Текст книги "Ледовый десант"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

12

Четвертого и пятого января сорок четвертого года партизанские отряды Хуткого, Микольского, Салькова, отца и братьев Шпиленей, которые прикрывали областной партизанский штаб с севера, северо-запада и запада, отбили несколько атак фашистских карателей, пытавшихся прорваться к лагерю генерала Василия Андреевича.

Штаб Василия Андреевича знал, что немцы не успокоятся, – им приказано во что бы то ни стало разгромить партизан до начала решительных боев с Красной Армией. Во все отряды надо было послать патроны к пулеметам, автоматам, винтовкам, гранаты, а также по нескольку противотанковых ружей. Хорошо вооружить партизан надо было еще и потому, что вот-вот с той стороны фронта генерал Шаблий даст «добро» на боевой рейд. Его должны осуществить партизаны во взаимодействии с частями Красной Армии.

Обстановка не позволяла командирам отрядов Хуткому, Микольскому, Шпилене и Салькову покинуть партизан хотя бы на один день. Поэтому боеприпасы должны были везти взвод поляков, находившийся в охране штаба, и бойцы, назначенные Василием Андреевичем.

Вместе с обозом покидали областной партизанский штаб Стоколос, Шмиль и Леся. Андрей отправлялся на свое постоянное место – в отряд Микольского. Шмиль останется в отряде, которым командует белорусская семья Шпиленей – отец Сергей, сыновья Янко и Михай. Первый – комиссар, второй – начштаба. Шмиль будет в отряде главным минером и представителем областного штаба. У Леси была работа по комсомольской линии в отряде Гаврилы Хуткого.

Стоколос, Живица и Шмиль стали прощаться с Дилингом. Клаусу не хотелось расставаться.

Чтобы поддержать настроение Дилинга, Живица положил руку на его плечо, улыбнулся:

– На букву «у» или «цэ»… – Но вдруг лицо Терентия стало серьезным. – Клаус! Вот слова нашего кинорежиссера Александра Довженко. Запомни их на прощание. «Партизаны Украины – наша слава, наша гордость. Это неувядающий символ бессмертия нашего доброго и честного народа!»

– Запомню, Терентий! – Клаус обнял Живицу.

Генерал Василий Андреевич, пожимая руку Лесе, сказал:

– Не задерживайся. Мы в ожидании больших событий…

Всю дорогу партизан сопровождали голые деревья, умытые холодными дождями. Грустные и неприветливые стояли осины, березы и вербы вдоль лесных речушек. Даже ели и сосны, которые всегда зимой красуются своими зелеными кронами перед остальными деревьями, тоже будто вылиняли, стали серыми. Черными среди лугов и болот торчали кусты. Лишь песчаные кручи слегка желтели как островки среди серых деревьев под серым, холодным небом.

Вскоре прибыли в лагерь «Белорусского отряда» – так называли отряд Шпиленей, хотя бойцами тут были не только белорусы, но и украинцы, русские, поляки и партизаны других национальностей.

– Утром каратели атаковали наши позиции, – сказал старший сын командира Янко. – Мы дружно дали им по мордасам из всех видов оружия. Карту привезли?

– Да, – Шмиль достал из планшета карту. – Здесь и Ровно, и Броды, и Холм, и Люблин…

– Знакомьтесь, – сказал Андрей. – Наш осетин. Генерал Шаблий послал Шмиля к вам. Классный минер!

– Вот это да! – обрадовался Янко. – У нас есть мины «МЗД-5», а ставить их умеет только одно отделение подрывников.

– Я научу, – пообещал Шмиль.

– Без этих мин война на рельсах не война, – развел руками Стоколос. – Шмиль у вас будет как бы уполномоченный штаба.

– Это я заметил и по патронам, и по бронебойкам, и по тому, что вы привезли карту, – кивнул командир. – Это солидно. Оставайся с нами, Шмиль. Поможешь нам.

Пока Андрей, Шмиль, Живица разговаривали с командиром и комиссаром, Леся растворилась в толпе партизан-комсомольцев.

Младший сын Шпиленя Михай расстелил плащ-палатку, положил на нее топографическую карту и, склонившись, стал мысленно отмерять боевой маршрут отряда.

Отец и два сына Шпилени очень похожи внешне: курносые, ясноглазые, белокурые. Ушли они в лес еще в первые недели оккупации. Думали: переждут месяц-два, а там и Красная Армия вернется. Не случилось этого. В лесу их схватили немцы, устроившие облаву на солдат-окруженцев.

