Текст книги "Радуга"

Автор книги: Пранас Трейнис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

– Хватит!

– Вы мне не верите? Значит, не читали или забыли мой исторический рапорт 1934 года о свадьбе господина Аугустинаса, разрешение на которую в тюремных условиях дали вы лично, и поэтому вечно будете пользоваться милостями его супруги Матильды. Хотя, откровенно говоря, совершенно незаслуженно, потому что вопрос о бракосочетании вы решили не самостоятельно, а согласовав через мою голову с моим окружным начальником. Вы всегда избегали непосредственной моей помощи и всегда косвенно сваливали на мою голову самые неблагодарные задания. Так было и в тот раз. Округ поручил мне обеспечить спокойствие в городе в связи с публичным бракосочетанием господина Вольдемараса в утянском костеле, а вы языком своей покойной супруги разнесли эту сенсационную новость по всему уезду и даже дальше.

– Клевета!

– Простите, господин начальник уезда. Но что Кезис говорит, то Кезис знает. Это дело его профессиональной чести.

– Прошу выйти!

– Простите, господин начальник. Что Кезис начинает, то Кезис кончает! Вы уже тогда рыли мне яму и нацеливали на мое место своего приятеля Заранку. У меня есть письменные показания госпожи Хортензии. Я знаю, по чьей милости в день бракосочетания господина Вольдемараса перед костелом дежурила толпа зевак. Я знаю, кто вдохновил молодожена на каприз – идти к алтарю в одежде заключенного – и знаю, кто потворствовал этому капризу. Кстати, начальник тюрьмы господин Кирвелайтис, неразлучный товарищ господина Вольдемараса за шахматной доской и ваш покорный слуга, является моим агентом или, попросту говоря, легавым, которого подкармливает полиция государственной безопасности. Я платил ему жалованье все время заточения господина Вольдемараса и могу любопытства ради показать вам те рапорты, которые он посылал мне. Они здесь, в портфеле.

– Я потрясен, господин Кезис. Ха-ха. Так какого черта вы ждали до сих пор? Почему вы меня не арестовали?

– Как вы недогадливы, господин Клеменсас! И как нетерпеливы! Я раскрываю перед вами величайшую тайну своей жизни, связанную с моей служебной будущностью и вашей судьбой, а вы мне мешаете. Ах вы, рассеянные «старые молодожены». Как я вам завидую!

– Пожалуйста. Можете продолжать. Я люблю шутки.

– Шутки – сейчас. Тогда было не до шуток. Я спасал свое кресло и свою шкуру. Благодаря своим присяжным агентам мне удалось тогда заманить толпу зевак на рынок, где якобы должен был остановиться свадебный кортеж и состояться митинг вольдемаровцев. Как вам известно, свадебный кортеж к костелу был направлен по Гимназической улице, где его встретили лишь пятнадцать богомолок и молодая хозяйка настоятеля, что, само собой, ухудшило настроение обоих молодоженов, особенно господина Вольдемараса. Как вам известно, одна беда – не беда, когда заключенный поднимался по лестнице костела и орган заиграл марш, оторвалась единственная пуговица от штанов Вольдемараса, и они, сползая безнадежно низко, стали для него оковами. А далее – напомню вам выдержку из своего тогдашнего рапорта: «В сию критическую минуту из темного угла выскочил неизвестный человек в очках, натянул штаны заключенному и, проворно сцепив их своей галстучной булавкой, исчез во мраке. Заключенный успел шепнуть ему лишь несколько слов. Покамест их содержание неизвестно, поскольку личность человека в очках до сих пор не установлена». Это единственная моя государственная ложь за двадцать лет службы. Как видите, я даже сейчас краснею... Я был этим человеком в очках. Я, господин начальник уезда. Я совершил этот подвиг. Совершил, руководствуясь не какими-нибудь политическими симпатиями... Просто – из чистого гуманизма, сочувствуя господину Аугустинасу, как мужчина мужчине, поскольку, поверьте, он был невероятно смешон, какими огромными ни были бы его заслуги перед родиной и нашим союзом таутининков... Это он тогда погладил меня по голове. Это он шепнул вышеупомянутые слова, которые смею еще раз повторить: «Выигрывает тот, кто ориентируется на будущее». Имею честь сообщить вам, что произнося эту сентенцию, господин Вольдемарас был уже в штанах и, быть может, поэтому его слова оставили такое неизгладимое впечатление. Я не шучу. Нет. Исходя из этих слов, я мыслю... Господи боже мой... Можешь ведь всю жизнь пахать, как вол, ради родины своей и союза таутининков, а умереть последним дураком без орденов и медалей... Под забором!.. Подобно бешеному барану из рапорта Юлийонаа Заранки... Ха-ха! И с другой стороны, достаточно тебе, при удобном случае, сделать мельчайшую услугу видному государственному мужу, и твое будущее, твоя карьера обеспечены!.. Спасибо господину Вольдемарасу. После стольких лет безмолвной и преданной службы он открыл мне глаза. С того часа я закоснелый сторонник Вольдемараса и жду не меньше вас, когда он, вернувшись из-за границы, станет властителем нации, государства и нашего с вами будущего. Вот, господин Клеменсас, и весь секрет, почему вы сейчас не сидите в тюрьме, а являетесь покамест начальником уезда. Почему вы не ликуете? Почему не улыбаетесь?

