Текст книги "Верхний ярус"

Автор книги: Ричард Пауэрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Он расставляет преображенные статуи на спасенных ящиках и возвращается за подлинным сокровищем. Вновь задается вопросом, о чем думал, оставляя его здесь. Они хотели путешествовать налегке. Похоронить искусство. А потом откопать, и пусть бы это был отдельный перформанс. Но вещь, которая все еще лежит в земле, дороже его собственной жизни, и Нику не следовало упускать ее из виду. Еще шесть взмахов лопатой – и сокровище вновь у него. Он открывает коробку, расстегивает молнию на сумке и достает стопку фотографий, собранных за сто лет. Нет смысла их перебирать, слишком темно и ничего не видно. Но Николас в этом и не нуждается. Стопка в его руках, и он чувствует, как дерево взмывает ввысь, будто фонтан, на который смотрят поколения Хёлов.

Он несет половину добычи вниз по склону, к машине. Укладывает в багажник и поворачивает назад за остальным. На полпути к месту захоронения тьму пронзают два белых огня: кто-то свернул на гравийную дорогу. Полиция.

К патрульной машине идут с поднятыми руками. Любое объяснение может быть задокументировано. Улики подтвердят его историю. Да, вторгся на чужую собственность, но лишь для того, чтобы забрать свое имущество. Он выходит из-за дома, прямо на свет фар. Приходит осознание того, что зарытое сокровище может на самом деле уже не принадлежать ему. Он продал землю и все, что с ней связано. Покупка и продажа земли кажется таким же абсурдом, как и арест за возвращение своего собственного искусства.

Полицейская машина рывком выезжает на подъездную дорогу, от колес летит гравий. «Люстра» вспыхивает красным, и Николас застывает как вкопанный. Машина резко поворачивает, преграждая ему путь, и останавливается. Вой сирены сменяется голосом из динамиков.

– Стоять! Лечь на землю!

Взаимоисключающие требования. Он поднимает руки и опускается на колени. Переносится на сорок лет назад и слышит детсадовский стишок-дразнилку: «Но тут хлынул дождь – и уплыл паучок»[73]73
  Речь идет о «бесконечном» детском стихотворении про паучка, который снова и снова забирается в водосточную трубу, хотя его каждый раз смывает дождем.


[Закрыть]. Два офицера мгновенно оказываются рядом. Лишь в этот момент Николас понимает, что у него серьезные проблемы. Если они снимут с него отпечатки пальцев и проверят по своей базе…

– Руки вытянуть.

Один из полицейских упирается коленом в спину Ника и стягивает его запястья. Надев наручники, они усаживают его на землю, светят в лицо фонариком и записывают данные.

– Это безделицы, – объясняет он. – Они ничего не стоят.

Они морщатся, рассматривая «шедевры». К чему создавать такие вещи, не говоря уже о том, чтобы их воровать? Интересен лишь тот факт, что они были закопаны. Но пожилой коп узнает фамилию на водительских правах Ника. Часть местной истории. Ориентир для всего региона: «Вам еще ехать милю-полторы, мимо дерева Хёлов».

Они звонят управляющему, который отвечает за эту собственность. Его совершенно не интересует, что за мусор выкопали на территории. Сельская Айова: полиция не проверяет по федеральной базе данных, не было ли у него приводов. Просто еще один чокнутый бродяга из разорившейся семьи фермеров, который ездит на помятом автомобиле и пытается вернуть исчезнувшее прошлое.

– Вы свободны, – говорят ему. – Больше никаких раскопок на чужой территории.

– А можно я?.. – Ник машет рукой в сторону вырытых сокровищ. Офицеры пожимают плечами: «На здоровье». Потом наблюдают, как он укладывает последние коробки в багажник. Он поворачивается к ним: – Вы когда-нибудь видели, чтобы дерево состарилось на восемьдесят лет за десять секунд?

– В будущем соблюдайте осторожность, – говорит полицейский, надевший на него наручники.

А потом они отпускают человека, на чьей совести три поджога, на все четыре стороны.

