Текст книги "Верхний ярус"

Автор книги: Ричард Пауэрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

– Сколько угодно.

– Он простой. Как думаешь, сколько у нас времени?

Он не понимает. Смотрит на Хранителя, но мужчина тоже ждет его ответа.

– Не знаю.

– В глубине души. Когда мы раздолбаем все вокруг?

Ему стыдно за ее слова. Какой-то вопрос для студенческих общаг. Для баров в субботу вечером. Он упустил ситуацию из-под контроля, и все это – незаконное проникновение на частную собственность, подъем, расплывчатая беседа – не стоит двух дополнительных пункта данных. Он отворачивается, глядя на разоренные леса.

– Ну серьезно. Не знаю.

– Ты веришь, что люди расходуют ресурсы быстрее, чем мир их восполняет?

Вопрос настолько далек от реальных расчетов, что теряет смысл. Тут в нем сходит с места какой-то затор, и это как разослепление.

– Да.

– Спасибо! – Она довольна своим учеником-переростком. Он широко улыбается в ответ. Адиантум придвигается, топорщит брови.

– И как по-твоему, темпы нарастают или снижаются?

Он видел графики. Все видели. Топку только-только раскочегарили.

– Все так просто, – говорит она. – Так очевидно. Экспоненциальный рост в конечной системе ведет к коллапсу. Но люди не видят. А значит, авторитет людей несостоятелен. – Адиантум пронзает его взглядом, в котором сплелись интерес и жалость. Адаму просто хочется, чтобы его колыбель прекратила мотаться. – Дом горит?

Он пожимает плечами. Косо поднимает уголок губ.

– Да.

– И ты хочешь наблюдать за горсткой людей, которые кричат: «Тушите!», пока все остальные с удовольствием смотрят, как все полыхает.

Минуту назад она была субъектом наблюдательного исследования Адама. Теперь же ему хочется ей довериться.

– У этого есть название. Мы это называем эффектом свидетеля. Я однажды допустил смерть профессора, потому что больше никто в аудитории не встал. Чем больше группа…

– …тем труднее кричать «Пожар»?

– Потому что если бы проблема действительно была, кто-нибудь…

– …а многие уже…

– …пока остальные шесть миллиардов…

– Шесть? А семь не хочешь? Через пару лет – пятнадцать. Мы скоро будем жрать две трети чистой продуктивности планеты. Только за твою жизнь спрос на дерево вырос втрое.

– Нельзя ударить по тормозам, когда ты уже готов врезаться в стену.

– Проще выколоть глаза.

Далекий рев обрывается, снова слышимый в тишине. Все исследование начинает казаться Адаму баловством. Изучать надо болезнь невообразимого масштаба – болезнь, которую ни один свидетель даже не видит, не то что не признает.

Адиантум нарушает молчание.

– Мы не одни. С нами пытаются связаться другие. Я их слышу.

От затылка до копчика у Адама встают дыбом волосы. У него много волос на теле. Но сигнал невидим, потерян в эволюции.

– Кого слышишь?

– Не знаю. Деревья. Жизнь.

– В смысле, они говорят? Вслух?

Она гладит ветку как кота.

– Не вслух. Скорее как греческий хор в голове. – Адиантум смотрит на Адама – лицо простое, будто она только что предложила ему остаться на ужин. – Я умерла. Меня ударило током в кровати. Сердце остановилось. Я вернулась – и уже их слышала.

Адам поворачивается к Хранителю, чтобы убедиться в реальности. Но бородатый пророк только выгибает брови.

Адиантум стучит пальцем по анкете.

– Вот тебе и твой ответ. О психологии спасателей мира?

Хранитель трогает ее за плечо.

– Что безумней – когда растения говорят или когда люди слушают?

Адам не слышит. Он только что настроился на то, что все это время скрывалось на виду. Говорит в пустоту:

– Я иногда разговариваю вслух. С сестрой. Она пропала, когда я был маленький.

– Ну хорошо. Можно исследовать тебя?

Рядом изгибается истина – та, которую его дисциплина не найдет никогда. Само сознание – это оттенок безумия на фоне мыслей о зеленом мире. Адам протягивает руку, чтобы зафиксироваться, но находит только качающуюся ветку. Он поднят над невероятно далекой поверхностью существом, которому бы, по-хорошему, желать ему смерти. Мозг кружится. Дерево его одурманило. Он снова вращается на тросе толщиной с лозу. Вперяется глазами в лицо женщины, словно его еще может защитить последняя отчаянная попытка прочитать тип личности.