– Чего вы от меня хотите?

– За худо отплатить добром, господин Клеменсас, как и положено честному католику.

– Я не позволю! Не позволю надо мной издеваться!

– Это я не позволю! Я! Юлийонасу Заранке издеваться над вами, как пауку над комариком! Он же вас запутает, высосет кровь по капельке, а капитал – по тысчонке, и вышвырнет к черту не только из удобного кресла, но и из... Вы же в его глазах уже политический труп. Мне искренне жаль вас, коллега и единомышленник. Вас он откровенно всюду поносит... Называет слизняком, подтиркой Юрате и тому подобным...

– Я не верю! Не верю ни одному твоему слову.

– Прошу не волноваться, господин Клеменсас! Пока я постараюсь не скомпрометировать вас в глазах Юлийонаса. Я буду действовать против него инкогнито, как частное лицо, обладающее некоторым опытом криминалиста и некоторым отпуском. Ах, какое счастье, что моя и барышни Суднюте дороги разошлись, и мне не грозит Паланга или Бирштонас! У меня свободные ноги, руки, сердце и ум. Пожелайте мне удачи, господин Клеменсас!

– Уйдите с глаз долой...

– Если я погибну, постарайтесь над моей могилой сказать проникновенную речь и отметить мои заслуги перед вами лично, перед уездом, родиной, союзом таутининков и особенно перед его неудачливым сыном господином Вольдемарасом... во время легендарной свадьбы. Ха-ха! Спокойной ночи!

– Пускай тебе черт шею сломит, – прошептал господин Страйжис, оставшись в одиночестве, и, вдруг упав на колени перед распятием, задыхаясь, сказал: – Господи, не завидуй его счастью!

