Текст книги "Ледовый десант"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

20

Комбриг Микольский привел в госпиталь в сопровождении двух своих батальонов обоз с ранеными красноармейцами. На полусотне повозок страдали, мучились от боли девяносто четыре бойца. Пятеро умерли на трудной двухсуточной дороге к партизанскому госпиталю.

Теперь раненых на хуторе стало двести человек, да еще десять партизан были больны брюшным тифом. Хат для размещения раненых и больных не хватало – в каждой хуторской семье ютились родственники или просто беженцы из Ровно, Клевани, Цумани и Луцка.

Партизаны начали строить шалаши.

Вскоре два шалаша были уже готовы, внутри каждого загорелись небольшие костры.

В одном из шалашей разместили тифозных. Лежал здесь и Шмиль. Медики определили: брюшной тиф. Однако Шмиль протестовал против этого диагноза и ждал, когда на хутор вернется главный партизанский терапевт Мерлих – его срочно вызвали в отряд имени Богуна вместе с хирургом Юхном оперировать комиссара отряда.

Шмиль думал об одном: как бы убежать из этого шалаша, оседлать коня и помчаться вслед за отрядами, которым предстоит штурмовать Цумань. Он не мог смириться с тем, что партизаны без него будут брать город.

Шмиль лежал на мягких ветках сосны с закрытыми глазами. Вот-вот должны прийти Живица, Стоколос и Леся. Что же их так долго нет? Почему задерживаются? Уже скоро стемнеет, обещали же прийти.

За стеной послышались чьи-то шаги.

В шалаш вошел плотный, широкоплечий мужчина. Это был главный партизанский терапевт Мерлих.

– Где тут осетин Шмиль?

– Это я, доктор…

– Здравствуй, Шмиль! Прислал меня к тебе сам Василий Андреевич. Показывай язык.

Шмиль показал язык.

– О! – воскликнул Мерлих.

– Что значит «о»? – спросил встревоженно Шмиль.

– Не делай мне большие глаза, кавказец! Припухший язык, следы от зубов на языке.

– Это от злости. Пять дней молчал, держался. И вот…

Мерлих стал ощупывать живот, приговаривая:

– Бледный он у тебя. Надутый. Все это признаки…

– Разве бывают румяные животы? – улыбнулся Шмиль.

– Мне не до шуток! Бледный живот через неделю покроется розовыми пятнами. У тебя сыпной тиф. Так вот, – Мерлих повернулся к остальным больным. – Всех вас надо бы перевести в хату. Вам нужно тепло. Но, к сожалению, даже тяжело раненных негде приютить. Как аппетит, Шмиль?

– Нет никакого аппетита. Меня все время мучает мысль о погибшем друге Устине Гутыре…

– Верю. Тебе тяжело. Но есть надо. И по пять раз в день. Пей чай, компот. И полный покой, – Мерлих окинул взглядом шалаш, понуро покачал головой. – Санитары будут натирать камфорным спиртом или подсолнечным маслом места, на которых лежишь, между лопатками и ниже… Да. Не делай большие глаза! Придется полежать недели три. Что поделаешь. Такова жизнь.

– Такая жизнь на войне ни к чему, доктор, – сердито произнес Шмиль.

– Самолет! «Юнкерс»!..

– «Фокке-вульф»!.. – закричали партизаны.

– Нужны мы сейчас этому «фокке-вульфу»! – Шмиль приподнялся на локте. – На ржаном поле вспыхнуло три костра. Наши летят!..

Шмиль почувствовал себя обиженным. «Так никто из друзей ко мне и не пришел. Зачем я им теперь?.. Хорошо, что не отдал санитарам автомат. Оружие здесь, под головой. Если что-то…»

– Эй, хлопцы! – прервал размышления Шмиля Андрей Стоколос. – Больные и раненые! К вам прилетел из Киева сам профессор! Ты слышишь, Шмиль? Тебя будут лечить особо!..

