Текст книги "Радуга"

Автор книги: Пранас Трейнис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Следовательно, остается сосредоточиться и написать последний рапорт и доказать, кто является авторами этих ужасающих уголовных преступлений и почему долголетний чиновник государственной безопасности Зенонас Кезис после мучительных раздумий решил прервать свою служебную карьеру, не уходя на заслуженную пенсию по состоянию здоровья, а выходя в отставку и отмежевываясь от всего своего прошлого из-за скверной моральной атмосферы в Утянском уезде и отвратительного политического климата в государстве, когда верхушка наших таутининков отреклась даже от идеи освобождения Вильнюса. В этом смысле он не стесняется присоединиться к шефу рецидивистов Заранке, который предсказывает эксцессы в государственном масштабе... если не будут приняты кардинальные меры против общественных бацилл гниения, которые распространяют высокие чины типа Страйжиса, пекущиеся лишь о своих креслах и утолении низменных страстей и давно забывшие десять заповедей божьих; ведь именно поэтому и появляются такие взывающие о возмездии факты, как страшная ночь накануне дня святого Иоанна в Кукучяйской волости. Рапорт следует завершить предложением департаменту государственной безопасности обоих убийц и их опекуна Заранку посадить в железные клетки и на повозке бродячего цирка возить по городам и весям Литвы, посадив возницей Клеменсаса Страйжиса, облаченного в одежду арестанта, и взяв в проповедники знаменитого капуцина синебородого отца Еронимаса, который всем вместо евангелия читал бы рапорт господина Кезиса. После рапорта отец Еронимас выступил бы с проповедью, призывающей всех государственных чиновников обновиться во Христе, и провозглашал бы трехдневные моления в местном костеле, где, исповедовавшись за всю жизнь и приняв причастие, чиновники получили бы право трижды плюнуть в трех преступников и их возницу, дабы потом их самих перед костелом, встав около этих клеток, оплевали другие – рядовые люди каждого уезда, многожды страдавшие от произвола местных чиновников. Это покаянное путешествие завершить в Каунасе перед костелом Витаутаса Великого, призвав сюда президента Сметону, премьер-министра Миронаса, рядовых министров и директоров департаментов и повторив ту же самую церемонию, как в уездах, только с исполнением государственного гимна, потом утопить обоих убийц, а их опекуну Заранке отрубить голову и надеть ее на высокий кол у моста, как поступали в древности англичане на своей Темзе, дабы на веки вечные запомнился тот день, объявленный государственным праздником – «Днем самоочищения нации». Палачом преступников назначить их возницу мягкотелого Клеменсаса Страйжиса.

Воспламенился мозг господина Кезиса, как раскаленная смола, поймавшая искру, вспыхнула фантазия. Увидел он свои мысли в виде живых картин и не мог больше лежать на месте... Забыл синеву неба, белых барашков и лесную тишь. Все спуталось, переплелось, смешалось, словно длинная леска в огромный ворох... Где начало, где конец? Что свое, что чужое? Что верно, что сомнительно?

Сам не почувствовал господин Кезис, как вскочил с земли, как, достав карандаш и блокнот, принялся распутывать факты и гипотезы и писал, писал, писал. Без передышки в сладостном желании объяснить миру мир и найти рецепты для его спасения.

В висках стучали молоточки, перед глазами вспыхивали искры, мысль подгоняла мысль, одна другой краше. Надо было все зафиксировать. Все. Ничего не пропустить, пока не схлынуло вдохновение. Поэтому, когда настала ночь, разжег костер под огромной елью, и снова писал, забыв про себя, Папоротника, трупы и даже про Регину Суднюте. Он чувствовал, что стал могуч умом, телом и духом, как Моисей на горе, вкусивший манны небесной. Лишь под утро голова стала клониться вниз, а рука перестала слушаться. Заныла кисть. Господин Кезис спрятал записки у сердца, растянулся навзничь, счастливый, как косарь, скосивший огромный луг, и мгновенно превратился в маленького Зенукаса, побежал за своим Тузиком, скача через прокосы...

