Текст книги "Ледовый десант"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 39 страниц)

Майборский бросил на него осуждающий взгляд.

– Не принято сидеть за столом в шапке.

– Но мы же не в хате, – буркнул Никифор и нехотя снял шлем, пересел на другое место, чтобы мать не видела рассеченное осколком левое ухо. – Мы ведь на подворье, в саду.

Маланка Омельяновна наложила в миски каши.

– Ешьте, дорогие гости. Угощайтесь тем, что бог послал.

– Не бог, а вы, мамаша, – улыбнулся Майборский, – Ведь это вашими руками выращена тыква. – Он съел пару ложек, причмокнул языком. – Вкусная! Давно такого лакомства не пробовал.

– Какое там лакомство, – возразила Маланка Омельяновна. – Обычная наша теперь еда.

Мать все же заметила, что у сына рассечено левое ухо. Ужаснулась, но ничего не сказала. Только горестно вздохнула. «Так вот почему ты ходишь в шлеме…»

Слезы застыли на глазах Маланки Омельяновны. Думала, что давно уже все выплакала. А они, как подземная вода в родной кринице, подкатились к глазам и задержались там на мгновение.

Маланка Омельяновна сидела за столом, сложив руки на груди, и смотрела на своего Никифора. Она словно окаменела. В ее выцветших глазах сейчас было столько ласки, что ее хватило бы на всех бойцов-разведчиков, которыми командовал Никифор, на всех танкистов полковника Майборского.

«Забежал все же мой сыночек! Хромаешь. Шофер сказал, что у тебя была перебита ножка. А еще ведь и шрамы на щеке и на руке. И ухо рассечено. А какие же у тебя, Никифор, раны еще и под рубахой?..»

– Ты, сынок, наверное, в госпитале не долежал? – покачала головой Маланка Омельяновна.

– Было такое, – кивнул Никифор. – Ничего, раны заживут, мама. Впереди – Днепр, а там – Вышгород и Киев!.. Спасибо за кашу!

– Уже уходите? – всплеснула руками Маланка Омельяновна. – А я еще и не насмотрелась на тебя, сынок. Может, какое-нибудь зелье дать, чтобы нога скорей зажила? Ты же немного хромаешь. А у вас, Виктор Петрович, рука ранена… Ой, бедные вы мои!.. Когда же кончится эта проклятущая война?..

– Я, мама, воюю больше на танке. Сидишь или лежишь себе, что твой кум королю, – засмеялся Никифор, подбадривая мать.

– А может, вы еще немного побудете? – Маланке Омельяновне было обидно, что сын так быстро покидает родное подворье.

– Нет, нам пора, мамаша, – сказал Майборский. – А древесину вам привезут.

Никифор обнял мать.

– Возьмем Киев, я вернусь с хлопцами-танкистами, и поставим хату за один день! Правда же, товарищ комбриг?

– Верно! Если не танкисты, так сельчане поставят хату матери двух сыновей-воинов и мужа-солдата.

К подворью подъехал «бантам». Шофер доложил:

– Приказ выполнен. Капитан Тернистый запряг танк старшего сержанта Нетудыхаты. Нашли цепи, веревки и подались на лесоразработки.

Маланка Омельяновна метнулась в курень, вынесла вышитый рушник.

– Это вам, Виктор Петрович! Нашим освободителям… Еще девкой когда-то вышивала. Возьмите в знак такого счастливого дня.

– О, вы настоящая художница! – воскликнул Майборский. – Такая красивая вышивка!

– Пусть вам везет в будущих боях…

Комбриг прижал к груди Маланку Омельяновну. Подумал: «Обнять бы вот так родную мать. Когда это случится? Да и случится ли? А вдруг…»

– Ваш сын еще побудет с вами, – сказал Майборский. Он посмотрел на часы, перевел взгляд на Никифора. – Два часа, думаю, вам хватит на воспоминания. Я буду на правом берегу в штабе мотострелковой бригады. Там меня и разыщешь. Большое спасибо, мамаша, за рушник.

– Это я должна вас благодарить. Такую радость вы мне сегодня предоставили. Как хочу я, чтобы выжили вы в этой страшной войне! Сынок! Дорогой Виктор Петрович! Возвращайтесь! Пусть уж и с такими ранами, но живыми. Живыми!..