НИЛАЙ СИДИТ ВО ГЛАВЕ овального стола и смотрит на пятерых лучших координаторов проектов. Растопыривает костлявые пальцы на столешнице. Не знает, с чего начать. Трудно даже сообразить, как называть саму игру. Номера версий в прошлом. Их заменили постоянные обновления. Сейчас «Господство Онлайн» – истинный левиафан, неуклонно растущее и развивающееся предприятие. Но сердце у него гнилое.

– Мы столкнулись с проблемой Мидаса. У нашей игры нет финала, она превратилась в строительство бесконечной пирамиды, что вызвало застой. Вечное, бессмысленное процветание.

Команда слушает, нахмурившись. Все они зарабатывают шестизначные суммы, большинство – миллионеры. Самому младшему двадцать восемь лет, самому старшему – сорок два. Но они, одетые в джинсы и футболки скейтбордистов, с волосами, собранными в модный пучок, в заломленных набок бейсболках, выглядят как симуляции подростков. Боэм и Робинсон откидываются на спинки своих кресел, потягивая энергетики и грызя протеиновые батончики. Нгуен положил ноги на стол и смотрит в окно, как будто нацепил очки виртуальной реальности. Все пятеро пищат и дзинькают, свистят и вибрируют – у них столько «протезов», сколько писателям-фантастам и не снилось.

– Как в ней можно выиграть? Точнее, разве в ней возможно проиграть? Единственное, что имеет значение – накопить еще чуть-чуть. После того, как ты достиг определенного уровня, дальнейшее кажется пустой тратой времени. Чем-то грязным. Повторением пройденного.

Мужчина в инвалидном кресле у стола склоняет голову и заглядывает в свою могилу. Его длинные сикхские волосы по-прежнему ниспадают до талии, но теперь в них седые пряди. Борода ложится на толстовку с изображением Супермена, словно слюнявчик. На руках еще есть кое-какие мышцы, наработанные благодаря десятилетиям вынужденных перемещений из постели и в постель. Но ноги под штанинами брюк-карго с трудом заслуживают право считаться таковыми.

На столе книга. Эльфы в курсе, что это значит: босс снова читает. У него визионерский заскок. Скоро он всех принудит проштудировать этот томик в поисках решения проблемы, которая существует только в его воображении.

Кальтов, Раша, Робинсон, Нгуен, Боэм: пятеро полных энтузиазма умников собрались в супер-пупер-продвинутом военном штабе, оснащенном множеством экранов и всеми электронными прибамбасами для конференций, какие только могут понадобиться завтра. Но сегодня они способны лишь смотреть на босса, разинув рот. Он говорит, что «Господство» сломалось. Волшебная франшиза, настоящий денежный станок, нуждается в переосмыслении.

От раздражения у Кальтова едва не вспыхивают усы.

– Это же игра в богов, господи боже. Нам платят, чтобы наслаждаться божественными проблемами.

– У нас уже семь миллионов подписчиков, – говорит Раша. – Четверть из них играют около десяти лет. Игроки нанимают китайских заключенных с подключением к Интернету, чтобы те прокачивали их персонажей, пока они спят.

Босс делает бровями то движение, на какое способен он один.

– Если бы поднятие уровня по-прежнему было веселым занятием, они бы так не поступали.

– Возможно, проблема и впрямь существует, – признает Робинсон. – Но это та же проблема, с которой мы имеем дело с самого начала «Господства».

Нилай качает головой, но это не кивок.

– Я бы не сказал, что мы с ней «имеем дело». Скорее, «продолжаем откладывать».

Он так отощал, что мог бы сойти за святого. Провисающий ворот толстовки обнажает торчащие ключицы. Он похож на изваяние индийского аскета – обтянутый кожей скелет, сидящий под священной смоковницей или деревом ним.

Боэм демонстрирует кое-какие картинки.

– Вот что мы предлагаем. Снова добавим уровни опыта. И еще введем в игру кучу технологических штучек. Мы их называем «Техника будущего 1», «Техника будущего 2»… Все они генерируют различные виды очков престижа. Затем устроим посреди Западного океана еще одно вулканическое событие и создадим новый континент.

– По-моему, это смахивает на «продолжаем откладывать».

Кальтов разводит руками.