«Мы не партизаны. У нас и оружия нет», – начал оправдываться отец.

Но его и слушать не стали. Посадили всех за решетку в большой каменный хлев, где уже находилось человек двадцать таких же, как они. Шпилени почувствовали, что им теперь одна дорога – в партизаны. Стали думать, как бежать. Михай сказал:

«Я попрошусь в полночь у часового до ветра. Должен же он вывести меня. А там…»

Так и сделали. Уговорили дежурного полицая вывести хлопца. Когда они возвращались в хлев, полицай поставил «шмайсер» возле двери, чтобы открыть замок, Михай оглушил его ударом по голове и схватил автомат. Ключ торчал в замке. Открыл дверь, крикнул: «Все свободны! Бегите кто куда!»

Но мужики и хлопцы не стали разбегаться. Решили создать партизанский отряд. Командиром выбрали Шпиленю-отца, комиссаром старшего сына Янко, а начальником штаба младшего сына Михая.

Надо было вооружиться. Михай посоветовал совершить нападение на самоходные баржи, плавающие по Припяти. Партизаны согласились с ним.

На берегу Припяти у самой воды стояли два вековых дуба. Партизаны забрались на ветки, притаились.

Когда баржа подплыла к ним, Шпиленя-отец подал команду: «Вперед!» На палубу баржи прыгнули с деревьев десять человек. Рулевой и два матроса онемели от страха. Немцы в каюте были пьяные – оказать сопротивление не смогли.

Трофеи оказались немалые: восемь винтовок, три автомата, ручной пулемет, гранаты да еще ящики с колбасой, консервами и сухарями.

Партизаны сделали пробоину в дне баржи и затопили ее.

Так же поступили и со второй баржей.

Движение на реке приостановилось. Немцам потребовалось несколько дней, чтобы очистить от затопленных барж фарватер.

Хотя Шпилени воевали в родных местах не под своими фамилиями, все же угроза уничтожения матери, сестер, детей все время висела над ними. Поэтому они решили перебазироваться на Украину, в соседнюю область, где действовал отряд бывшего милиционера Гаврилы Хуткого. Весной сорок третьего года отряды Шпиленей и Хуткого влились в соединение Василия Андреевича.

– Спасибо за карту, за боеприпасы, – поблагодарил Стоколоса Михай.

Настала пора прощаться с отрядом Шпиленей и со Шмилем.

– До встречи в Ровно! Привет Салькову, Хуткому и Микольскому! – сказал командир.

Этими словами было сказано все, хотя никто не знал, когда состоится эта встреча, сколько десятков или сотен километров в походах и боях еще придется пройти.

В лагерь отряда «Смерть фашизму!» группа Андрея Стоколоса прибыла одновременно со взводом партизан. Партизаны шли строем, весело пели:

 
В рейд и путь далекий —
Был приказ таков!
Вел нас сероокий
Командир Сальков…
 

– Слыхали? – повернулся к Стоколосу командир взвода. – Не про каждого командира слагают хлопцы песни. Наш Сальков пришел сюда еще в сорок втором со своей ротой…

– То действительно был рейд героев, – сказал Андрей. – Пройти шестьсот с лишним километров, форсировать реки Десну, Сож, Днепр, Припять. Славный рейд!

Стоколос подошел к командиру отряда.

– Вы еще вчера вели ожесточенные бои, а сегодня поете. Что, изменилась обстановка?

– Вчера нам действительно было тяжело. Фашисты хотели стереть нас с лица земли. Уж очень не нравится им название нашего отряда. А оно у нас неизменно еще с Сумщины – «Смерть фашизму!». И точка. Спасибо за боеприпасы. У нас уже почти не осталось патронов.

– А почему сегодня немцы приутихли?

Сальков усмехнулся, ответил вполголоса:

– Взвод, что вернулся с позиции, сообщил: каратели смотали удочки. Мне так думается, что наша армия сегодня прорвала «линию Пилсудского» и уже вошла на земли Западной Украины. Вот еще вернется разведка, и станет ясно.

– Почему вы говорите так тихо? – удивился Андрей.

– В моем отряде свыше ста бойцов, которые пришли сюда из Ямполя-Сумского, Середино-Буды, Глухова… Представляете, что значит для них день, когда Красная Армия войдет в пределы этой области?.. А местные партизаны и жители? Все ждут не дождутся уже два с половиной года этого дня. Поэтому и говорю негромко, пока не проверено.

Сальков пригласил гостей поесть, отдохнуть.