– Что?.. Что они говорят? Деревья?

Она пытается рассказать.

* * *

ПОКА ОНИ ГОВОРЯТ, война перемещается к ближайшему стоку. Отдача каждого нового падения сокрушает Адама, она пробивает целые валы среди оставшихся вели-каков. Он и не воображал такой свирепости – это больше походит на снос небоскреба. Воздух туманится от иголок и измельченной древесины. «Области падения – убийцы, – поясняет Адиантум. – Они ровняют бульдозерами каждую полосу, чтобы деревья не раскалывались. Это убивает почву».

Ниже по склону срывается и разбивается исполин толщиной с рост Адама. Земля на месте удара разжижается.

ПОД ВЕЧЕР ОНИ ЗАМЕЧАЮТ вдалеке Локи – тот идет через выпотрошенный лес, чтобы забрать психолога через кордон «Гумбольдта». Но что-то в его целеустремленности говорит, что миссия изменилась. У основания дерева он кричит, чтобы ему скинули веревку и ремни.

– Что случилось? – спрашивает Хранитель.

– Поднимете – расскажу.

Они расступаются в тесном гнезде. Он побледнел и не может отдышаться, но не от подъема.

– Мать Эн и Моисей.

– Снова били?

– Мертвы.

Адиантум вскрикивает.

– Кто-то взорвал офис. Они были там, писали речь для митинга у Лесной службы. Полиция говорит, сами подорвались на складе взрывчатке. Обвиняют «Оборонительные силы жизни» в терроризме.

– Нет, – говорит Адиантум. – Нет. Пожалуйста, только не это.

Долгая тишина, но вовсе не тихая. Заговаривает Хранитель.

– Мать Эн – террористка! Да она не разрешала мне шиповать деревья. Сказала: «Человек с пилой может пострадать».

* * *

ОНИ РАССКАЗЫВАЮТ О МЕРТВЫХ. Как их обучала Мать Эн. Как Моисей попросил посидеть на Мимасе. Поминки на высоте в двести футов. Адам вспоминает то, что узнал в магистратуре: память – всегда соавторский процесс.

Локи спускается, торопясь вернуться к скорбящим на земле.

– Ничего нельзя поделать. Но хотя бы это можно вместе. Идешь? – спросил он Адама.

– Можешь остаться, – говорит Адиантум.

Ученый лежит в болтающемся гамаке, боится шевельнуть и пальцем.

– Я бы хотел посмотреть на темноту отсюда.

СЕГОДНЯ ТЬМА ПЫШНАЯ, ее стоило увидеть. И унюхать: вонь спор и гниющих растений, мхов, заползающих на все, рождающейся почвы, – даже здесь, на высоте многих этажей над Землей. Адиантум варит белые бобы на плитке. Ничего вкуснее Адам не ел с начала исследований. Когда не видишь землю, и высота не так тревожит.

Показываются белки-летяги познакомиться с гостем. Он не против – столпник посреди ночного неба. Хранитель рисует в карманном блокноте при свечном свете. Время от времени показывает наброски Адиантум. «Ах да. В точности они!»

Звуки на всех расстояниях, тысяча громкостей, меццо и мягче. Во тьме бьет крыльями птица с неизвестным Адаму названием. Пронзительные укоры невидимых млекопитающих. Скрип древесины этого высокого дома. Эхо его собственного дыхания. Дыхание двух других людей – до нелепого близко в этой облачной деревне, в их немом бдении. Адама удивляет этот шаг от ужаса до уюта. Женщина впивается в художника, рисующего на остатках свечного света. Часть плеча ловит свечение, кожа голая и прекрасная. Она словно мохнатая или пернатая. Затем чернильный шрифт проступает в два разборчивых слова.

* * *

ОНИ ПРОСЫПАЮТСЯ под рев неподалеку. Под ними люди рыщут в кучах никому не нужных обрезков древесины, переговариваются по рациям.

– Эй, – кричит вниз Адиантум. – Что случилось?

Лесоруб поднимает голову.

– Вы бы лучше валили. Эта хрень идет на вас!

– Какая хрень?

Из рации рвутся помехи. Воздух гудит от натяжения. Дрожат даже лучи света. Над горизонтом поднимается звук хлопков.

– Не верю, – говорит Хранитель. – Не может быть.