– Люди хотят расти. Расширять свои империи. Вот почему они платят нам каждый месяц. Места становится все меньше. Мы немного расширяем пространство. Нет другого способа управлять миром.

– Ну ясно. Намылить, сполоснуть, повторить, пока не помрешь от истощения.

Кальтов хлопает по столу. Робинсон искренне хохочет. Раша думает: «Все дело в том, что босс – тот парень, который пишет миллион служебных записок в неделю, тот парень, который построил компанию из ничего – использует свое гениальное право на заблуждение».

– Что интереснее? – тем временем продолжает Нилай. – Двести миллионов квадратных миль, заполненных сотней разновидностей биомов и девятью миллионами видов живых существ? Или горстка мигающих цветных пикселей на плоском экране?

Вокруг стола раздается нервный смех. Они понимают, конечно, какой из двух вариантов – лучший дом. Но каждый знает почтовый адрес своей нынешней пассии.

– Босс, абсолютно ясно, куда эмигрирует наш вид.

– Но почему? Как можно променять бесконечно богатое место на мультик?

Для мальчиков-миллионеров столько философии – это уже перебор. Но они решают подыграть человеку, который их всех нанял. Они отвечают, усердно перечисляя бонусы символического пространства: чистота, скорость, мгновенная обратная связь, власть и контроль, сопричастность, огромное количество предметов, которые можно накопить, баффы и медальки. Сговорчивые услады, от которых кора головного мозга искрится. Они говорят о безупречности игры, о том, что она не стоит на месте, и ее скорость отчетливо видна. Можно оценивать свой прогресс. Понимать, что усилия не напрасны.

Нилай снова кивает в знак того, что не согласен.

– До определенного момента. Пока игра не наскучит.

Группа затихает. Наступает всеобщее отрезвление. Нгуен убирает ноги со стола.

– Люди нуждаются в лучших историях, чем те, которые у них есть.

Лохматый садху наклоняется вперед так быстро, что чуть не вываливается из своего инвалидного кресла.

– Да! А какое свойство есть у всех хороших историй? – Нет ответа. Нилай поднимает руки и разводит ими в странном жесте. Кажется, еще миг – и его пальцы покроются листвой. Птицы прилетят, совьют гнезда. – Они немного убивают. Превращают тебя в того, кем ты не был.

Осознание настигает их – медленное и неумолимое, как смерть. Босс играет в другую игру, которая запросто пустит «Господство» на растопку.

– И что нам делать? – спрашивает Боэм.

Нилай показывает книгу, словно ее надиктовали свыше. Они видят название на обложке, под вздымающейся паутиной листьев. «Тайный лес». Робинсон стонет.

– Опять растения, босс? Из растений игры не получится. Разве что у них будут базуки.

– Давайте введем в модель атмосферу. Добавим качество воды. Циклы питательных веществ. Конечные материальные ресурсы. Давайте создадим прерии, болота и леса, отражающие богатство и сложность реальных мест.

– И что потом? Обесцвечивание рифов, повышение уровня моря и лесные пожары, вызванные засухой?

– Раз уж люди постоянно играют именно по таким правилам.

– Зачем? Наши подписчики хотят спрятаться от всего этого дерьма.

– Игра не отпускает своих игроков. Такова великая тайна.

– Ну и как же выиграть при таком раскладе? – насмешливо спрашивает Кальтов.

– Выяснив, какие способы работают. Отыскав истину методом проб и ошибок.

– То есть никаких новых континентов.

– Никаких новых континентов. Никакого внезапного появления новых месторождений полезных ископаемых. Регенерация только с реалистичной скоростью. Никаких восстаний из могилы. Неправильный выбор в игре должен приводить к перманентной смерти.

Эльфы переглядываются. Босс вышел из-под контроля. Он готов разрушить франшизу, уничтожить механизм, который превращает их жизнь в вечный праздник, просто чтобы решить проблему чрезмерного удовлетворения потребностей.

– Но что… – начинает Нгуен. – Что веселого в лимитах, дефиците и перманентной смерти?

На миг лицо со впалыми щеками становится гибким, словно резина, и босс вновь превращается в мальчишку, который учится программировать, а его код знай себе ветвится во всех направлениях.

