Текст книги "Радуга"

Автор книги: Пранас Трейнис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

Ваш Юлийонас Заранка.

Кстати: вышеупомянутые тысячу литов прошу вручить моей жене и общей нашей знакомой Хортензии (Аллея Роз № 13), поскольку мы лично до святого рождества вряд ли вернемся в ее алчные объятия. Придется, следуя чувству долга, сидеть в жуткой глуши.

Передайте искреннейший привет и поцелуйте от нас в левое бедро, где родинка... свою милую канарейку, неповторимую г‑жу Юрате, и напомните ей о нашем прошлогоднем неофициальном соглашении, что Ваш сват будет и первым претендентом в крестные отцы первого ее младенца, явление которого в сию юдоль плачевную мы, полиция, намерены отпраздновать одновременно с рождением Иисуса Назаретянина в яслях Вифлеемских, Нетерпеливо ждем почетных обязанностей крестного отца, руководствуясь сами и советуя Вам руководствоваться римской мудростью, ставшей международной: „Practa sunt servanda“, что в буквальном переводе на литовский язык означало бы: «Договора мы обязаны выполнять, старых друзей не сердить». Ибо: «Злость – дурной советник». „Vince iram!“ – учат ученые мужи или, говоря попросту, – давайте будем умнее и побережем сердца. Так что до приятной встречи за столом в сочельник. «Господи, не завидуй нашему счастью», – как говорит девушка-героиня из вышеупомянутой сентиментальной драмы учительницы г‑жи Кернюте.

Еще раз ваш Юлюс.»

2

Господин начальник уезда Страйжис, прочитав рапорт Заранки, точно белены объелся. Несколько суток не знал, куда глаза прятать, куда руки девать, куда идти, что делать, кого на помощь звать. Взяла да и рухнула жизнь. Рухнуло счастье, которое, как ему казалось, создал он после постылого вдовства с существом дивного облика и души, которое Заранка выбрал для него из компании трех несчастных подружек. Из трех девиц, которые в прошлом году срезались на первом экзамене аттестата зрелости – сочинении по литовскому, вкупе сделавших сто орфографических ошибок, но лишь одна из них обнаружила оригинальный образ мыслей – прелестная дочка аптекаря Малдутиса Юрате – написав, что «богиня Майрониса Юрате совершила смертный грех, с первого взгляда отдавшись простому парню, рыбаку Каститису, вместо того, чтобы хладнокровно оценить всю свою первую любовь и терпеливо подождать, пока к ней посватается кто-нибудь из богов. Юрате ведь все было бы дозволено после божественной свадьбы, Каститис дождался бы ее божественной любви позднее» и т. д. и т. п, пока у господина Страйжиса не закружилась голова от сиплого голоса его старого приятеля Заранки, от цитат сочинения с латинскими комментариями, и он, воздев руки к небесам, не воскликнул: «Ура, сват дорогой! Сдаюсь. Будь что будет. В моем возрасте нужна умная жена! Дай боже, чтоб она не испугалась моих седин!» – «Седина в бороду – бес в ребро, – ответил тогда Заранка. – Будьте спокойны, господин начальник. Невинные девушки в этом смысле обладают прекрасным нюхом. Главное – седых ее родителей сломить. Она – поскребыш. Самая любимая». – «Попробуй, господин Заранка. Мы уж в долгу не останемся». – „Alter alterius auxilli eget“, – «другому помогай, себя не за бывай!» В тот же вечер, ужак проклятый, прибежал, запыхавшись, и произнес слова, принесшие несчастье Страйжису: «Veni, vidi, vici![17]17
  Пришел, увидел, победил! (лат.)


