Текст книги "Ледовый десант"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)

16

Ветры разогнали тяжелые, лохматые тучи. На синем небе наконец-то появилось солнце.

Ясная погода принесла партизанским отрядам генерал-майора Василия Андреевича и беду. Не успели бойцы штаба, артдивизиона и трех отрядов после тридцатикилометрового марш-броска за последнюю ночь стать лагерем неподалеку от хутора, как тут же прилетели немецкие бомбардировщики.

От взрывов бомб разлетались в щепки повозки. Испуганно, безумно ржали кони, вырываясь из оглобель. Стонали и кричали раненые.

Василий Андреевич упал возле толстого пня. Рядом с ним упали Леся Тулина, ординарец Микола Гуманец. Чуть поодаль – редактор областной газеты Коровайный, бойцы штаба.

Лишь Надежда Калина стояла как вкопанная, даже берет сняла.

– Надя! Ложись! – крикнула Леся.

Но Надежда в ответ даже не шевельнулась. Василий Андреевич вскочил, обнял правой рукой Надежду за плечи, упал вместе с нею на землю. И сразу же почувствовал сильный удар в плечо. Пальцы нащупали горячий осколок, пробивший фуфайку. «Повезло! – облегченно вздохнул Василий Андреевич. – Осколок ударил плоской, а не острой стороной». Ему подумалось, что Надя считает его трусом, и он сказал, словно оправдываясь:

– Ты столько натерпелась в плену, пережила. Зачем подставлять себя осколкам? Мы тут все за тебя в ответе перед твоим братом. Правда, Леся?

– Правда, Василий Андреевич, – отозвалась Леся.

Когда самолеты улетели, Надежда испуганно воскликнула:

– Вас ранило, Василий Андреевич? В ту руку, что заслонила мою голову?

– Чепуха. Комком земли ударило в плечо, – ответил спокойно генерал. – Что это за повозка, опрокинувшаяся в лужу? – спросил он у своего ординарца.

– Подвода Коровайного. С газетами.

– Газеты намокли?

– Немного. Подсушим, – сказал подбежавший редактор.

– Осколок ударил в правое плечо? – шепотом спросила Надежда Василия Андреевича. – Это из-за моей неразумной головы.

– Оставь про свою голову, Надя, – махнул рукой генерал. – Ударил комок земли, и только. На этом хуторе мы остановимся. Идите с Лесей к крайней хате. Там будет штаб. Сварите что-нибудь горяченькое бойцам.

– А остальные пять хат? – спросил ординарец.

– Скажи медикам: пусть занимают под санчасть четыре хаты. Пятую – под радиоузел.

– Есть! – козырнул ординарец. – Наконец-то за две недели под крышей побудут раненые.

– Леся! Пора начинать радиосеанс с кавалерийским корпусом. Быстренько разворачивай свою «музыку». Создается такое впечатление, что они уже выдохлись и приостановили наступление. И это тогда, когда мы возле Цумани, в трех десятках километров от Ровно, – недовольно сказал генерал.

– Бегу, Василий Андреевич! Чувствую: сегодня мне придется не только принимать, но и передавать. Буду работать в хате, чтобы не мерзнуть здесь, под открытым небом, – ответила Леся.

Василий Андреевич вошел в хату-штаб. Возле печи хозяйничала Надежда. Пахло разваренным пшеном и жареным луком. Запахи щекотали ноздри.

– Кажется, пахнет не только пшеном и луком, – прищурил хитровато глаза Василий Андреевич.

– Ваш ординарец Микола две курицы принес. Говорит, у немцев конфисковал на шоссе. Кулеш будет на славу, – ответила Надежда. – Давайте я зашью дырку на вашей фуфайке.

– Это мелочь, Надежда!

В хату вошел Гаврила Хуткий.

– Чую, тут кулеш варят! – вместо приветствия сказал он.

Генерал обнял Хуткого за плечи.

– Рассказывай.

– Товарища Клауса Дилинга передали своим людям, как того и требовал Шаблий. Видели бы вы, как он прощался с Терентием. Оба плакали. Вот вам и враги на Днепровском плацдарме…

– Спасибо, что выполнили это задание. Клаус должен помочь нашим войскам, когда мы перейдем границу, – сказал генерал. – Как там подпольщики? Как обстановка в Ровно?