– Спасибо, – поблагодарил Андрей. – Но, к сожалению, у нас нет времени. Надо торопиться к Хуткому. Пообедаем с вами в другой раз. Думаю, это скоро случится…

13

Гаврила Хуткий обнял Андрея.

– Благодарим за патроны. Патрончики, как и тол, – наш партизанский хлеб, а для врага – смертельная закуска. И полякам – бойцам Микольского – тоже надо подбросить патрончиков. Большая в наших отрядах растрата боеприпасов. А хочется, чтобы соседи по левую и правую руку были надежные.

– Именно об этом и говорил Василий Андреевич, дополнительно посылая вам боеприпасы, – сказал Андрей.

Хуткий сбил набекрень овечью шапку, и, прищурив глаза, повернулся к Лесе Тулиной.

– Леся, а где же твоя кутья? Тоже мне! Секретарь комсомола, а забыла, что сегодня должна быть кутья. Ведь завтра рождество.

Командирская землянка, в которую пригласил Хуткий Лесю, Живицу и Стоколоса, была выкопана вчера. В этом отряде не было постоянных позиций. Место стоянки менялось в зависимости от поведения фашистских карателей. Но все же кто-то из бойцов раздобыл для командира стекло, одно окошко было застеклено. Из мебели в землянке были скамьи, стол и нары. Пол не успели настелить. Да и надо ли? Вместо пола зеленая хвоя. На столе горел каганец.

Гости поели супа из баранины. Это на первое. На второе – кусок баранины из того же котла.

– Поляки поехали к Микольскому, а ты, сын Шаблия, останешься здесь до утра? – спросил Хуткий у Андрея. – Займись-ка нашей рацией. Что-то барахлит эта «музыка».

– Я хотя и не радиотехник, но мы вдвоем с Лесей, думаю, сможем наладить, – ответил Андрей. – И останемся, пожалуй, до утра.

– Это хорошо! – обрадованно воскликнул Гаврила. – А рацию надо привести в порядок. Без радио я как глухой и слепой. – Хуткий повернулся к Лесе, заговорщицки подмигнул ей. – Говоришь, нет жениха? Обманываешь. Вот он возле тебя сидит. Товарищ Живица будет за дружка-боярина, а я за свата.

Леся и Андрей покраснели.

– Нет смелости, – буркнул Андрей наконец.

– Сразу видно казацкую натуру. У меня тоже не было смелости подойти к Марте, когда та еще не была моей женой. Кроме меня шестеро хлопцев крутилось вокруг нее. Да что там вспоминать, – махнул рукой Хуткий. Он передвинул на грудь самодельную полевую сумку, висевшую на боку, и достал из нее какой-то небольшой предмет, завернутый в голубую тряпочку. – Вот печать моего родного сельсовета Высоцкого района с гербом Украинской Социалистической Республики. Ну так как? Согласны?

Леся и Андрей смущенно переглянулись.

– В сорок первом наши отходили на восток, – продолжал Хуткий, – а бойцы хранили знамя как святыню, потому что верили: под это знамя когда-нибудь станет новое поколение красноармейцев. Пока есть знамя, живет и воинская часть. Поэтому я и взял печать в первую неделю войны из родного сельсовета и, как видите, храню ее, как солдаты и партизаны свое знамя. Есть печать – есть и Советская власть. Даже во время этой проклятой оккупации.

– Горько! – крикнул Живица.

Андрей обнял Лесю, поцеловал.

– Вот это по-нашему, – радостно произнес Хуткий и приложил печать к чистому листу бумаги. – Текст напишем потом. Была бы печать. Если до вечера не встрянем в бой, то сегодня же справим и свадьбу. И не будет греха ни перед какими попами, ни перед какими ксендзами, чтоб им пусто было!

– Да что вы говорите! Какая свадьба? – развела руками Леся. – Неподалеку от ваших позиций стоит три сотни гитлеровцев. Их кутья прошла еще двадцать четвертого декабря. Они могут устроить нам хорошую ночь перед рождеством.

– И это может быть, – кивнул Хуткий. – Но государственная печать уже поставлена…

– Горько! – снова крикнул Живица. – Ну и товарищ Хуткий! Ловко все провернул!

В землянку вбежал молоденький партизан.

– Прошу прощения! Только что шпионку задержали.

– Так сразу и шпионку? – улыбнулся Хуткий.

– Сама полька, а несет в миске кутью. Просит свидания с вами.

