшую при отозванной лицензии и уложившей штраф в недельную прибыль. Женщина, которая слышит голоса, говорит, как должно пройти нападение. Обученный наблюдатель встает на дозор. Инженер превращает два десятка пластиковых бутылок молока во взрывчатку. Ветеран берет на себя детонацию. Психолог поддерживает в них силы. Смертоносная машинерия горит лучше, чем они ожидали. В этот раз они оставляют послание на стене ближайшего склада – не тронутого, потому что хранит невинную древесину. Буквы искусные, даже вычурные:
НЕТ САМОУБИЙСТВЕННОЙ ЭКОНОМИКЕ
ДА НАСТОЯЩЕМУ РОСТУ
Они сутулятся за столом Шелковицы, будто готовы сдавать колоду карт. Теперь философия и другие тонкости им не помогут. Рубикон перейден, дело сделано; слова не имеют значения. И все-таки они не могут перестать говорить, пусть предложения и не длинные. Все-таки они спорят, когда вывод спора давно пропал в зеркале заднего вида их фургона.
Адам наблюдает за соучастниками по поджогу, подмечает вопреки себе. Шелковица рубит воздух в замедленном движении. Опускает край ножа на раскрытую ладонь в четком выводе.
– Я как будто два года подряд на нескончаемых похоронах.
– С тех пор, как сняли шоры, – соглашается дитя-шут.
– Все протесты. Все письма. Все побои. Орали, срывая голос, но никто не слышит.
– Мы за две ночи добились больше, чем за годы стараний.
Адам больше не умеет мерить достижениями. Что они делают – что делал он, – так это просто ненадолго притупляют боль, чтобы выдержать.
– Больше это не похороны, – говорит Мими.
– Не самый трудный выбор, – говорит Ник. Его голос затихает, застигнутый врасплох засадой здравого смысла. – Мы уничтожаем немного техники – или эта техника уничтожает много жизни.
Психолог слушает. В человеческом сердце есть и другие, куда более глубокие обманы. Он бросил жребий ради потребности спасти то, что можно спасти. Нужно отыграть хоть сколько-то времени у наползающего апокалипсиса. Больше этого ничто не имеет значения. Вот и ответ для его диссертации.
Оливии достаточно только опустить подбородок – и остальные замолкают. Ее власть над ними растет с каждым преступлением. Она приложила руку к пню размером с часовню. Она наблюдала, как умирает лес старше ее собственного рода. Она внимала советам от чего-то больше человека.
– Если мы ошибаемся, мы заплатим. Они не могут отнять больше, чем наши жизни. Но если мы правы? – Она опускает взгляд, задумавшись. – А все живое говорит мне, что мы правы…
Мысль пояснять не нужно. На что не готов человек, чтобы помочь самым чудесным результатам четырех миллиардов лет творения? Пока Адам задается этим вопросом, он понимает и кое-что еще: они впятером идут на очередную вылазку. Еще одну. Она должна быть последней. Потом они разойдутся, сделав то немногое, что могли, чтобы помешать человечеству убить само себя.
АДАМ САМ НАХОДИТ СЮЖЕТ: «Лесная служба ищет проекты многократного использования». Тысячи акров общественных земель в Вашингтоне, Айдахо, Юте и Колорадо в аренду для частных спекулянтов и девелоперов. Расчистка лесов под новую финальную прибыль. Группа слушает репортаж в тишине. Даже голосовать не приходится.
Без физических или электронных писем, почти без созвонов. Они общаются лицом к лицу или не общаются. Живут на наличные. Ничто не записывают. Работа Шелковицы становится все изощренней. Она приступает к лучшему произведению, пользуясь самодельными подпольными трактатами: «Четыре правила поджога», «Пожар с электронным таймером». Новая разработка надежней. Клен и Дуг-пихта ездят за ее материалами чуть ли не за восемьдесят миль.
Хранитель и Адиантум изучают одну из сданных площадок – Стормкасл в Айдахо, в Биттеррутсе, рядом с границей Монтаны. Здоровые куски общественного леса распродаются под очередной всесезонный курорт. Они выезжают и обходят точку застройки ночью, когда там никого нет. Художник все зарисовывает – новое дорожное полотно, гаражи с техникой и трейлеры строителей, след свежего котлована. В его идеальных эскизах жар – и смирение. Пока он рисует, недоучка-актуарий бродит по расчищенной земле, измеряя шагами расстояние между мерными вехами. Склоняет голову, прислушиваясь.