– Семь миллионов пользователей должны будут изучить правила нового опасного места. Узнать, что стерпит этот мир, как на самом деле устроена жизнь, чего она хочет от игрока в обмен на продолжение действа. Вот это я понимаю, игра. Совершенно новая эпоха Великих географических открытий. Разве это не лучшие приключения из всех, какие только могут быть?

– Надо продать свои акции «Семпервиренс», – говорит Кальтов. – Игроки уйдут. Все без исключения!

– Куда? Слишком многое поставлено на карту. Большинство игроков потратили на «Господство» годы. Они сколотили в игре целые состояния. Они придумают, как восстановить доброе имя этого мира. Они удивят нас, как всегда.

Эльфы сидят ошарашенные; кажется, что их состояния тают на глазах. Но босс – о, босс сияет, как не сиял с того дня, когда упал с дерева в детстве. Он берет со стола книгу, открывает и читает вслух:

– «Под землей происходит нечто удивительное, и мы лишь теперь начинаем понимать, что именно». – Для пущего эффекта он захлопывает книгу. – Не существует ничего даже отдаленно похожего. Мы можем стать первыми. Вообразите игру, в которой надо прокачивать мир, а не себя.

Вслед за его безумным предложением сгущается тишина.

– Не сломано, босс, – говорит Кальтов. – Не надо чинить. Я голосую против.

Святой, тощий как скелет, обращается к каждому из сидящих за столом. Раша? Нгуен? Робинсон? Боэм? Нет, нет, нет и нет. Единодушный дворцовый переворот. Нилай не чувствует ничего, даже удивления. «Семпервиренс», с ее пятью подразделениями и бесчисленным количеством сотрудников, с ее огромными годовыми доходами от подписки и СМИ, уже давно не контролируется конкретными личностями. Десятки тысяч поклонников, пишущих на интернет-форумах, имеют больше власти над развитием событий, чем кто-либо из начальства. Сложная адаптивная система. Божественная игра, которая сбежала от своего бога.

Он все понял: коллективная онлайновая жизнь в параллельном мире будет продолжаться, скрупулезно вторя тиранической сути того места, откуда все эти люди пытаются сбежать. А шестьдесят третий самый богатый человек в округе Санта-Клара – основатель «Семпервиренс Инк.», создатель «Лесных пророчеств», единственный ребенок, поклонник далеких планет, любитель комиксов на хинди, заядлый фанат историй не по правилам, оператор цифровых летающих змеев, робкий ругатель учителей, падатель с прибрежных виргинских дубов – узнает, каково быть заживо съеденным собственным ненасытным потомством.

ДУГЛАС ПАВЛИЧЕК ХРАНИТ эту древнюю, десятилетней давности историю в своем арсенале, чтобы с ее помощью атаковать какого-нибудь ничего не подозревающего посетителя, который летним днем забредет в бывший бордель, ныне информационный центр для гостей города-призрака. Он выкладывает ее всем, кто задержится на достаточно долгий срок.

– Потом мне пришлось пятиться вверх по склону, на заднице, отталкиваясь от древесных стволов здоровой ногой. Преодолел восемьдесят футов по снегу, двигаясь зигзагами, а вывихнутое плечо было все равно что Дух Святой, тыкающий в меня раскаленной кочергой. Я дополз, то и дело теряя сознание, до надшахтного копра старой серебряной шахты, это примерно в ста ярдах отсюда. И там пролежал, полумертвый, невесть сколько времени – у меня были видения, я слышал, как разговаривает лес. Наверное, росомахи и иже с ними слизывали соленый пот с моего лица. Чудом добрался до офиса, вызвал санавиацию, и меня доставили в Миссулу на вертушке. Ощущение было такое, будто я снова угодил во Вьетнам, где собрался сигануть из старой «Птички Герки» и начать Колесо вечного возвращения заново.