Через ближайший пригорок перелетает вертолет. Сперва игрушка, но еще полминуты – и дерево колотится, словно тамтам. Зверь кренится. Адам вцепляется в болтающийся гамак. Порыв воздуха дует кощунственным шепотом ему в лицо, когда обезумевший шершень встает на дыбы и жалит.

В дерево бьет ветер – маниакальный и восходящий, – затем обратная тяга. Верхушки секвой становятся гуттаперчевыми, ветки кромсают кроны. Хранитель карабкается на склад за видеокамерой, а Адиантум хватает отломанный сук размером с бейсбольную биту. Вылезает поближе к натиску. Адам кричит: «Назад!» Роторы месят слова в пыль.

Она упирается босыми ногами в ветвь – та, хоть и массивная, а хлещет, как резиновая, на этом вывернутом наизнанку тайфуне. Вертолет наклоняется, и женщина оказывается лицом к лицу с машиной. Та прет на нее, Адиантум бешено размахивает палкой. Хранитель подбирается сзади, снимая все на камеру.

Вертолет здоровый, с отсеком размером с целое бунгало. Такой огромный, что может поднять дерево старше Америки в небо и потащить через всю страну. Лопасти пенят воздух вокруг фигурки девушки. Внутри стеклопластиковой капсулы сидят двое, спрятавшись за козырьками и шлемами с ремешками на подбородках, трещат по крошечным микрофонам с какой-то далекой базой.

Адам уставился на оптический обман блокбастерной рирпроекции. Он еще никогда не был так близко к чему-то настолько огромному и злобному. Видит миллион его частей – поршни, эксцентрики, лопасти, фланцы, штуки, для которых даже не знает названия, – такое за пределами человеческих сил собрать, не то что придумать. И все же их тысячи, у компаний на каждом континенте. Еще десятки тысяч, вооруженных и опасных, во множестве арсеналов планеты. Самый распространенный хищник в мире.

Ветки хрустят, воздух наполняется мусором. От зверя пышет горелым ископаемым, вонь, как от пылающей нефтяной платформы. Адама тошнит. Рев пронзает барабанные перепонки, убивая любую мысль. Девушку мотает на ее ветке, как стяг, потом она роняет оружие и держится. Ее оператор теряет равновесие на искусственном шквале – камера падает вниз и разбивается вдребезги. Из вертолета доносится металлический голос, чудовищно усиленный. Покиньте дерево немедленно.

Девушку начинает трясти. Долго ей не продержаться. Мимас содрогается. Вопреки здравому смыслу Адам смотрит вниз. Дерево таранят бульдозеры цвета желчи. Мужчины, пилы и машины готовят землю у самых наплывов Мим аса. Он смотрит на Хранителя – тот показывает вниз на другую бригаду работающую над секвойей в двухстах футах от них. Они хотят обрушить ее рядом с Мимасом. Адиантум обхватывает ногой ветку, норовящую ее сбросить. Вертолет орет: Спускайтесь сейчас же!

Адам кричит и размахивает руками. Выкрикивает то, что сам не слышит за всем безумием. «Хватит. Свалите на хрен!» Он не будет свидетелем этой смерти.

Вертолет зависает, потом подает в сторону. Из динамиков слышится голос: Закончили?

– Да! – кричит Адам.

Слог пробуждает Хранителя из транса. Он смотрит на Адиантум – та вцепилась в ветку, всхлипывает. Не осталось путей, кроме здравого смысла. Хранитель запрокидывает голову – и работа прекращается. Внизу бригадир совещается по рации с невидимой сетью. Новый треск из вертолета: Спуск подтвержден. Уходите. Летающий хищник задирает нос и разворачивается. Ветер прекращается. Оглушающий шум затихает вдали, не оставляя ничего, кроме мира и поражения.

Они слезают в ремнях: перепуганный психолог, стоический художник, затем – пророчица, чье лицо, когда она спускается на двести футов, в растерянности. Их арестовывают и ведут по изрубленному склону к лесовозной дороге, уже подползшей на несколько сот ярдов к основанию Мимаса. Они сидят в грязи и часами ждут полицию. Потом офицеры расторопно их упаковывают, троих в ряд, на заднее сиденье патрульной машины.

Лесовозная дорога ползет по оврагу. Трое пленников оглядываются на оголенный хребет, на очертания великого древа, лишь вдвое моложе христианства. Голос ниже стрекота вертолета что-то говорит, но его никто не слышит, даже Адиантум.

