Текст книги "Ледовый десант"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)

5

Ветер внизу, в торосах, дул не очень сильно, но все равно и здесь было не теплее, чем на берегу. Лошади стояли со взъерошенной шерстью, понурив головы, переступали с ноги на ногу. Воскобойников и Цимбалюк время от времени поднимались с саней, подходили к лошадям, поправляли на них «рыцарские балахоны», давали овса. Но животные не ели – ветер рассыпал зерно по ледяному полю.

– Ну и погодка! Да еще эти выстрелы и вспышки ракет! Уже пора бы вернуться Нудьге с хлопцами. Определенно! А о Михалюте нечего и говорить! Как ты думаешь, Павло? – обратился Воскобойников к Цимбалюку.

– Тревожно на сердце, батьку! Из головы не выходит американец Мунь, – ответил Цимбалюк.

– Кто он, этот Мунь?

– Наверно, коммунист. В Испании это было. Послало нас командование помочь республиканцам, попавшим в западню. Наша группа во главе с Мунем остановилась возле дороги. Я с тремя интернационалистами заминировал ее. Вскоре появилась колонна машин с фашистскими солдатами. На наших минах подорвалось и загорелось три машины. Но нам тут же пришлось вступить в бой. Из других машин повыпрыгивали солдаты и развернулись цепью. Группа наша оказалась в железных клещах. Мы стали прорывать вражеское кольцо. Муня тяжело ранило. Я и еще один боец понесли его на руках. Уже стемнело, небо заволокло тучами, и мы не знали, куда, в каком направлении надо идти. «Дайте мне несколько гранат, а сами идите дальше! – сказал Мунь. – Иначе мы все погибнем!» Мы не послушались и приготовили для него носилки. Тогда Мунь взял гранату и сказал: «Если вы меня понесете, я подорву себя и вас». Что нам оставалось делать? Спасти бы его мы все равно не смогли. Он уже умирал. Когда Мунь повторил свой приказ, подняв над головой гранату, мы со слезами на глазах оставили его. А вскоре позади раздались крики фалангистов. И тут же прогремел взрыв.

– Вон как… Мужественным человеком был Мунь. Определенно, – вздохнул Воскобойников.

Неподалеку послышались голоса. Цимбалюк и Воскобойников насторожились. Взяли в руки автоматы. Но тревога их была напрасной. Это вернулась группа минеров Нудьги.

– Что? Все бублики и пряники оставили немцам на завтрак? – радостным голосом спросил Цимбалюк.

– Девять замедленного действия поставили. И одну нажимную, – ответил Нудьга. – А где Михалюта?

– Нет его. Не вернулся еще.

– Как нету? – ужаснулся Дмитро. – Уже скоро рассвет!

«Почему я с ним не пошел? – в отчаянии подумал Нудьга. – Какой из него разведчик! Да и можно ли было посылать троих? Неужели?.. Немцы вот-вот могут начать обстрел прибрежной полосы. До них нет и трех километров. Что же делать?..»

– Возвращаемся на свой берег. Михалюта, видимо, обошел нас и, наверное, уже далеко. – Нудьга помолчал, вглядываясь в полумрак. – Да, надо идти. Оставаться здесь больше нельзя.

Вдруг сбоку замаячила чья-то фигура. Первым ее заметил Цимбалюк.

– Наши! Наши идут! – радостно закричал он.

– Не стреляйте! – послышался в ответ женский голос. – Не стреляйте!

К минерам подошла молодая женщина, одетая в теплое пальто, обутая в валенки, с узелком, висевшим на руке.

– Кто ты такая? – строго спросил Нудьга.

– Я на тот берег. Ваши бабахнули на шоссе, я и подумала: «Значит, можно перейти залив. А вдруг и их встречу». Одной боязно в такую даль.

Незнакомка бессильно присела на свободное место на санях и разрыдалась, вздрагивая всем телом.