Все пятеро работают в гараже Шелковицы, в палатке, в малярных костюмах и перчатках. Собирают каскады двадцатилитровых ведер с таймерами в пластмассовых футлярах «Таппервейр». Размечают на картах Хранителя, где должно сработать каждое устройство для самого живучего пожара. Они сделают это последнее заявление – и конец. Потом разделятся, растворятся в невидимой рутине, завоевав внимание страны. Воззвав к совести миллионов. Заронив семя, которое раскрывается только в пожаре.
ВСЕ СКЛАДЫВАЮТ В КУЗОВ ФУРГОНА. Когда поднимается гаражная дверь, и они выбираются наружу, кажется, друзья просто направляются в горный поход. Они берут полицейский сканер частот. Перчатки и балаклавы на всех. Они одеты в черное. Покидают Западный Орегон спозаранку. Любая авария на межштатном шоссе – и фургон вспыхнет огромным огненным шаром.
В машине они болтают и любуются пейзажами. Проезжают длинные потемкинские леса – видовые завесы всего в несколько футов глубиной. Дуг достает книжку с викторинами и задает остальным вопросы о Войне за независимость и Гражданской. Выигрывает Адам. Они наблюдают за птицами – любителями мелкой падали в шоссейном коридоре. Через два часа Мими замечает белоголового орлана с семифутовым размахом крыльев. Все притихают.
Они слушают кассету с наговоренной на пленку книгой: мифы и легенды первых народов Северо-Запада. Старик из древних, Кемуш, возрождается из пепла северного сияния и творит все. Койот и Вишпуш разрывают ландшафт в эпичной битве. Животные сплачиваются, чтобы украсть огонь у Сосны. И все духи тьмы меняют форму, многочисленные и зыбкие, как листья.
В Битеррутсе опускается ночь. Последние мили самые сложные – медленные, петляющие, удаленные. Наконец они останавливаются на перевалочном пункте далеко от шоссе штата. Участок выглядит ровно так, как его написал Хранитель. Мими остается в фургоне – с шарфом на шрамах лица, прочесывая радиоволны полицейским сканером. Остальные молча приступают к делу. Все задачи проговорили десятки раз. Они двигаются, как одно существо, волоча двадцатилитровые баки с топливом по местам и связывая их в венок фитилями полотенец и простыней, облитых пропеллентом. Потом подключают таймеры.
ХРАНИТЕЛЬ УХОДИТ НА ПОРУЧЕННОЕ ЕМУ ДЕЛО. Сегодня его последний шанс поработать в виде искусства, что увидят миллионы. Он направляется прочь от недостроенного каркаса главного здания будущего курорта, где остальные закладывают взрывчатку. За луговым склоном подходит к паре трейлеров, слишком далеких от места взрыва. Их стены – его лучший доступный холст. Он достает из карманов куртки два баллончика с краской и подходит к самой чистой стене. Со всей аккуратностью, на которую способна его рука, пишет:
КОНТРОЛЬ УБИВАЕТ
СВЯЗЬ ИСЦЕЛЯЕТ
Отступает, чтобы оцепить зачаток того единственного, что знает наверняка. Большим фломастером украшает строчные буквы стеблями и сучьями, пока не кажется, что буквы расцвели из апокалипсиса. Они напоминают египетские иероглифы или танцующие фигуры бестиария оп-арта. Под этими двумя строчками – хвост надежды:
ВЕРНИСЬ ДОМОЙ ИЛИ УМРИ
На месте взрыва, волоча баки по местам, Адам и Дуг не рассчитывают движения. Топливо плещет на куртку и черные джинсы Адама. Провоняв нефтехимией, тот сжимает кулаки, пока из промокших перчаток не капает. Пальцы не слушаются от стольких трудов. Он смотрит на скат крыши стройконторы и думает: «Какого хрена я делаю?» Ясность последних недель, внезапное пробуждение из сомнабулизма, уверенность, что мир крадут и атмосферу убивают ради кратчайших из краткосрочных прибылей, ощущение, что он должен делать все в своих силах, чтобы биться за самых чудесных созданий живого мира, – все это оставляет Адама, и он остается в безумии отрицания основ человеческого существования. Имущество и владение: больше ничего не считается. Землю монетизируют, и скоро деревья будут расти прямыми рядами, три человека будут владеть всеми семью континентами, а все крупные организмы – разводиться только на убой.