– Спасибо, мамаша. Пусть сбудется ваше желание, – Майборский сел в машину, дрогнувшим голосом сказал шоферу: – К переправе!

17

В прибрежном лесу, в лозняке – скопление людей, подвод, машин. Дежурный на переправе майор то и дело предупреждает водителей, чтобы ехали на первой скорости. Машины вести трудно. Помост, чтобы не так был заметен с воздуха, немного притоплен. В сторону свернуть нельзя. Малейшая неосторожность, и машина тут же загремит на дно Днепра.

– Гей, славянин! – кричит молоденький водитель, высунувшись из кабины грузовика, черноусому вознице на подводе. – Чего ворон ловишь? Включи фары!

– Где твой глаза? У жена за пазухой? – отшучивается «славянин» с широким, приветливым лицом и щелочками-глазами. – Куда смотрел? Я включил «подфарник».

– Что мне твой подфарник? Ты сзади включи «стоп-сигнал»! А то наеду на твою колымагу своим бронтозавром.

– И не забудь, брат-обозник, почистить «свечу»! – вмешивается в веселую перебранку кто-то из пехотинцев.

– Что «свеча»! Возьми камышину, боец Устамбеков, и продуй «карбюратор» у своего буланого! – продолжает подшучивать над возницей молоденький водитель грузовика.

– Я не Устамбеков, я Жугумалиев! А ты… А ты возьми камышина и прочисти у себя в носа. А то сильно свистишь!.. И – «Даешь Киев»!

Над колонной бойцов раздался дружный хохот. Сын казахских степей победил в шутливой перепалке молоденького водителя из Рязани или из Тулы.

Панкратьич повернулся к Майборскому.

– На эту переправу, товарищ полковник, привезти бы хлопцев из «Гвардейского смехомета!» Пусть бы послушали.

– Да, веселая картина, – улыбнулся комбриг, выбираясь из «бантама».

Майборский подошел к дежурному на переправе майору, стал уговаривать, чтобы пропустили его машину быстрее.

– А-а… Знаю ваших, – кивнул майор. – Мотострелковая бригада прикрывает правый фланг частей Тридцать восьмой армии. Это около Ирпеня. Час тому назад туда повезли боеприпасы два «газона». Проезжайте!

– Спасибо, товарищ майор.

Панкратьич повел «бантам» по мокрым, крепко скрученным проволокой горбылям. Колеса почти полностью были в воде. Впереди «бантама» шел солдат с флажком и показывал, в каком направлении надо ехать.

Вдруг случилась пробка – заглох мотор у «газона».

Крики, ругань.

– Мать твою!..

– Продуй «карбюратор»!..

– Сбрасывай машина в воду!..

– Вот-вот налетят «юнкерсы»!..

– Кран потом вытащит твой «газон»…

– До берега близко, а добраться не можем!..

«Газон» сбросили с помоста.

Вереница машин, подвод снова медленно тронулась к правому берегу.

Издали переправа на Днепре казалась огромным черным монистом.

– Воздух!..

– Самолеты!..

С обоих берегов ударили зенитные батареи. Водители включили вторую скорость, неистово заревели моторы. Ездовые начали хлестать кнутами лошадей. Опять крики, ругань.

Черная цепочка машин, подвод, людей возле самого берега разорвалась, рассыпалась в разные стороны.

На этот раз вражеские авиаторы не попали в переправу – столбы воды взметнулись по бокам. Спуститься ниже, чтобы ударить из пулеметов, они не осмелились.

Потеряв два самолета, «юнкерсы» улетели. На правый берег Днепра снова потянулась цепочка машин, подвод, людей.

Штаб мотострелковой бригады расположился среди вековых сосен, неподалеку от передовой. Лес обрывался недалеко от блиндажей. А дальше тянулись луга, прорезанные неширокой речкой Ирпень, которая и разделяла позиции подразделений советских и фашистских войск.

Майор Григорий Лебедев был старше полковника на несколько лет. С Майборским он давно на «ты», еще с тех пор, как оба командовали батальонами – Виктор танковым, а Григорий мотострелковым. За Котельниково Майборский получил звание майора, за бой под Прохоровкой – подполковника, а уже на Левобережье, возле Днепра, за разгром мотоколонны противника ему присвоили звание полковника.

Лебедев дальше майора не поднялся. «Забыли обо мне в отделе кадров», – отшучивался он, когда друзья интересовались, почему до сих пор ходит в майорах.