Проснулся от того, что его лизал Папоротник. Во рту было сухо, голова болела, зубы отбивали дробь. Трясла дрожь, а воздух лучился красочными кругами, каждое дерево, каждая веточка и даже Папоротник были обведены красным контуром. Мир стал удивителен. Оставалось только чуть-чуть согреться и приступить к своим подвигам, потому что солнце вместо того, чтобы подниматься, опускалось все ниже, окрашивая кровью небо и землю. Черт возьми. Значит, проспал целый день. Спасибо тебе, Папоротник, что разбудил. Когда вы вернетесь домой, хозяин устроит в твою честь пир. Призвав на помощь своих агентов, изловит всех бродячих сук и псов Утянского уезда и торжественным голосом монаха Еронимаса спросит: «Кто вы такие, братья и сестры, по сравнению с моим Папоротником?»... И ответит: „Sine nomine vulgus“, или, выражаясь языком Юлийонаса Заранки, – беспаспортная толпа, люмпен – пролетариат! Всех вас перевешать надо, перестрелять, на цепь посадить. Но заслуги Папоротника перед полицией государственной безопасности и самим господином Зенонасом Кезисом дают основание провозгласить вселенское отпущение грехов или, говоря служебным языком, амнистировать вас, отпустить на лоно природы... Так что лайте и войте от счастья. Ваш спаситель Папоротник тоже последует за вами, поскольку вместе со своим хозяином бросает собачью службу в полиции безопасности и с этих пор вместо уголовного Государственного кодекса исповедует лишь законы природы».

Ах, Папоротник, последний раз хозяин привязывает тебя под елью и в последний раз тебе говорит:

– Охраняй могилу Фатимы и чтоб не пискнул, пока я не вернусь.

Расцеловался господин Кезис со своим мудрым псом и унёс свою разгоряченную голову, продираясь через кусты.

Рокас Чюжас уже сгорал от нетерпения и до смерти обрадовался, что разбойник вернулся от своей бабы такой посвежевший, багровый, будто свекла. Его собственные румяные щеки малость распухли и были исцарапаны. Оказывается, позавчера ночью, когда он шел к Стасе, у гумна Швецкуса на него набросился с топором Анастазас. Если бы не браунинг, вряд ли бы унес ноги. При виде оружия Анастазас упал ничком и завыл: «Пятрюкас, помилуй! Оставь покамест в живых. Я исправлюсь!»

Рокас Чюжас, не зная, что делать, отобрал у него топор, стукнул его рукоятью браунинга по хребту и убежал, потому что из баньки уже выскочила Стасе в одной сорочке и закричала: «Пятрюкас, где ты?» Весь городок теперь звенит, что Пятрас Летулис шел в гости к своей любимой... Тем более, что Анастазас, очнувшись после испуга, твердит то же самое... Так что вряд ли стоит сегодня ночью соваться в Кукучяй, когда вся полиция и шаулисы на ногах... Вдобавок, Мешкяле снова вызвал из Утяны этого ужака Заранку. Дочка Гужаса Пракседа распустила слух, что после двенадцати ночи под его руководством полиция произведет повальный обыск в квартале босяков, чтобы найти Пятраса Летулиса и золото пани Шмигельской, которое, по словам Тамошюса Пурошюса цыган Мишка раздал работягам, что помогли выпустить из кутузки колдунью Фатиму. Так что весь городок не сомкнет глаз. Будет бодрствовать. Слишком уж рискованно. Может, отложим поход на другой день.

Но господин Кезис проявил настойчивость. Его мозг полыхал ярким и жарким огнем. Он вырвал из рук Рокаса Чюжаса револьвер, вставил обойму и бегом пустился в Кукучяй. Риск – благородное дело. У кого нету храбрости, тому разбойником не быть. Надо успеть справиться с этими сволочами еще до двенадцати ночи.

– Дядя! Дяденька, что ты придумал?

– Мы их всех в кутузку запрем и подпалим. Ха-ха-ха! – задыхаясь, хохотал Кезис и уже видел, видел воочию, как Юлийонас Заранка корчится в пламени.

– Дяденька, ты – как знаешь... Я не могу... Мне завтра рано вставать... – заохал Рокас Чюжас.

– Не канючь! Вперед, наймит Блажиса, раб презренный! – скомандовал господин Кезис и ткнул дулом револьвера в спину Рокаса.

– Дяденька – смилуйся... У меня вся жизнь впереди.

– Нет дороги назад. Закаляйся, Рокас Чюжас. Разбойниками и убийцами не рождаются, а становятся.

– Дяденька!..

– Ни слова! Ухлопаю как собаку!

– О, господи, боже мой! Бегу!

Но перед самым городком Рокас Чюжас скорчился в три погибели на земле и стал божиться, что у него кишки скрутило. Господину Кезису некогда было с ним валандаться, потому что он уже догорал. Пламя из головы перекинулось во все тело. Запахло пеплом и дымом. Неужто он заболел? Неужто!..