Шмиль затаил дыхание: кто бы это мог прилететь, какой профессор?

В шалаш вошел коренастый мужчина.

– Здравствуйте, товарищи! Что же вы утратили бдительность и напились отравленной фрицами воды? Так не годится. А кое-кто из вас даже не признает медицины, не слушается доктора Мерлиха. Непорядок на заставе. Таких, как Шмиль, я буду лечить отдельно. Один укол в припухший язык, а другой в корму…

Шмиль обомлел. Он узнал Максима Колотуху, радостно воскликнул:

– Это ты, старшина?

– Какой старшина? Я уже капитан! Сам знаешь: на войне если не лениться…

– Брат мой, раны залечил?

– Да. Подлудили меня немного, как чайник медный с прожженным дном. И вот прилетел к вам. А потом… «Брестская улица – на запад мы идем…»

Колотуха не договорил – в шалаш вошел полковник Веденский. Поздоровался.

– Обещал догнать нас на «эмке», думал, что так и будет. Машина должна обогнать волов. Но…

– Сбоечка вышла! – расплылся в улыбке Андрей Стоколос. – И наш полковник с Максимом прилетели самолетом…

Веденский подошел к Шмилю.

– От партизанского штаба тебе, Гутыре и всем, кто ставил радиомину в ресторане на вокзале, благодарность. Вы открываете шлагбаум для этих мин в нашей партизанской войне против фашистов.

– Спасибо, что зашли. Свалил меня этот коварный тиф, хоть надевай петлю на шею и…

– Да что ты, Шмиль! – поднял руку полковник Веденский. – Выбрось из головы такие мысли!

– Моя душа уже как волосок. Измучился я…

Колотуха сжал руку Шмиля.

– Помнишь майора Добрина? Он был с нами в бою третьего ноября под Святошином.

– Да. Помню. Тогда тебя, Максим, как раз и ранило, а Маргариту Григорьевну убило.

– Так вот. Добрин теперь тоже сражается с фашистами вместе с нами в тылу…

Шмиль закрыл глаза. У него уже не было сил продолжать разговор.

Полковник Веденский, Стоколос, Колотуха и Живица тихо вышли из шалаша.

21

Возле хаты, в которой находился областной партизанский штаб, стояла группа мужчин, одетых в фуфайки, бушлаты, шинели, кожаные куртки, пальто. На головах черные кубанки, сивые папахи, шапки-ушанки с нашитыми наискосок красными лентами. У каждого на ремне кобура с пистолетом, у некоторых были полотняные сумки с лимонками. Это командиры, комиссары и начштабы отрядов партизанского соединения, которым командовал генерал-майор Василий Андреевич. Они пришли в штаб, чтобы получить приказ и уточнить место в предстоящем бою.

Стоколос, Живица и Колотуха поздоровались с шумной ватагой командиров возле крыльца и зашли в хату. В печи горел огонь, хотя два казанка уже стояли на шестке.

Печь топили для раненых. Их положат после окончания совещания в этой хате. От казанков клубился пар. В хате стоял запах пшенной каши, приправленной жареным луком.

Повариха Надя Калина половником насыпала кулеш в глиняные миски и солдатские котелки, с которыми подходили к печи партизаны.

Андрей Стоколос потянул носом.

– Надо же! Моя любимая каша. Да еще с курятиной.

– Точно! – подтвердил Живица. – Ординарец генерала конфисковал утром десяток кур у немцев, взятых в плен. Восемь отдал раненым, две принес на кухню.

– Доставайте ложки и подкрепляйтесь, – улыбнулась Надежда.

– Не откажемся, – потер руки Андрей. – Кончится война, пойдем с Лесей на колхозный рынок и купим мешок пшена. Вари себе, ешь и горя не знай.

Максим, Андрей и Терентий сели за стол, достали из-за голенища ложки.

Надежда печально посмотрела на них. Вздохнула.