– Кутья? Шпионка? Просит свидания?.. Что-то ты, Карпо, заговариваешься. Уж не хлебнул ли ты, часом, ради святого вечера? Пусть заходит, – махнул рукой Хуткий.

В землянку вошла «шпионка». Это была молодая красивая женщина в новом пальто с лисьим воротником, на голове – шерстяной темный платок с красными цветами. На ногах – хромовые сапожки. Виновато улыбнулась, поздоровалась:

– Мне нужен командир, пан Гаврила. – Молодица поставила на стол узелок, в котором была миска с кутьей. – Стефа Домбровская меня звать.

– Я – командир, – сказал Хуткий. – А это мои верные люди, – кивнул он на Лесю, Андрея и Терентия. – Можете говорить при них. Они посланцы с Большой земли, то есть уполномоченные от Красной Армии.

– Люди говорят, что вы лично знакомы с депутатом советского парламента Василием Андреевичем. Говорят, что вы с ним до войны даже пиво пили…

Гаврила Хуткий смутился. Все же пошла молва про то пиво по всему краю.

А началась эта молва в марте сорок третьего года.

На областной партийной конференции коммунисты говорили, что надо везде создавать подпольные организации, партизанские отряды и группы самообороны. Хуткий крикнул с места:

«Буквально и в полном понимании надо бить фашистов! – Кивнул в сторону представителя обкома партии: – Вы, товарищ, так и передайте Василию Андреевичу, который вернулся в область, что Гаврила Хуткий в полном понимании будет громить немчуру. Я, знаете, до войны с ним пиво пил…»

Коммунисты заулыбались, а председатель президиума – командир соединения – спросил серьезно:

«Ты, Гаврила, случайно не помнишь, какой марки вы пиво пили? А может, тебя первый секретарь ликером угощал?»

«Ликер – это панская забава. Сладкий, противный. А чего вам так смешно?»

В этот миг к представителю обкома партии подошел партизан:

«Василий Андреевич! Над нашим аэродромом советский самолет».

Хуткий покраснел. Оказывается, представитель обкома и есть Василий Андреевич. Ну и дела. Как же он не узнал его! Да, сильно изменился бывший секретарь Ровенского горкома партии.

Василий Андреевич что-то сказал партизану и обратился к Хуткому:

«Считай, Гаврила, что мы давно знакомы. Я тебя действительно знал как участкового милиционера. И твою кандидатуру одобрил для работы в подполье. Вижу, не ошибся. Ты славно воевал все эти два года, товарищ Хуткий. Это главное. А чарку мы с тобой еще выпьем. Даже сегодня. Самолет сбросил нам грузы, и генерал Шаблий непременно среди стратегического товара положил баклагу, а то и две со спиртом!..»

– Значит, все знают, что я пил пиво с нашим депутатом? – хохотнул Гаврила. – Ну и ну! Так что же дальше, пани Стефа?

– У меня есть дело к депутату. Вы отведете меня к нему?

– Сперва я должен сам узнать, какое у вас дело.

– Мой Антек завел трех любовниц – Зосю, Матильду и Ганку. Зачастил к ним. Меня перестал любить. Забыл и про детей. А у меня их трое.

– Где вы живете?

– На станции Рафаливка.

– Так там же есть немецкая комендатура. Вот и обратились бы к коменданту: приструни, мол, моего Антека, – с насмешкой в голосе сказал Хуткий.

– Я без шуток, пан Гаврила, – обиделась Стефания. – Разве немцев можно назвать властью? Разве у них можно просить справедливости и порядка?

– Верно, – сказал Хуткий. – Действительно нельзя.

– Я вижу на этой земле правду лишь во власти Советской. А депутат генерал Василий Андреевич ее уполномоченный. Немцы как пришли, так и уйдут. А Советская власть есть и будет!

– Все ясно. Вы хотите, чтобы мы забрали вашего Антека в партизаны?

– Да. И чтобы он не знал, что я ходила к вам жаловаться на него. У вас он возьмется за ум, перестанет пьянствовать. Да и дети будут гордиться, что их папа стал красным партизаном.

– Все сделаем, пани Стефа. У Василия Андреевича уже есть три польских отряда. Могу вашего Антека и к себе взять. Когда вы вернетесь домой, пошлю трех хлопцев – двух украинцев и одного поляка на разговор с вашим мужем. Только и вы не говорите ему, что были у нас.

– Не узнает. У меня еще есть к вам одно дело. Не с пустыми руками ведь я пришла сюда.

– Видим: кутью принесли.

