Текст книги "Ледовый десант"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

7

Последними покидали клуб хозяева-минеры и организаторы праздничного самодеятельного концерта, который надолго останется в памяти бойцов, моряков и местных жителей.

Михалюта вышел из клуба вместе с Чико и Зиной.

Зина была обеспокоена: Марьяно до сих пор хромал.

– С такой ногой сегодня в море нельзя, – сказала она.

– Но, но! – возразил Чико. – Гнат, мы был в первый поход, мы пойдем и в последний. Так?

Михалюта кивнул.

– Зина, ты Чико не знаешь. Никто его не остановит.

В стороне, под акацией с искривленным ветрами стволом, в черном пальто и белом пушистом платке стояла Наташа.

– Вышла полюбоваться первым дыханием весны? – спросила Зина, обнимая ее за плечи.

– Сегодня рыбаки будут провожать бойцов на тот берег. Вот и вышла повидать своих. А где же хлопцы?

– Отправились готовиться к походу, – ответил Михалюта.

Марьяно и Зина пошли дальше. Гнат и Наташа остались под деревом вдвоем.

В ветвях посвистывал ветер. В небе ни облачка, только солнце сияло в беспредельной голубизне.

– Скоро весна, – тихо произнесла Наташа, глядя на море. – И ты идешь?

– Иду.

Наташа положила руку на потрескавшийся, шершавый ствол акации.

– Я буду ждать тебя, Гнат.

– Анатолий скоро выпишется из госпиталя.

– Не говори мне о нем, – губы Наташи задрожали.

– Чудно: служил он у немцев – ты была с ним, а покаялся, пролил кровь – ты отворачиваешься от него.

– Тебе этого не понять, – вздохнула Наташа.

– Ошибаешься, я давно знал, что он не для тебя.

– А почему же ты не убедил меня в этом? Хотя, прости, началась война. Окопы под Лохвицей, тот лейтенант, что посрывал со своей гимнастерки петлицы, и сержант Пепинка… Моя нерешительность… Все это не прошло напрасно, все учило меня уму-разуму. Ты, Гнат, не думай, что я напрашиваюсь на твое внимание. Нет. Я просто буду ждать тебя и завтра, и всегда.

– Эти слова похожи на сказанные когда-то тобой и не похожи.

– Ты вспомнил станцию Основа?

– И железнодорожную колею, где мы ждали свои поезда – один на Мариуполь, другой – на Золочев. Это были разные направления.

– Не упрекай. Теперь у меня та же дорога, что и у тебя, у Нудьги, у всех вас. Ваши минеры останутся в моей памяти и сердце навсегда. Это мне поможет. Война ведь еще долго будет длиться.

– Да, войне пока что лишь девять месяцев, – произнес задумчиво Гнат и уточнил: – В час весеннего равноденствия будет ровно девять месяцев. А сколько же еще надо воевать, чтобы дойти до границы, до заставы, где служил Дмитро Нудьга, а потом еще до Берлина? Год? Два? Три?..

– А если немцы весной или же летом снова пойдут в наступление? – со страхом спросила Наташа. – Разве такое невозможно?

Гнат не ответил. Молча взял руку Наташи. На мгновение ему показалось, что они находятся на станции Основа.

– От моих братьев никакой весточки. Может, погибли. Ты, Гнат, теперь самый дорогой для меня человек.

Наташа достала из кармана носовой платочек с вышивкой по краям.

– Это тебе на намять.

Гнат расстегнул стеганку, спрятал платочек в карман гимнастерки.

– Вот что, Наташа, – Гнат переступил с ноги на ногу, не зная, как сказать о том, что его беспокоило.

– Говори.

– Возможно, я завтра не вернусь с того берега. – Заметив в глазах Наташи испуг, договорил торопливо: – Не вернусь вместе со всеми. Но это не будет означать, что меня убили. Просто так надо.

Она все поняла.

– Сколько людей в армии, а без тебя почему-то не могут обойтись там, – Наташа кивнула на залив, в сторону северного берега. – Ты возвращайся. Я рада, что ты есть на свете. Я буду ждать тебя.

Гнат осторожно вытер пальцем слезу на ее щеке и ушел.

Наташа долго смотрела ему вслед.