Лебедев был талантливым, смелым командиром. Мотострелки – это помощники танкистов, десантники, которые первыми врываются во вражеские окопы и там встречаются с глазу на глаз с фашистами. Экипажи танков за броней, огонь пулеметов им не страшен. А мотострелка может скосить и пуля, и осколок мины, снаряда или гранаты. Вступает частенько мотострелок и в рукопашный бой.

Потери среди мотострелков в боях всегда чувствительны, «текучесть кадров» во время прорыва вражеской обороны очень заметна. А кадрам тем – по восемнадцать-девятнадцать лет. Среди рядовых и командиров старожилов мало. Сколько уже юных мотострелков из бригады Лебедева погибло на Дону, под Сталинградом, на Северском Донце, под Белгородом, на Ворскле, на Псле, под Гадячем, на Суле, под Лубнами, на Десне и Днепре, под Киевом! Особенно ощутимы были потери летом сорок второго года. Тогда Лебедев не успевал даже лично познакомиться с новичками. Обстоятельства требовали немедленно бросать пополнения в бой, в танковый прорыв. Такова судьба танкового десантника, или мотострелка, или мотопехотинца, как величают солдат этой героической службы.

Лебедев не из тех, кто завидует своим младшим побратимам, которые опередили его на одну или две звездочки. Сердце его болит за другое: обидно видеть ребят убитыми. Им еще ходить бы в десятый класс, учиться в техникумах, в ремесленных училищах, в институтах. А они почти каждый день идут в бой, сдают экзамены на мужество, верность своей земле, Родине. И не видно конца этим экзаменам.

Лебедев обнял Майборского.

– Что с рукой? Серьезная рана?

– Да нет. Заработал в последнем бою на том берегу. Стоял в люке…

– А-а-а! Держал знамя над башней. Слыхали. Молодец! Разбить силы врага вдвое большие – это не только отвага, но и талант:

– Мне кажется, талант как понятие не вяжется с боями. Вот талант, – Майборский кивнул на газеты, выглядывавшие из его планшета. – Как просто, без всякого надрыва текут, словно река, слова Андрея Малышко. Кстати, тоже майор, как и ты.

Лебедев развернул газету.

 
А ти, мій Дніпре, мій поточе,
У широті, в голубині,
Сивієш, дужий, опівночі
І плещеш хвилею мені.
 

Лебедев с чувством, словно на уроке литературы, прочитал стихотворение. Спросил у Майборского:

– Что скажешь об Указе Президиума Верховного Совета СССР о переименовании Переяслава в Переяслав-Хмельницкий? Об утверждении ордена Богдана Хмельницкого трех степеней?

– В Указе все ясно сказано: «Переименовать в ознаменование памяти великого сына украинского народа, государственного деятеля и великого полководца Богдана Хмельницкого…» А орденом этим будут награждать военачальников, командиров за умелые и смелые операции.

– А ты уверен, что операции на Днепре наше командование проводит сейчас умело? – вдруг спросил Лебедев. – Киев мы и до сих пор не взяли.

– В штабе фронта сейчас маршал Жуков. Что-нибудь да решат с Ватутиным.

– Вчера мои разведчики привели немецкого лейтенанта. Дивизия, в которой он служит, сегодня должна передислоцироваться отсюда к Ржищеву. Головные силы немцев киевского направления там, где и наши головные силы, – на юге от Киева. Вот и наскочила коса на камень! Немцы, говорят, потеряли там тысяч пятьдесят солдат. Бородино октября сорок третьего. А танки Третьей гвардейской армии так и не вышли на оперативный простор, – с сожалением произнес Лебедев, хорошо знающий, что такое наступление без танков. – Оттуда Киев нам не взять…

– У тебя в бригаде были партизаны и с ними радистка Леся, – прервал Лебедева Майборский.

– Да, была. Чернявая, скромная девушка. С нею еще двое: один осетин, Шмиль, другой – Устин, минер, бронебойщик, на все руки мастер…

– Фамилию Леси знаешь?

– Разве у таких, как она, есть фамилии? Она же разведчица-парашютистка.

– У тебя была Леся Тулина, дочь погибшего начальника пограничной заставы. Его имя в моей бригаде носит танк-знаменосец!.. Я ей после боя на том берегу написал письмо. Думал, если не встречу здесь, так ей передадут. Оказывается, она уже в штабе генерала Шаблия.