– Не могу забыть до сих пор своих мук. Как вспомню ту яму с собакой, вагон-душегубку, выродков-эсэсовцев…

– А ты не вспоминай, Надя, – сказал Максим Колотуха.

– Хотела бы, да не получается. Не спит память ни днем, ни ночью. Девчата говорят, что я страшно кричу во сне.

– И все из-за иуды Перелетного! – сжал кулаки Живица. – Как жаль, что я не попал в него из винтаря зимой сорок второго!

Андрей Стоколос встал, достал из полевой сумки парашютную стропу, показал Надежде.

– Я поклялся заарканить Перелетного этой стропой. И верю: настанет такой день, когда мы задушим его…

До начала совещании было еще немного времени, и Андрей стал разглядывать плакаты, доставленные майором Добриным из Украинского партизанского штаба самолетом.

На одном была изображена украинская ночь. Среди тяжелых туч озерцо чистого неба, на нем – желтый круг луны. «Словно у Куинджи, – подумал Андрей. – Но это только фон…» К столбу на круче привязана колючей проволокой молодая женщина в белой, разорванной на плечах кофте. Ее волосы растрепаны, вся ее фигура устремлена вперед, гордо поднята голова. Кажется, женщина вот-вот разорвет проволоку, которой привязана к столбу. Вверху на столбе доска, на ней крупными буквами написано: «БОЕЦ, УКРАИНА ЖДЕТ ТЕБЯ!»

«Как же ты, женщина-мученица, похожа на нашу Надю!» – подумал Андрей.

В светлицу вошел майор Добрин.

– Товарищи партизаны! Прошу внимания. За четыре недели нового, сорок четвертого года войска Ленинградского фронта разорвали под Ленинградом кольцо блокады, фашисты разгромлены и отброшены под Псков. А посмотрите сюда, – Добрин показал на карту, висевшую на стене. – Вот Канев, Корсунь, Шендеривка и Звенигородка. – Добрин сделал карандашом овал. – Здесь «колечко». Окружено десять дивизий генерала Штеммермана. Эти окруженные дивизии пытается выручить Манштейн. Он собрал уже до тысячи танков. Вот эти ромбики – танковые полки и дивизии немцев…

– Бог ты мой! Да этих ромбиков по всей Украине как тараканов! И где только немчура берет столько танков? – покачал сокрушенно головой Сальков.

– У Гитлера еще много танков, – ответил майор. – А из двадцати пяти танковых дивизий, тех, что воюют на Восточном фронте, фашистское командование держит девятнадцать дивизий на Правобережной Украине. Из них одна в районе Ровно. С пятнадцатью танками этой дивизии встретилась сегодня бригада товарища Микольского.

– Беспокойный этот Манштейн, – вмешался в разговор Стоколос. – Год назад он вел танковую группу «Дон», чтобы выручить Паулюса. Сейчас ведет тысячу танков спасать в корсуньском «котле» группу Штеммермана. Тактика немцев, которая была у них в сталинградской ситуации, повторяется.

– Не совсем, – поправил Стоколоса Добрин. – В Сталинграде Паулюс надеялся, что к нему прорвутся, а тут Штеммерман изо всех сил пытается сам выйти навстречу Манштейну. Но скоро и это «колечко» потеряет Гитлер. И тогда войскам генерала Конева будет прямая дорога к государственной границе, к Пруту…

К Андрею Стоколосу подсел на лавочку Микольский.

– Чего улыбаешься? Хочешь угадать мои мысли? Давай я лучше скажу сам. Думаю про свою Галю. Как она там, в Самарканде? Взять бы нам родное ее Ровно в день рождения – второго феврали.

– Успеем ли? – пожал плечами Стоколос. – Ведь второе февраля уже послезавтра.

– Генерал и полковник! – крикнул стоявший у двери дежурный партизан.

В хату вошли Василий Андреевич и Веденский.