ПОКА ЗАКЛЮЧЕННЫХ УДЕРЖИВАЮТ, Патриция Вестерфорд начинает переговоры с консорциумом четырех университетов для учреждения Глобального хранилища рассадной зародышевой плазмы. Пара заявлений – и «Рассада» становится юридическим лицом.

– Пора, – говорит доктор Вестерфорд разным публикам, у которых надо собирать средства на климат-контроль, высокотехнологические залы и обученный персонал. – Давно пора сохранить те десятки тысяч видов растений, что исчезнут еще при нашей жизни.

Она дошла до того, что эти предложения сами слетают у нее с языка. Через два месяца она направляется на юг, на первую исследовательскую экспедицию в бассейн Амазонки. Еще тысяча квадратных миль леса исчезнет раньше, чем она до него доберется. Когда Патриция вернется, ее будет ждать обед от Денниса.

ПОКА ЗАКЛЮЧЕННЫЕ ИЗОБРАЖАЮТ СОН, Нилай Мехта наслаждается лучшими часами творения. Из постели в кабинете он издает приказ эльфам «Семпервиренс» о сути «Господства 8»:

Как не дать нескольким миллионам игроков уйти? Мир должен быть полнее и перспективнее их жизни офлайн… Представьте себе, как миллионы пользователей сообща обогащают мир каждым своим действием. Помогите им построить такую прекрасную культуру, что им будет больно ее потерять.

* * *

В ИНОМ МЕСТЕ У ДРУГОЙ ЖЕНЩИНЫ начинается свой, особый тюремный срок. Кровотечение в мозгу ее мужа захватывает и ее. Она звонит 911. Едет в скорой, ночь теплая. В больнице подписывает осведомленное согласие, хотя больше никогда не почувствует себя осведомленной. Идет к нему после первой операции. То, что осталось от Рэя Бринкмана, лежит в регулируемой койке. У него убрали половину черепа, мозг заклеили лоскутом скальпа. Из него торчат шланги. Лицо Рэя застыло в ужасе.

Никто не скажет Дороти Казали Бринкман, сколько он таким еще будет. Неделю. Еще полвека. В первые ночи, во время бдения в реанимации, ее посещают разные мысли. Страшные. Она останется, пока его не стабилизируют. После этого надо спасаться.

Снова и снова она слышит, что кричала всего за несколько часов до того, как рухнул его мозг. «Все кончено, Рэй. Все кончено. С нами двумя кончено. Я за тебя не отвечаю. Мы друг другу не принадлежим и никогда не принадлежали».

В ТЮРЬМЕ, ВОРОЧАЯСЬ НА ВЕРХНЕЙ КОЙКЕ, Адам видит, как великие секвойи взрываются, словно ракеты на стартовых площадках. Его исследование цело – все драгоценные данные опросников, собиравшиеся месяцами, – но не он. Он начал видеть в вере и законе то, что скрывалось за простором здравого смысла. Тюремный срок без предъявления обвинений помогает прозреть.

– Ты видишь их план, – говорит Хранитель. – Они не хотят судить нас ценой огласки. Просто пользуются юридической системой, чтобы потрепать как можно сильнее.

– А разве нет закона?..

– Есть. Они его нарушают. Они могут продержать нас без обвинения семьдесят два часа. Срок закончился вчера.

Адам вдруг понимает, откуда появилось слово «радикал». Radix. Wrad. «Корень». Растения, планеты, мозг.

НА ЧЕТВЕРТУЮ НОЧЬ В КАМЕРЕ Нику снится Каштан Хёлов. Он наблюдает, как тот, ускоренный в тридцать миллионов раз, раскрывает свой невидимый план. Вспоминает во сне, на тонком матрасе, как дерево машет набухающими руками в ускоренной съемке. Как эти руки испытывают все вокруг, исследуют, подстраиваются под свет, пишут послания в воздухе. Во сне дерево над ними смеется. «Спасти нас? Как это по-человечески». Даже смех занимает годы.