Ветер тоскливо завывал в колючих ветках акации, надсадно скрипел искривленный ветрами ствол.

«Вот так и моя жизнь, как этот ствол акации, неровная. Почему?» – с болью подумала Наташа.

8

Солнце спустилось к горизонту, когда на берегу под кручей выстроились взводы и роты морских пехотинцев и минеров. Бойцы были одеты в маскировочные халаты, вооружены винтовками-трехлинейками, автоматами, ручными пулеметами. На правом фланге несколько расчетов с ПТР – противотанковыми ружьями.

Минеры и моряки были перетасованы в шеренгах. Сержант Нудьга стоял рядом с мичманом Савиным, с которым познакомился в Ейске. Как и тогда, Савин был в фуражке с натянутым, будто кожа на барабане, верхом. Мичман так загляделся на младшего лейтенанта медслужбы Нину Аркадьевну (она о чем-то беседовала со старшим лейтенантом Мотыльковым), что не заметил, как к нему подошел капитан третьего ранга Багатолетко. Он снял с мичмана фуражку и надвинул на его голову черную шапку-ушанку.

Михалюта стоял рядом с главстаршиной Линницким, широкоплечим моряком с задумчивым лицом. Слева от главстаршины – Арон Бабаян, вернувшийся на днях из госпиталя. Раненая рука его быстро зажила. Из батальона Арона не отчислили. Напрасно он волновался.

Нина тоже отправлялась с санитарами к торосам, где они развернут медпункт. Переговорив с Мотыльковым, она пошла на левый фланг, где находились санитары со своими конными упряжками. Шла, сопровождаемая сотнями глаз, словно была здесь командующим и принимала парад.

Минеры и моряки стояли по команде «Вольно!» напротив полковника Веденского, комбата Мотылькова и командира морского десанта Багатолетко.

– Товарищи красноармейцы, матросы и командиры! – обратился к воинам Веденский. – Поздравляю вас с большим праздником, двадцатичетырехлетием Красной Армии и Военно-Морского Флота! Сегодня мы идем громить вражеский гарнизон на Кривой Косе. Немцев там больше тысячи. Нас меньше. Но мы моряки и минеры! Нам помогут группы партизан-подрывников. Командиры взводов и боевых групп ознакомлены с дислокацией врага, знают свою задачу. Два месяца тому назад наше командование побаивалось, что противник сосредоточит силы на северном берегу и ударит через залив по южному берегу. Чтобы этого не случилось, нас и прислали сюда. И мы честно выполнили свой долг. Противник привык иметь дело с нашими подрывными группами из десяти, пятнадцати, изредка двадцати бойцов. А этой ночью с моря нагрянет целый батальон хорошо вооруженных «белых привидений», как величают нас немцы. Да здравствуют наши доблестные Красная Армия и Военно-Морской Флот! Смерть фашистским захватчикам!

Берег задрожал от троекратного «Ура!». Багатолетко прошелся вдоль строя, вглядываясь в лица матросов и минеров, остановился и крикнул:

– Сборный батальон! Смир-но!.. На-пра-во!.. Шагом марш!.. За-певай!..

Мичман Савин откашлялся и начал звонким тенором:

 
Распрощался с Нюрой черноокой
У садочка, у ее реки.
И сказал я Нюре той бедовой:
«Ухожу я, Нюра, в моряки!»
 

Сотни матросов и минеров подхватили припев:

 
Марш вперед!
Друзья, в поход!
Все мы краснофлотцы!
Звук лихой
Зовет нас в бой…
 

Наташа стояла, обняв искривленный ствол акации, росшей одиноко на крутом берегу, и вслушивалась в песню, что доносилась с моря.

Вскоре песни не стало слышно – сборный батальон минеров и моряков растаял в бело-розовом, подсвеченном заходящим солнцем мареве.

9

Неподалеку от Кривой Косы несколько бойцов из взвода главстаршины Линницкого провалились в покрытую тонким льдом большую полынью, прорубленную немцами. Среди них был и старший сержант Михалюта.

Гнат нес два тяжелых вещмешка – в одном рация, в другом – питание к ней, поэтому он сразу же пошел ко дну.