3

Господин Кезис сдержал свое слово. В ту же ночь он обрядился в старую крестьянскую одежду покойного отца, положил в карман штанов револьвер, спрятал документы на груди в непромокаемом мешочке и, взяв своего любимого пса Папоротника, двинулся в сторону Лабанораса. Быстрее, быстрее, пока снова не стала мучить проклятая мысль приложить холодное дуло к виску и нажать на спуск. К счастью или несчастью, но внезапно возникшая при чтении рапорта Заранки сладкая идея разоблачить его фактически спасла жизнь господину Кезису, которую он решил было прервать после яростного расставания с барышней Суднюте, даже написав по этому случаю завещание. Покидая свою квартиру, господин Кезис сжег этот презренный документ и вымазал его пеплом руки и лицо, чтобы уподобиться обезумевшему крестьянину, который ищет цыган, в прошлом году поджегших его хутор и угнавших лошадей... С такой историей ему легко удалось найти дорогу к бывшему стойбищу лабанорских цыган. А потом уже по приграничным лесам вел его дорогами и тропами пес Папоротник, обладающий абсолютным чутьем, которое господин Кезис старался еще обострить, поменьше давая ему есть и пить, потому что был свято уверен, что чувствительность голодного животного или человека обратно пропорциональна равнодушию его сытости. Чтобы Папоротник не был обижен, сам господин Кезис тоже почти перестал есть и пить. После первой недели поисков он сильно ослабел, после второй его стали донимать странные миражи и галлюцинации. Словно он уже не он – не взрослый мужчина, а маленький Зенукас, бегающий по зарослям папоротника и вереска со своей собачонкой Тузиком. Мечтающий найти тот край, где живет лаума из бабушкиных сказок. Это она развешивала на темных тучах сушить в лучах солнца разноцветные, привлекающие взор ленты, что сама ткала. Беги, мчись, и все нет конца дороге, а Тузик тявкает, скулит, зовет дальше в страну чудес... Ах, боже, ты один знаешь, как любил Зенукас Тузика. Без ума был от него. Целыми днями с ним бегал, даже ночью не желал с ним разлучаться. Никогда, никогда не изгладится из памяти Кезиса тот страшный день, когда отец Зенукаса, суровый волостной судья, приговорил Тузика к смерти за одно лишь то, что его единственный сынок, слишком много бегая с ним по лесу, стал плохо учиться. Господи, ты же помнишь, как взывал тогда Зенукас к твоей высочайшей помощи и как сурово отец покарал вас обоих, господь, ночью, как вор, украв Тузика и повесив в овине (прислуга Кезиса, ласковая Гертруда выдала эту тайну, чтобы ребенок зря не искал собачонку). Господи, не тогда ли сердце Зенукаса превратилось в жесткий камень, не тогда ли, сжав кулаки, он дал себе слово заделаться верховным судьей над всеми людьми и для начала повесить собственного отца? Без всякой жалости... Господи, что вышло из этих детских клятв и что из Зенукаса? Чем он, уже взрослый, отличается от того малыша, если решил любой ценой распутать дело Фатимы и доказать Страйжису, какой подлец – начальник полиции Утянского уезда... Словно от этого изменится испорченный мир... А может, Зенонас Кезис просто-напросто сходит с ума? Может, и впрямь уже пора в отставку? Господи, когда же успела пробежать жизнь? Ведь он даже настоящего друга, не считая собаки, не имел, женской любви не знал. Полгода сходил с ума по Регине Суднюте, пока не выяснил, что ей хочется не его из холостяцкого состояния вытащить, а своего друга юности Мерчюкайтиса из тюрьмы... Большевичка... Хилого, чахоточного, дни которого сочтены, который после свадебной ночи с постели не встанет... Предательница! Сгинь с глаз долой, погрузись в провинциальное болото! Будешь знать, как водить за нос начальника полиции государственной безопасности с корыстными целями. Правда, господин Кезис после этой дружбы с Суднюте тоже увяз в болото печали, растерял все до единого идеалы юности. Даже патриотический смысл своей долголетней службы утратил. Ладно, погоди, красная шлюха!.. Зенонас Кезис еще не сдался. Он выкарабкается, выплывет к светлым берегам, еще покажет миру, на что способен его проницательный ум. Папоротник, вперед! Папоротник, держись! Страдальцам принадлежит царствие небесное! Пока Зенонас Кезис держится на ногах, не будет покоя на земле ворам, убийцам, лгунам, жуликам и прочим насильникам... Он найдет свое призвание в полиции явной и начнет новую свою карьеру, успешно разоблачив главного преступника уезда – Юлийонаса Заранку. Может быть, Регина, ты хоть тогда поймешь, кого потеряла, и, орошая обильными слезами подушку в далеком захолустье, вздохнешь: «Зенукас, я никогда не думала, что ты такой...» И, быть может, черкнешь письмецо: «Зенонас, приезжай. Хочу быть твоей до могилы». Папоротник, вперед! Папоротник, нам нельзя сдаваться!

Господин Кезис догнал лабанорский цыганский табор неподалеку от деревни Перлоя. При виде страшного тощего пса и еще более страшного заросшего щетиной человека глава табора Архипий Кривоносый насмерть перепугался и закричал, что его сына Мишки больше нету, что он никогда уже не будет воровать ни жеребцов, ни кобыл, что его застрелили из засады среди бела дня накануне святого Иоанна, когда он поил коня из озера Айсетас. Не краденого, купленного! У господина Крауялиса!.. Коня тоже уложили... Если не верите – взгляните на шкуру Вихря. Вот она сохнет на сухостое, а рядом – свадебный костюм Мишки. Смотрите, он прострелен. Слева, точь-в-точь в том месте, где билось сердце отважного цыгана. За что же он погиб, молодой да красивый? За что, захлебываясь солеными слезами, цыгане должны питаться подтухшей кониной среди жаркого лета? Да будет проклят этот край и этот человек! Не один! Двое. Да, да. Убийцы были вдвоем. Маленькие цыганята купались в озере и видели, как они, такую обиду причинив табору, ускакали на конях будто сумасшедшие. В сторону Пашвяндре. Пускай господь, верховный судия наш, отнимет речь у Архипки Кривоносого, но он, упав на колени и воздев руки к небу, смеет воскликнуть: «Это дело рук начальника кукучяйской полиции господина Мешкяле!» Так и Мишка, умирая, сказал. Мешкяле отомстил ему за кривасальскую Фатиму-колдунью. Мешкяле не мог вынести такого стыда, что наследник Архипки Кривоносого Мишка Неуловимый отбил у него любовницу, с которой они в избенке на околице Кривасалиса два лета каждой субботней ночью ворковали будто голубки да миловались. Да провалится Мешкяле головой вниз в тартарары за то, что обманул Фатиму-колдунью и опозоренную оставил с ребеночком белобрысым. Да возвысится на небеси Мишка, который полюбил ее, опозоренную, и ее ребеночка усыновил. Да встретятся они все трое у трона господнего и хоть там будут счастливы. Уходи ты, несчастный человек, подальше от глаз Архипки Кривоносого. Цыгане тебе ничем не могут помочь, как и ты им. Разве что помолимся вместе, чтобы на земле было поменьше насилия, убийств и поменьше полиции, поменьше всяких Мешкяле... Во веки веков – аминь. А если не веришь ты слову Архипки Кривоносого, то вернись назад к Айсетасу, найди высокую сосну с опаленной молнией верхушкой возле дороги на Салдутишкис. Под этой сосной похоронен Мишка. На белой его могиле белый крест стоит. На другой стороне озера старый лодочник Изидорюс Швегжда живет. Он тебе скажет, что Архипий Кривоносый не врал. А где Мешкяле Фатиму и своего сыночка закопал – ни одна душа не знает, кроме него – убийцы треклятого, посмевшего недавно вместе с высоким начальником из Утяны заставлять плясать за большие деньги цыганок, несмотря на траур. Если не боишься – спроси у него самого, узнай. Мы похороним бедную Фатиму рядом со своим Мишкой... И ее ребеночка некрещеного... И помолимся, и зарыдаем, как только мы, цыгане, умеем. Не за деньги. От всего сердца.