[Закрыть] Они согласны! Она ваша! Поздравляем!!» И выклянчил в долг тысячу литов, которые и не думает возвращать. И ему еще мало?! Значит, господин Страйжис обманут, околпачен, выставлен на посмешище. Значит, глава полиции государственной безопасности Утяны, закоснелый холостяк господин Кезис был прав, когда перед свадьбой зашел к нему в кабинет и бил себя кулаком в грудь, уверяя, что Заранка – известный растлитель гимназисток, а Юрате – последняя... жертва Заранки, которую он хочет поскорее сплавить, потому что в Каунасе завел любовницу сподручнее – жену высокого чина департамента государственной безопасности и через нее метит на пост Кезиса... Ах, почему господин Страйжис был глух к голосу рассудка? Ах, почему он столько лет верил клевете Заранки, что господин Кезис страдает профессиональной манией подозрительности и неизлечим?.. Даже живот сковало от страха, когда господин Страйжис осознал реальность: в его постель змеей заползла потасканная беременная наложница Заранки. Мало того – прислуживающая ему шпионка, выдавшая первый же секрет семейной жизни о посещении квартиры Страйжиса братом Вольдемараса и о лояльности хозяина предстоящему заговору и духовному его патрону, принудительно отбывающему за границу, но не теряющему надежды вскоре вернуться и разделить портфели министров между идейными товарищами.

Ведь господин Страйжис может в любую минуту оказаться в той самой каюте, в которой четыре года сидел его шеф. Тому-то было хорошо. Того все баловали, начиная с повара тюрьмы, специалиста по «цепелинай», и кончая самим начальником, любителем поиграть в шахматы... В господина Страйжиса, пожалуй, плевал бы каждый надзиратель. Когда столько лет проработал на одном месте, сам уже не знаешь, кому на мозоль наступил. Господи, он же забыл пригласить на свою свадьбу начальника тюрьмы Кирвелайтиса!.. Забыл – или Юрате не захотела?.. А может, задушить ее, змею, в белой постельке, как этот мавр Отелло свою Дездемону? Задушить и, умыв руки, самому застрелиться той самой серебряной пулькой, которую оставил братец Аугустинаса, как символическое напоминание, что все на этом свете достигается ценой крови, а тем паче власть разговорщиков-единомышленников. Нет, нет!