Он часто рассказывает эту байку, и туристы, в основном, терпят. А однажды вечером, через десять минут после окончания рабочего времени, он повествует ее девушке, которая слушает всерьез. Вроде, молоденькая; в бандане и с рюкзаком; с чертовски милым восточноевропейским акцентом; от нее чуть попахивает немытым телом, зато она дружелюбная, как покрытый клещами ретривер. Аж подпрыгивает на месте в ожидании развязки: выживет, не выживет? Дуглас, увлекшись нарастающим темпом, слегка импровизирует. Будем честны: запас прочности у каркаса его сюжета отнюдь не бесконечный. Но слушательница внимает, как будто он один из страдающих эпилепсией русских романистов, и все, чего ей хочется, – узнать, что будет дальше, что будет потом.

Когда история заканчивается, девушка наблюдает, как он закрывает офис. Снаружи, на стоянке, только его служебный белый «форд». Все посетители уехали обратно по ухабистой дороге на своих «экспедишнах» и «патфайндерах». Девушка – ее зовут Алена – спрашивает:

– Как думаете, поблизости есть место, где можно разбить лагерь?

Дуглас бывал в такой ситуации: долгий путь позади, а палатку поставить негде. Он взмахивает руками, указывая на все заброшенные здания, которые должен каждый вечер проверять на предмет посторонних личностей. Кемпинг запрещен, но кто узнает о нарушении правил?

– Выбирай.

Она склоняет голову.

– А у вас не найдется крекеров или чего-то в этом духе?

Дугласу приходит на ум, что, возможно, ее привлек вовсе не его талант рассказчика. Но он ведет ее в хижину и угощает ужином. Пускается во все тяжкие: филе кролика, которое берег с неведомыми целями, жареные грибы с луком, приличный кофейный кекс из хлопьев для завтрака «Грейп-Натс», а также пару стаканчиков малиновой настойки.

Она рассказывает о полном приключений путешествии через Гранатовый хребет.

– Мы пустились в путь вчетвером. Понятия не имею, куда подевались те трое.

– Здесь опасно. Ты не должна путешествовать одна, с твоим-то видом.

– А какой у меня вид? – Она надувает щеки и машет ладонью перед носом. – Как у больной обезьяны, которую надо помыть.

По мнению Дугласа, она выглядит достаточно хорошо, чтобы быть невестой по переписке, мошенницей.

– Нуда, конечно. Молодая женщина в гордом одиночестве. Никто и внимания не обратит.

– «Молодая»? Это кто здесь молодой? И вообще. Величайшая страна. Американцы – самый дружелюбный в мире народ. Всегда хотят помочь. Как ты. Взгляни-ка! Ты приготовил замечательную еду. Ты же не был обязан так поступать.

– Тебе понравилось? Правда?

Она протягивает стаканчик, чтобы он налил ей еще малиновой настойки.

– Что ж, – говорит Дуглас, когда молчание становится неловким даже по его меркам, – можешь накачать себе сколько угодно воды из колонки. Выбирай любое здание внизу. Я бы держался подальше от цирюльни. Там, кажется, недавно что-то сдохло.

– Мне нравится этот дом.

– Ой. Ну-у. Слушай, ты мне ничего не должна. Я просто тебя угостил.

– А кто у нас такой нервный? – Она садится ему на колени, внимательно изучает его лицо, легонько целует, вытягивая губы. Прерывается. – Эй! Ты плачешь. Ну какой же ты странный.

Нет ни единой веской причины, по которой эволюция могла бы наделить живое существо столь бессмысленным поведенческим паттерном.

– Я старик.

– Серьезно? Давай проверим!

И она возобновляет попытки. Дугласа впервые за много лет согревает женское тело. Как будто кто-то ковыряется отмычкой в покореженном замке у него в груди. Он сжимает ее запястья.

– Я тебя не люблю.

– Ну и ладно, мистер! Никаких проблем. Я тебя тоже не люблю. – Она хватает его за подбородок. – Чтобы наслаждаться, не обязательно любить!

Дуглас отпускает ее.

– Поверь мне, ты ошибаешься.

Руки слабеют, как прикованные к трубе, торчащей из врытой в землю бетонной плиты.

– Ладно, – опять говорит Алена, становясь угрюмой. Толкает его в грудь, встает. – До чего же ты унылое млекопитающее.

– Верно. – Он встает и собирает остатки пиршества. – Ты займешь кровать. Я буду спать в мешке, тут. Удобства во дворе. Осторожнее, там жгучая крапива.