– А ну тебя!.. Покажи, где изба Пурошюса, и чеши домой!

– Вон там, где высокий тополь.

– Спокойной ночи, презренный трус!

– Дяденька, что ты надумал?..

– Если сын работяги меня выдает на полпути, то, может, вор приютит...

– Дяденька, откуда ты его знаешь?

– Не твое дело.

– Дяденька, он заодно с полицией идет. Попадешься.

– Прочь!

И господин Кезис побежал к высокому тополю, но чувствовал, что Рокас Чюжас с лопатой следует за ним, как зловещая тень. А ноги все хуже сгибались в коленях, все труднее было удержать голову. А может, это страшный сон? Господи, не завидуй моему счастью. Позволь проснуться или добраться до избы Пурошюса и назвать хозяину свою настоящую фамилию, имя, должность, попросить сварить липового настоя и положить сто литов на стол, чтобы никому ни гу‑гу. Завтра господин Кезис будет здоров. Он не может болеть. Он не имеет права. Никогда-никогда он еще не болел. Исполнение служебных обязанностей всегда придавало ему сил. Почему же на сей раз, когда он выполняет гуманнейшую миссию?.. Почему же, господи, ты покинул его?.. Почему приклеил к нему эту грозную тень убийцы с лопатой? Неужели прав Заранка? Неужели этот простой деревенский батрак согнет Кезиса в бараний рог? Господина Кезиса, которого еще никому не удалось перехитрить за целых двадцать лет службы! Так почему же его обуглившаяся рука сжимает револьвер?

– Стой! Ни шагу ближе! – крикнул господин Кезис, обернувшись у самой двери.

Слава богу, Рокаса Чюжаса за спиной не оказалось. Рокас Чюжас, будто черт, вырос из-под земли... впереди... Молнией сверкнула лопата, и ударил гром в голову. Падая в пропасть, господин Кезис машинально нажал на спуск... Попусту. Потому что в руке револьвера не оказалось. Голова как чужая, гулко ударилась о порог, раскололась пополам, бросились врассыпную мысли. А господин Кезис превратился в Тузика и, громко лая, убежал в заросли красного папоротника.

Проснулся господин Кезис в трепетном свете свечи. Женщина с неприятным лицом держала огарок, а востроглазый мужчина шарил в его карманах, рылся за пазухой, переворачивал его, будто мешок, то на спину, то на живот. Сопротивляться не было сил, а хуже всего, что язык не повиновался. Не мог господин Кезис вымолвить ни слова, хотя востроглазый мужчина, заметив, что он открыл глаза, настырно стал спрашивать имя и фамилию. Видно, он был безграмотен, потому что держал в руках паспорт господина Кезиса и, с любопытством поглядывая то на документ, то на оригинал, цедил сквозь щербатые зубы:

– Попался, голубчик, попался... Не хочешь разговаривать с Тамошюсом Пурошювом?.. Слишком я прост? Поговоришь с Юлийонасом Заранкой.

– Отнесем-ка его, Тамошюс, в кутузку. Давай отнесем. Еще подохнет. Хлопот не оберешься.

– Может, скажешь нам, кто был тот другой, который сбежал, тебя прихлопнув? Попутчик или сотоварищ? Из-за чего поцапались? Из-за денежек? Угадал, разбойничек? Небольшой у тебя был капиталец. Сто литов я у тебя конфискую. Запомни! Оставляю три лита, чтоб легче было с полицией столковаться... А в этой тетрадке? Чего тут так мелко понаписано? Отчет совести, разбойничек? Все еще молчишь? Тетрадку мы в полицию передадим. Юлийонас Заранка изучит что к чему. Только давай шепни мне на ухо, во сколько оценена твоя головушка, чтоб этот ужак меня не надул?

– Тамошюс, ради бога. Габрис проснется.

– А может, ты ради блага моего сыночка засвидетельствуешь, что мы с бабой тебя изловили? Тогда будь любезен – выдай секрет, каким предметом схлопотал по черепушке?.. Точь-в-точь такой звук был, когда я тебя, Виктория, в молодости лупил сковородой... Блям! Перепугался я, братец. Так и вылетел из-под бока своей бабы. Может, перевяжем его, Виктория? Все же человек, не баран... Из макушки не то кровь течет, не то мозги...

– Черт не возьмет, Тамошюс. Давай оттащим. А то ребенка падучая схватит, если проснется.