У господина Страйжиса от ярости даже кровь вскипела, когда он подумал, что ее, задушенную, родители и гимназисты похоронили бы с пышными торжествами, речами и рыданиями на освященном кладбище, а его как собаку – ночью, за кладбищенской оградой, согласно его собственному предписанию о погребении самоубийц во вверенном ему уезде. Или еще хуже... Господин Кезис, этот закоренелый сметоновец, фанатик службы безопасности, узнав, какую тайну скрывал в себе уездный бог, первый бы позаботился о том, чтобы его тело отправили в каунасский прозекторий и там распотрошили до ниточки, дабы обнаружить под микроскопом то место, где скопился антисметоновский душок, толкнувший его в тайный отряд сторонников Аугустинаса Вольдемараса. Малость поостыв от этой мысли, господин Страйжис даже опешил. Какой черт дернул его присоединяться к проигравшим, имеющим лишь тусклые надежды на будущее, к этим вольдемаровцам? Чего ему не хватало? Капитала – завались, как в своем государственном банке, так и в Швейцарии. Одно поместье под Ужпаляй на имя дочки, другое – в родном Павиржуписе, священное родительское гнездо. Третье можно бы докупить где-нибудь поближе. Скажем, в Пашвяндре – древнее графское гнездо, которое вот-вот пойдет прахом без хозяйского глаза и раньше или позже придется пустить его с молотка. Почему ему, выйдя в отставку, не поселиться здесь, почему не побаловать себя на старости лет молодым женским телом да запахами соснового бора, охотой, грибами и еще, может, приведет господь, музыкой скрипящей колыбели?.. Ах, господи, сколько и осталось жизни-то на шестом десятке, сколько наслаждений-то!.. Это она, змея подколодная, с первыми же ласками вселила грешную мысль, что Сметона его обошел, что место Клеменсаса выше. В Каунас ей захотелось, потаскухе. «Клеменсас... Клеменсюкас, пузанчик мой...» И стал Клеменсюкас, потеряв рассудок и стыд, искать оборванные связи, пока не угодил на удочку Заранки. Видать, похвасталась, дура, своему свату и отцу своего будущего ублюдка... По дурости похвасталась! А что ей?.. Что она потеряет, если Клеменсас окажется в тюрьме? Ровным счетом ничего. Несчастная, прелестная, аппетитная соломенная вдовушка! И состоятельная, если только наследник арестанта родится в законном браке! Ха-ха! Любовники роем кружили бы вокруг дома Страйжиса. Ей не только Каунас... Ей до Парижа будет рукой подать. Много ли надо, чтобы она своим умом до этого дошла? Значит, и задушить ее не оплачивается, и тем более – рассердить, швырнуть горькую правду в лицо. Значит, единственный разумный выход – притвориться простофилей, любящим супругом и прозябать дальше, в виде дойной коровы для этого провокатора в полицейском мундире... Все ж разумнее, чем гнить под землей, чахнуть в тюрьме или плавать в растворе прозектория. А может, ты скоро вернешься, незабвенный Аугустинас, вооружившись серебряной пулей, и пустишь ее прямо в сердце тому, кто вел нас целых двадцать лет? Вот тогда и у Клеменсаса не дрогнула бы рука. Он бы уж нашел предлог, чтобы соорудить посреди Утяны виселицу с двумя петлями. В одну – Заранку вниз головой велел бы сунуть в базарный день. А во вторую... Терпение! Пускай вторая болтается на ветру, пока Юрате, бросившись на колени, не взмолится: «Клеменсас, Клеменсюкас...» Может, Клеменсас и простил бы. Все может быть. Ведь сердце у него не железное. А кающаяся юная супруга... Есть ли на свете что-нибудь приятнее? Из-за одного этого стоит жить. Господи, не завидуй его счастью. Уездный бог обещает тебе, господи, соорудить серебряный крест посреди Утяны, разрушив виселицу. С золотым распятием. А если бы Аугустинас сдержал слово и пригласил в Каунас министром, то знай, вдобавок ко всему этому в костеле Воскресения для тебя, господи, алтарь бы вырос как неопалимая купина – по последнему слову искусства! Чтобы госпожа Юрате имела занятие и трижды в день могла ходить вокруг него на коленках, молясь за здравие супруга своего Клеменсаса и за вечный упокой бывшего своего любовника, потаскуна и рецидивиста Юлийонаса. Пускай и его хилая душонка, порядком прокопченная в чистилище, отправится в рай. Ведь любопытно будет там встретиться со старыми знакомыми после всего, что было, когда всё всем будет прощено, когда жизнь земная будет казаться смешной и жалкой с непостижимых райских высей. Господи, почему мы, премудрые твари твои, живем здесь, на земле, как последние варвары? Почему ссоримся, ревнуем, врем, крадем, обманываем, топчем и убиваем друг друга? Почему стремимся к любви, богатству и власти, точно комарики к костру, горящему посреди ночи?.. Неужели – чтоб побыстрее сгореть?

Святой Клементий, хоть ты посочувствуй своему тезке, хоть ты помоги ему прожить свой век здесь, на земле... Как положено. С достоинством. Чтоб не смеялись над ним и не плевали в лицо. Запомни: и тебе... И тебе, святой покровитель, Клеменсас отплатит сторицей. Из бронзы статую отольет, похожую на себя. В родном Павиржуписе. Почему граф Карпинский в Кукучяй мог своего покровителя святого Михаила высоко на цементный пьедестал поднять?.. Чем ты его хуже?

Поэтому перекрестился господин Клеменсас, успокоив себя молитвой, и доставил тысячу литов на Аллею Роз в дом № 13, сказав госпоже Хортензии, что проиграл в карты ее Юлюсу ранней весной, от нечего делать... И еще ручку поцеловал, просил его простить, проклинал свою забывчивость.

– Чепуха. Молодоженам простительно. Главное, чтоб мадам Юрате была счастлива, в вечном долгу у вас, а вы перед ней – никогда... – дождался ядовитого ответа Хортензии, а, вернувшись домой – непрошенного гостя – Зенонаса Кезиса.

При виде Кезиса вдруг выскользнула земля из-под ног Клеменсаса. Одной рукой схватился за спинку стула, другой – за револьвер и услышал жесткий, металлической голос Кезиса:

– Стреляйте. Но я не позволю вашему приятелю Заранке безнаказанно самоуправствовать в моих владениях.

– Чего вы от меня хотите?

– Хочу, чтобы вы хоть раз проявили принципиальность и дали ордер на арест. Я должен сделать обыск в доме этого мерзавца немедленно и арестовать его самого.