– Вчера в коленях крутило, сегодня бабу встретили. Разве можно ждать в таком случае какой-нибудь удачи? Определенно, нет, – произнес недовольным голосом Воскобойников и уже более приветливо обратился к женщине. – Поплачьте. Быстрее согреетесь.

– Шла на тот берег? – переспросил Нудьга. – А что ты там забыла?

– Село мое под немцами. А на той стороне наши. У меня там знакомые живут.

Нудьга заботливо укрыл ноги женщины рядном, а сверху положил еще и сена.

– Тронулись.

– Н-но, Серый! – крикнул Воскобойников.

Санные упряжки двинулись по направлению к берегу.

Нудьга сел возле женщины.

– Кто же ходит по льду без бузлуков?

– Я ведь в валенках. Я свою стежку знаю с детства. От хаты балкой до моря, мимо зарослей боярышника и терна. Даже пальто не порвала. А потом – мимо двух самоходных барж, что вмерзли в лед под кручей, и сюда.

– Что за баржи?

– На них склад всяких боеприпасов. И немцы там живут.

– Вон откуда стреляли по нашим! – в сердцах воскликнул Нудьга. – Проголодалась, наверно, пока шла сюда? У нас есть сухари, таранька. Похрупай, пожуй, если… если ты не шпионка. Уж больно складно ты говоришь, как по-заученному.

– Сами жуйте свою тараньку, – сердито ответила незнакомка, перестав всхлипывать.

– Как твое имя?

– Натали, Наташа.

– Значит, на нашем берегу у тебя есть знакомые?

– Да. Я уже сказала.

Над санями засвистели мины, прогремели взрывы. Вспышек с берега не видно, поэтому трудно было определить, как далеко находятся немцы.

– Я видела ракеты и слышала стрельбу, – после долгого молчания произнесла Наташа. – Кто-то из ваших наткнулся на эти баржи?

– Возможно, наш командир. Наверное, где-то заблудился. Мы его догоним. Эй, Мусафиров, дай автоматную очередь! И через каждые четверть часа стреляй!

Тишину вспорола автоматная очередь. Где-то вдали справа в ответ прозвучала тоже очередь из автомата.

– Это старший сержант со своими подает знак!

– Точно. Это Михалюта!

– Стреляй, Мусафиров, еще! – закричали обрадованные минеры.

У Наташи перехватило дыхание. Послышалось или в самом деле кто-то назвал фамилию Гната?

– А командир ваш не из студентов? – дрогнувшим голосом спросила Нудьгу.

– Да, из Харькова, Гнат Михалюта. А что?

– Так и есть! – воскликнул кто-то. – Наши стреляют. Три очереди подряд!

– Хорошо, что мы едем к своему берегу! – Нудьга повернулся к Наташе. – Ты его знаешь?

– Знаю. Познакомились перед войной.

Наташа тяжело вздохнула. Скоро увидит Гната. И что же она скажет ему? Ей вспомнились встречи с ним. Их было не так уж и много, но все они врезались в память. О своей любви Гнат говорил открыто, искренне. Она же немного побаивалась его любви. От многих старших по возрасту девчат и замужних женщин не раз слышала, что с мужьями, похожими на Гната, у которых на первом месте наука, творчество, работа, трудно живется на свете. Жена рядом с таким мужем оказывается как бы в тени. Ну куда ей, простой девушке, равняться с ним?..

– Ты не замерзла? – прервал раздумья Наташи Нудьга.

– Нет! Гната больше не слышно?

– Пока что молчит. Знаешь, он славный хлопец. Даже за меня словечко замолвил одной недоступной девушке!

– Почему же она такая недоступная?

– Я только сержант, а она – младший лейтенант.

– А я под Лохвицей встретила никчемного лейтенанта и хорошего сержанта Пепинку. Настоящий боец! Так что дело, наверное, не в званиях, а в самих нас, людях.