– Да, – кивнул Лебедев. – В партизанском штабе. Чай будем пить?

– Можно и попить, – задумчиво произнес Майборский.

На КП вошел солдат, доложил:

– Бронетранспортер готов!

Лебедев встал из-за стола.

– Поехали, Виктор Петрович, на рекогносцировку.

– С левого берега старшина Луденко не явился? – спросил Майборский у солдата.

– Только что прибыл на полуторке, привезшей боеприпасы.

– Очень хорошо. Луденко тоже поедет с нами.

Выйдя из землянки, Майборский посмотрел на блиндаж, в котором еще несколько дней назад дежурила Леся на радиовахте. Вот если бы она и сейчас была там. Он бы зашел, поздоровался. Леся, конечно, удивилась бы. Последний раз они виделись очень давно, накануне войны, 21 июня.

В тот вечер он, старший политрук, привез на Пятую заставу кинофильм «Танкер «Дербент» и два отделения пулеметчиков из резервной группы – на той стороне Прута уже скапливались грозные тучи войны. Тогда он подарил ей гуцульскую шкатулку – в честь окончания десятого класса.

«Да, это я, Леся, – сказал бы он. – Вот куда занесла тебя судьба…»

А что бы еще сказал! Хватило бы смелости признаться ей в любви? Нет, едва ли. А как хотелось все это время ее увидеть! Хорошо, что она есть на свете. Когда лежал в госпитале, она для него была как воздух бессарабской степи над Прутом, как вода из карпатских родников. Думал о ней, и боль отступала, и на душе становилось легко-легко…

Майборский провел рукой по глазам. Единственное, что его немного утешало, – Леся сейчас на радиоузле партизанского штаба. А это все-таки не передовая на фронте.

Вдруг лес наполнился свистом снарядов, взрывами. Треснув, с сосны упала ветка. Вздрогнул дуб, зашелестели еще крепкие, зеленые листья.

Лебедев и Майборский упали на землю.

– Черт возьми! – выругался Лебедев. – Каких-то двести метров от КП до бронетранспортера, а приходится чуть ли не ползком добираться.

– Все в жизни относительно, Гриша, – улыбнулся Майборский.

– Знаю. Иногда двести метров значат всю тысячу километров…

Когда артналет прекратился, Лебедев и Майборский встали, отряхнули со штанов и с гимнастерок сосновые иголки.

Неподалеку заурчал мотор бронетранспортера.

18

Командир мотострелковой роты Павел Сероштан смотрел в бинокль на село Гуту, которое надо было взять сегодня, пока немцы не прислали сюда танки.

Село небольшое. Серые деревянные хаты. Есть и побеленные, как в степной Украине. Кровли соломенные и камышовые. Местами поблескивают и цинковые крыши. Возле хат хлевы, погребки, навесы, амбары, сады и огороды, а за огородами левады.

От Гуты на север и юг, на запад и восток четыре дороги. Одна из них пролегает в Святошино, другая на Пущу-Водицу. Эти направления могут понадобиться в будущих боях за Киев. Поэтому из Гуты и надо было скорее выбить немцев.

Мотострелки старшего лейтенанта Сероштана из бригады майора Лебедева не смогли взять село с ходу. Два немецких пулемета, стреляя наискосок с чердака высокой хаты, стоявшей на пригорке, и с хлева соседней усадьбы, перерезали дорогу красноармейцам, и атака захлебнулась.

Причина была еще и в том, что атаковали фашистов не обычные пехотинцы, а мотострелки, которые привыкли больше к ближнему бою. К вражеским окопам их всегда подбрасывают танки. Потом десантники прыгают с брони и завершают начатое танковыми орудиями, пулеметами и гусеницами. Но сейчас своих танков под Гутой нет. Да их мало и на всем Лютежском плацдарме.

Сероштан нервничал. Обидно было, что бойцы не могут овладеть Гутой.

В бригаде мотострелков Павла Сероштана знают как офицера, который встречался с глазу на глаз с генералом армии Ватутиным в июне сорок третьего, когда и немцы, и Красная Армия готовились к битве на Курской дуге. В то время командующий фронтом следил за подготовкой бойцов к «активной обороне».