– Ради бога, что случилось? – ни жив, ни мертв, опустился на стул Клеменсас.

– Ваш бывший сват и мой могильщик превысил свои служебные полномочия, господин Страйжис. Начальник полиции уезда сам стал уголовным преступником. Случилось то, чего я много лет ждал и, слава богу, дождался. Господин Кезис не такой олух и не такой безнадежный умалишенный, как всем твердит Заранка. Шило в мешке не утаишь, как бы ни старался!

– Что он сделал?

Кезис подскочил к двери, проверил, не подслушивает ли кто-нибудь, а потом, потирая ладони, неизвестно, от ярости или от радости, принялся рассказывать, как позавчера ночью Юлийонас Заранка, призвав на помощь начальника кукучяйского участка Мешкяле и сына старосты Тринкунаса Анастазаса, совершил налет на хутор Блажиса, без всякого разрешения сделал обыск, присвоил примерно тысячу литов и десять золотых монет – наследие от дедушки Блажиса, избил и связал батрака Блажиса Рокаса Чюжаса, попытавшегося с топором в руках защищать имущество хозяина, подстрелил собаку Блажиса, которую хозяйка спустила с цепи, когда непрошеные гости хотели ворваться в амбар – скорее всего, желая изнасиловать находившуюся там дочку хозяина Микасе, потому что обоим пособникам Заранки она не так давно отказала в своей руке. К счастью, засов амбара устоял перед натиском трех насильников. Ничего другого им не оставалось, как броситься к колодцу Блажиса и студеной водой утолить бесстыдную жажду. Но и здесь их ждала неудача – от крюка журавля отцепилось полное ведро и, падая, сбило жестянку с молоком, которую хозяйка опустила на ночь в колодец, чтобы устоялись сливки... Вода в колодце забелена и ее надо немедленно вычерпать. А где силы взять? У батрака Рокаса Чюжаса выкручена рука. С хозяином хутора Бенедиктасом Блажисом случилась беда еще страшнее. Под утро его свалил сердечный приступ с параличом всей левой стороны, когда он, отправившись на пастбище, не обнаружил своего быка Барнабаса. По последним сведениям тайной полиции, бык Барнабас пасется в Пашвяндре, откуда господин Блажис купил его у пани Шмигельской, кстати, таинственно пропавшей после поджога помещичьего сеновала. Все три преступника целый день провели в Пашвяндре, а прошлой ночью оказались в лабанорском цыганском таборе, пили, бушевали, тискали молодых цыганок, заставляли их, раздетых догола, танцевать вокруг костра, сидеть у них на коленях и т. д. и т. п. После этой вульгарной ночи цыганский табор снялся с якоря с берега озера Айсетас и подался в сторону Вяркине, а трое гуляк, купив утром у лабанорского еврея Моисея водку и провиант, отправились в Кривасалис и остановились в заброшенной избушке на краю деревни, чтобы опохмелиться... Кстати, эта избушка принадлежала бывшей тайной любовнице Мешкяле Фатиме Пабиржите, которая родила от него ребенка...

Но зачем господину Кезису попусту разевать рот? Зачем он целый день, не евши, не пивши, сочинял рапорт господину начальнику уезда?

– Нате, господин Клеменсас. Все черным по белому. Читайте и любуйтесь, какого ужака грели у себя за пазухой, чьи наущения до сих пор слушали, в какую бездну скатился ваш доверенный, ваш сват и бывший возлюбленный мадам Юрате, – патетически сказал господин Кезис и, достав из портфеля оранжевую папку, аккуратно положил под нос Страйжису.

Листал господин Клеменсас густо исписанные страницы, хотя ничего не видел и даже не старался увидеть, потому что мозг напряженно работал, а на лбу проступала то холодная, то горячая испарина. Что делать? Что делать? Ах, господи, какой малости не хватало, чтобы этому врунишке свату надеть петлю на шею! Но этот негодяй, спасая шкуру, без всякого сомнения, выдал бы политическую тайну молодожена... И змея Юрате, угодив в расщеп Кезиса, еще неизвестно, что бы запела. И госпожа Хортензия, которой прищемили бы хвост во время обыска, тут же выдала бы, откуда у нее тысяча литов. Чего доброго, отпечатки пальцев Клеменсаса на банкнотах остались... Ведь он так попел, пока отслюнил их. Всё, всё против него! Кезис сожрет господина Клеменсаса быстрее, чем Заранка сумеет сожрать его самого. Значит, волей-неволей приходится выручать эту сволочь из петли. Значит, Заранка был прав, когда объяснял ему когда-то, напившись, что латинская пословица „Honesta mors melior est, quam vita turpis“[18]18
  Лучше достойная смерть, чем позорная жизнь (лат.).