С этими словами Архипия повернулся весь табор к башне костела в Перлое, упал на колени и зарыдал... Мучительно, непонятными словами.

Когда Кезис проснулся, не было ни цыган, ни их рыданий. Один только Папоротник неподалеку догрызал огромную белую кость и зыркал слезящимися глазами не то весело, не то сердито на хозяина.

Вот тогда и вспыхнули в голове господина Кезиса целых семь радуг! Боже мой, какой он был дурак, раз ухлопал зря столько времени да столько дороги пешком протопав! Не за цыганами ему надо было гнаться. Не за цыганами, а могилу Фатимы искать. Ведь для этого есть все данные. Сам Заранка в своем рапорте, сознательно или нет, выдал себя, посвятив столько внимания засаде Мешкяле и Анастазаса у Рубикяйского леса...

Жаркая волна залила затылок Кезиса, хлынула во все тело. Исчезли усталость и голод. Он вскочил, схватил собаку за поводок и снова тронулся в путь. Не вперед. Назад.

Трое суток спустя добрался до Кривасалиса. Люди приютили его и покормили, как несчастного сумасшедшего погорельца, и Кезис разузнал, где избенка Фатимы Пабиржите. Тайно переночевав в ней с единственной целью, чтобы Папоротник вволю нанюхился запахов ее одежды, под утро, еще до рассвета, сунул сорочку Фатимы за пазуху (для собаки – чтоб запах припоминать) и отправился по кукучяйской дороге. Добравшись под вечер до хутора Блажиса, зашел было проверить, жив ли еще его соратник, и удивился страшно, когда тот в одной сорочке на двор выбежал и, спустив злого пса с железной цепи, крикнул:

– Саргис, куси! Вырви клок мяса у погорельца да мне принеси! Будет чем кур кормить!

Если б не белые длинные клыки Папоротника, если б не его дьявольское проворство, вряд ли господин Кезис унес целую шкуру. Значит, не все вранье, что писал в своем рапорте Заранка. Значит, агенту полиции государственной безопасности Блажису было из-за чего изображать паралитика. Ясно как день – совесть его не чиста. Чего доброго, он много лет водил за нос и господина Кезиса, разъезжая сватом по широкой округе и за хорошую плату изобретая басни о том или ином «подозрительном» лице. Столько бумаги извели, столько дел завели! И почти ни одно не попало на стол к судье. Не потому ли до сих пор никто не заподозрил, что Блажис работает на утянскую политическую полицию? Не потому ли, ютясь под крылышком Кезиса, этот языкастый старик стал мошенником крупного масштаба и сумел на чистом песке сколотить капиталец и даже золотишко накопить?.. Ну погоди ты, кабан, искусанный зубастыми волками! Еще выйдет тебе боком. Еще узнаешь, на какой горке гречиха растет, а в какой ложбине – бобы. Верно поговаривал суровый отец Зенукаса: «Никогда не верь человеку, который без мыла тебе в задницу лезет». Вот те и на! Будешь знать, как головой ручаться за притворщика да мерзавца, который посмел натравить собаку на несчастного погорельца.

Господин Кезис со своим Папоротником перевели дух, лишь увязнув в болоте, когда за спиной вместо злобного сопения пса раздался приветливый мужской голос:

– Пятрас, подожди! Пятрюкас! Это я – Чюжасов Рокас!