– Немного просветились, товарищи? – улыбнулся Василий Андреевич. – Знаете теперь обстановку на фронтах и свое место в стратегии Верховного Главнокомандования? Спасибо вам, товарищ Добрин, за информацию. А сейчас поговорим конкретно о действиях каждого отряда, каждой роты, каждой группы подрывников во время штурма Цумани…

ЭПИЛОГ

Полтора месяца минуло в жестоких, упорных боях на Правобережной Украине.

В поединке с фашистскими войсками победила Красная Армия. А для фельдмаршала Эриха фон Манштейна неудачи в операциях против четырех Украинских фронтов были последними «утраченными победами» в нынешней войне. Фюрер снял Манштейна с должности командующего. Возможно, Гитлер еще некоторое время продержал бы на фронте Манштейна, своего недавнего любимца, но британский премьер-министр Черчилль подлил масла в огонь, бушевавший в душе фюрера из-за неудач на Украине.

«Английский и американский народы полны искреннего восхищения по поводу военных триумфов русского народа, – заявил Черчилль, – Я неоднократно отдавал должное его удивительным действиям, и теперь я должен сказать вам, что продвижение армий от Сталинграда до Днестра, когда русские подходят уже к Пруту, пройдя за один год девятьсот миль, – это являет собой величайшую причину краха Гитлера. С того времени как я обращался к вам в последний раз, захватчики не только изгнаны с опустошенной ими земли, но и дух немецкой армии в значительной мере сломлен, благодаря русской доблести и военному руководству…»

Все это было сказано Черчиллем в адрес советских войск, воевавших против группы армий Манштейна. Генерал-фельдмаршал фон Манштейн, способности которого высоко оценил тот же Черчилль в 1940 году во время наступления в Арденнах за его «срез серпом», был заменен ярым нацистом генерал-полковником Шернером. Эрих фон Манштейн покинул свой последний на войне «Вольфшанце» в Проскурове.

Отставку Манштейна Гитлер принял в день весеннего солнцестояния.

В тот же день танкисты гвардии полковника Виктора Майборского вышли к пограничной реке Прут.

«КВ» командира корпуса «5-я застава» выскочил на пригорок и остановился.

На броне оживление. Десантники и трое бывших пограничников Колотуха, Живица и Шмиль (Андрей Стоколос находился с бригадой Микольского в Польше) сняли с танка дубовый полосатый столб с прибитой вверху дощечкой с надписью: «СССР».

В голубом небе, местами подернутом белыми облачками, сияло мартовское солнце. Майборский, стоя в люке, смотрел на реку, которую защищал в первые часы войны и к которой наконец-то вернулся. Позади, за пограничным столбом (его вкапывали в землю Шмиль, Максим и Терентий), осталась пройденная с боями дорога длиною в несколько тысяч километров.

Неподалеку гремели залпы орудий, трещали пулеметы, выли мины. Красноармейцы освобождали берега Прута от фашистов.

Майборский выбрался из «КВ». Раскинув руки, упал на землю.

В его памяти всплыли бои 5-й заставы в сорок первом году. Всплыли лица капитана Тулина, лейтенанта Рябчикова, сержанта Рубена, рядового Оленева, сожженного фашистами Сокольникова…

Майборский приподнял голову, увидел: на полной скорости к берегу мчится, разбрызгивая воду в лужах, «виллис».

Машина резко затормозила. Из нее вышли одетый уже по-весеннему, в кителе с депутатским значком генерал-лейтенант Шаблий и Леся Тулина. Ее короткие, по-мальчишески подстриженные волосы теребил свежий ветерок.

Взявшись за руки, Шмиль, Терентий Живица и Максим Колотуха начали утрамбовывать грунт вокруг вкопанного пограничного столба. Леся побежала к ним. Немцы усилили обстрел минами и снарядами левого берега. Серое облачко земли взвилось возле Леси. Она упала, протянув руки вперед.

– Милая! – склонился над Лесей Майборский, подбежавший вместе с Шаблием. – Ты слышишь меня, Ле-ся-а?..