Сероштан со своими солдатами отрабатывал элементы «обороны». Во время отражения «атаки танков» командующий фронтом приказал взводу «тридцатьчетверок» произвести стрельбу из орудий и пулеметов и на полном ходу пойти на окопы. Многие солдаты, и не только молодые, со страхом переглянулись. Это заметил Ватутин, улыбнулся: «И я с вами…» И спрыгнул в траншею.

Красноармейцы и командующий фронтом стали ждать «нападения» танков. Гранаты у них были без капсюлей, бутылки наполнены водой. «Тридцатьчетверки» же стреляли поверх голов настоящими снарядами и пулями.

Танки, надсадно ревя моторами, развернулись в шахматном порядке и двинулись на окопы. От одного лишь шума и грохота стало жутко. Когда же заблестели перед глазами бойцов гусеницы, то многие невольно зажмурились.

Осыпалась в траншеях земля под тяжестью танков. По условиям учений надо было не только стоять, прижавшись к стенке окопа, или упасть на дно, но и посмотреть снизу на танк. Что могли солдаты увидеть снизу? Днище в масляных потеках, и больше ничего – «тридцатьчетверка» висела над окопом секунды две-три. Но и этого впечатления оказалось достаточно, чтобы побороть в себе страх и больше не бояться стальных чудовищ во время атаки. Ведь каждый воин был так близко от танка, что мог пощупать рукой его горячее стальное тело. Долгими казались эти секунды, пока гусеницы переползали через окоп. Когда же над головами вместо забрызганных маслом днищ «тридцатьчетверок» появилось ясное небо, Сероштан крикнул: «Гранаты!..»

Вот так готовил генерал Ватутин пехотинцев и мотострелков к «активной обороне».

Некоторые воины возмущались: «Это издевательство!..» Но когда вспыхнула битва на Курской дуге, когда началось наступление немецких танков (сражение продолжалось целую неделю), а потом развернулась известная всему миру танковая битва возле села Прохоровки, то каждый боец понял, что означала «активная оборона» для войск Воронежского фронта в операции «Цитадель». На такую оборону войска 4-й танковой армии генерала Гота не рассчитывали – у них еще кружилась голова от успехов во время летних наступлений в сорок первом и сорок втором годах. А двенадцатого июня сорок третьего полностью развеялся миф, что русские могут воевать только зимой и по бездорожью. С того праздничного дня (у Павла Сероштана был как раздень рождения) Красная Армия на южном фасе Курской дуги перешла в наступление и вот дошла теперь до Днепра, заняла плацдарм на правом берегу.

В разговоре с офицерами старший лейтенант Сероштан не забывал напомнить, что во время учений находился в одном окопе с генералом Ватутиным. Своих же солдат он учил действовать по-ватутински и в атаке, и в обороне.

Во время атаки Сероштан мог безошибочно определить рубеж, откуда можно броситься на вражеские окопы. И бежать надо не останавливаясь, иначе враг успеет опомниться и использует все огневые средства, чтобы остановить атаку. А что значат слова «атака захлебнулась»? Это невыполнение приказа, это большие потери людей, причем потери напрасные, потому что все надо начинать заново.

Определить рубеж для атаки непросто. Ведь с этого рубежа солдаты бегут к вражеским траншеям, дотам, блиндажам под пулями и осколками. Но не всегда удается достичь укреплений врага одним броском. Противник может открыть такой плотный огонь, что и шага не ступишь. Тогда надо на время залечь и ждать поддержки артиллеристов, минометчиков. Но как только огонь врага уменьшится, надо тут же встать и пробежать еще какое-то расстояние. Какое? Все зависит и от местности, и от наличия огневых средств у противника и у своих.

Сейчас Сероштан смотрел в бинокль на село Гуту и думал, что же предпринять. Снова поднять бойцов в атаку? Нет, этого делать нельзя. Пулеметы немцев не дадут продвинуться вперед. Надо во что бы то ни стало уничтожить эти две огневые точки. Выход только в этом. Кого же послать? Кто это сделает?

Сероштан посмотрел в сторону Шмиля и Устина. Эти люди уже прошли курс войны за целый университет. Кому, как не им, заткнуть пасть немецким пулеметам?

Через минуту Шмиль и Устин подползли к Сероштану. Оба одеты в фуфайки, на головах пилотки, на ногах кирзовые сапоги, перевязанные парашютной стропой. У каждого на боку кобура с пистолетом, полевая сумка.