Дома, в пруду, Гнат не раз нырял до самого дна. Но тогда перед прыжком в воду он набирал полные легкие воздуха. Сейчас Гнат не успел этого сделать – провалился неожиданно. Тяжелые вещмешки тянули его вниз. Он задыхался.

Из последних сил Гнат греб руками воду под себя, сучил ногами, чтобы вынырнуть и глотнуть воздуха. Уже несколько секунд над ним колыхалась черная толща воды.

Наконец вынырнул, увидел звездное небо, бойцов. Некоторые из них взбирались на лед. Кто-то, кажется, Линницкий, крикнул: «Держись, друже!» – и кинулся в воду. Следом за ним прыгнули Нудьга и мичман Савин.

Тяжелые вещмешки снова потянули Гната вниз – сбросить их в воде он не мог.

«Хотя бы уж скорее было дно. Говорят, Азовское море неглубокое. Я бы оттолкнулся и…»

Вдруг Гнат почувствовал, как кто-то схватил его за руку, но тут же выпустил.

«Наверно, это моя смерть?» – подумал он.

Гнат открыл глаза. Вокруг темень.

«Страшно умирать в море! Поэтому и боялся такой смерти Мануэль Бельда. Но он похоронен на круче, откуда видно чуть ли не его Испанию. А я?.. Это же я принес на берег его тело…»

Наконец-то дно! Гнат оттолкнулся из последних сил, стал выныривать. Вот и небо!

Несколько рук схватили Гната за воротник стеганки, вытащили на лед.

Но не от морского дна оттолкнулся Михалюта, теряя сознание. Под него поднырнули Нудьга и Савин и вытолкнули из воды.

Мичман Савин и главстаршина Линницкий вынырнули рядом. А Дмитро Нудьга не вынырнул. Он немного уклонился в сторону, ударился головой о лед и навсегда остался в морской пучине…

«Как страшно, когда вместо неба над головой толща морской воды…» – думал Михалюта, шагая рядом с главстаршиной Линницким и мичманом Савиным к вражескому берегу. Иногда он останавливался, поправлял за спиной вещмешок с рацией, облизывал пересохшие губы. И чувствовал на них горечь соли: то ли от высохшей морской воды, то ли от слез по утонувшему другу – сержанту Дмитру Нудьге.

ЭПИЛОГ

Через три недели после боя на Кривой Косе лед в заливе совсем растаял. Солнце растопило снег в степи, на полях, и он побежал в море звонкими ручейками с круч, на которые еще совсем недавно карабкались подрывники спецбатальона.

Солнце и ветер принесли на Азовское море весну. С наступлением тепла не стало работы у минеров. Батальон передислоцировали на другой участок фронта.

Взводы и роты прошли перед могилой Мануэля Бельды, свернули на дорогу, ведущую на Азов.

Полковник Веденский сказал водителю, чтобы он остановил машину.

На берегу, возле акации с искривленным стволом, стояла Наташа.

– Мне почему-то кажется, – еле слышным голосом сказала она полковнику, – что ветер вот-вот принесет льдину, а на ней – сержант Дмитро Нудьга и Гнат.

– Гнат твой жив… И ты держись. Жди сына или дочку. Ведь жить как-то надо.

– Да, жить надо, – кивнула Наташа.

Она вздохнула и мысленно еще раз повторила эти обычные, как и сама жизнь, как и сама смерть, слова.

Подойдя к обрыву, Наташа бросила в набежавшую волну три красных, как кровь Дмитра Нудьги и Мануэля Бельды, как кровь тысяч погибших на суше и на море воинов, цветка герани.

Волна качнула их раз, другой и понесла в море.

ВЕРНОСТЬ
Повесть

ОТ АВТОРА

В 1962—1963 годах я работал с бывшим начальником Украинского штаба партизанского движения генерал-лейтенантом Строкачом Тимофеем Амвросиевичем над литературной записью его книги «Наш позывной – СВОБОДА».