– Оккупационные власти совсем осатанели. На улице Белой уже расстреляны, сожжены, закопаны живьем тысячи наших людей. Белая улица стала черной от пепла… Бандеровский писака, редактор Влас Самчук, драпанул, подался куда-то на запад со своей газетенкой «Волынь»… Погибли Луць, Шкурко и Жарская. Я их хорошо знал. Все они коммунисты и были непримиримыми бойцами за воссоединение западных земель с Советской Украиной. Весь город говорит об их казни. Марина Жарская с петлей на шее крикнула: «Люди! Не забудьте моих деток!» Федя Шкурко: «Наш народ не запугать виселицами! За нас отомстят!» Иван Луць: «За тебя, Родина, отдаем жизнь! Живи вечно, наша большевистская партия!..» Вот так умерли мои земляки.

– Инквизиторы, а не люди эти гитлеровцы! – сквозь зубы процедил Василий Андреевич, ударив рукой по столу, на котором лежала расстеленная карта. – И я знал Луця, Шкурко и Жарскую. Каких прекрасных людей мы потеряли!

– По дороге на этот хутор бойцы Терентия Живицы заминировали шоссе и подорвали с десяток грузовиков. Подорвалась и одна легковая машина. Из пассажиров остались в живых обер-лейтенант и шофер. Мы их привезли. Допрашивали офицера. Он клянется в том, что возле Цумани немцы сконцентрировали тридцать танков. Очевидно, побаиваются прорыва Красной Армии на Дубно и Луцк. Этот обер говорит, что фронт стабилизировался и их командование посылает три дивизии, чтобы разбить партизан генерала Василия. Так, гад, и говорит. Уже завтра будут окружать нас…

– А может, это неправда?

– Не сказал бы. Движение немцев на дорогах в сторону Деражного, Цумани и Клевани слишком оживленное.

– Оберста кормили?

– Он уже трижды жрал с тех пор, как мы взяли его в плен, а наши хлопцы еще ни разу не ели. Все торопились прийти сюда на хутор, как и было договорено.

– Тебе что, жаль? Пусть дневальный насыплет ему кулеша.

– Не в том дело, жаль или не жаль. Они, гады, отравляют воду в колодцах. Бросают в колодцы собак, кошек, человеческие трупы…

– Кстати, об отравлении, – прервал Хуткого Василий Андреевич. – Еще раз предупреждаю: возле каждого колодца надо поставить дощечку с надписью: «Пить запрещено!» Есть уже немало случаев отравления партизан.

– Согласен. Врачи как сумасшедшие мотаются, делают свое дело. Но ведь и наш брат партизан думает, что никакая пуля его не возьмет, а что уж говорить про какую-то микробу.

– Ты сам этот брат партизан, товарищ Хуткий. «Еще не отлита для меня пуля!» Чьи слова?

– Мои, товарищ генерал.

– Эти слова знают все партизаны и даже «сечевики». А знают ли их немцы, спроси у пленного обер-лейтенанта.

– Виноват. Но не очень, товарищ генерал-майор. Я и в самом деле верю, что не отлита для меня пуля, – улыбнулся Гаврила.

Василий Андреевич внимательно посмотрел на Хуткого, задержал взгляд на его длиннополом, в дырках от пуль и осколков пальто.

Гаврила понял, что генерал сейчас скажет: «Когда ты уже снимешь это пальто?» Он решил опередить его:

– Вы сами в порванной фуфайке ходите. Видел, Надя дырку зашивает. Так почему же мне, рядовому члену партии, нельзя носить это пальто, хотя бы для маскировки? Не видно ни маузера, ни портупеи с планшеткой. Вот разгромим фашистов, тогда я весной на колхозной подсолнуховой плантации поставлю палку и надену на нее свое пальто. Пусть пугает воробьев.

– Хорошо. Иди и подкрепись. Спасибо за разведку, хотя и очень тяжелы для сердца твои сведения, – сказал генерал.