Шмиль и Гутыря закурили «козьи ножки». Устин сел на траву, скрестив по-турецки ноги. Он смотрел на крайние хаты, сады и огороды. Все зримей осень. На яблонях, грушах и вишнях уже желтеют листья. С огородов люди собрали все, что выросло, уродило. Лежали кучи картофельной ботвы, стебли подсолнечника. Ближе к луговине, тянущейся к самому лесу, там, где низко, росли головастые кочаны капусты.

«Точно так и дома, под Уманью, в эту пору. Как там сейчас?» – подумал Гутыря.

Еще с сорок первого он знал, что мать и сестра Марина остались без крова. Хату сожгли полицаи, пронюхавшие, что Марина прятала на чердаке красноармейцев. Устин посмотрел на Шмиля.

«Вот этого осетина прятала. Наверное, еще и влюбилась. А он, гордый нарт, не признается…»

Шмиль лежал на траве, раскинув руки. Смотрел в небо, мысленно витая над родными горами. Видел высокие сосны с пышными кронами среди скал. За что они держатся корнями? Ведь вокруг одни камни. Как удалось им вырасти, устоять против ураганных ветров и снежных бурь? Ему бы иметь такую силу.

Гутыря придавил каблуком сапога «козью ножку» и снова посмотрел на Шмиля.

«Улыбается. Наверно, Марину вспоминает. Да, хорошего молодца Марина выменяла у мордатых арийцев за кусок сала и два десятка яиц…»

Шмиль и лейтенант Рябчиков, заместитель начальника 5-й заставы, попали и плен из-за своей оплошности. Напоролись на фашистов, одетых в красноармейскую форму, которые собирали якобы отставших от своих частей заблудившихся бойцов. Так и оказались за колючей проволокой на «диете»: гнилая капуста и «компот» из дождевой воды, что держалась по нескольку дней в лужах.

Устин знал, что Шмиль не любит вспоминать о своем позорном плене, о сале и яйцах, на которые Марина со своей подругой Маланкой выменяли его и лейтенанта Рябчикова у немцев-надзирателей. Когда же об этом шутя начинали говорить бойцы, глаза Шмиля вспыхивали гневом, губы нервно дергались: «Куз-немцы! Куз-айганаг!..» – что означало: «Собаки-немцы! Собаки-предатели!..» «Собака» было самым ругательным словом Шмиля. Других ругательств он никогда не употреблял.

Гутыря вздохнул. «Если живы мать, Марина, моя любовь Маланка, то, наверное, жгут сейчас на огородах картофельную ботву, пекут сахарные бураки, картошку… Увидеть бы их, побыть с ними хотя бы минутку…»

В селе залаяла собака. Шмиль вздрогнул. С того времени как под Харьковом погиб лейтенант Василий Рябчиков, когда они пробирались к своим, Шмиль возненавидел этих «друзей человека». Собаку, что накинулась на Рябчикова, он пристрелил. Но спасти лейтенанта не смог. Немец, поводырь собаки, сразил Василия очередью из автомата. С тех пор собачий лай всегда терзал душу Шмиля. «Выживу – разыщу близнецов Рябчикова – Романчика и Еленку, заберу к себе!..» – повторял всякий раз он мысленно, как только слышал собачий лай.

Гутыря и Шмиль пополнили диски автоматов и обоймы пистолетов патронами, осмотрели гранаты и подрыватели к ним, затянули потуже парашютные стропы на сапогах. Тонкие, прочные парашютные стропы они всегда носили с собой. А перед боем, перед выходом в разведку подвязывали ими на всякий случай сапоги.

– Я оставлю вам, товарищ старший лейтенант, полевую сумку. Мешать будет. В ней письма, документы, – обратился к ротному Гутыря.

– Давай, – кивнул Сероштан. – И отправляйтесь. Мы прикроем вас. Будьте осторожны.

Шмиль и Устин побежали среди кустов лещины и сосенок, которыми заканчивался лес, ко рву, тянувшемуся до самых огородов. В нескольких шагах от рва – хорошо укатанная дорога. И ров и дорога пересекали поле в том месте, где оно немного возвышалось. Скрытые этим холмиком Шмиль и Устин небыли видны немецким пулеметчикам. «Мертвую зону» они преодолели быстро. Оба высокие, поэтому бежали, наклонив головы. Когда добрались до рва, пулеметчик на хлеве заметил их, дал длинную очередь.