В первые же дни нашего знакомства генерал Строкач рассказал мне о трагической судьбе его адъютанта, потом партизана, командира отряда капитана Александра Русанова. Последние материалы о Русанове Строкач получил лишь 27 июля 1963 года. Обрадованный и взволнованный до слез Тимофей Амвросиевич сказал мне: «Я всегда верил, что Русанов именно такой, до последнего дыхания наш, советский коммунист!.. Как можно скорее напишите о нем очерк…»

17 сентября того же года «Литературная Украина» напечатала мой рассказ «Родины не продал, секретов не выдал». А 23 октября 1963 года газета «Правда» опубликовала о капитане Русанове мой очерк «Верность».

К сожалению, Тимофею Амвросиевичу Строкачу не довелось увидеть эти две публикации: 16 августа 1963 года его сердце перестало биться. Но он сделал все как командир, как человек, как коммунист, чтобы вернуть Родине честное и героическое имя Александра Дмитриевича Русанова. А началось все с переписки.

Письмо Т. А. Строкачу.

«Переделкино. 23.2.1960 г.

Дорогой Тимофей Амвросиевич!

Я еще в тылу врага ознакомился с содержанием провокационного документа. Бросилась в глаза «липа», ее поверхностный и глуповатый тон в освещении фактов. В описании… немало такого, что фашистская разведка могла знать из «бабьего радио», из слухов или допросов рядовых, мало осведомленных партизан, попавших в плен. Капитан же Русанов по своему положению был настолько осведомлен, что если бы «раскололся», то, конечно, немецкое командование получило бы сведения, на то время чрезвычайно важные. Но, как сейчас выясняется, он погиб, вытерпев пытки, но не «раскололся»…

Петр Вершигора».

Письмо писателю Юрию Королькову.

«Киев. 16.4.60 г.

Уважаемый Юрий Михайлович!

Прошу прощения за несвоевременный ответ на Ваше письмо о Русанове Александре Дмитриевиче. По состоянию здоровья я не мог ответить сразу. Весьма и весьма Вам благодарен за Ваше письмо, оно очень меня порадовало.

Мне известно из прессы о Вашем благородном труде по восстановлению доброй памяти Мусы Джалиля и других, и я, как читатель, выражаю Вам, Юрий Михайлович, самую сердечную благодарность за Вашу настоящую большую человечность…

После войны кроме Вашего сообщения мне стало известно о Русанове вот что.

В январе 1952 года в одной из частей Советской Армии группы войск в ГДР командованию было сообщено: «30 декабря 1951 года во время работ по очистке территории бывшего концентрационного лагеря Заксенхаузен, город Ораниенбург, Германия, рядовой Заболотный Василий Федорович нашел удостоверение личности на имя бывшего капитана госбезопасности Русанова Александра Дмитриевича, 1919 года рождения, уроженца г. Тим, Курской области. Удостоверение личности найдено в одной из разрушенных камер этого концлагеря, в хорошо закрытой железной банке. На страничках удостоверения Русанов сообщает о прохождении своей службы и месте пребывания своих родных».

Теперь оригинал удостоверения личности Русанова с его письмом на вкладных листочках в сильно потертом виде находится в Киеве. Если Вы, Юрий Михайлович, проявите желание заняться делом Русанова и довести его до логического завершения, подобно делу Джалиля, я буду Вам искренне благодарен.

В случае, если у Вас не будет возможности найти время и уделить внимание этому делу, я буду просить сделать это других товарищей. Повторяю, лично я, по состоянию здоровья, пока что не в силах заняться такой работой. Но и оставить без внимания не имею права как коммунист и гражданин Советского Союза.

С искренним уважением и благодарностью к Вам,

Т. Строкач,

бывший начальник Украинского штаба партизанского движения, генерал-лейтенант».

Письмо Т. А. Строкачу.

«Москва. 20.4.60 г.

Уважаемый Тимофей Амвросиевич!

Признаюсь Вам, что я с большим волнением прочитал Ваше письмо. Очевидно, мы люди такого склада, что нас волнуют людские судьбы, судьбы людей, которые героически ушли из жизни. И это хорошо – ощущать такое волнение.

По сути Вашего письма хочется сказать вот что: значит, я не ошибся в своих предположениях о героическом и честном характере Русанова. О нем я писал в своей повести «Через сорок смертей», посвященной Джалилю… Я думаю, что лучше начать с очерка об Александре Дмитриевиче. Мне также кажется, что тут не должно быть какой-либо монополии. Если в Киеве или еще где-нибудь найдутся товарищи, которые пожелают заняться этой темой, приглашайте их, давайте им все материалы, в том числе и мои, которые я Вам пришлю…

С уважением и приветом,

Юр. Корольков».