– Немцы меня обыскивали. Но не нашли бумажку под кашей. – Стефания развязала узел, протянула листок бумаги Хуткому. – Это я записала еще в августе, когда ездила в Дубно к сестре.

Гаврила Хуткий взял листок, стал читать вслух:

– «Двадцать второго – двадцать четвертого июля тысяча девятьсот сорок третьего года в город Дубно Ровенской области немцы пригнали два эшелона: один из семнадцати вагонов, другой из девяти. В вагонах были дети в возрасте от четырех до двенадцати лет. Эшелоны прибыли из Днепропетровской и Кировоградской областей. Привезенных детей немцы продавали в Дубно жителям. Гражданка Ганя Месюк купила хлопчика за три марки и девочку четырех лет за три марки. Всех детей было продано…»

– Если бы люди не раскупили детей, – прервала Хуткого Стефания, – то их всех увезли бы в Германию. Хорошо, что таким «добрым» оказался начальник эшелона. Я слушала у одной немки на станции советское радио и знаю, что Сталин, Рузвельт и Черчилль подписали декларацию. В ней сказано, что швабов будут судить как военных преступников. Пусть эта бумажка тоже станет документом о злодеянии фашистов.

– Этот листок мы сохраним. Я сегодня же дословно передам его содержание в наш партизанский штаб, – сказала, еле сдерживая слезы, Леся.

– Спасибо, милая панянка! Вы такая красивая! Как роза, как цветы на моем праздничном платке. Еще вот что хочу сказать. Завтра утром отходит эшелон с людьми. Немцы везут на каторгу женщин из заднепровской Украины. Они находились в лагере, а тут вдруг стали всех загонять в зарешеченные вагоны.

– Мы перехватим этот эшелон! – стукнул по столу Живица. – Я сам поведу подрывников!

– Да. Надо остановить эшелон и освободить людей, – без раздумий согласился Хуткий.

– Еще одно. Немцы, что обложили вас, собираются выезжать. Я слышала от солдат, что Красная Армия прорвала «линию Пилсудского» и уже находится в Ровенской области. Так что немцам сейчас не до вас, им надо обороняться от армии русских.

– Так вот почему сегодня фашисты не атакуют наши позиции! – воскликнул Хуткий. – Что ж, пани Стефа, спасибо вам за такие вести. А что касается вашего мужа-гуляки, обещаю вам: мы сегодня же ночью вставим в его голову клепку, которой у него не хватает. Молодчина, что пришли к нам.

– А куда ж я еще могла пойти? – пожала плечами Стефания. – Только к депутату советского парламента или к вам, пан Гаврила. Вы же его друг.

– Вы голодны? Идите на кухню. Вас покормят. Да и сапожки надо подсушить. Вас проводят наши хлопцы.

– Да, мы проводим! – встал Терентий Живица. – И поднесем немцам кутью – освободим людей, которых гитлеровцы хотят увезти в свою Германию. Пойдемте, Стефа!..

14

От свежей струи воздуха, ворвавшегося сквозь открытую дверь, закачался огонек каганца, стоявшего на столе. В землянке пахло хвоей от свежих еловых веток, положенных на нары. Там, где должна быть подушка, веточек больше, и они более мягкие. Андрей положил сверху Лесину рацию, сказал:

– Я тебе под голову подложу еще свою фуфайку. Она мягкая.

– Думаешь, что сюда уже никто не придет? – прошептала Леся, прижавшись к Андрею.

– Никто. Свою «виллу» нам подарил на всю ночь дядька Гаврила.

– Какие минуты мы пережили в этой землянке! Ты и я – муж и жена. Неужели это… – Леся не договорила. Умолкла.

Андрей обнял ее, поцеловал.

– Как пахнет хвоей, лесом и даже легким морозцем! – сказала Леся, подойдя к оконцу. – Андрюша! А не такой ли месяц в ночь перед рождеством черт украл на хуторе близ Диканьки?

– Может, и такой, – пожал плечами Андрей. – Постой… Как там у Гоголя? «В Диканьке никто не слышал, как черт украл месяц. Правда, волостной писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел, что месяц ни с сего ни с того танцевал на небе, и уверял с божбой в том все село…» – Андрей улыбнулся. – Как это хорошо, что тебя не успел украсть комбриг Виктор Майборский на Лютежском плацдарме! Отец вовремя вызвал тебя в штаб, а потом без пересадки сюда, к Василию Андреевичу.

Леся вздохнула.