– Леся! Родная ты наша!.. – прошептал Шаблий.

– Ты слышишь нас? Ты слышишь, что передает Левитан? – склонился над Лесей Живица.

Радисты полковника Майборского повесили на сосну рупор, и из него звучал торжественный голос Левитана, передающий сводку Совинформбюро:

«Войска Второго Украинского фронта, продолжая стремительное наступление, несколько дней назад форсировали Днестр на участке в сто семьдесят пять километров, овладели городом и важным железнодорожным узлом Бельцы и, разворачивая наступление, вышли на нашу государственную границу – реку Прут…»

ЛЕДОВЫЙ ДЕСАНТ
Повесть

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ

1

В полдень в эфире зазвучали позывные рации «ЗСТ-5». Радист-оператор старший сержант Гнат Михалюта, поправив наушники, стал принимать радиограмму.

В этот ноябрьский день сорок первого года у его корреспондента по ту сторону фронта во время передачи были почему-то сбои на ключе, и он по два-три раза повторял отдельные цифровые группы.

Но вот корреспондент отстукал: «Конец», – и Михалюта начал расшифровывать радиограмму.

Вскоре на чистом листе бумаги он написал весь текст и с удовлетворением воскликнул:

– Все-таки клюнула акула на нашу наживку!

Одернув гимнастерку и не надевая шинели и шапки, Гнат выбрался из кузова крытой машины-радиостанции.

Полтораста метров, отделявших его от небольшого домика, на втором этаже которого разместился партизанский отдел при штабе фронта, он преодолел как спринтер.

В комнате было двое – начальник отдела полковник Семен Шаблий и его заместитель, «главный минер» полковник Илья Веденский.

– Вам, товарищ полковник, «молния», – сказал Михалюта, подавая Веденскому лист бумаги с текстом донесения.

Полковник взял радиограмму, и Гнату показалось, что у него задрожали руки. «Видно, вспомнил обо всем сделанном ради этих нескольких строк радиограммы», – подумал он, сочувственно глядя на Илью Гавриловича.

– Наконец-то, – улыбнулся Веденский и стал читать вслух: – «Сегодня утром командир 68-й немецкой пехотной дивизии, он же комендант Харькова генерал-лейтенант Георг фон Браун, переселился с Холодной горы на улицу Дзержинского, 17. Туда же передислоцировался и штаб его дивизии. Андрей».

– Вот это новость! – воскликнул Шаблий.

– Наконец-то! – повторил Веденский. – Три недели морочил нам голову…

– Береженого бог бережет, – заметил Шаблий. – Знает эту присказку и генерал Браун.

– Хитрая лиса этот генерал, – добавил Михалюта. – Но все-таки на зиму полез фон-барон в комфортабельную нору.

Генерал-лейтенант Георг фон Браун действительно имел все основания побаиваться действий минеров Красной Армии, поскольку в день оккупации Харькова, а потом и еще в течение тридцати дней мины взрывались на шоссе под машинами, под поездами, на аэродромах. Поэтому он и не торопился поселиться где-нибудь в центре города. Фон Браун облюбовал неприметный домик на Холодной горе и прожил там три недели, пока немецкие саперы обезвреживали мины на центральных улицах. Ясное дело, комендант города не мог жить в небольшом кирпичном доме из трех комнат с нужником во дворе. Ему понравился особняк на улице Дзержинского, 17, и он приказал саперам старательно обследовать его. Эту работу осуществлял взвод минеров самого опытного в дивизии сапера капитана Гейдена. Гейден «прощупал» стены, подвалы, вспомогательные помещения и даже кучу угля. Нашел и обезвредил мину замедленного действия и вскоре доложил фон Брауну, что мин больше нет.

Обо всем этом партизанские разведчики сообщили Шаблию и Веденскому.

– Этой же ночью отметим переселение фон Брауна! – решительно сказал Веденский и, помолчав, добавил: – А то можем и опоздать.