В светлицу вбежала Леся Тулина с листком бумаги в руке.

– Из штаба корпуса передали: в нашем квадрате блуждает обоз с ранеными красноармейцами. Пятьдесят подвод. Сто пятьдесят раненых бойцов. Мы должны их разыскать и приютить.

– Еще одна новость! Гуманец! – повернул голову Василий Андреевич ординарцу. – Немедленно вызовите Шпиленя, Микольского, Салькова и полковника Марухина!..

17

В лучах солнца серебрились восемнадцать «юнкерсов». Оберст Вассерман высунулся из башни «тигра» до пояса и помахал белой перчаткой пилотам, которые так хорошо поработали против бандитов генерала Василия. Летчики словно увидели взмах его перчатки, некоторые «юнкерсы» качнули крыльями с черными крестами.

Стоял небольшой морозец. На обочинах дороги застыли дубы, еще не скинувшие пожухлую листву, столетние корабельные сосны с багряно-зелеными кронами хвои. Хорсту Вассерману не хотелось спускаться в машину – уж очень красиво выглядел осенний лес.

По приказу фельдмаршала Манштейна оберст Вассерман с пятнадцатью танками должен был отсечь от железной дороги и шоссе Ровно – Луцк партизан и перерезать путь красноармейским частям на Ровно с севера, от Костополя.

«Тигр» Вассермана шел третьим среди четырнадцати «пантер». На броне командирской машины находилось десять автоматчиков. Двое из них вооружены новым видом противотанкового оружия – фаустпатронами, от которых не будет спасения даже «КВ».

Еще двадцать танков во главе с фон Дем Бахом шли на юг от Цумани, чтобы помешать русским прорваться через шоссе Луцк – Цумань – Ровно на северо-запад, в направлении Дубно. Такой прорыв может создать угрозу полного окружения Ровно и открыть ворота к Бродам.

Командир «тигра» посоветовал Вассерману спуститься в танк и наблюдать за местностью через триплекс. Но Вассерман не обратил внимания на его слова. Кого опасаться? Подразделений Красной Армии нет. По партизанам генерала Василия только что нанесли удар «юнкерсы».

У группы оберста Вассермана было и другое задание. Его танки и мотопехота на нескольких десятках грузовых машин должны были затянуть узел «мешка», в который попал генерал Василий под Цуманью и Деражним.

Манштейн, фон Дем Бах и Хорст Вассерман все продумали. Кавалеристы русских генералов Баранова и Соколова устали за три недели боев, распылили свои силы. Им надо несколько дней, чтобы прийти в себя. За это время можно покончить с партизанской группировкой генерала Василия.

Так все и будет. Красные в Польшу не пройдут. Уже завтра от отрядов генерала Василия останется мокрое место. Три пехотные дивизии и танки Вассермана уничтожат партизан.

Комбриг Микольский сел на пенек возле Андрея Стоколоса, принимавшего радиограмму из штаба Василия Андреевича.

– «Молния», – сняв наушники, сказал Андрей. – В нашем квадрате обоз с ранеными красноармейцами. Пятьдесят подвод. Надо разыскать. Спасти. Комбригу явиться срочно на совещание в штаб.

– Как мог попасть во вражеский тыл обоз с красноармейцами? – пожал удивленно плечами Микольский. – Матка боска! Двое наших мчат от Ровенского шоссе! – воскликнул он и резко поднялся.

Когда всадники подъехали – это были партизаны из дозора, – Микольский встревоженно спросил:

– Что случилось?

– Пятнадцать танков…

– Один громоздкий. Здоровенный…

– А за ними штук двадцать грузовиков с солдатами… – перебивая друг друга, ответили партизаны.

– Бронебойщикам! Гранатометчикам! – крикнул Микольский. – Приготовиться к бою! Вот тебе и «Червона ружа…». Здоровенный, громоздкий – это «тигр». Я видел этих зверей в Москве на выставке трофеев. Андровский! Бери пятьдесят всадников и три расчета ПТР. Мы тут начнем, а вы ударите в хвост колонны.