О, как вытянулось лицо у парня, когда он, подбежав поближе, увидел не того, кого окликал. У него просто глаза на лоб полезли!

– Кто ты такой?

– Не бойся, – сказал господин Кезис, прищурившись с хитрецой. – Я – приятель Пятраса. Землекоп. Привет тебе от него принес, чтобы ты передал Стасе Кишките. Правильно ее имя и фамилию сказал?

– Да. Чтоб ты провалился. А Пятрас где?

– Пятрас далеко в Дзукии остался!

– Почему?

– Потому, что ранен. Недалеко от Перлои нас полиция окружила. Кое-как удрали. Только ему пуля в ногу попала. Жилу перебила. Крови потерял много. Я его кое-как цыганскому табору передал. Поправится. Черт не возьмет.

– Ты мне сказок про цыган не рассказывай. Я не маленький.

– Твоя правда. Не хотели задаром цыгане Пятраса взять. Если б не литовка-девка, прибившаяся к этим цыганам, вряд ли я бы их уломал. Она, оказывается, из ваших краев и какая-то знакомая Пятраса.

– О, Иисусе... Не может быть!

– Чего ты еще от меня хочешь, сопляк? Лучше закурить дай, если имеешь.

– А как эту девку цыгане звали?

– Странное какое-то имя... Погоди, погоди. Не Фатима ли часом?..

– Она самая, чтоб ты скис... А откуда ты эту собаку взял?

– Цыгане отдали. Разве не видишь, что вот-вот подохнет? Когда домой вернусь, откормлю вороньим мясом и продам лесничему. Хорошая охотничья собака будет... Чутье у нее зверское.

– А сам откуда родом?

– Из лесов Минче.

– Деревня какая?

– Ах, пропади ты пропадом! За что еще Пятрас мне тебя хвалил? За что твоего отца, говорят, Умником кличут?

– А что я вам сказал глупое?

– А в чем я тебе соврал, раз ты мне не веришь и даже закурить не даешь?

– Может, ты и не врун, дяденька, но руки у тебя – не как у землекопа. И зуб у землекопов золотом не сверкает.

– Ах, пропади ты пропадом! Ты наблюдательный паренек.

– А на что мне господь глаза дал.

– Твоя правда. Я политический заключенный. Бегу из Жемайтийского края. Из лагеря в Димитравасе. Слыхал про такую местность, или я опять останусь во врунах?

– А кто тебе сказал, дяденька, что политических заключенных на работу не гонят в этом проклятом Димитравасе?

– Ха-ха-ха! – захохотал господин Кезис, и тут же затих, потому что Рокас Чюжас двинул его кулаком в челюсть и уложил.

Даже Папоротник не успел догадаться, что же случилось. Удивленно глядел, как хозяин, плюясь кровью, встал с земли и скулит едва живой.

– Скользкий ты тип, дяденька, – сказал Рокас. – Вот как возьму тебя за шиворот, будто букашку, как воткну щетинку в хвост да как щелкну по макушке – будешь знать, кой стороне тот свет, с которого никто еще домой не возвращался.

– Что я тебе плохого сделал, оболтус?

– Не ищи, дяденька, дураков побольше себя!

Испугался господин Кезис, что ничего ценного не выудил из этого шального парня. Поэтому решил применить последнюю уловку. Достал револьвер и, сунув рукоять под нос Рокаса Чюжаса, крикнул:

– Тогда на – застрели. На! За мою голову получишь три тысячи литов! Чего испугался? Разбогатеть не хочешь? Да! Я разбойник. Разбойник и убийца, черт тебя подери. Надоела мне эта собачья жизнь. Чего глаза вылупил? Стреляй! Ради бога! Пока я не передумал. Доброе дело для меня сделаешь. Черт меня дернул Пятраса послушаться. Собакой стал и ты, батрача у мошенника... Стреляй! Чего ждешь? Может, за эти деньги свое тело и разум откормишь. И совесть тоже. Мне так и так скоро конец. Поживи хоть ты, пока молод. Может, когда-нибудь вспомнишь и помолишься за своего благодетеля, который ничего за душой не имел, кроме собаки да пистолета. И не хотел иметь! Стреляй, парень! У тебя вся жизнь впереди!

– Какая у тебя фамилия? – побледнев, спросил Рокас Чюжас..

– Когда в полицию мою голову отнесешь, тебе скажут и имя мое и фамилию. Моя фотография в каждом участке имеется. Не бойся, не опростоволосишься, убив разбойника. Не только отпущение грехов... Благодарность получишь от ксендза. И мои золотые зубы сможешь себе забрать.