– Нехорошие у тебя глаза. Ох, нехорошие, мил-человек... Было за что тебя лупить, ей-богу было... А может, и мне добавить, чтоб язычок развязался, а? Ха-ха. Не бойся! Тамошюс Пурошюс лежачего не бил и не будет.

От болтовни Пурошюса и адского смрада из его щербатой пасти господину Кезису стало еще хуже. Пурошене испугалась, что непрошеный гость загадит избу. Так что первой схватила его за шиворот...

Отнесли, отволокли Пурошюсы господина Кезиса в кутузку. Бросили, как бревно, на полу и заперли дверь.

После неудачной попытки повернуть язык господин Кезис потерял сознание, а когда открыл глаза, решил, что он уже в раю. Мучительный свет ослепил его. Потекли слезы. Лишь насмешливый глас господень разочаровал его и потряс до глубины души:

– Мы, начальник полиции Утяны, Юлийонас Заранка с начальником кукучяйского участка Болесловасом Мешкяле, сторожем кутузки Тамошюсом Пурошюсом и свидетелем Анастазасом Тринкунасом в последний раз тебя спрашиваем, каковы твои имя и фамилия, как ты здесь оказался и как оказались в твоем кармане документы господина Зенонаса Кезиса?

Из полосы света вынырнуло запухшее, испитое лицо Заранки и залитые кровью глаза. Он издевался. Он явно издевался. Собрав последние силы, господин Кезис плюнул в него, но опять получилось одно сипение.

– Ребята, выйдите из камеры на минутку. Эта продувная бестия хочет сказать что-то мне одному.

Когда все вывалились на двор, Заранка вынул из-за пазухи блокнот господина Кезиса и, обмахивая им свое потное лицо, едва ворочая языком от ярости, зашипел как настоящий очкастый ужак среди папоротников:

– Quidquid agis, prudenter agas et respice finem, Зенукас... Или попросту, по-литовски говоря, не рой ямы своему ближнему, дабы сам со стыда в нее не провалился... Прими мои соболезнования, обманутый барышней Суднюте женишок. Горячий привет тебе от госпожи Страйжене, моей любовницы – через твою шпионку, мою законную жену госпожу Хортензию. Ах, холостяк ты несчастный, как ты не знаешь женщин!.. Поблагодари меня, что оставляю тебя в штанах с помочами, благодаря которым ты можешь уйти в мир иной. Помирись с богом, Зенукас! Тьфу! Спокойной ночи. Сладких снов! – и, присунувшись к самому уху, прошептал: – Запомни, Зенукас, что Юлийонас Заранка служит не Сметоне и не Вольдемарасу, а самому господу богу Гитлеру. И не думай, что уйдешь отсюда на своих ногах.

Погас свет. Хлопнула дверь, и господин Кезис явственно расслышал торжествующий голос Заранки:

– Он просит ксендза. Но я ему, симулянту, дал ультиматум, чтоб до утра он сделал учет своей совести и во всем мне признался. В противном случае я везу его в Утяну к господину Фридману или сам исследую, кто же он – обезумевший рецидивист или агент польской охранки. Голову даю на отсечение – его руки запачканы кровью господина Кезиса. Господин Страйжис мне вчера вечером сообщил, что мой коллега Зенонас – фанатик службы государственной безопасности, уходя в отпуск, оставил на имя начальника уезда рапорт, по которому можно судить, что свой отдых он намерен посвятить поискам одного видного преступника государственного масштаба. Позавчера кончился отпуск господина Кезиса, но никаких сведений ни о нем, ни о его любимой собаке Папоротнике пока не имеется... Господин Мешкяле, пойдем в участок. Я обязан доложить господину Страйжису о горе, постигшем наш уезд. Господин Пурошюс, прошу охранять преступника как зеницу ока. „Requiscat in pace“[20]20
  Покайся в мире (лат.).


[Закрыть] или, попросту по-литовски говоря, – до третьих петухов не кормить, не поить, на двор не выпускать, не разговаривать. Пусть покоится в мире. Пока я не вернусь. Аминь... Господин Анастазас, оставляю вам свое оружие. Прошу ходить вокруг кутузки и никого на выстрел не подпускать. Ясно?

– Ясно, господин начальник.

– Спокойной ночи. Не засните.

– Будьте спокойны, господин начальник.