[Закрыть] вводит в заблуждение учащуюся молодежь и поэтому на родной язык ее надо переводить так: «Лучше позорная, но богатая жизнь, чем достойная тюрьма или смерть...» Ужак! Черт! Мефистофель проклятый! Как хитроумно связал он руки Клеменсасу, подсунув эту непорочную блудницу Маргариту, по-литовски именуемую Юрате, из-за которой так не хочется умирать или оказаться за решеткой...

– Хорошо, господин Кезис. Я внимательно изучу ваш рапорт и сделаю соответствующие выводы, – сказал господин Страйжис через минуту, отправляя оранжевую папку в ящик стола. – Но меня уже сейчас интересует вопрос, откуда вы взяли эти компрометирующие господина Заранку сведения?

– У нас, у полиции безопасности, в каждой округе есть свои агенты, господин начальник уезда.

– Любопытно, чьими глазами вы видите и чьими ушами вы слышите в Кукучяйской волости?

– Это служебная тайна.

– Во вверенном мне уезде для меня не может быть никаких тайн, никаких ведомственных барьеров.

– Вы, господин Страйжис, забываете, что я подчиняюсь и начальнику Укмергского округа и полиции государственной безопасности.

– В таком случае, господин Кезис, прошу забрать свой рапорт. Я не стану его читать и не позволю кому угодно поливать грязью ответственных чиновников уезда, с которыми проработал целых двадцать лет!

– Да будет мне позволено, господин Страйжис, напомнить, что и я ваш старый соратник.

– Это не меняет сути дела, господин Кезис.

– Почему?

– Потому что этот рапорт основан не на ваших собственных наблюдениях, а на чужих россказнях, которые могут оказаться клеветой.

– Я головой ручаюсь за человека, который эти россказни передал. Он мой агент уже восемнадцать лет.

– Ваше дело верить ему или не верить. Для меня собственная голова и головы других дороже пареной репы, и поэтому не намерен лезть в петлю, а тем более не позволю сунуть других. Вас лично, или господина Заранку. Для меня каждый из вас по-своему дорог, поскольку вы делаете нужное дело для меня, для уезда и для родины. Откровенно говоря, меня до глубины души оскорбляет ваше, господин Кезис, недоверие к начальнику уезда, но я, как видите, уступаю. Поступайте со своими служебными тайнами, как вам угодно. Меня не интересует каждый ваш, извините, агент. Меня интересуете вы, господин Кезис, лично, и господин Заранка тоже. Меня интересует ваше служебное достоинство. У меня ум за разум заходит, не понимаю, почему вы цапаетесь. Чего вам не хватает? Почему я, начальник уезда, должен служить помойной ямой то для одного, то для другого? Если вы себя не уважаете, это ваше дело... Но будьте любезны, уважайте начальника своего уезда, который старше вас как рангом, так и военным чином, черт возьми. Я не позволю. Не позволю. Не позволю... – словно грамофон с ослабевшей пружиной, стал повторяться Страйжис, растерявшись, не зная, что сказать еще, но по-всегдашнему высокомерный, подтянутый.

– Хорошо, господин Страйжис. Из уважения к вам я на сей раз изменю своим принципам. Тем более, что мой верный агент вряд ли сможет дальше мне служить...

– Почему?

– Он стал жертвой Заранки. Это Бенедиктас Блажис с хутора Цегельне, господин начальник. – Я уже говорил – Блажиса разбил паралич. В его возрасте нет надежды поправиться...

– Погодите. Так кто же вам сообщил об этих событиях?

– Дочка Блажиса. Барышня Микасе. Ее прислал отец. Это первое за восемнадцать лет нарушение нашей священной конспирации, но ему простительно, господин Страйжис. Он висит между жизнью и смертью.