Андрей взял с подводы завернутую в плащ-палатку десятизарядную винтовку СВТ с оптическим прицелом, проверил, есть ли в магазине патроны, вытер носовым платком масло с затвора.

…Рокот танков нарастал, приближался. Стоколос с винтовкой в руке и автоматом, висевшим на груди, стоял возле комбрига. Тот с недоверием посмотрел на СВТ.

– С такими винтовками мы с Ваней Оленевым начали войну в три часа пятьдесят пять минут по московскому времени, – сказал Андрей.

– Война началась в четыре часа, – поправил его кто-то из бойцов.

– Может, и в четыре. Но мы с Оленевым открыли огонь по подплывавшим на лодках гитлеровцам в три часа пятьдесят пять минут. – Андрей поднял глаза на комбрига: – Если кто из немцев высунет голову из башни, сразу стреляю.

– Хорошо, – кивнул Микольский. – Твой выстрел будет сигналом к бою.

Первыми из-за поворота выскочили мотоциклисты.

– Пропустить! – приказал Микольский.

Когда шесть мотоциклов с колясками, в которых сидели фашисты, промчались, появились танки. В третьем «тигре» стоял офицер, высунувшись из люка по пояс и держась за скобу рукой в белой перчатке.

Андрей стал целиться в грудь фашиста.

Лесную тишину вспугнул выстрел. Офицер ткнулся головой в броню «тигра». Белая перчатка выпала из его руки.

Уничтожив несколько танков и машин, партизаны отступили в глубь леса.

18

«Эмка» генерал-лейтенанта Шаблия остановилась возле хаты тетки Софии.

Первым из машины выбрался Максим Колотуха. За ним Семен Кондратьевич Шаблий.

Вошли во двор. На двери хаты висел замок. Неподалеку стоял турник. На нем подтягивался, делал «передний вылаз» и «крутил солнце» Андрей, когда учился в школе.

Шаблий заглянул в хлев. Там возвышался штабель нарубленных дров. Возле него – топор и лопата. «Кто-то хозяйничал, даже печь топил», – улыбнулся генерал.

Шофер Микола и Колотуха начали копать землю под дубом. Шаблий стоял рядом и молчал.

Вдруг позади раздался чей-то голос:

– А вы, скажу откровенно, «Аврору» знаете? Почему здесь роете?

Шаблий обернулся: перед ним стоял дед Пилип. На ногах калоши, подвязанные бечевкой, одет в синие галифе и старый морской бушлат.

– Знаем «Аврору»! – крикнул Колотуха. – Это она по буржуазии стреляла в ночь на двадцать пятое октября семнадцатого года.

– Тогда свои, – тряхнул седой головой дед Пилип. – Сам лично был на «Авроре» в ту вечно памятную минуту. Сокровенно скажу вам… Здравствуйте, товарищ генерал! Здравствуйте, наш славный земляк, Семен Кондратьевич! Узнали меня?.. Я ваших парашютистов, ангелов небесных, в прошлом году принимал. Сюда, к дубу, и Таню приводил.

– Здравствуйте, Пилип Матвеевич! Рад видеть вас, – обнял генерал деда. – За то, что принимали наших, спасибо. Узнаете одного из них? – кивнул он на Колотуху.

– Кажется, Максим? Старшина…

– Ха, берите выше, Пилип Матвеевич! – крикнул Колотуха.

– Вижу, что уже капитан… Я ключи от хаты нашей Софии сохраняю. Музей после войны здесь создадим. Даже бушлат свой отдам в музей. А назовем его: «Музей революции и нашей боевой славы». А? Сокровенное название? Давно уже про него думал.

– Пилип Матвеевич, лучше в хате оставить одни картины с цветами на стенах и… никакой революции, – возразил Шаблий.