Затих, погрузился во мрак мир. Холодный, клейкий, покойницкий пот прошиб господина Кезиса. Не осталось ни малейшего шанса победить, никаких надежд на будущее. Его окружили свирепые заговорщики. Значит, зря он не верил своему другу Гилису из департамента, который твердил ему на ухо, что в каждом уезде действуют платные агенты немецкой секретной службы... Господи! Его положение хуже, чем у тонущего «Титаника». Значит... Эх, Тузик, Тузик... как ты был счастлив! В твоей собачьей смерти еще был какой-то смысл. А почему должен умереть твой Зенукас? Кто его судья? И кто его палач? Господи, помилуй. Прибавь сил хотя бы помочи отцепить. Господи, не завидуй его счастью...

Бог выслушал молитвы господина Кезиса. На рассвете Тамошюс Пурошюс, сгорая от любопытства, посмотрел в глазок и едва не помер от страха. Вверенный ему арестант болтался в петле, привязанной к решетке.

Пурошюс пулей метнулся в участок. Вслед за Пурошюсом – Анастазас. Слава богу, начальство не дрыхло. Глушило водку. Все четверо наперегонки – в кутузку. Открывают дверь. Чиркают спичкой. Пурошюс не врал, оказывается. Мало того, на грязной стене окровавленным пальцем выведены буквы – коряво, словно первоклассником: «Смерть Иудам – Заранке, Мешкяле, Анастазасу и Пурошюсу! Per aspera ad astra![21]21
  Труден путь к славе! (Лат.)


[Закрыть] Зенонас Кезис».

– Qualis vita et mors ita![22]22
  Какова жизнь, такова смерть! (Лат.)


[Закрыть] Собаке собачья смерть, – первым нарушил смертельную тишину господин Заранка. – Заприте висельника и следуйте за мной в участок.

В участке, смахнув тошноту стаканчиком водки, господин Заранка набрал номер телефона, разбудил господина Страйжиса и, заложив ногу за ногу, весело покачивая на ней бесенка, но весьма печальным голосом доложил, что тяжелый преступник Икс, воспользовавшись нерадивостью надзирателя Пурошюса, сумел уйти от судебной ответственности, «оборвав нить своей жизни», но перед этим кровью намазав на стене камеры призыв с грамматическими ошибками: «Да здрафствет уния Полши и Литвы!» Это позволяет сделать предположение, что самоубийца был родом не литовец и принадлежал к тайной террористической польской организации, стремившейся уничтожить нашу независимость... Вот почему господин Заранка, посоветовавшись с господином Мешкяле, пришел к твердому выводу – ради дальнейшего улучшения межгосударственных отношений Литвы и Польши эту надпись со стены камеры стереть, а писавшего похоронить на средства волости на местном кладбище для самоубийц, как простого рецидивиста или цыгана-конокрада. Всю уголовную полицию, а также местных полицейских и шаулисов привлечь к розыску господина Кезиса и его пса Папоротника, поскольку, по глубочайшему убеждению господина Заранки, их бесследное исчезновение непосредственно связано с «Делом Фатимы» и кровавой террористической деятельностью Летулиса. Позавчерашнее столкновение господина Анастазаса Тринкунаса с ним лицом к лицу окончательно рассеяло сомнения в его реальном существовании. Тем паче, что господин Тамошюс Пурошюс утверждает, якобы видел этой ночью, как второе лицо огородами убегало в сторону Рубикяй. Возможно, что убийцы, умертвившие господина Кезиса, поссорились во время дележа добычи, а может, из-за политических взглядов, и Пятрас Летулис, одолев Икса, снова хитроумно запутывает следы... Почему же эта трагедия произошла именно у двери сторожа кутузки? Господин Заранка выдвигает гипотезу, что убийцы пришли сюда, чтоб задушить господина Тамошюса Пурошюса, который после страшной ночи накануне дня святого Иоанна навлек на себя ненависть босяков городка и получил прозвище Иуды. И снова, как вы видите, благодаря случайности он остался в живых. Без сомнения, Тамошюс Пурошюс родился под счастливой звездой. Но мы чрезвычайно недовольны его жуликоватостью, которая не совместима с государственной службой. Представьте себе, что Тамошюс Пурошюс, задержав раненого преступника, самовольно, без дозволения полиции, при помощи жены Виктории обшарил его карманы и, по нашему глубочайшему убеждению, присвоил деньги, вернув нам лишь бумажник с тремя литами и еще несколько безделушек, что позволяет выдвинуть вторую гипотезу, что надзиратель кутузки, призванный охранять опасного преступника, был заинтересован в его самоубийстве и, возможно, даже поощрил его в этом... Итак, по мнению господина Заранки, Тамошюса Пурошюса следует уволить с ответственного поста, привлечь к уголовной ответственности и немедленно взять под стражу, поскольку, откровенно говоря, один только бог знает, какие связи мог поддерживать бывший вор с кровавыми преступниками. Надо все тщательно изучить и черным по белому изложить для господина начальника уезда.