Из письма бывшего узника фашистских лагерей.

«Ташкент, май 1960 г.

…На всю жизнь я запомнил образ человека, который в последние трудные минуты подбадривал нас, джалильцев. Капитан Русанов всегда советовал не падать духом, стойко держаться на допросах и быть верным сыном Советской Родины. Такой человек мог встретить смерть с улыбкой на устах, как встретил ее и наш Муса Джалиль…

Рушад Хусамутдинов».

Письмо к автору этой повести.

«Киев, 29 апреля 1969 г.

…После того как Саша Русанов помог мне, Пустельникову и Кондратьеву попасть в госпиталь в Хохенштейн, жизненная дорога моя пролегла через концентрационный лагерь в Лямдорфе. Потом были ужасающие лагеря с романтическими названиями «Гросс Розен» и «Дора».

2 апреля 1945 года во время жестокой бомбардировки я сбежал из лагеря с группой узников. Потом попал к американцам в Эйслебене, а оттуда к нашему командованию…

Теперь о Саше Русанове. И припоминаю мои беседы с ним в камере крепости Лютцен. Тогда мне казалось, что я с ним почти договорился о том, что продолжать борьбу против фашистов и власовцев можно, дав согласие пойти в школу власовских пропагандистов в Дабендорфе и действовать против врага, нанося ему удары в спину. Но, как оказалось потом, Русанов с этим не согласился и не пошел этим путем.

Почему?.. Может, потому что мы не раз говорили о поведении генерала Карбышева, с которым встречались и беседовали товарищи из нашей группы в Замостье, Хаммельбурге и других лагерях. Они рассказывали, как Карбышев просил ни в коем случае не поддаваться на провокации врага, быть стойкими. Его твердая уверенность в нашей победе подбадривала даже пугливые души.

Русанов считал Карбышева одним из передовых бойцов незримого фронта в тылу врага. Саша говорил: «Карбышев активно помогает еще больше вызывать у узников жгучую ненависть к фашизму, придает нам сил для борьбы». Несколько раз Саша просил меня рассказать о своей революционной деятельности, о встрече с Горьким, Макаренко, с чешским журналистом Юлиусом Фучиком. Саша всегда склонялся перед мужеством и силой духа и, очевидно, поэтому и не захотел в глазах власовцев и немцев быть униженным, хотя бы и для личной маскировки, и избрал себе смерть, и мужественно умер…

П. Колеса,

военный инженер 2-го ранга, пенсионер».

Письмо к автору этой повести.

«Архангельск, 22 мая 1969 г.

…Сделал все, что мог. Предсмертные завещания друзей частично выполнил и за восстановление добрых имен погибших буду бороться до конца своей жизни. Не забываю и про подлюг, которых рано или поздно отыщем, чтобы они получили по заслугам.

До глубины души взволнован Вашим оптимизмом и верой в людей, и особенно в капитана Русанова. Вот почему я от всего сердца приветствую Ваше желание написать повесть о нем… Пусть эта повесть будет достойным ответом любителям искать врагов среди верных сынов Отчизны…

Михаил Иконников».

Пройдут годы и десятилетия. Вырастут новые поколения. Но память о тех, кто отдал жизнь за честь, свободу и независимость нашей Родины, кто сражался с фашизмом до последнего своего дыхания и последней капли крови, всегда будет жить в сердцах советских людей. Пусть и эта маленькая повесть будет памятью о верном Сыне Отчизны капитане Александре Дмитриевиче Русанове.

НА ИВОТКЕ

Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая пересилила бы русскую силу!

Н. В. Гоголь. «Тарас Бульба».

Готовя операцию «Цитадель» в районе Курской дуги, гитлеровское командование решило покончить в своем близком тылу с партизанами. Против группы украинских, орловских и курских партизанских отрядов фашисты бросили в начале мая 1943 года шесть дивизий.

Каратели заблокировали массив Брянского леса и развернули наступление на партизанские базы. Сумские отряды занимали южную окраину леса от Старой Гуты до Новосильковских хуторов Хильчанского района.