Вот когда господин Страйжис пришел в себя. Вот когда почувствовал, что у него есть шансы выиграть поединок.

– Да пускай он хоть сдохнет, господин Кезис! Пускай провалится в преисподнюю! В противном случае вы сами его задушите! Собственными руками! О, ирония судьбы! Погледний мерзавец и рецидивист – агент нашей государственной, священной инквизиции в Кукучяйской волости! Да на кого вы опираетесь, господин Кезис! Как вы смеете принимать его показания за чистую монету?! Вы слепы и глухи. Господин Заранка был прав, требуя отправить вас на пенсию. Только я вам доверял. Думал, что хоть этот участок уезда в надежных руках. Вот чем кончается, когда десятки лет не контролируешь своих подчиненных. На вашем месте я бы со стыда повесился, господин Кезис...

И, не дожидаясь, пока тот обретет дар речи, господин Клеменсас достал из стола голубую папку «Дела Фатимы» с рапортом Заранки, отсчитал, поплевав на палец, страницы до того места включительно, где Юлийонас поносит Зенонаса Кезиса (другие сунул обратно), и швырнул на стол, патетически воскликнув:

– Да зачем я попусту рот разеваю? Нате! Читайте! Пускай говорят документы! Может быть, хоть раз в жизни вы покраснеете, господин Кезис! Может быть, хоть раз в жизни почувствуете, что вы смешны!

После этого господин Страйжис, успокаивая нервы, закурил гаванскую сигару и, попыхивая словно маневренный паровоз, принялся расхаживать из одного угла комнаты в другой. А господин Кезис глотал страницу за страницей и все бледнел.

Когда он дочитал, Страйжис выпустил огромный клуб дыма и дружелюбно спросил:

– Ну, каково? Теперь вам ясно, господин Зенонас, почему вашему агенту Блажису так приспичило наклеветать на господина Заранку? На воре шапка горит, так сказать. Он теперь одной ногой в могиле, а другой – в тюрьме. На вашем месте я бы поспешил на хутор и посоветовал бы этому старому кабану побыстрее околеть. В противном случае мы ему живьем клыки выдерем...

Терпеливо выслушав угрозы Страйжиса, господин Кезис показал пальцем на закрытый ящик стола и глухо спросил:

– Может, позволите, господин Клеменсас, поинтересоваться финальной частью этого рапорта?

– Никоим образом.

– Почему?

– Потому, что там нет ничего, кроме субъективных рассуждений господина Заранки о вас лично. Это может лишь обострить и так уже напряженные ваши отношения.

– Я сумею отсеять субъективное начало от объективного, господин Страйжис. Во имя блага нашего уезда.

– Я сказал. Точка... Рапорт господина Заранки показал вам с единственной целью – чтобы вы обратили внимание на темную личность своего бывшего агента и не совершали подобных ошибок в будущем!.. А само «Дело Фатимы», да будет вам известно, я доверю автору рапорта. Пускай господин Юлийонас вылущит с наслаждением его до конца и привезет на трех двуконных телегах к столу прокурора господина Бледиса. Ха-ха... Кому неизвестно, что у господина Заранки есть идея-фикс – хоть лопни возглавить полицию государственной безопасности во вверенном мне уезде? А что в этом плохого? Пускай старается, господин Кезис. Я не вправе зажимать положительную инициативу. Тем паче, что вы в последние годы как-то затихли, даже, сказал бы я, запустили работу, воспользовавшись моей мягкостью и моими социалистическими принципами – от каждого по способностями, каждому по заслугам. Не так ли, господин Зенонас? Не так ли? Ха-ха... Не унывайте! У всех бывают ошибки. Такова уж наша доля. Не зря сказано – пуд соли съешь, пока человека узнаешь. Ха-ха.

– Господин Клеменсас, я прошу... во имя нашего долголетнего знакомства и идейной дружбы. Позвольте...

– Не позволю! Не позволю! Не позволю!..

– Хорошо. Тогда прошу отпустить меня... Не в отставку. Нет. В очередной отпуск.

– А почему бы нет? Это самый разумный выход, господин Зенонас. Вы переутомлены. Вам надо оторваться от служебных хлопот, надо отдохнуть.