– Собака! – выругался Шмиль.

– Ложись! – крикнул Устин.

Оба прыгнули в ров, прижались к влажной земле.

Пулеметчик дал еще одну очередь. Пули просвистели над головами.

В ту же минуту отозвались и пулеметчики мотострелков. Немцы перенесли огонь на них. Этим воспользовались Шмиль и Гутыря. Где ползком, где перебежками они стали продвигаться по рву к селу.

«Интересно, сколько же километров я прополз с тех пор, как начал служить на границе, с августа сорокового до сегодняшнего октября сорок третьего?» – стал прикидывать Шмиль.

Где-то в селе опять залаял пес.

В роду Мукаговых, как везде в Осетии, уважали собак – помогали они пасти скот. Шмиль всегда кого-нибудь пас: гусей, овец, коз, волов и, наконец, коней – пасти их доверяли только опытным, надежным пастухам. Собаки были верными помощниками ребят-чабанов. А его дедушка называл собаками злостных, завистливых, чересчур горячих «кровников», готовых ради какой-нибудь мелочи начать драку с другим родом. «Дурные они собаки… – говорил он. – Ведь это ж только собаки бросаются в драку без всякой на то причины».

Находясь в плену, Шмиль видел, как собаки набрасывались на обессиленных, еле державшихся на ногах красноармейцев. Этого он не мог им простить.

Ров вывел Шмиля и Гутырю к огороду крайней хаты. Напротив хаты стоял хлев, а еще ближе к рву – немного скособоченный, сбитый из досок нужник. Пригибаясь, держа наготове автоматы, они направились к нему.

Немцев во дворе не было видно. Никто по ним не стрелял. Очевидно, все внимание пулеметчиков на хлеву и на чердаке хаты было сейчас сосредоточено на мотострелках, готовившихся к атаке.

Шмиль и Гутыря осторожно, будто шли по минному полю, прокрались к хлеву. Шмиль разогнул усики лимонки, выдернул их и швырнул гранату на крышу хлева в соседнем дворе.

Раздался взрыв.

– Я – к пулеметчикам! – Гутыря перепрыгнул через невысокий плетень и, пригибаясь, побежал к хлеву.

Неподалеку вдруг заревел двигатель бронетранспортера. Сквозь его рокот до Шмиля донесся отчаянный крик женщины:

– Я Надежда Калина!.. Мой брат пограничник Терентий Живица!..

Шмиль оторопел, растерянно посмотрел по сторонам. Почудилось? Или в самом деле он слышал голос женщины? Надежда Калина… Та самая, которой пограничники писали письма?.. Да, у Терентия Живицы была двоюродная сестра Надежда. Но почему она здесь, в этом селе, а не на Десне или еще где-нибудь?..

– Я На-а-де-е-жда-а!.. – снова донесся до Шмиля приглушенный крик. Женщине, видно, закрывали рот.

Из-за соседней хаты выполз бронетранспортер и помчался по улице села.

Шмиль хотел было броситься за ним, но в двух шагах от себя увидел оскаленную морду овчарки. С губ ее свисали клочья пены. Еще секунда, другая, и собака прыгнет на него.

Шмиль ударил овчарку носком сапога. Завизжав, она отлетела на несколько метров. Вскинул автомат, всадил в нее три пули. Оглянулся. Кто же мог натравить на него овчарку? Те, что драпанули в бронетранспортере?

С улицы во двор вбежали два солдата. Шмиль полоснул по ним автоматной очередью…

Гутыря вскочил в хлев, чуть было не стукнулся головой о лестницу, стоявшую напротив открытой двери. Посмотрел по сторонам. Пусто. Никого. Пахло высохшими кизяками. От кольца из яслей тянулась веревка, которой когда-то привязывали корову. Устин повесил автомат на правое плечо, достал из кобуры пистолет. «На каждую цель – свое оружие!..» Он был уверен, что пулеметчики убиты или тяжело ранены. Но все же надо быть готовым ко всему. Полез по лестнице на чердак.

Окровавленные немцы не подавали признаков жизни. Гутыря взял пулемет, диски с патронами, спустился с чердака.

На околице села поднялась стрельба. Мотострелки, решив, что с огневыми точками врага покончено, пошли в атаку. Но пулемет, расположенный на чердаке хаты, дал о себе знать.