Гитлеровцы раскололи оборону партизанских отрядов на реке Неруси на две части.

Партизаны держались стойко, сражались отчаянно. Но силы были неравные.

Группа партизан из отряда имени 25-летия РККА во главе с командиром майором Логвиновым была прижата к реке Ивотке. Бойцы бросились в воду, чтобы переплыть на тот берег. Но оттуда ударили фашистские автоматчики.

В реке вместе со многими партизанами погиб и командир Логвинов. От их крови Ивотка, освещенная пурпурными лучами заходящего солнца, стала красной.

А тяжело раненный комиссар Петр Оловенко выполз из воды, чтобы умереть на берегу.

– Пить. Только не из реки! – прошептал комиссар, глядя в лицо Русанова, склонившегося над ним. – Вот я и отвоевался…

– Был бы это фронт, – обронил кто-то из бойцов. – Приползли бы санитары, а потом – санчасть, госпиталь…

Русанов тяжело вздохнул. Он знал, что такое фронт, – за плечами у него была война с белофиннами. Там тоже помощь не всегда приходит вовремя. И все же на фронте, конечно, легче, потому что веришь, надеешься: если тебя ранят, то подберут санитары и ты еще можешь выжить. У них же, у партизан, нет такой надежды. Раненые – те же убитые, только не сразу. Раненых здесь лечить некому, негде их и приютить.

– Ты еще будешь жить, Петя! – сказал Русанов, лишь бы что-то сказать.

Оловенко отрицательно покачал головой. Он понимал, что жить ему осталось считанные минуты, может быть, час. Его глаза были полны слез.

– Какая нелепость…

Этими словами комиссар охарактеризовал ситуацию, в которую попали партизанские отряды. Линия фронта проходила в каких-то семидесяти километрах отсюда. Там сейчас было затишье, а здесь бушевал огненный смерч.

– Какая несправедливость, – шевельнул снова губами Оловенко.

Действительно. Почему бы сейчас Красной Армии не ударить по немецким позициям? Это было бы спасением для партизан. Так думал каждый, когда выпадала возможность передохнуть после жестоких боев.

– Наверное, у армии свои планы… Саша, ты служил адъютантом в партизанском штабе. Как ты считаешь, что думает генерал Строкач о нашем положении? – тяжело дыша, спросил Оловенко у Русанова.

– Тимофей Амвросиевич сейчас в такой же ситуации, как и мы, только на правом берегу Днепра. Вот уже две недели радиограммы подписывает не он, а начальник оперативного отдела. Секретарь ЦК КП(б) Украины товарищ Коротченко, генерал-майор Строкач и главный минер штаба полковник Старинов там… – махнул рукой на запад Русанов. – С партизанами. И там такая же битва с карателями, как и здесь…

Русанов точно не знал, полетели ли к партизанам, которые дислоцируются между Днепром и Припятью, Строкач, Старинов и офицеры штаба, но хорошо знал, что там тоже фашисты проводят карательные акции против народных мстителей, как и здесь, между Днепром и Десной. Об этом сообщали партизанские разведчики и пленные немцы. Русанову хотелось убедить тяжело раненного Оловенко, что Строкач сейчас на передовой линии партизанского фронта, что если бы он был ближе к Ставке Верховного Главнокомандования, то, возможно, там чем-нибудь помогли бы партизанским отрядам, действующим в полосе Центрального и Воронежского фронтов.

Разве знал Александр Русанов, вылетая из Москвы во вражеский тыл, что ему придется пережить такую трагедию?

Он вспомнил зимний вечер.

«Эмка» остановилась возле транспортного самолета.

Десантники, летевшие вместе с Русановым «к немцам», уже находились на аэродроме.

Объятия. Дружеские пожатия рук. Напутствия на дорогу.

– Главное, Саша, – обнял Русанова офицер штаба Зайцев, – возвращайся героем, с новыми орденами и уже майором!

– Зачем вы такое говорите, товарищ подполковник! – возразил Александр. – Главное – бить врага везде и всюду и всяческими способами…

– А в войне на рельсах применим новейшую минно-подрывную технику, – добавил генерал Строкач.