– Так за кого же ты и против кого?

– За таких, как ты, дубина стоеросовая! За обездоленных батраков да за работяг. И против всех господ – подрядчиков, ксендзов и таких хозяев, как твой Блажис, который на путника собаку натравливает, горбушки хлеба жалеет да глотка воды.

– Надо было сразу говорить. Какого черта меня за нос водил? – сказал Рокас Чюжас, из одного кармана доставая краюху хлеба, а из другого – кисет с табаком.

– Если б я каждому, ты уж извини, сопляку правду говорил, давно мои косточки собаки бы таскали. А теперь, слава богу, и жив и здоров. Только от Перлои во рту ни крохи не держал, кроме ягод лесных и щавеля, – говорил как заведенный господин Кезис, жадно уплетая краюху, ни крошки не опуская наземь, пока глаза у Рокаса Чюжаса не потеплели, пока не уселся тот на кочку и, вняв укорам совести, не раскрыл рот – отплатив откровенностью за откровенность, рассказал по порядку обо всем, что происходило в июне месяце в Кукучяй да на хуторе Цегельне. Как Пятраса Летулиса полиция искала, как Рокас, когда возвращался с праздника в Кукучяй, от нее пострадал, хотя шел один-одинешенек... Мешкяле с Анастазасом его тени до смерти испугались. Вот там... У куста ивняка их понос скрутил. Волей-неволей пришлось им Рокаса на волю отпустить... А ты бы видел, как они оба, вызвав из Утяны этого очкастого ужака Заранку, перевернули вверх дном избу его хозяина, отдирали половицы, вилами ворошили кострику и мох на потолке да всю одежду перещупали. Стоит ли теперь удивляться. У каждого на месте Блажиса нервы бы испортились. Не от хорошей жизни звал он на помощь Рокаса с топором. А Рокасу-то что? Зарубил бы Рокас одного из этих трех псов, но хозяйская дочка Микасе помешала, зная горячий его нрав. Говорит, не слушайся отца, только беду на свою голову накличешь. Найдем правду повыше и без кровопролития... Ни черта! Вот уже почти месяц прошел с обыска и жалобы Микаса, а ничего никому не вернули. Ни Барнабаса хозяину, ни Рокасу – нож с костяным черенком. Мало того... Позавчера кукучяйская полиция о старостой описала все недвижимое имущество Блажиса и скотину тоже. Блажене вот-вот с ума спятит. Сами не знаем, что дальше будет... Вот наделал так наделал делов Пятрас Летулис, связавшись с разбойником! Лежит себе у цыган, задрав пятки, пускает дым к облакам и даже не подозревает, что тут из-за него творится. Дядю Блажиса не жалко. Его-то черт не возьмет, продувная бестия. Триста литов жалованья Пятрасу не отдал, пускай теперь почихает. За Стасе Кишките сердце болит. Совсем извелась девка. Сейчас у Яцкуса Швецкуса паклю прядет да жениха своего ждет. Ох, и обрадуется же она, когда Рокас ей привет от Пятраса передаст! Чтоб только поверила, чтоб только не подумала, что Рокасу сон красивый приснился. А может, ты, дяденька, одолжишь Рокасу эту вещичку огнестрельную, что показывал? Для Стасе Кишките... Чтоб доказать, что Рокас не врунишка. Пока ты соснешь на кочке, Рокас в Кукучяй смотается и вдохнет в невесту твоего и своего друга Пятраса желание жить. Нет, Рокас не шутит. Рокасу его мамаша Розалия говорила, что Стасе совсем сдала и может руку на себя поднять. Кажется, она на сносях. Сам понимаешь, не маленький, что одинокой девке с брюхом не крестильные пироги снятся. Тяжелые у нее ночки. Ну как, дяденька?