– Вы ошибаетесь, господин Клеменсас. Я – полон сил. У меня руки чешутся...

– Браво, браво! Значит, свадьба? Слышал, слышал о вашем романе с учительницей Суднюте.

– Запоздалые сведения, господин Клеменсас. Мы разошлись.

– Ого! Почему? Какие причины?

– Разные политические взгляды.

– Не может быть!

– Да. Увы. Она оказалась закоснелой сторонницей ляудининков[19]19
  Народники, партия эсеровского толка в буржуазной Литве.


[Закрыть], один лишь шаг отделяет ее от откровенного восхищения коммунизмом! – Господин Кезис достал из портфеля вторую папку – на сей раз красную и швырнул на стол. – Полистайте на досуге. Здесь зафиксированы наши интимные беседы и мой окончательный вывод – устранить барышню Суднюте от обязанностей учительницы без права работать в гимназиях Литвы.

– Что вы говорите?.. Что вы говорите? Ой-ой-ой. Примите мои соболезнования, господин Зенонас. Искренние соболезнования.

– Благодарю, господин Клеменсас. Я порядочный человек. Пока я на этом посту, служебный долг для меня превыше личного счастья. Я растоптал любовь барышни Суднюте и прошу вас сослать ее в какое-нибудь захолустье уезда учительницей начальной школы, чтобы она перестала раздражать мои глаза, мой нюх, мое сердце.

– Я понимаю. Я понимаю. Мы уж постараемся, господин Зенонас.

– И вторая моя просьба. Умоляю вас, господин Клеменсас, удовлетворить идею-фикс своего доверенного господина Заранки и сегодня же назначить его на мое место.

– Чушь какая-то.

– Но с одним условием, что после отпуска я, вернувшись в Утяну, займу пост начальника полиции и унаследую «Дело Фатимы» со всеми его приложениями.

– Вы меня удивляете сегодня!

– Я разочаровался в мире, господин Клеменсас, в идеях, которым поклонялся, и В своей деятельности. Перед уходом в отставку хочу совершить одно-единственное честное дело – доказать обществу и особенно вам, какой изысканный мерзавец проник в мою бывшую службу, которой я отдал наиболее плодотворные годы своей жизни, всю свою физическую и духовную энергию, вместо того, чтобы шантажировать и изменять, пить и гулять, как другие.

– Нас восхищает ваш характер, господин Зенонас. Вы были и будете для грядущих поколений чиновников Утяны маяком, который в бурном море житейском показываете путь к надежной гавани и как, обходя подводные утесы, избежать бессмысленной гибели.

– Благодарю за комплимент, господин Клеменсас. Но сейчас ваше сердце льнет не ко мне...

– Вы опять за свое! Надоело, господин Кезис!

– А может, вы боитесь этого негодяя? Может, он и вас шантажирует? От него всякого можно ждать. У нас есть сведения, что он в пьяном виде откровенно хвастался – займет, мол, кресло начальника уезда, едва только вы купите поместье на имя своей супруги. Обещает вас в тюрьму упрятать...

– Какая глупость! И вы верите пьяной болтовне?!

– Что у пьяного на языке, то у трезвого на уме.

– Устаревшая пословица. Да плюньте вы прямо в лицо тому, кто так клевещет на господина Заранку.

– Простите. Я вынужден выдать второй служебный секрет.

– Оставьте его себе. Не хочу я больше ничего слышать.

– Нет! Вы посмели манкировать моей работой, моей профессиональной честью! Так что будьте любезны! К вашему сведению, у господина Кезиса есть свой агент даже в доме Юлийонаса Заранки. Госпожа Хортензия сообщает мне о его пьяных мечтах слово в слово. Она не может простить господину Юлийонасу его свежий роман с вашей теперешней супругой. Она не может понять, почему вы, умный человек, считаете его другом семьи! В настоящее время, когда даже мадам Юрате, узнав через нашу Хортензию о его каунасской любовнице, ощетинилась против него и написала записку, обозвав его Иудой и запретив ему ногой ступать в ее дом? Может, показать?

– Отстаньте. Ни видеть, ни слышать ничего не желаю. Я вам не барышня Суднюте.