– Именно так! – кивнул Русанов. – Тимофей Амвросиевич, возможно, через неделю наши войска освободят мой родной Тим. Пусть товарищи из штаба напишут матери…

– Обязательно сделаем это. Напишем, что ты находишься в далекой командировке.

Строкач внимательным, цепким взглядом окинул Русанова с ног до головы. Стройная, широкоплечая фигура. Лицо мужественное, благородное. Губы под черными усиками крепко сжаты, на подбородке ямочки. Лоб высокий, брови широкие, темные, большие серые глаза задумчивы.

Генерал-майор Строкач уважал своего адъютанта за сметливость и ловкость в работе, за то, что он все свободное время отдавал изучению партизанской тактики борьбы, увлекался минно-подрывным делом. По рекомендации Строкача Русанов был даже преподавателем партизанской спецшколы минеров. Кое-кто из руководителей штаба возражал: дескать, молодой еще. Но Русанов, несмотря на свою молодость, уже успел побывать в жестоких схватках с белофиннами на Карельском перешейке. В феврале сорокового года возле села Кююреля тогда еще младший командир Русанов гранатами выбил врагов из дота и держался целые сутки до подхода красноармейцев…

– Счастливого пути! – сказал Строкач десантникам на прощанье.

В самолете было очень холодно. Так мерз Русанов только в карельских снегах лютой зимой сорокового года.

Говорят, лучше всего человека согревают думы. Александр стал вспоминать свое детство, родной город Тим на Курщине.

…Солнечное утро первого сентября. Восьмилетний Валентин, которому купили букварь, тетради, сшили из синего сатина торбу для учебников, вдруг сказал сквозь слезы:

– Не пойду в школу! Там дразниться будут!

– Я пойду вместе с Вальком! – шмыгнув носом, заявил шестилетний Саша.

– А нос тебе в школе кто будет вытирать? – улыбнулся отец.

– Сам вытру! Пойду Валька оборонять. Если кто будет дразнить, тут же отлуплю. А буквы я уже все знаю!..

– Гм… Молодец! Смелый, – снова улыбнулся отец и повернулся к Валентину: – А с Сашей пойдешь?

– Пойду, – повеселел Валентин.

– Ты посмотри на Сашку, мать! – обратился Дмитрий Уварович к жене. – Уже готов дать обидчикам сдачи. Вот это по-нашему, по-дедовски!

Саша и Валька не раз слышали от отца и матери, от родственников и соседей, что их дед Увар на большие праздники выходил бороться со всей улицей. И в Тиме не было такого человека, которого бы он не поборол. Маленькие Русановы гордились своим дедом-силачом.

– Ох уж и дед ваш! – скептически произнесла мать. – Одним махом клал на землю пятерых, а перед бабушкой дрожал как лист на ветру.

– Да разве же годится мужику воевать с женщиной! – подмигнул сыновьям отец. – Ну так что, пусть идет в школу и Сашка?

– Пусть. Да и нам дешевле обойдется. Одни учебники будут на двоих, – сказала мать и добавила: – Если потянет.

– Слышали?.. Так что учитесь как следует! – приказал отец. – Теперь неученому человеку грош цена.

– Слышали, папа.

– Будем стараться…

Так в первый класс Валентин и Саша пошли вместе.

Завуч школы хорошо знал Русановых – не раз ремонтировал сапоги и ботинки у Дмитрия Уваровича. Сначала он не хотел принимать в первый класс Сашу: ему ведь только шесть лет. Но потом решил: пусть походит, а там видно будет.

Саша учился хорошо, а брата оберегал, как кобчик свое гнездо. Налетал на каждого, кто пытался дразнить Валентина. В драку бросался смело. Не боялся схватиться даже с ребятами старше его. И вскоре все обидчики присмирели. «Лучше не связываться с этим пацаном», – говорили они о Саше.

После школы Александр закончил курсы токарей и работал в МТС в своем городе Тиме. Потом переехал в Воронеж и стал трудиться на машиностроительном заводе. Осенью 1937 года его призвали в армию.

Было ему тогда восемнадцать лет…

Капитану Русанову подали котелок с водой. Он склонился над комиссаром Оловенко.

– Вода, Петя. Чистая. Из родника. Выпей…

Но Петр Оловенко уже был мертв. Рука Александра погладила его ершистый мокрый чуб и застыла на похолодевшем лбу.