НА БОКУ ВТОРОГО ТРЕЙЛЕРА Хранитель рисует слова диким и живым алфавитом. Строки растут и разливаются по пустой белизне:
Он отступает с комом в горле, сам слегка удивляясь тому, что из него изливается, этой молитве, которую ему так важно послать тем, кто ее не поймет. Затем бац, и его бьет в спину ударная волна. Жар пышет в воздухе задолго до того, когда планировался взрыв. Хранитель оборачивается и видит, как в быстром симулированном рассвете подскакивает рыжий шар. Ноги подгибаются, и он бежит к пламени.
В поле зрения врезается другой силуэт. Дуглас, в стреноженном беге – одна нога неподвижна, пунктирный ритм. Они добираются до огня одновременно. Затем Дуглас, в крике-шепоте: «Сука, нет. Сука, нет!» Он на коленях, скулит. На земле лежат двое. Один начинает двигаться, когда приближается Ник, и это не тот, кто ему нужен.
Адам отрывает плечи от земли. Голова перископом осматривает округу. По лицу стекает завеса крови.
– Ох, – говорит он. – Ох!
Его поднимает Дуглас. Ник налетает поднять Оливию. Она все еще на спине, лицом к звездам. Ее глаза открыты. Вокруг воздух окрашивается оранжевым.
– Ливви? – Его голос ужасен. Густой скрежет оселка, для нее – хуже взрыва. – Ты меня слышишь?
На губах пузырится. Затем – слово:
– Ннн.
Из ее бока что-то сочится, по талии. Черная рубашка поблескивает в темноте. Он приподнимает ее и вскрикивает, опускает обратно. Из него рвется приглушенный плач. Затем он – снова чудовище профессионализма. Раненая смотрит на него в ужасе. Он наглухо затыкается, смотрит спокойно, лицо выдержанное. Механически оказывает всю возможную помощь. Воздух начинает мерцать. Над ними – капюшоном две фигуры. Дуглас и Адам.
– Она?..
Что-то в словах задевает Оливию. Она пытается поднять голову. Ник нежно ее опускает.
– Я, – говорит она. Глаза снова закрываются.
Все обжигает. Дуглас вертится узкими кругами, схватив голову руками. Из него сыплются подрезанные звуки:
– Черт-черт-черт-черт…
– Ее нужно перенести, – говорит Адам. Ник останавливает его порыв.
– Нет!
– Нужно. Пламя.
Их неуклюжая потасовка кончается раньше, чем начинается. Адам берет ее под руки и тащит по каменистой земле. В ее горле клокочет. Ник снова наклоняется над ней, беспомощный. Он будет это видеть следующие двадцать лет. Выпрямляется, пошатывается в сторону, его рвет на землю.
Затем – рядом Мими, в темноте. Ника охватывает облегчение. Другая женщина. Женщина знает, как их спасти. Инженер все видит с первого взгляда. Сует ключи от фургона Адаму в руку.
– Давай. В последний город, который мы проезжали. Десять миль. Вызови полицию.
– Нет, – говорит женщина на земле, напугав всех. – Нет. Продолжайте…
Адам показывает на пламя.
– Мне плевать, – говорит Мими. – Давай. Ей нужна помощь.
Адам стоит неподвижно, протестует само его тело. «Помощь ей не поможет. Но убьет нас всех».
– Закончите, – бормочет распростертая женщина. Слово такое тихое, что его не различает даже Ник.
Адам таращится на ключи в руке. Кренится вперед, пока не срывается на бег к фургону.
– Дуглас, – рявкает Мими. – Хватит.
Ветеран прекращает ныть и встает на месте. Тут уже Мими на земле, хлопочет над Оливией, распахивает ворот, успокаивает животную панику.
– Помощь в пути. Не двигайся.
Слова только будоражат окровавленную.