ПОКА СПИТ НИК, спит и лес – все девятьсот видов, опознанных людьми. Четыре миллиарда гектаров, от бореальных до тропических, – главный вид бытия Земли. И, пока мировой лес спит, люди собираются в общественном лесу одного северного штата. Четыре месяца назад поджог очернил десять тысяч акров в месте под названием Дип-Крик – один из множества удобных пожаров того года. Он подает Лесной службе идею устроить распродажу слегка поврежденную, все еще не срубленной древесины. Преступника так и не нашли. Никто и не хочет его найти. Никто, кроме нескольких сотен хозяев леса, которые и собираются на распроданных рощах с табличками. У Мими написано «НИ ОДНОЙ ПОЧЕРНЕВШЕЙ ПАЛКИ». У Дугласа – «СКАЖИ, ЧТО ВСЕ НЕ ТАК, СМОКИ»[56]56
  Исторический слоган. Медведь Смоки – символ Лесной службы. На этом плакате Смоки прячет за спиной бензопилу.


[Закрыть].

АДАМА, НИКА И ОЛИВИЮ удерживают без привлечения к суду на два дня дольше положенного. Им грозят десятками обвинений, только чтобы снять все в одночасье.

Мужчины встречают Адиантум у ворот. Видят в окошко проволочной сетки, как она идет по женскому крылу с бродяжническим комком вещей в руках. И вот она уже налетает, обнимает. Отступает и щурит огненно-зеленые глаза. «Хочу увидеть».

Они едут на машине Адама, хотя ему кажется, та уже чужая. Лесорубы пропали; валить больше нечего. Давно уехали к новым рощам. Их отсутствие очевидно за милю. Где когда-то было зеленое плетение текстур, что ты мог изучать целый день напролет, теперь осталась только синева. Дерева, обещавшего Оливии, что никто не пострадает, нет.

«Сейчас, – думает Адам. – Сейчас она декомпенсирует. Впадет в гнев».

У основания она протягивает руку, касается какого-то окончательного доказательства, в изумлении.

– Посмотрите! Даже пень выше меня.

Касается края поразительного пореза и рыдает. Ник делает шаг к ней, но она не подпускает его к себе. Адам обязан увидеть каждый ее спазм. Есть утешения, которые не может дать даже сильнейшая человеческая любовь.

– КУДА ТЕПЕРЬ? – спрашивает Адам, взяв яичницу на завтрак в придорожной забегаловке.

Адиантум смотрит в широкое окно, где вдоль тротуара на обочине растут кистистые платаны. «И они поводят пальцами в воздухе. Машут и пахнут, как церковный хор».

– Мы на север, – отвечает она. – Что-то стряслось в Орегоне.

– Сопротивление, – говорит Хранитель. – Повсюду. Мы им там пригодимся.

Адам кивает. Этнография закончена.

– Это… они сказали? Твои… голоса?

Она коротко, бешено хохочет.

– Нет. Помощница шерифа одолжила свое радио для бега. Кажется, она на меня запала. Езжай с нами.

– Ну. Мне надо закончить исследование. Диссертацию.

– Там и закончишь. Там полно тех, кого ты так хочешь изучить.

– Идеалистов, – говорит Хранитель.

Адам не понимает его выражения. То ли на дереве, то ли в узкой камере психолог утратил способность отличать сарказм от серьезности.

– Немоту.

– Ну. Что ж. Не можешь так не можешь. – Может, Адиантум ему сочувствует. Может, окончательно добивает. – Еще встретимся. Когда приедешь.

ПРОКЛЯТИЕ СЛЕДУЕТ ЗА АДАМОМ в Санта-Круз. Он неделями обрабатывает данные. Почти двести человек ответили на двести сорок вопросов Обновленного личностного опросника. А также заполнили его особую анкету на тему убеждений, в том числе по поводу отношения к человеческому праву на природные ресурсы, масштабу личности и правам растений. Оцифровка результатов проста. Адам пропускает данные через разные программы анализа.

С итогом знакомится профессор Ван Дейк.

– Хорошая работа. Долго ты. Случилось что-нибудь интересное во время работы в поле?

Точно что-то случилось с его либидо. Профессор Ван Дейк хороша как никогда. Но для Адама она словно из другого вида.

– Пять дней в тюрьме считаются за интересное?

Она думает, это шутка. Он не разубеждает.

В ДАННЫХ ВЫЯВЛЯЮТСЯ НЕКОТОРЫЕ тенденции темперамента радикальных экоактивистов. Главные ценности, чувство идентичности. Материал всего по четырем из тридцати личностных факторов, измеряемых опросником, предсказывает с удивительной точностью, верит ли человек или нет, что «лес заслуживает защиты вне зависимости от ценности для людей». Адам хочет проверить самого себя, но теперь тест уже ничего ему не скажет.