– Все правильно. Отозвали, спровадили без пересадки. А вот твои слова про Виктора, честное слово, ни к чему.

– Прости, больше не буду.

– Мы с тобой сироты: потеряли матерей и отцов. И все наши погибли в бою. Как это страшно! Твои погибли в двадцать пять лет, мои в неполных сорок. Но судьба, спасибо ей, свела нас с тобой. Может, будем счастливы? А?

– Мы уже счастливы, Леся!..

15

На рассвете эшелон тронулся со станции на запад. Заскрипели колеса, будто кто-то насыпал в буксы песка.

С перерывами на неделю или две, когда пленниц надсмотрщики выгоняли на срочные оборонные работы (они время от времени требовались немецкому командованию, чтобы не пустить Красную Армию в Польшу), Надежда Калина пробыла в вагоне семь дней. И всегда думала о побеге.

«Если бы наши партизаны подорвали эшелон! Ну же, хлопцы! Шарахните под рельсами так, чтобы искры посыпались, чтобы кувырком полетел эшелон вместе с нами…» – шептала по ночам Надежда.

Вагон темный. Но и здесь, как и всюду на земле, после ночи наступило утро. Лучи солнца процеживались скупыми полосками сквозь маленькое зарешеченное оконце, прорезанное под самой крышей.

Утро! Гудят трактора на паровом клине, среди них и трактор Терентия. Топот стада, идущего на пастбище, звон ведер возле криниц, перекличка петухов и звонкое пение птиц. Утро… Девчата Надиного звена идут в поле…

Надежде вспомнилась нелегкая работа на свекольной плантации, которая сейчас показалась бы радостью. Теперь не лопатами изрыта плантация, а снарядами и бомбами. Не против долгоносиков выкопаны на полях глубокие траншеи, а против солдат в серо-зеленых френчах, пришедших завоевывать родной край.

Солнечные лучи разогнали мрак в вагоне. Лица у девчат и женщин осунувшиеся, серые. На груди у каждой дощечка с черными цифрами. Эти цифры заменяли имя и фамилию рабыни.

Кто-то сказал, что поезд скоро пересечет границу СССР с Польшей. Женщины заохали, зарыдали. Чернявая, красивая молодица, обхватив голову руками, тихо запела:

 
Побачити б рідненьке поле,
Хоч слово почути тут раз.
О боже, не вернеться воля?
Мабуть, не вернеться назад…
 

Слушая песню, Надежда вся дрожала, будто ее снова кинули в яму, где ждал ее голодный пес Бремка.

 
Чужа тут рука не догляне,
Спочити рабам не дадуть,
І плакать ніхто вже не стане,
Коли і тебе повезуть.
 
 
Спочатку на тачку положать,
І стежка у ліс заведе,
І день той, сумний і тривожний,
В розмові про тебе пройде…
 

«Нет, так жить больше не буду! Убегу!..» – решила Надежда.

Она подошла к забитому досками оконцу, оторвала одну доску.

– Надя! Ты что надумала?..

– Покалечиться можно…

– Разобьешься… – раздались голоса женщин.

– Пусть погибну! Но так жить больше не могу! Помогите, сестренки.

С помощью женщин Надежда подтянулась на руках к оконцу. Худенькое тело без помех протиснулось сквозь щель.

– Прощайте, милые! – крикнула Надежда и прыгнула на железнодорожную насыпь.

Минуты через две эшелон остановился. Мимо вагонов, к хвосту поезда побежали, ругаясь, солдаты.

– Это за Надей! – с испугом вскрикнул кто-то из женщин.

Вдруг застрочили автоматы и пулеметы, загрохотали взрывы гранат.

– Партизаны!

– О, донерветер! – послышались голоса конвоиров эшелона.

Кто-то открыл дверь «телятника». В вагон ворвались свет и свежий воздух.

– Выходите, товарищи! Вы свободны! Освободили вас партизаны отряда Гаврилы Хуткого.

– Так вы и есть Гаврила Хуткий? – спросила одна из женщин.

– Я Терентий Живица.

– Господи!.. Только что выпрыгнула из окна Надя Калина. Она не раз вспоминала своего брата Живицу, пограничника. Может, вы ее брат?

– Да, я ее брат, – сказал Живица.

– Бегите, хлопцы, по колее. Она упала где-то недалеко!

– Беги, Терентий! Спасай свою сестру!

Живица побежал вдоль вагонов.

– Надя! Надя!..

– Я здесь, Терентий! – послышался из кустов слабый девичий голос.