Нудьга в ответ промолчал.

«Какой заботливый этот сержант, – подумала Наташа. – Беспокоится, не холодно ли мне. А сперва принял за шпионку… И о Гнате добрые слова сказал. Как жестоко я поступила с ним! Что скажу: Гнату при встрече? Он же клялся мне в любви, верности. А я?..»

Наташе снова вспомнились последние минуты прощания на харьковском вокзале. А потом печальная одиссея под Лохвицей, ее поспешное замужество и трудная дорога к родному селу.

Пришли они в село, когда морозы уже сковывали землю, а залив покрылся льдом. Жили дома, вместе с матерью. Казалось, ей было безразлично, кто и какой у дочери муж: так она была поражена отступлением Красной Армии.

Вскоре одна бомба упала возле самого моста. Взрывом контузило мать. Она стала чахнуть на глазах, словно дерево с подрезанными корнями.

Через месяц немцы предложили Анатолию должность старосты. Он сначала отказывался. Но вскоре подружился с Назаровым, бывшим старшиной, который сдался в плен и стал в селе начальником полиции.

«Что мы, пан Анатолий, теряем? Мои родные где-то на Брянщине, твои тоже где-то за Днепром. Мы тут люди временные. Почему бы нам не пожить по-людски?» – так не раз говорил Назаров шепотом, а когда хорошенько выпьет – во весь голос и в присутствии даже матери.

«И люди вы временные, и совесть у вас временная!» – отвечала ему сердито мать.

Прошло несколько дней, и Анатолий стал старостой. К нему зачастили гости – немецкие офицеры, начальник полиции. Пили, крутили патефон.

«Пусть бы уж этот полицай… Но ведь ты же, Анатолий, моей единственной дочери муж! – вздыхала горестно мать. – Вижу, ума у тебя совсем нет…»

«Это у вас весь ум бомбой выбило из головы!» – кричал в ответ Анатолий.

Так мать и умерла, не дождавшись своих сыновей…

Сани опять остановились. Кто-то из бойцов дал три короткие автоматные очереди. Прислушались. В ответ также прозвучали выстрелы.

6

Уже совсем стемнело. Метель стала утихать.

Вскоре минеры, ехавшие на санях, увидели впереди две неподвижные фигуры. Почему двое? А где третий? Кого нет? Колокольцева? Бельды? Михалюты? Все молчали. Как оглушенная, сидела и Наташа.

Когда подъехали ближе, узнали Михалюту и Колокольцева. А третий… Мануэль Бельда, укутанный в плащ-палатку, лежал возле их ног.

– Как же это? – вскрикнул Павло Цимбалюк.

– Пуля попала прямо в сердце, – тихо произнес Колокольцев.

– Мануэля Нельду на сани Цимбалюка! Сергей, и ты иди туда! А мы с командиром – на сани Воскобойникова. Там есть санитарка! – распорядился Нудьга. Он подставил свое плечо Гнату. – Держись. У тебя сегодня тяжелая ночь.

– Самое трудное теперь позади. Я уже подумал было, зачем замерзать в этой пустыне, лучше уж все кончить гранатой, – произнес Михалюта хриплым голосом.

– Зачем же так? Сейчас ты оживешь. Руки у санитарки теплые, ласковые, – подморгнул хитровато Нудьга и крикнул: – Наталка, спасай своего харьковского студента!

Михалюта не успел опомниться, как к нему бросилась какая-то женщина.

– Гнат?! – вскрикнула она.

– Так это ты? Санитарка? – Михалюта обнял Наташу и посмотрел на минеров растерянными глазами.

– А мир не такой уж и большой. Определенно, – печально улыбнулся Воскобойников.

Гнат сел на сани. Наташа – рядом с ним. Она избегала его взгляда, говорила о гарнизоне в их селе, о сержанте Нудьге, который сперва принял ее за шпионку, а потом, узнав, кто она, подобрел и даже рассказал, как он, Гнат, замолвил за него словечко какой-то девушке.