И снова блеснули подозрением глаза Рокаса Чюжаса. Рассуждать было некогда, чтобы с таким трудом раздутый огонек доверия опять не погас. Мгновенно прикинув план своей будущей операции, господин Кезис достал револьвер, вынул из него обойму... На, черт тебя не видел, Рокас Чюжас. По-твоему, у разбойника и убийцы сердца нету? Только не думай, что он дрыхнуть собирается, пока ты будешь бегать да беременную девку успокаивать? Нет уж, братец. У него тоже баба имеется. И не только баба. Четверо ребят. Его тоже ждут не дождутся. Так принеси ты, Рокас Чюжас, перед тем, как бежать в Кукучяй, ему лопату с хутора. Зачем? Вот так-так! Не один ты на белом свете глазаст, Рокас. Может, и другому в глаза броситься, что этот «дяденька» больше на разбойника или полицейского шпика похож, чем на землекопа, возвращающегося с жемайтийских стачек. Лопата на плече была бы в самый раз. А если еще разбойник руки свои в болотную тину окунет, кто сможет сказать, что он не работяга? Беги, Рокас, время не терпит. Тебе до Кукучяй – три километра, а разбойнику до лесов Минчя – добрый кусок дороги. Сколько летней ночи-то? Запомни, послезавтра в этот час и на этом месте мы опять встречаемся. Разбойник тебе лопату, ты разбойнику – револьвер. Здоро́во и прощай, как говорится. Ты – сам по себе, я – сам по себе. Ты – Блажису богатство копить, я – жечь и убивать, босым да беднякам имущества прибавлять. Может, еще встретимся, а может, и нет... Такие-то дела, братец. Такова уж наша доля проклятая. Живем, как можем... Или, попросту говоря, давай жить, пока живется, а когда помрем – наплевать, кто да где тебя закопает и с какой музыкой. А в тот свет пускай богомолки верят. Мы мужики головастые, Рокас Чюжас. Мы не позволим, чтоб любой дурак нас за нос водил...

У Рокаса последние сомнения рассеялись, Глаза его блеснули в потемках, как у охотящегося кота. Ах, дяденька, какой ты умница, как ты попал прямо в точку! Не стоит и удивляться, что Пятрас Летулис заделался разбойником, подружившись с тобой. Молви словечко, и Рокас Чюжас пойдет за тобой, как апостол за Христом. Хоть на край света. Надоело. Ох, как надоело батрачить у Бенедиктаса Блажиса, который корчит святошу, но седьмую шкуру с него сдирает, от зари до зари соленый пот из него выкачивает! К черту такую жизнь. Лучше уж с голоду подыхать, но на воле... Дяденька, ради бога, прими в компанию. Ты-то уже старенький, а мы с Пятрасом – молоды да зелены. Как господь бог жить будешь, у своей бабы под боком нежиться, а мы по твоей указке всякого добра тебе нанесем. Всего будет вволю. А болтливости Рокаса не бойся, Рокас умеет держать язык за зубами. Он скорее умрет, чем друзей выдаст. Сунь, дяденька, обойму в револьвер. Пойдем в Кукучяй. Начнем с участка, где уже добрый месяц Мешкяле с Заранкой пьянствуют, а Анастазас им прислуживает. Может, еще не успели пропить тыщонку Блажиса да золото, припасенное на приданое Микасе... Отберем... Половину капитала – Стасе Кишките. С другой половиной к цыганам подадимся. В Перлою, где Пятрас, задрав простреленную ногу, по родному Кукучяй тоскует. Привет ему передадим от Стасе и погуляем как следует. Ведь цыганочки в лабанорском таборе одна другой краше. Скажи, кстати, свадьбы Мишки с кривасальской Фатимой еще не было?

– Нет. Нет. У тебя в голове помешалось, Рокас Чюжас? Насчет них полиция все костелы Литвы предупредила. Единственный выход – польскую границу перейти да там обвенчаться. В Вильнюсе! У алтаря Острых ворот!

– Так чего же мы ждем, дяденька? Почему не бежим? Разве ты в сваты не годишься, а я – в первые дружки? Главное – Мешкяле с Анастазасом пьяных укокошить, а Заранка – пустое место. Он близорук. Смазал тылом ладони по очкам, и нету человека... А кроме того, запомни, я этому ужаку большой палец откусил во время обыска, когда они меня втроем лупили. До сих пор ходит с подвязанной рукой. Наш Кулешюс уже объявил всем, что он тоже бешеный, как баран Анастазаса. А тезка барана, слыхал я, угрожает мне Димитравасом. Я им, гадам, всем троим отплатил бы сторицей за свои синяки да шишки! Дяденька, будь человеком, пошли. Дай-ка обойму. Посмешим народ в Кукучяй. Без кровопролития обойдемся. Только всего три раза вверх выстрелим, чтобы все босяки сбежались к участку и увидели, как мы этих трех воришек связали, на спину под забором уложили да обмочили. На всю жизнь твоим должником остался бы, дяденька.

– Не горячись, Рокас Чюжас. Спокойнее, – сказал господин Кезис, преисполнившись теплыми чувствами. – Я с тобой согласен. Мы уж найдем на них управу. Но стоит ли спешить? Разве горит? Ведь сто раз лучше все как следует вынюхать, когда ты в Кукучяй отправишься – к Стасе с приветом от Пятраса, а мне, старику, лучше у своей бабы отдохнуть, все обдумать и составить план нападения на кукучяйский участок от «а» до «я»? Дать маху в нашем деле легче легкого, а исправиться – ни малейшей возможности. Еще мой покойный папаша, знаменитый на всю Литву разбойник, говаривал: кто действует с головой – не пойдет на упокой.