Кровать приводит ее в восторг. Американское Рождество.

– Ты славный старик.

– Не особенно.

Он объясняет, как включать и выключать лампу. Лежа на полу в передней комнате, видит свет под дверью. Кое-кто читает допоздна. Он лишь потом поймет, что именно она читала той ночью.

Утром опять кофейный кекс из «Грейп-Натс» и настоящий кофе. Больше никаких авантюр из-за межкультурных недоразумений. Она уходит, прежде чем появляются первые туристы, одолевшие перевал. Вскоре гостья перестает быть даже историей, которую он рассказывает сам себе по ночам, чтобы подпитать свои сожаления и покарать себя за ностальгию.

Но Америка, как выясняется, и впрямь величайшая страна. Люди здесь такие добрые, земля невообразимо богата, а власти готовы пойти на сделку за полезную информацию, даже если у тебя на счету многочисленные преступления. Через два месяца, когда люди с инициалами на куртках будут подниматься в гору, Дуглас почти забудет о своей ночной посетительнице. И только когда копы остановят его на дороге, перевернут хижину вверх дном и заберут рукописный дневник в пластиковой коробке, он вспомнит. Он едва сдержит улыбку, пока его будут вязать и усаживать в правительственный «лендкрузер».

«Тебе что, смешно?»

Нет. Нет, разумеется, ему не смешно. Ну, может, чуть-чуть. Все это уже происходило, и, насколько может судить Дуглас Павличек, будет происходить вечно. Заключенный 571 прибыл по месту отбытия наказания четыре десятилетия спустя.

Они не задают много вопросов. Да им и не нужно. Он все сам записал, в мельчайших подробностях, исполняя еженощный ритуал воспоминаний и объяснений. Подписано, запечатано, доставлено. Все преступления, которые они совершили впятером: Адиантум, Хранитель, Шелковица, Пихта и Клен. Но забавно: его тюремщиков интересуют отнюдь не лесные имена.

ДОРОТИ ПОЯВЛЯЕТСЯ В ДВЕРЯХ, в ее руках неизменный поднос с завтраком.

– Доброе утро, РэйРэй. Голоден?

Он не спит, спокойно смотрит в окно на полтора акра Бринкмановских владений. В последнее время он стал таким умиротворенным. Бывали тяжелые, жуткие дни, когда ей хотелось его убить. Прошлая зима оказалась хуже всего. Однажды февральским днем она несколько минут пыталась понять смысл его стонов. Когда наконец разобралась, то показалось, что он прочитал ее мысли: «С меня хватит. Неси цикуту».

Но весна привела его в чувство, и теперь, в преддверии летнего солнцестояния, Дороти готова поклясться, что никогда не видела мужа счастливее. Она ставит поднос на прикроватную тумбочку.

– Как насчет персиково-бананового коблера?

Он пытается поднять руку, возможно, хочет на что-то указать, но у руки на этот счет иное мнение. Совладав, наконец, с речевым аппаратом, он как будто атакует Дороти из засады:

– Вон. Там.

Слова невнятные и тягучие, как горячая фруктовая каша, которую она приготовила на завтрак. Он указывает взглядом.

– Там. Дерево.

Дороти выглядывает в окно, старательно изображая интерес, как будто просьба имеет смысл. В том, что касается актерского мастерства, она по-прежнему безнадежная дилетантка.

– Да-а?

Он открывает рот и произносит нечто среднее между «что» и «кто».

Она спрашивает, по-прежнему бодрым голосом:

– Как оно называется? Рэй, ты же знаешь, я по этой части полный бездарь. Вечнозеленое что-то там?

– От… когда?

Два слова – все равно что подъем на велосипеде по грязной горной дороге.

Дороти смотрит на дерево, как будто видит его впервые в жизни.

– Хороший вопрос. – На мгновение она не может вспомнить, как долго они живут в этом доме и что посадили. Он слегка вздрагивает, но не от негативных эмоций. – Что ж. Давай разберемся!