Михалюта взял ее руки в свои, прижал к щеке. Наташа резко вырвала руки, будто их прислонили к раскаленной плите.

– Что с тобой? – удивился Гнат, а сердце сжалось от недоброго предчувствия. – Как твоя мама?

– Умерла.

– Кто же дома остался?

– Квартиранты.

– Немцы знают, что ты отправилась на наш берег?

– Никто не знает. У меня родственники есть везде, а в Мариуполе отцова сестра, тетка моя.

– Наверно, у тебя дома остался какой-нибудь защитничек?

Это был самый мучительный вопрос, на который рано или поздно она должна была ответить. Гнат заметил растерянность Наташи.

– Я думал прийти в твою хату, что возле моста, на краю обрыва, и попросить у тебя и у твоей матери убежища для себя и своей подруги.

– Какой еще подруги? – насторожилась Наташа.

– Рация ее имя. Коротковолновая радиостанция… Я еще в тот день на вокзале почувствовал, что нам может кто-нибудь перейти дорогу.

Наташа прикусила губу. Тогда, на вокзале, во время проводов харьковских студентов на рытье окопов, Гнат, увидев Анатолия Петровича, сказал, что преподаватель техникума староват для нее. Сказал, конечно, шутя, будучи уверен, что она не изменит ему, не променяет ни на кого другого. А она… Почему она, дура, не пошла с сержантом Пепинкой? Почему поддалась, попалась, как рыба на крючок, на слова того лейтенанта и Анатолия Петровича?.. Как-нибудь добралась бы до своего села и без помощи Анатолия. А не дошла бы, где-нибудь приютили бы люди. Тогда и мать дома не умерла бы. Ее добил своей изменой, своим хамским поведением Анатолий, пан староста.

Наташа опустила голову, всхлипнула.

– Мама… Мама…

Гнат положил руку на ее плечо.

– Успокойся. Я ничего не буду расспрашивать. Мы уже не те, какими ходили по шпалам заброшенной колеи, ожидая поездов на Мариуполь и Золочев. Те поезда шли в разные стороны. Видимо, такова наша судьба.

– Справа, определенно, обоз Марьяно мчится! – вдруг воскликнул Воскобойников.

Вскоре обе группы встретились. Михалюта слез с саней, пошел навстречу Марьяно Чико. Тот брел прихрамывая, поддерживаемый Канелем. Гнат узнал на правой ноге Марьяно шарф, подаренный ему Зиной.

– Марьяно! Что за фиеста? А где твой второй валенок?

– Подарок немцам, – вместо Чико ответил Франциско Канель.

Минеры тут же рассказали о ЧП, которое приключилось с их командиром.

Вся группа приблизилась к берегу незамеченной. Чико шел первым. И вдруг провалился в снег. Нога запуталась в Какой-то проволоке. Он догадался, проволочное заграждение, а может, мина натяжного действия. Если мина, то стоит только дернуть ногу и… Нет, не для того он пришел на берег этого Азовского моря, чтобы погибнуть на первых метрах вражеской территории.

«Что застыл, будто аист над лисичкиным блюдцем?» – спросил кто-то из минеров.

Чико не совсем понял сравнение, но знал, что подрывники часто называют мины «блюдцами» и «сковородками».

«Мина!» – крикнул он.

Осторожно придержав валенок за голенище, Чико высвободил из него ногу.

«Снимай с моей шея шарф», – попросил Канеля.

«А валенок?»

«Но! Но!» – решительно предостерег Чико.

Франциско снял с шеи Марьяно длинный шарф и обвернул им его ногу. Потом перевязал бечевкой.

Чико осторожно опустил в валенок мину-сюрприз. И группа, обойдя минное поле, вышла на шоссе Таганрог – Мариуполь.