– Может, оно и правда...

– Все, поговорили. Тащи лопату. Скоро первые петухи запоют.

– Но запомни, дяденька. Обманешь – в наших краях не показывайся.

– А чего ты боишься? Я же свой браунинг тебе отдаю в залог за лопату.

– Да что этот твой браунинг без пули?

– А что пуля без браунинга?

– Ох, дяденька, с тобой говори, да камень в руке держи.

– Мы с тобой споемся, Рокас Чюжас. Споемся. Ты тоже не лыком шит, как погляжу.

– Дай боже, чтоб твои слова – господу прямо в ухо.

Рокас Чюжас ветром умчался в кусты и мигом вернулся. С лопатой. Попрощались оба, как старые знакомые. Руку друг другу пожали. Рокас побежал в сторону Кукучяй, а господин Кезис достал из-за пазухи сорочку Фатимы Пабиржите, сунул под нос Папоротнику и вслед за ним побрел по Рубикяйскому лесу.

Ночь напролет пробродили они без всякого толку. Устали, сбились с ног, но и не думали сдаваться. Шли и шли... Вдоль и поперек бродили, кружили, пока, наконец, под вечер следующего дня Папоротник, задрожав всем телом, вдруг вытянулся струной и потащил своего хозяина в чащу молодого ельника, жадно нюхая воздух и жалобно скуля. Слаба богу, чутье не обмануло господина Кезиса. Не зря страдал. Когда Папоротник всеми четырьмя лапами принялся расшвыривать рыхлую землю, господин Кезис бросился с лопатой ему на помощь и обнаружил искомое. Молодая женщина лежала на спине. С распущенными волосами, широко открытыми глазами, обнаженной грудью со своим ребенком под мышкой. Придушена и заколота. Под левой грудью чернела запекшаяся рана. Господи, как красива была эта женщина, даже запачканная землей! Впервые в жизни господин Кезис увидел обнаженную женщину так близко. Сердце сжалось, захватило дыхание... Кое-как зарыл яму, стал корчиться от судорог. Тошнило, но желудок был пуст. Выбравшись на четвереньках из ельника, господин Кезис отыскал родничок, напившись живительной воды, повалился на спину, тупо глазел на голубое небо, на белые пуховые облака, на трех ястребов, которые кружили в пьянящих высях, вызывая ужас у лесных ворон, пока не появился странный вопрос из глубины неба или, может, из взбудораженного мозга: скажи, Зенонас, чем же эти двое убийц белоснежной Фатимы, опекаемых Заранкой, отличаются от тебя, когда ты, опекаемый государством, топчешь и душишь свою любимую учительницу? По сути дела – ничем! Так что этот фанатический крестовый поход – не только акт возмездия против преступников, но и против самого себя, против всей прежней твоей жизни, против службы и даже – государства, где крупные и мелкие подлецы, связанные одной служебной цепью, как бусинки одних четок, стали грозной силой... Чего же стоит государство, если чиновник безопасности Зенонас Кезис, защищая его интересы, может омрачить или совсем лишить света дня ближнего своего, не желающего мириться с несправедливостями и вопиющего во всеуслышание подобно Иисусу Христу: «Изыдите из храма, фарисеи и мытари!» Господи, целых двадцать лет Зенонас Кезис не делал ничего другого, только судил других во имя вбитых себе в голову политических идей, носители которых, пожалуй, недалеко ушли от Клеменсаса Страйжиса, Юлийонаса Заранки и даже от Болесловаса Мешкяле с этим тупицей Анастазасом... Всевышний судия, спасибо тебе за прозрение. Настал черед Зенонаса по-мужски раскаяться в ошибках и приговорить себя, чтобы после этого подвига начать совершенно новую жизнь – чистую и прозрачную, как небесная голубизна с белыми барашками облаков... Не смейтесь, черные вороны! Перестаньте хохотать! Господин Кезис еще не сходит с ума. Наоборот. Ума прибавилось, когда он прикоснулся головой к теплой, душистой земле и окунулся взглядом в голубую бездну, в которой парят три белых, наводящих ужас ястреба. Можешь позавидовать, Регина. Твой смертельный враг улыбается. Далеко-далеко отступила мысль о самоубийстве. Господин 3енонас бросит службу, купит хозяйство среди лесной тиши, женится на девушке, простой, доброй, необразованной, без всяких политических идеалов, и будет жить, жить, жить...