И вот она стоит перед стеной книг. От пола до потолка: все печатное слово, что они скопили на протяжении своей жизни. Она кладет ладонь на полку на уровне плеча; сама не знает, из какого дерева та сделана. Ведет пальцем по пыльным корешкам, ища то, в существовании чего не уверена. Прошлое пытается убить ее – убить все, чем они были или надеялись стать. Она пропускает «Ого пеших прогулок по Йеллоустону». Задерживается на «Полевом справочнике певчих птиц, обитающих на востоке», когда в памяти мелькает нечто ярко-красное, оставшееся неопознанным. Тоненькая книжечка, почти брошюра, притаилась в дальнем углу полки. «Легкий определитель деревьев». Дороти вытаскивает ее. Надпись на титульном листе атакует из засады:

 
Моему дорогому первому измерению,
Моей единственной и неповторимой Дот.
Давай узнаем, где растет ясень,
А где можно лишь наломать орясин?
 

Она никогда раньше не видела этих слов. У нее нет даже смутного воспоминания о попытках вместе выучить названия деревьев. Но благодаря стишку его автор воскресает в памяти целым и невредимым. Лучший в мире рифмоплет.

Она листает страницы. Количество дубов выходит за рамки здравого смысла. Пунцоволистный, красильный, белый, бархатный, серый, шарлаховый, железный, крупноплодный, дольчатый, черный – все с листьями, которые совсем друг на друга не похожи. Теперь она вспоминает, почему у нее никогда не хватало терпения на природу. Никакой драмы, никакого развития, никаких столкновений надежд и страхов. Разветвленные, запутанные, хаотичные сюжеты. И попробуй разберись в характерах героев.

Она опять читает посвящение. Сколько лет было рифмоплету? Лучший из худших поэтов. Лучший из худших актеров. Юрист по патентам и авторским правам, который доводил мошенников до банкротства, а потом десятую часть каждого года помогал людям бесплатно. Он мечтал о большой семье, чтобы ночи напролет играть в карты и во время долгих автомобильных поездок распевать новые песни на четыре голоса. Вместо этого остались только он сам и его дорогое первое измерение.

Она несет буклет обратно в его комнату.

– Рэй! Посмотри, что я нашла! – Его лицо, воющая маска, кажется почти довольной. – Когда ты мне это подарил? Хорошо, что мы сберегли книжку, да? Как раз то, что нам сейчас нужно. Готов?

Он не просто готов. Он как ребенок, который собирается в летний лагерь.

– Итак, поехали. «Если вы живете к востоку от Скалистых гор, перейдите к пункту 1. Если вы живете к западу от Скалистых гор, перейдите к пункту 116».

Она смотрит на него. Его глаза блестят и лучатся жаждой странствий.

– «Если на вашем дереве есть шишки и иголки, перейдите к пункту 11-с».

Они оба смотрят в окно, как будто ответ не маячил там последние четверть века. В полуденном свете искривленные ветки – крепкие, расположенные с большими промежутками – приобретают странный голубовато-серебристый отблеск, которого Дороти раньше не замечала. Узкая, коническая верхушка мерцает в лучах солнца.

– По иголкам определенно «да». И по шишкам. Рэймонд? Кажется, мы напали на след. – Она перелистывает страницы и переходит к следующему этапу поиска сокровищ. – «Хвоя вечнозеленая и растет пучками по две-пять хвоинок в каждом? Если да, перейдите к пункту…»

Она поднимает взгляд. Его гримаса напоминает улыбку больше, чем должна. Глаза сияют.

«Приключение. Волнение. Прощай – счастливого пути».

– Я сейчас вернусь.

От удивления у нее в верхней части груди что-то трепещет. Она уходит. Через кухню в кладовую, где множество шкафчиков ломятся от всякой ерунды, припрятанной и забытой на десятилетия. Однажды наступит выходной, когда она разберется с этим мусором, выкинет его и облегчит спасательной шлюпке последние мили. Открыв заднюю дверь, Дороти чувствует, как на нее волнами травянистого запаха накатывает лето. Она босая. Соседи решат, что эта женщина, ухаживая за мужем-овощем, сама потеряла рассудок. Если они правы – что ж, так сложилось.