– Мы слышали сильный взрыв, – кивнул Михалюта. – Наверно, это сработал ваш «сюрприз». А у нас несчастье. Убит Мануэль Бельда. Он там… На санях… Взяли, чтобы похоронить на берегу… Наткнулись на вмерзшие баржи. Оттуда ударили из пулеметов.

Чико и Канель опустили головы. Долго стояли молча.

– Значит, это по вам стрелял с берега? – выдавил наконец из себя Чико.

– Не с берега, а с барж.

– Под эта стрельба мы выходил на берег, – вспомнил Чико. – Наши взрывы – это салуд камарадо Мануэлю!

– Салуд! – Гнат сжал руку в кулак. – Потерь больше нет?

– Нет.

– И у нас тоже. Только вот… – Чико показал на перевязанную шарфом ногу.

– Вижу, – сказал Михалюта. – Поехали. Надо спешить.

Ледовый десант старшего сержанта Михалюты и инструктора Чико снова двинулся в путь.

– Слышите? – поднял руку Нудьга. – На берегу взорвалась граната. Это нам сигналят. Илья Гаврилович, наверное, волнуется. Мусафиров, дай в ответ автоматную очередь!..

7

– Товарищ полковник! Я слышал выстрелы, – доложил красноармеец, подбежав к Веденскому, стоявшему на берегу залива. – Может, это группа старшего сержанта Михалюты возвращается. Или группа Марьяно.

Рядом с Ильей Гавриловичем стояли капитан Доминго, старший лейтенант Мотыльков и командир группы Осипов, вернувшийся со своими минерами несколько часов тому назад.

– Взорвите еще одну гранату! – приказал Веденский.

– Есть! – козырнул красноармеец.

Уже двадцать часов прошло с тех пор, как группы ушли на задание. Но вернулась только одна. Полковник Веденский нервничал. Утром на заливе разыгрался буран. Были посланы поисковые группы с сигнальными ракетами. Однако поиски ничего не дали. Ледяная пустыня молчала. Только ветер неистово кружил снежным вихрем. Было двенадцать часов дня, а от подрывников никаких вестей.

Веденский запрокинул голову. В серых низких тучах уже появились голубоватые озерца далекого и желанного неба. На мгновение выглянуло солнце, напомнив, что оно все-таки есть на белом свете.

Кучками на крутом берегу стояли красноармейцы, несколько женщин и ватага мальчишек. Возле утомленных долгим ожиданием людей вертелся черный Пират. Иногда он смотрел на залив и жалобно скулил.

– Идут!

– Наши!

– Ура! – закричали вдруг мальчишки.

Веденский взял за локоть Доминго, улыбнулся:

– А вы говорите: «Мадридцы все знают». Вон сколько людей пришло на берег! Кто из них знал о рейде? Никто!

– Не можно выслать группа конспиративно, – развел руками Доминго.

– Да, это наши! Но почему пешком? – удивился Мотыльков.

– Разве на санях пробьешься через такие сугробы?.. Наверно, оставили их где-то неподалеку, – ответил Веденский и стал спускаться по тропинке к заливу.

Следом за ним направились Доминго, Мотыльков, фельдшерица Нина Аркадьевна, придерживая санитарную сумку, и Зина.

– Кто? – спросил полковник, когда увидел на носилках чье-то укутанное в плащ-палатку тело.

– Мануэль Бельда, товарищ полковник! – доложил Михалюта.

– Бельда?! – воскликнул Веденский. – Какого товарища мы потеряли! – Он снял шапку, опустил голову. – Мануэль Бельда! Как же так?..

Все вокруг молчали. Все знали, что Илья Гаврилович вместе с Мануэлем и Доминго воевал в Испании. Сколько эшелонов с итальянскими фашистами пустили они под откос! И вот нет больше его боевого соратника, его старого друга.

Веденский тяжело вздохнул:

– Приготовьте гроб. Вечером похороним… А что с Чико?