У себя в квартире после десяти часов в компьютерной лаборатории Адам включает телевизор. Нефтяные войны и насилие в сектах. Еще рано ложиться, хотя только этого ему и хочется. Он все еще находится высоко над землей, в руках уже несуществующего дерева, слушает скрип высокого дома и пение птиц, чьи имена хотел бы знать. Пытается читать роман – что-то о привилегированных людях, которым трудно поладить между собой в экзотических местах. Швыряет книгу в стену. В нем что-то сломалось. Умер аппетит к человеческому эгоизму.

Он направляется в любимое местечко аспирантов, где употребляет пять стаканов пива, девяносто шесть децибелов бласт-бита и сто минут синусоидных волн баскетбола размером со стену в обществе двадцати мгновенных друзей. Вырвавшись из кокона развлечений, перегруппировывается на парковке бара. Он не настолько напился, а потому не думает, что может водить, но по-другому домой не добраться.

Здание плещет волнами симулированного веселья, а по Кабрильо ревет парад масл-каров. Женщина под уличным фонарем кричит в пустоту: «Чтоб я сдохла из-за того, что хотя бы пытаюсь тебя понять». На другой стороне переулка люди ждут в очереди, когда их впустят на какое-то позднее мероприятие только для своих, куда Адаму, ожившему при виде мини-толпы, вдруг срочно надо попасть. Очередная человеческая иррациональность, о которой он все знает, но слишком опьянел, чтобы вспомнить название. Он проходит полквартала, в спину толкает огромная волна, что питается собой, разбрасывая отходы: пузыри, геноциды, крестовые походы, мании в диапазоне от пирамид до камней-питомцев, – отчаянный бред культуры, от которого одной недолгой ночью, высоко над Землей, Адам пробудился.

На углу он прислоняется к уличному фонарю. От него с трудом пытается сбежать факт – он чувствовал его давно, но не мог сформулировать. Почти все потребности людей создаются рефлексами, фантазмами и демократическим комитетом, чья работа – превращать необходимости одного года в гаражную распродажу следующего. Адам вваливается в парк, где полно народа, радующегося веселью и ночи. От воздуха слегка несет влажными салфетками, травкой и сексом. Всюду – голод, а единственная еда – соль.

По голове бьет что-то твердое, падает и откатывается на пару футов. Адам приседает и потемках шарит руками по траве. Виновник – таинственная пуговица промышленного размера, на ее плоской поверхности – идеальный крест. Похоже, ее следует открывать большой крестовой отверткой, вид у нее стимпанковский – хитроумный, викторианский, мастерски исполненный. Вот только сделана она из дерева.

Вещь слишком странная, для нее не хватает слов. Адам рассматривает ее целую минуту, снова понимая, что ничего не знает. Ничего вне своего рода. Поднимает глаза на ветки гибкого эвкалипта, откуда выпала загадка. Толстый кряж начал свой фирменный стриптиз. Основание засыпано листами коричневой тонкой коры, обнажая ствол такой белый, что даже неприлично.

– Что? – спрашивает он дерево. – Что?

Дерево не видит необходимости отвечать.

ОДИННАДЦАТЬ МИЛЬ ДОРОГИ ЛЕСНОЙ СЛУЖБЫ так великолепны, что аж страшно. Адам следует по просеке, поднимаясь вместе с хвойными стражами – от ели до болиголова, от болиголова до пихты Дугласа, тиса, можжевельника, трех видов настоящих пихт, и все он называет «елками».

Стипендия на годовую работу над диссертацией – дар богов – и вот как он ее тратит. Рюкзак давит на бедра. Над ним, в синеве, солнце делает вид, будто больше никогда уже не скроется. Но свежий воздух и ранние тени на серпантине намекают, что нет. Пара недель – и работа будет закончена. Но сперва это: последние оттягивающие исследования.