– Нет. Закончите. Продолжайте…
Мими ее утешает, гладит по щеке. Ник тихо отступает. Смотрит с расстояния. Все происходит, неисправимо, навечно, по-настоящему. Но на другой планете, с другими людьми.
Из середины Оливии что-то сочится. Губы движутся. Мими придвигается, ухо – у губ.
– Воды?
Мими разворачивается к Нику.
– Воды!
Он застывает, беспомощный.
– Я найду, – кричит Дуглас. Видит провал в склоне, за полыханием, – там овраг. Там должен быть ручей.
Они ищут, во что налить. Вся тара испачкана катализаторами. В кармане Ника – пакетик. Он опустошает его от семечек подсолнуха и отдает Дугласу, тот бежит в лес за стройкой.
Ручей найти нетрудно. Но, когда Дуглас окунает пакетик, его охватывает приученное отвращение. «Не пить воду на природе». В стране нет ни единого озера, пруда, ручья или речушки, где вода безопасна. Он берет себя в кулак и наполняет пакетик. Женщине нужно просто подержать во рту глоток прохладной прозрачной жидкости, пусть и ядовитой. Дуглас берет пакетик в пригоршню и бежит обратно по склону. Вливает каплю ей в губы.
– Спасибо. – Ее глаза лихорадочны от благодарности. – Хорошо. – Она отпивает еще. Потом глаза закрываются.
Дуглас держит пакетик, беспомощный. Мими окунает в жидкость пальцы и проводит по заляпанному лицу Оливии. Берет под затылок, поглаживает каштановые волосы. Зеленые глаза открываются вновь. Теперь они настороже, разумны, смотрят прямо в лицо сиделки. Черты Оливии искажаются в ужасе, как у зайца в капкане. Так же четко, как если бы сказала вслух, она доносит идею до Мими: «Что-то не так. Мне же показывали, что будет, – не это».
Мими удерживает ее взгляд, впитывает всю боль, какую может. Утешить невозможно. Они соединились глазами – и уже не могут отвернуться. Мысли выпотрошенной женщины вливаются в Мими через расширяющийся канал – мысли слишком большие и медленные для понимания.
Ник стоит неподвижно, глаза закрыты. Дуглас бросает пакетик на землю и плетется прочь. Небо вспыхивает в ярком отрицании. В воздухе раскатываются два новых взрыва. Оливия вскрикивает, снова ищет глаза Мими. Ее взгляд становится свирепым, цепляющимся, словно отвернуться – даже на миг – хуже самой страшной смерти.
На окраине ада появляется третий. Вид Адама – настолько раньше, чем ожидалось, – снова заводит Ника.
– Позвал на помощь?
Адам смотрит на пьету. Отчасти он словно удивлен, что драма еще не закончилась.
– Помощь будет? – кричит Ник.
Адам не отвечает. Всеми силами выкарабкивается из безумия.
– Ты, бесхребетный… Дай сюда ключи. Дай сюда ключи!
Художник бросается на психолога, борется с ним. Только звук его имени в устах Оливии удерживает Ника от насилия. В миг он рядом с ней на земле. Оливия уже с трудом дышит. Лицо сжато кулаком от боли. Анестезия шока идет на убыль, девушка извивается и задыхается.
– Ник? – Тяжелое дыхание прекращается. Глаза вдруг большие. Ник борется с желанием посмотреть через плечо, что за кошмар она там видит.
– Я здесь. Я здесь.
– Ник? – Теперь вопль. Она пытается встать, и из-под рубашки вываливается мягкое. – Ник!
– Да. Я здесь. Прямо здесь. С тобой.
Снова одышка. Изо рта сочится протест. Хнн, хнн, хнн. Ее хватка ломает его пальцы. Она стонет, и звук истекает, пока не остается ничего громче огня с трех сторон. Ее глаза зажмуриваются. Потом распахиваются, бешеные. Она смотрит, не зная, что видит.
– Сколько еще?
– Недолго, – обещает он.
Она впивается в него – зверек, падающий с большой высоты. И снова успокаивается.
– Но не это? То, что у нас есть, никогда не закончится. Правда?
Он ждет слишком долго, и за него отвечает время. Она еще борется несколько секунд, чтобы услышать ответ, и затем обмякает для того, что наступает потом.