Она пересекает лужайку, тянется к нижней ветке, наклоняет ее к себе и считает. Ей приходит на ум, что об этом есть песня. Песня, молитва, история или фильм. Ветка выскальзывает из руки. Она возвращается к дому по траве, переливающейся солнечными бликами, напевая мелодию, которая как раз о таком моменте.

Он с трепетом ждет ее – и развязку.

– Пять в пучке. Нам везет. – Она пролистывает книгу до следующей развилки. – «Шишки длинные, с тонкими чешуйками?»

Альтернативы, варианты выбора: Дороти знает в этом толк. Похоже на юриспруденцию, нате дела, с которыми она работала на протяжении всех лет, пока была судебной стенографисткой. Улики, перекрестные допросы, недобросовестные переговоры, подтасованные факты – все меньше возможностей свернуть с пути, который ведет к единственному допустимому вердикту. Все равно что эволюционное древо решений: «Если зимы суровые, а воды не хватает, попробуйте чешуйки или иголки». И еще причудливым образом напоминает актерскую игру: «Если ответ должен выразить страх, перейдите к жесту 21-с, удивление – 17-а. В противном случае…» Это автоматическая телефонная служба поддержки для живущих на Земле. Это разум, движущийся от загадки к загадке, и объяснение всегда маячит где-то за следующей развилкой. Более того, это похоже на само дерево с центральным стеблем-вопросом, который разветвляется на десятки гипотез, каждая из которых выдает сперва сотни, а затем тысячи зеленых, самостоятельных ответов.

– Оставайтесь с нами, – говорит Дороти и снова исчезает.

И опять черная эмалевая ручка задней двери протестующе скрипит под рукой. Дороти идет через двор к дереву. Короткий путь, повторенный ad nauseam, столько раз, на сколько никто и никогда не подписывался, на одном и том же знакомом пятачке: путь любви. «Если хотите продолжать борьбу, перейдите к пункту 1001. Если хотите вырваться и спастись…»

Она стоит под деревом и изучает шишки. Они усеивают почву – споры, упавшие на Землю с какого-то далекого астероида. И обратно в дом, с ответом. Путь по сырой траве в чулках достаточно долог, чтобы Дороти задумалась, почему она все еще здесь, погребенная заживо, на годы прикованная к обездвиженному мужу, когда все, чего она хотела в этой жизни – обрести свободу. Но в дверях тюрьмы, размахивая книгой в знак триумфа, она понимает. Это ее свобода. Она самая. Свобода противостоять ежедневным ужасам.

– Победа. Белая восточная сосна.

Она готова поклясться, что по окаменевшему лицу прокатилась волна удовлетворения. Она теперь может читать его мысли с помощью телепатии, отточенной за годы угадывания смысла исковерканных слогов. Дороти думает: «Мы сегодня славно потрудились. Отличный день».

В тот вечер он заставляет ее читать ему о дереве, чьи заросли когда-то тянулись огромными вертикальными жилами живой руды от Джорджии до Ньюфаундленда, через Канаду и мимо Великих озер к их лагерю на двоих, озаренному светом ночника. Она повествует о гигантах со стволами шириной в четыре фута, у которых первые боковые ветви появлялись на высоте не меньшей, чем восемьдесят футов. О бесконечных рядах деревьев, которые каждой весной туманили воздух пыльцой, и она осыпалась облаками золотистой пыли на палубы кораблей далеко в море.

Она читает ему о тех временах, когда англичане только заполонили континент, поднявшийся из океана за ночь, в поисках мачт для своих колоссальных фрегатов и линейных кораблей – мачт, которых не было больше нигде в раздетой догола Европе, даже на далеком севере. Она показывает ему картины, изображающие колоссальные Pinus strobus размером с церковный шпиль, до того ценные, что Корона клеймила даже растущие на частной земле, «широкой стрелой». И ее муж, всю жизнь защищавший частную собственность, не мог не предвидеть последствия из будущего: Сосновый бунт[74]74
  Сосновый бунт (The Pine Tree Riot) произошел в Нью-Гэмпшире 14 апреля 1772 г.


[Закрыть]. Революция. Война, развязанная из-за того, что росло на этих берегах, когда люди еще не спустились с деревьев.