Господин Заранка говорил еще долго, потом замолчал и почтительно закивал, благодаря за доверие. Едва он повесил трубку, Тамошюс Пурошюс бросился на колени, обнял его ноги, крестился, божился и клялся, что ничего-ничегошеньки у арестанта не брал, но Заранка и слушать его не хотел, говоря, что таких сволочей он видит насквозь и жалеет не его, а его семью, которая теперь останется без кормильца, и сына Габриса, вокальный талант которого может пропасть зря. Наконец, пнув ногой Пурошюса, торжественно всем заявил, что Юлийонас Заранка с этого часа, благодаря заботам начальника уезда, назначен главой полиции государственной безопасности Утяны и поэтому ему некогда цацкаться с каждым, извините, карманником, когда кругом кишат политические враги. Так что Пурошюса он передает на усмотрение господина Мешкяле и в данный момент желает лишь одного – чтобы тот искупил свою вину честным трудом, полезным для безопасности государства.

Когда Пурошюс бросился целовать ему руки, Заранка не дался, выгнал его вместе с Анастазасом вон, приказав обоим похоронить висельника по древнему обычаю этого края, отрубив голову и сунув между ног, чтобы он потом не мерещился по ночам.

– Вы – гений, – сказал Мешкяле, почтительно вытянувшись перед своим собутыльником.

– Я не девка. В комплиментах не нуждаюсь, – гордо ответил Заранка и, одним духом осушив порядочный стаканчик водки, добавил: – Смотри, чтоб падаль Зенонаса Кезиса сегодня же ночью исчезла с кладбища. Чего выпучил глаза? Мне кажется, у вас с Анастазасом опыт уже имеется? И так, чтоб пес не залаял! Ах, господин Болесловас, господин Болесловас, благодари бога, что он, всевышний судия, прислал тебе меня и судьбы наши переплел в гордиев узел. Что бы ты делал, говори, без меня, столкнувшись лицом к лицу с господином Кезисом? А? Ха-ха.

– Погибель, значится.

– Хорошо, что хоть столько-то понимаешь.

– Я вам, господин Юлюс, обязан навеки.

– Что обязан – вижу. Что будешь – не знаю. Молчи, молчи. Мне клятвы не нужны. Мало таких, которые за добро добром платят. Поэтому прикажи запрячь полицейскую кобылу и вели господину Гужасу отвезти меня в Утяну к моей супруге. Хочу оставить у нее записки господина Кезиса.

– Почему такая спешка, господин Юлюс?

– Я сейчас под хмельком, господин Болесловас, поэтому скажу тебе откровенно – боюсь, как бы Пятрас Летулис твоими руками меня не укокошил. Ха-ха. Мне надо беречь завещание господина Кезиса.

– Вы слишком больно меня оскорбляете, господин Юлюс.

– Ах, братец... Такова жизнь. „Homo homini lupus est“[23]23
  Человек человеку – волк (лат.).


[Закрыть] или, попросту, по-нашему говоря, береженого бог бережет... Осторожного коня и зверь не берет. Ха-ха...

– Значит, мне остается только застрелиться?

– Не верти хвостом, господин Болесловас. По-моему, мы оба с тобой не верим в тот свет. Давай жить тут, пока живется. Что наживем – то наше. Кстати, моя новая должность обязывает немедленно ликвидировать возможную угрозу со стороны Пятраса Летулиса. Если его рука покусилась на господина Кезиса, то разве мы можем быть спокойны за наши черепушки? Думаю, теперь ты сможешь взять Тамошюса Пурошюса за глотку и во имя нашего общего блага сделать его Иудой за тринадцать золотых?.. Как по-твоему?

– Постараюсь.

– Так что до свидания, господин Болесловас.

– Куда вы? Я бегу запрягать кобылу.

– Не надо. Я передумал. Вернусь на поезде. Как раз пора на станцию.

– Господин Юлюс. Не шутите.

– Я сказал. Оставайтесь. Наводите порядок. Мы скоро увидимся. Предупреждаю, на станцию я иду один. И будьте спокойны за себя и за меня – ворон ворону глаз не выклюет. Ха-ха...

– Что ж. Очень жаль. Счастливого пути вам, господин Юлюс.

– От души благодарен.