– Думаете, немецкие саперы могут догадаться, что к чему? – с опаской спросил Шаблий.

– Мы все сделали, чтобы запутать их, сбить с толку. Но у Брауна есть капитан Гейден. Я знаю его еще по статьям в довоенных журналах. Надо действовать, Семен Кондратьевич! Идите в штаб фронта и просите самолет.

«Волнуется «главный минер», – вздохнул Михалюта. – Еще бы! Сколько отдано сил, знаний всему этому – подорвать во вражеском тылу при помощи радио военный объект».

Он вдруг подумал, что ждет полковника, если случится неудача – нежелательный, но вместе с тем и извечный спутник многих изобретателей. Что и говорить, перепадет Веденскому на орехи! Припомнят ему: «Мы же тебя предупреждали, что это нереально, что это напрасная трата средств!..»

Михалюта сам был два месяца тому назад свидетелем разговора полковника Веденского с высокопоставленным, властным и неуступчивым чиновником. Он предостерегал и поучал Веденского – инженера, кандидата технических наук – так, что дрожала мембрана в телефонной трубке.

«Все будет хорошо, Илья Гаврилович, – мысленно стал успокаивать Гнат Веденского. – Возьмите и меня с собой для связи с «ЗСТ-5». А то пока дождетесь известий о результатах эксперимента, и сердце может не выдержать. Возьмите! Вот только, правда, я никогда не летал. Да еще и погода такая, что можно залететь черт знает куда. Но все это несущественно. Возьмите!

– А если подать сигнал с нашего радиоузла? – предложил полковник Шаблий неуверенным голосом, будто знал наперед, что Веденский возразит.

– Никаких экспериментов, Семен Кондратьевич! Просигналим только из мощной, стационарной радиостанции. В Воронеже готовы к этому. Там меня ждут два инженера, с которыми я монтировал радиостанцию еще в двадцатых годах. А чтобы скорее узнать о результатах, возьму с собой Михалюту… Как? – остановил Веденский взгляд на старшем сержанте.

– Пусть проветрится и Михалюта, – согласился Шаблий. – Не раз жаловался, что его во вражеский тыл не посылают. Теперь пусть совершит пробный вылет. Ты ведь еще не летал? – повернулся полковник к Михалюте.

– Пока что только ласточкой с вербы в пруд, – признался Гнат. – Но ведь погода какая – морось, туман…

– Распогодится, сегодня даже подмерзает. Уговорим наших соколов и потихоньку, над самой землей потарахтим вдоль железной дороги курсом норд, – успокаивающе сказал Илья Гаврилович. – Иди, Гнат, готовься в дорогу.

– Есть идти и готовиться! – ответил Михалюта и вышел.

В коридоре Гнат остановился. Его указательный палец стал чертить в воздухе цифру «300». Триста километров. Это – расстояние, которое должен преодолеть радиосигнал и подорвать взрывчатку, заложенную под особняком на улице Дзержинского в Харькове. Триста километров – это одна тысячная секунды… Гнат прикусил губу: это ж сколько творческих мук, переживаний и страданий ради дела, которое свершится за одну тысячную секунды! И еще подумал, что с полковником Веденским он готов лететь и на край света, и в логово фашистов, чтобы там поставить мину и разнести в клочья самого Адольфа Гитлера…

– Все еще витаешь в небесах, Гнат, вместе с радиоволнами? – улыбнулся Веденский, проходя мимо. – Приземляйся и не забудь взять новые анодные батареи для рации, чтобы там в эфире не ловить ворон.

– Не забуду, товарищ полковник! Не подведу!

– И я так думаю. Мы ведь с тобой оба политехники. Я закончил в девятьсот семнадцатом Петроградское политехническое училище.

– А я лишь два курса Харьковского политехнического института. Написал одну курсовую работу и ту не успел еще как следует обмозговать, – вздохнул Михалюта.