Устин и Шмиль переглянулись. Что же делать? Эта огневая точка на их совести. Они побежали вдоль огорода к подворью хаты, откуда строчил пулемет. Остановились у плетня. Отсюда хорошо было видно, как «плевался» с чердака огнем немецкий пулемет. Устин поставил рогачи трофейного пулемета на плетень, прицелился, нажал на спуск.

Пулемет немцев на чердаке замолчал. А над соломенной крышей появился дым, из стрехи вырвалось пламя.

– Проклятье! – закричал Гутыря. – Диск заряжен зажигательными пулями!

В село с криками «Ура!» ворвались мотострелки.

Вскоре бой затих. Но старший лейтенант Сероштан понимал, что немцы с потерей Гуты не смирятся. Они предпримут еще не одну попытку отбить село. Хорошо, что подошли свежие силы – противотанковые орудия, бронебойщики с ПТР. Гитлеровцы вот-вот пойдут в атаку. И наверняка бросят в бой танки.

Огонь с крыши, подожженной Гутырей, перекинулся на стены хаты. Сельчане и бойцы начали тушить пожар. Ведь рядом стояли другие хаты с низко насупленными соломенными и тростниковыми стрехами, на которые могло в любую минуту перекинуться пламя.

Старики, женщины, подростки передавали по цепочке бойцам ведра с водой, которую черпали в кринице. Те подхватывали их, ныряли в клубы дыма и выливали воду на охваченные пламенем стены хаты.

Когда пожар наконец потушили, Шмиль подошел к толпе сельчан, спросил:

– Кто та женщина, которую немцы увезли на транспортере?

– Она называла себя Надеждой Калиной. Приехали они с нею на бронетранспортере…

– На другой машине привезли собаку…

– Да да… У Микитихи сразу за подворьем яма выкопана для картошки и бурака. Немцы кинули в ту яму собаку…

– Наверно, хотели кинуть туда и Надю, но не успели. Как раз вы уничтожили немецких пулеметчиков…

– Собака… Яма… Надя… Ничего не понимаю. Зачем это им? – пожал недоуменно плечами Шмиль.

– Говорят, что у немцев есть такая псарня, где содержат голодных собак, а потом натравливают их на людей.

– А когда привезли пленницу?

– Утром…

– Ее охраняли двое с автоматами и один наш…

– Какой там наш? Оборотень, предатель…

– Вадимом его звать. Так к нему обращалась Надя…

Устин, слышавший этот разговор, подошел к Шмилю.

– Вадимом, говорите, звать? А фамилия его случайно не Перелетный?

– Этого мы не знаем…

– Фамилии его не слышали… – зашумели в ответ сельчане.

К полусгоревшей хате подъехал бронетранспортер в сопровождении мотоциклистов. Из машины вышли Лебедев и Майборский.

– Что тут случилось кроме пожара? – спросил Лебедев, увидев хмурых Шмиля и Устина.

– Товарищ майор, дайте мне мотоцикл! – сказал решительно Шмиль и повернулся к Майборскому: – Товарищ полковник, разрешите! Я догоню их! Только что из села увезли на бронетранспортере сестру нашего Терентия Живицы – Надежду Калину.

– О Наде мы слышали в селах над Десной, – вздохнул Майборский. – Бронетранспортер ты уже не догонишь. А если и догонишь, что ты с ним сделаешь? К тому же с той стороны идут пять немецких танков.

– И около двух рот пехоты, – добавил старший лейтенант Сероштан. – Правда, пехота отстала метров на триста – четыреста. Можно отсечь их и – под корень!

Шмиль скрипнул зубами, сжал кулаки.

– Собаки-эсэсовцы!.. Шакалы!..

Майборский положил левую руку ему на плечо.

– Успокойся, друг. Тех напуганных шакалов мы все равно где-нибудь настигнем и выручим Надежду. Мои танкисты чуть было не захватили их «мерседес» на шоссе Киев – Чернигов. Вы сейчас опоздали здесь всего на несколько минут. Думаю, на третий раз уйти им не удастся. Я сегодня же буду разговаривать с генералом Шаблием, и он сообщит всем своим партизанским разведгруппам, отрядам, подпольщикам об этом бронетранспортере, «мерседесе» и его пассажирах…