Еще одна человеческая жизнь легла на алтарь будущей победы. Кипучая, горячая молодая жизнь. Петр Оловенко случайно назвал себя комиссаром в тяжелую осень сорок первого года. Но он был настоящим комиссаром своего поколения!

Убитых хоронили при луне, огромным кругом висевшей над рекой. В возбужденном воображении Русанова рисовалось: луна – это огромный прожектор-«юпитер» для киносъемок, а их несчастье фиксирует невидимая кинокамера. Представлялось, как через много лет, когда его дочери будет за двадцать, она увидит со своими ровесниками в кинозале эти похороны и ужаснется, узнав отца и его побратимов, которые такой ценой добывали для своих детей и внуков право на жизнь в дни перед Курской битвой. Об этой битве уже осенью скажут, что она поставила фашистскую Германию перед катастрофой. Но все это будет хотя и скоро, но потом. А сейчас фашисты думают о реванше за поражение под Сталинградом. И потому с таким ожесточением накинулись на партизан в своих тылах на решающем участке войны на востоке.

– Будем пробиваться назад, в Брянский лес! – сказал Русанов, когда бойцы насыпали холмик над братской могилой.

Теперь их маршрут пролегал на север. У капитана Русанова теплилась надежда, что там они смогут объединиться с отрядами орловских и курских партизан и все-таки прорвут вражеское кольцо.

Почти каждый день вступали в схватки с карателями. Измученные боями, голодом и бессонницей, бойцы еле передвигали ноги.

В конце мая нескольким украинским партизанским группам удалось соединиться с русскими партизанскими отрядами. Но все отряды были сильно обескровлены в боях с карателями. У партизан не хватало оружия, боеприпасов, питания, совсем не было медикаментов. И все же они заняли круговую оборону. И выдержали несколько яростных атак гитлеровцев.

С тех пор как началась война и возникло партизанское движение, фашисты еще ни разу не проявляли такого упорства в проведении карательных операций. Может быть, потому, что именно тогда у генерала Шпейделя родилась теория «мертвой зоны выжженной земли». Казалось, что в эти дни для гитлеровской армии врагом номер один были не регулярные войска Красной Армии, а партизаны.

Десятки бомбардировщиков носились над лесом, над селами. Без умолку били по партизанским позициям артиллерийские и минометные батареи. Полевые и лесные дороги были заблокированы танками и бронетранспортерами. Горел лес. Горели села. От грохота и рева дрожала земля.

Партизаны мужественно отбивались и объединенными силами, и поодиночке. Но выстоять против регулярных войск не смогли.

5 июня фашисты прижали к Десне остатки партизанских отрядов и групп.

До последнего патрона сражались и бойцы отряда имени 25-летия РККА. Опыт подсказал капитану Русанову, что оставшихся партизан надо разделить на мелкие группы и пусть каждая группа самостоятельно пробивается сквозь вражеские ряды.

С Русановым осталось трое бойцов. Среди них был и Кузьма Пройдоха, который первым встретил капитана, когда он приземлился на парашюте в тылу врага.

Партизаны остановились на лесной полянке.

– Надо передохнуть, товарищ капитан, – сказал Кузьма Пройдоха. – Дальше идти нет сил.

– Правильно…

– Обсохнуть надо…

– Поспать хотя бы часок… – раздались голоса бойцов.

– Петр! – обратился Русанов к молодому партизану. – В караул! Разбудишь Кузьму через двадцать минут.

– Есть, – неохотно ответил Петр.

– Через двадцать минут меняем часового, – распорядился Александр. – В случае чего обращайтесь ко мне…

Еще никогда ни он, ни его товарищи не чувствовали себя такими усталыми. Уже больше двух недель они не могут оторваться от карателей хотя бы на километр. Все хутора и села заблокированы, на всех дорогах засады, мосты и переправы через реки под наблюдением. Ночи коротки, и за ночь далеко не уйдешь.

…Русанова разбудили выстрелы и собачий лай. Он вскочил на ноги и… наткнулся грудью на острые штыки. Перед ним стояли шесть жандармов с овчаркой. Один из них держал его планшетку.