По расстоянию на северо-западе больше лесовозных дорог, чем шоссе. Больше лесовозных дорог, чем ручьев. Хватит, чтобы десяток раз обойти Землю. Стоимость их прокладки не облагается налогами, и ветки растут быстро как никогда, словно у пробившегося только что источника. Наконец изгибы просеки расширяются, появляется поселение. У края лагеря заняли последний рубеж цветастые люди, где-то под сотню, в основном – молодежь. Адам приближается; проясняется их занятие. Общественное рытье траншей. Анархическая постройка подъемного моста. Из валежника возводятся частоколы и колья. Взгляд на ров поперек перерубленной дороги – и стяг объявляет:

Свободный Биорегион Каскадия

Слова пускают стебли и корни. На растительности шрифта сидят птицы. Адам узнает стиль, знает художника. Входит в крепость из «Бревен Линкольна»[57]57
  «Бревна Линкольна» – название американской игрушки-конструктора, придуманной в 1916 году.


[Закрыть] через подъемный мост над незаконченным окопом. Сразу за укреплениями посреди дороги лежит человек в камуфляже, с хвостом и залысинами. Правая рука вытянута вдоль бока, как у отдыхающего Будды. Левая – исчезла в яме.

– Приветствую, двуногий! С добром пришел или с худом?

– Вы как?

– Меня зовут Дуг-пихта. Просто проверяю новый запор. На шесть футов под нами – нефтяной бак, залитый бетоном. Если захотят меня сдвинуть, придется оторвать руку!

Из гнезда на вершине треножника из связанных бревен посреди дороги Дуга окликает миниатюрная темноволосая и этнически непознаваемая девушка:

– Все в порядке?

– Это Шелковица. Думает, ты фредди.

– Что такое «фредди»?

– Просто проверяю, – говорит Шелковица.

– «Фредди» – это федералы.

– Он вряд ли фредди. Я просто…

– Наверное, из-за рубашки и чинос.

Адам смотрит на гнездо девушки.

– Они не смогут проехать по этой дороге, не сбив и не убив меня, – говорит она.

Парень с рукой в земле цокает языком.

– Фредди так не поступят. Для них жизнь священна. По крайней мере, человеческая. Венец творения и все такое. Сентиментальность. Лишняя брешь в броне.

– Если ты не фредди, – спрашивает Шелковица, – тогда кто?

Адам вспоминает то, о чем он не думал десятки лет.

– Я – Клен.

Шелковица чуть криво улыбается, будто видит его насквозь.

– Хорошо. Кленов у нас еще не было.

Адам отворачивается, гадая, что сталось с тем деревом.

Его дворовым вторым «я».

– Вы знаете кого-нибудь по имени Хранитель и Адиантум?

– Еще бы, – отвечает человек, прикованный к Земле.

Девушка на треножнике ухмыляется.

– У нас нет вожаков. Но есть эти двое.

СОКАМЕРНИКИ ВСТРЕЧАЮТ АДАМА так, будто знали, что он идет. Хранитель хлопает его по плечам. Адиантум обнимает – долго.

– Хорошо, что ты здесь. Ты нам пригодишься.

Они изменились, но так незаметно, как не отследить ни одному личностному тесту. Стали угрюмей, решительней. Смерть Мимаса сжала их, как сланец в уголь. При виде их преображения Адам жалеет, что не выбрал другую тему. Стойкость, имманентность, божественность – эти качества его дисциплина, как известно, измеряет так себе.

Она хватает его за руку.

– У нас есть церемония, когда присоединяются новенькие.

Хранитель окидывает взглядом рюкзак Адама.

– Ты же присоединяешься?

– Церемония?

– Все просто. Тебе понравится.

В ОДНОМ ОНА ПРАВА: ВСЕ ПРОСТО. Все происходит тем же вечером на широком лугу за стеной. Свободный Биорегион Каскадия собирается при полном параде. Десятки людей в клетчатом и гранжевом. Развевающиеся хиппарские юбки в цветах с флисовыми жилетами. Не все в пастве молоды. Стоит в трениках и кардиганах пара крепких abuelas[58]58
  Старики (исп.).


[Закрыть]. Церемонию проводит бывший священник-методист. Ему под девяносто, на шее ожерельем идет шрам с тех пор, как он привязался к лесовозу.

Начинают с песен. Адам борется с ненавистью к добродетельному пению. От косматых любителей природы и их банальностей с души воротит. Ему стыдно, словно он вспоминает детство. Люди по очереди рассказывают о задачах дня и предлагают решения. Вокруг расползаются аляповатые краски импровизированной демократии. Может, оно и ничего. Может, массовое вымирание оправдывает смутность. Может, и от простодушия в спасении его раненого вида будет польза. Кто Адам такой, чтобы судить?