– Попал в проволочную сетку, соединенную с минами. Пришлось оставить валенок. Вот и приморозил ногу, – ответил Нудьга.

К Чико подбежала Нина.

– Надо немедленно в госпиталь, – сказал она.

– Нина Аркадьевна, пусть Марьяно останется у нас, – попросила Зина. – Госпиталь в Ейске, а моя хата – рядом.

– Нет! Обязательно в госпиталь.

– Никакого госпиталя! – заслонила собой носилки Зина. – Сделаем все сами.

Нина повернулась к полковнику:

– Илья Гаврилович, в таком случае я не отвечаю за обмороженного.

– Не надо этих предостережений, Нина Аркадьевна! – махнул рукой Веденский.

Капитан Доминго со страхом прислушивался к этому разговору. На войне он привык видеть бойцов убитыми, ранеными, видел утонувших, повешенных, видел, как в лагере эвакуированных из Испании гибли сотни людей от жары и жажды. Но чтобы врагом солдата был еще и мороз – такое он видит впервые.

– Держись! – произнес Доминго, склонившись над земляком.

– Будем жить, Доминго. Группа поставила семь мин, еще и мой валенок, – улыбнулся Чико.

Зина приложила ладонь ко лбу Марьяно.

– У него жар. Несите скорее в хату.

Михалюта и три минера-испанца понесли Чико в хату Федора Семеновича Головатого.

Лишь теперь Зина увидела женщину, прибывшую с минерами.

– Наташа! Натали? Каким образом?

– С того берега, Зина, – припала Наташа к груди подруги.

К ним подошел Мотыльков, подозрительно посмотрел на Наташу.

– Как вы здесь очутились?

– Встретила ваших бойцов в торосах…

– Так точно, товарищ старший лейтенант! – подтвердил Нудьга. – Она с нами приехала.

– Вы так говорите, словно совершили какой-то героический поступок, – заметил Мотыльков.

– Вон как? – удивился полковник Веденский, слышавший этот разговор. – Вы, наверное, очень устали, – обратился он к Наташе. – Пойдемте в хату, погреетесь…

…Хозяйка хаты, бабка Варвара, поставила на стол чугунок с горячим, только что вынутым из печи узваром – компотом из сухофруктов.

– Пейте. Тут груши, яблоки, абрикосы, сливы – все, что родится в наших садах.

Выпив компота, Веденский, Мотыльков и Наташа склонились над картой Таганрогского залива.

– Вот здесь находятся две большие баржи с боеприпасами. С них фашисты и обстреляли Михалюту и его товарищей. А вот это глубокий овраг, возле которого стоит моя хата. Здесь вот мост на шоссейной дороге… – Наташа вдруг умолкла. Ей вспомнилось, как она давала свой адрес Гнату. У нее и в мыслях тогда не было, что скоро ее родная хата понадобится ему как ориентир.

– Что с вами? Мы слушаем, – поторопил ее Мотыльков.

– В селе два склада с оружием, гарнизон солдат и штаб. Начальник гарнизона майор. Вот здесь стоят артиллерийские батареи. Три, – показала Наташа три пальца.

– Значит, артдивизион.

– А вот здесь и здесь находятся… Немцы говорят: «Иван-долбай».

– Ясно, батарея минометов, – кивнул Мотыльков. – Нашим еще повезло, что на берег вышли без боя… Всё?

– Нет, не все, – скривилась Наташа, будто съела что-то кислое. – Я боялась, когда шла к вам. Все-таки с того берега. Начнете расспрашивать. «Как? Почему?» А разве люди виноваты, что остались в той проклятой оккупации?

Илья Гаврилович задержал взгляд на Наташином животе. Она заметила это. Смутилась.

– Да. Я жду ребенка. Мой муж староста нашего села.

Наташа быстро произнесла эти слова, что камнем лежали на ее сердце, угнетали душу.