Замершее лицо господина Кезиса прояснилось, и он показал в ухмылке все свои гнилые зубы:

– Только не волнуйтесь, господин начальник уезда. Я и не думаю покушаться на вас, хотя мне доподлинно известно ваше отношение к господину Вольдемарасу и даже ваши скромные усилия сблизиться с ним.

– Провокатор! Вон! Прочь!

– Подождите, я еще не кончил свою мысль. Давайте вести себя разумно, господин Клеменсас. Мы же не малые дети... Вот так-то. Мы оба веруем в одного и того же бога, в один и тот же союз таутининков, в его бессмертные идеи, которые так гениально сформулировал не только наш Антанас, но и наш Аугустинас тоже... Волей-неволей мы должны признать, что оба они – головы (только одному везет, а другому покамест нет). Значит, логически рассуждая, нам, головенкам, вы уж простите меня, ведь суть дела не меняет наш ранг или военный чин, господин Клеменсас... Так вот нам, головенкам, высоким и пониже чиновникам, абсолютно все равно, кто возглавляет наш союз таутининков и наше государство. Я достаточно ясно излагаю свои мысли? Вы меня понимаете?

– Вы меня вокруг пальца не обведете, господин Кезис. Не так я наивен, как вам кажется!

– На каждого мудреца довольно простоты, господин Клеменсас. Вот почему я, Зенонас Кезис, ниже вас и рангом и военным чином, смею с глазу на глаз заявить, что большевики правы, не устраивая покушений ни против голов таутининков, ни против головенок, а ставя перед босяками городов и деревень программную задачу – послать нас всех, «буржуазных трутней», к черту от кормила государства и поставить своих голоштанных комиссаров. Не потому ли и мы организатора антисметоновского путча господина Вольдемараса, малость понежив в тюрьме, выпустили за границу отдохнуть, а ловим, расстреливаем, гноим на каторге каждую, извините, большевистскую сошку, которая ведет красную агитацию или расклеивает листовки? Почему? Потому, что сошка эта в сотни раз опаснее господина Вольдемараса, поскольку настраивает наших граждан не против одного, двух или трех государственных деятелей, а против всего нашего строя, против наших патриотических идей, практически – подстрекает всех босяков соединиться и разрушить нынешнюю независимость Литвы, которая, по их словам, не защищает чернь от нищеты и безработицы и самоуправства богачей. Вы достаточно сообразительны, чтобы понять, что господин Кезис, в качестве главного винтика самого низкого звена полиции государственной безопасности, руководствуется точно такими же принципами, как и наверху. Он не прощает левацких взглядов даже своей любимой учительнице, воспитывающей гимназистов, но машет рукой на вольдемаровские настроения начальника уезда.

– В жизни не думал, что вы такой хитрец, господин Кезис!

– Еще недавно вы плевали мне в бороду и предлагали уходить в отставку... Могу ли я надеяться на амнистию и изменение вашего отношения, господин Клеменсас?

– Как жаль, что вы остались незамечены во время юбилея государства! Ни ордена, ни медали! На вашем месте я бы пожаловался господину президенту.

– Для нас, работающих из идейных соображений, это не новость. Мне доставляет удовольствие любоваться вашей статной грудью, отмеченной заслугами третьей степени...

– Вы, оказывается, и зубасты, господин Кезис.

– Кстати, не переживайте ни за себя, ни за меня, господин Страйжис. Будем надеяться, мы еще свое возьмем, когда господин Аугустинас вернется к власти. Я вынужден выдать вам и третью тайну – служебную тайну сердца и своего будущего.

– Ого, вы еще и поэт?

– Видите ли, господин Клеменсас, я вдохновлен перспективой своей карьеры. После победы господина Аугустинаса мне улыбнется счастье выплыть в главные воды, где можно изловить все ордена первой степени и даже крест Погони. Может, даст бог, мой ранг и военный чин вызовет даже вашу зависть. Как вы тогда посмотрите мне в глаза, вспомнив этот злополучный вечер? «Не презирайте и не обижайте малых сих», – сказал Иисус Христос, а наш златоустый пророк Аугустинас Вольдемарас, маленький телом, но великий умом и духом, еще лучше выразился в день своей свадьбы: «Выигрывает тот, кто ориентируется на будущее».