Бывший священник говорит:

– Мы приветствуем тебя, Клен. Мы надеемся, ты останешься, сколько сможешь. Пожалуйста, если к тому лежит твоя душа, повторяй за мной. «С этого дня и впредь…»

– «С этого дня и впредь…» – Как тут не повторять, когда на него собралось посмотреть столько людей.

– «…я посвящаю себя уважению и защите…» – «.. я посвящаю себя уважению и защите…» – «…общего дела всего живого».

Не самые разрушительные слова, что он говорил, и не самые жалкие. Что-то отдается в голове – цитата, которую он однажды выписал. «Хороша… хороша любая мера…»[59]59
  «Хороша любая мера, способствующая сохранению целостности, стабильности и красоты биотического сообщества» – Олдо Леопольд «Календарь песчаного графства» (A Sand Country Almanac, 1953), пер. И. Гуровой.


[Закрыть] Но никак не вспоминается. Вокруг его последнего эхо раздается ликование. Люди начинают складывать большой костер. Полыхает высоко, широко и рыже, обугливающееся дерево пахнет детством.

– Ты психолог, – говорит Мими новобранцу. – Как убедить людей, что мы правы?

Новоиспеченный каскадец рискует.

– Даже лучшие доводы в мире не заставят их передумать. Это может сделать только хорошая история.

Адиантум рассказывает историю, которую остальные знают наизусть. В начале она умерла, и не было ничего. Потом вернулась, и было все, и создания света рассказывали ей, что самые чудесные итоги четырех миллиардов лет жизни нуждаются в ее помощи.

Пожилой кламатец с длинными седыми волосами и очками, как у Кларка Кента, кивает. Выходит для благословения. Поет старые песни и учит всех паре слов из кламат-модока.

– Все, что здесь происходит, уже было известно. Наш народ давно сказал, что этот день настанет. Рассказывали, что лес будет умирать и люди вдруг вспомнят всю свою семью.

И полночи эксцентрики сидят вокруг огня, смеются, и слушают, и шепчутся, и воют на луну, сияющую за шпилями елей.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ – ЧИСТЕЙШИЙ ТРУД. Окопы надо расширять и углублять, стену – укреплять. Адам машет молотком часами. К вечеру валится с ног. Ест вместе с четырьмя друзьями, что кажутся ему юнгианской архетипной семьей: Адиантум – мать-Жрица; Хранитель – отец-Защитник; Шелковица – дитя-Ремесленник; и Дуг-пихта – дитя-Шут. Адиантум – клей, очаровывает всех в лагере. Адам дивится ее неприступному оптимизму даже после тех разгромов, что она потерпела. Она говорит с авторитетом человека, уже видевшего будущее – видевшего с высоты.

Его принимают тем же вечером – простодушное пятое колесо. Он не понимает, какова его роль в этом сплоченном отчаянием клане. Дуг-пихта зовет его профессор Клен – им он и становится. Тем вечером Адам засыпает в глубоком забвении изможденного волонтера.

Свои страхи он озвучивает через два вечера, за консервной банкой тушеной фасоли, подогретой на костре из шишек.

– Уничтожение федеральной собственности. Это не шутки.

– О, ты уголовник, дружок, – говорит Дуг-пихта.

– Насильственное преступление.

Дуглас отмахивается.

– Я уже насовершался настоящих насильственных преступлений. По заказу правительства.

Шелковица сжимает его тыкающую руку.

– Вчерашние политические преступники – на сегодняшних почтовых марках!

Адиантум где-то далеко, в другой стране. Наконец она произносит:

– Это не радикально. Радикальное я уже видела.

И тогда Адам тоже это видит. Живой и дышащий склон горы, раздетый догола.

ПРИБЫВАЮТ ПРИПАСЫ, купленные на пожертвования сторонников. Лагерь – частичка сети, расползающейся по штату. Ходят рассказы об армии, идущей рука об руку по улицам столицы. Голодном забастовщике, сидящем сорок дней и ночей на ступенях Окружного суда в Юджине. Духе Леса, одетом в одеяло из серых лоскутов, который прошел сотню миль на ходулях по шоссе 58.

Той ночью, лежа в спальнике, прижавшись к Земле, Адаму хочется вернуться в Санта-Круз и доделать диссертацию. Любой может копать ров, строить валы, приковываться. Но только он может закончить свой проект и описать во взвешенных фактах, почему людей вообще волнует, выживет лес или умрет. Но он остается еще на день, становится чем-то новеньким – собственным объектом исследований.