– Бывает, – только и сказал Мотыльков, с недоумением взглянув на Веденского.

– Я уговаривала его идти вместе. Но он отказался. Боится, что его тут расстреляют. Он дружит с начальником полиции Назаровым. Тот сам с Брянщины.

– И муж не задержал вас? – с подозрением спросил Мотыльков.

– Его дома не было.

– Так почему же вы все-таки решили прийти к нам? Кто вас надоумил? Что толкнуло вас на этот шаг?

– Совесть… И братья, которые в Красной Армии… И сержант Пепинка…

– Какой еще сержант Пепинка? – насторожился Мотыльков.

– Встретила такого сержанта под Лохвицей. Он оставил в моей душе глубокий след, – Наташа встала, подошла к вешалке, где висело ее пальто, отвернула мех на рукавах и достала оттуда петличку с двумя кубиками. – И еще глубокий след в душе оставила вот эта петлица.

– Что за пароль? – удивился Мотыльков.

– Пепинка с бойцами пошел на восток, чтобы прорваться к своим. А его командир, лейтенант, ночью сорвал со своей гимнастерки петлицы…

– И вы одну из них подобрали? Зачем?

– На память о том трусливом лейтенанте, – ответила с иронией Наташа.

– Илья Гаврилович? У этой девушки с каждой фразой все новая и новая информация! – изумился Мотыльков. – Ее рассказ похож на какую-то легенду.

– Из счастья и горя соткана доля, – нарушила молчание бабка Варвара. – Так и у нее… Ты вроде бы хворая, доченька?

– Хорошо, – встал Веденский. – Вы отдыхайте, а мы со старшим лейтенантом обмозгуем кое-что.

– Только не убивайте Анатолия! Не убивайте! Может, он еще опомнится! – выкрикнула Наташа в отчаянии.

– Вы его любите? – спросил Веденский.

– Он мой муж. Но с фронта он не убегал! Он был преподавателем в техникуме. Из окопов я с ним и пошла домой. Это немцы принудили его стать старостой.

– Не убегал с фронта… Опомнится… – сердито повторил Мотыльков. – Принудили стать старостой… Не он, а обстоятельства виноваты… Здорово у вас выходит!..

В хату вошел красноармеец, тихо произнес:

– Товарищ полковник, батальон построен для похорон Мануэля Бельды.

– Не стало моего друга Мануэля… – покачал сокрушенно головой Веденский. – Он так рвался на первое задание! Если бы я знал… А сколько еще будет похоронено! И на родной земле, и там… Нам надо дойти до Германии, до Берлина, чтобы добить фашизм на веки вечные, чтобы кровь, пролитая Мануэлем на льду Таганрогского залива, была отомщена… Пошли, товарищ старший лейтенант, хоронить нашего боевого побратима.

Веденский и Мотыльков вышли.

В хате стало тихо. Слышалось только тяжелое дыхание Наташи.

– Ты полежи, дочка. А я тоже пойду, – бабка Варвара повернулась лицом к углу, где висели иконы, трижды перекрестилась, накинула на плечи старый, потертый тулуп и, шаркая валенками, засеменила к двери.

После прощального салюта Цимбалюк и Гнат начали: тихо петь песню, которая так запомнилась Мануэлю в Пиренеях: «Як умру, то поховайте…»

Ее подхватили остальные бойцы – русские, украинцы, татары, испанцы…

Михалюта отошел от могилы, закрыл лицо руками.

«Мануэль, ты очень боялся погибнуть в море. И все-таки в море и нашла тебя смерть. Но мы вынесли тебя на берегу и твоя могила в степи, на круче, с которой видно далеко-далеко, даже тот, вражеский берег. Прости меня, прости всех нас, Мануэль. Мы ни в чем не виноваты. Война есть война. Может, завтра такая же участь постигнет и меня…»

Гнат обернулся и увидел Пирата, глядевшего на него тоскливыми глазами.