– А еще, генерал, сокровенно скажу, – рассердился дед Пилип. – Вот Максим откопает саблю, и оружие отнесем в хату. Потому как сказал греческий философ: оружие цветам не помеха. Такова жизнь… А как там воюют Андрей, Павло Оберемок, Гнат Тернистый? Ведь это же мои авроровцы! Сколько я им всего порассказывал! И про революцию, и про то, как мы, матросы, на Финляндском вокзале Ленина держали на плечах. А он сокровенно на весь мир сказал: «Да здравствует наша революция!» Я вам не говорил, Семен Кондратьевич, про это? Тогда знайте: сперва мы Ленина из вагона подняли на свои революционные матросские плечи, а потом уже он пошел к броневику. Вот такая была правда…

– Есть! Откопали, товарищ генерал! – воскликнул радостно Максим.

– А я что говорил? Найдем! Проклятый фашист Вассерман и у меня выпытывал, не знаю ли я, часом, где сабля Шаблиев? А я ему: «Добывай в бою саблю, гнида фашистская! Балтиец не выдает революционной тайны!..»

Максим размотал кусок брезента, которым была укрыта сабля. Засверкали в лучах солнца рубины и сапфиры на ножнах.

– Сокровенно – чудо! – покачал седой головой дед Пилип.

Колотуха передал саблю Семену Кондратьевичу. Тот взял ее обеими руками, поцеловал.

– Мы передадим ее в «Музей партизанского подвига». Будет такой музей в Киеве! Там и место этой запорожской реликвии. Ведь и запорожцы, как и мы, были армией народа. Правильно, Пилип Матвеевич?

– Правильно, Семен Кондратьевич, – подхватил дед Пилип. – Сокровенно сказано. И музей такой будет. А теперь пойдемте в хату…

Через два часа генерал Шаблий вернулся в Киев, в свой штаб. В кабинете его уже ждал полковник Веденский.

– Как прошла операция «Сабля»? – с улыбкой спросил он, увидев веселые искорки в глазах генерала.

– Порядок! Как тут у нас?

– Есть радиограммы от Василия Андреевича, от разведгрупп. Под Ровно назревают решительные события. Я полечу туда сегодня с Колотухой. Погода сейчас летная, а завтра неизвестно, что будет. Я должен быть там, Семен Кондратьевич.

– Хорошо. Максим тоже рвется к своим друзьям. Сейчас закажем самолет.

– Я уже заказал биплан Р-8. Он ждет нас на аэродроме в Святошине, – сказал виноватым голосом полковник. – Надо беречь время. У Василия Андреевича на учете каждая минута. По-моему, он решил совершенно правильно. Нечего ждать совета или приказов – не по-джентльменски перекладывать работу на другие плечи, когда можно сделать ее самому.

– Вы правы, Илья Григорьевич, – кивнул Шаблий, читая радиограмму. – Не надо избегать ответственности, даже если есть большой риск погибнуть. Никто за меня, за вас, за генерала Василия Андреевича воевать не будет и отвечать тоже… Какое преступление! На улице Белой в Ровно число расстрелянных, сожженных, закопанных живьем уже превысило пятьдесят тысяч. – Шаблий подошел к карте. – Цумань – большой опорный пункт немцев в двух километрах от шоссе и железной дороги Ровно – Луцк. Цумань – ключ от Ровно и Луцка. Если возьмем Цумань и по соседству станцию Клевань, значит, решим судьбу всей операции, прикуем к себе силы трех дивизий немцев, поднимем шлагбаум для прохода войск в Ровно и Луцк. Очень правильно мыслит Василий Андреевич. Я сейчас же иду к командующему фронтом. Удар партизан любой ценой должны поддержать части Тринадцатой армии. Только так…

– Обратите внимание. Радиограмма от Андрея. «Бригада Микольского встретила на дороге пятнадцать танков и двадцать автомашин с солдатами. После боя противник повернул назад. Два солдата стреляли из нового оружия. Очевидно, противотанковый «пистолет». Микольский разыскивает обоз с ранеными красноармейцами…»

– Так… – задумался Шаблий. – Скажите Василию Андреевичу, чтобы бригаду Микольского и еще два польских отряда он держал в резерве. Я сейчас напишу приказ на выход бригады в Польшу. Передадите приказ там адресату. Чересчур задирист Микольский с немцами, а дорога ему стелется далекая и нелегкая. И еще… Скажите Микольскому, что я от его имени послал в Самарканд бандероль. В ней часики – подарок его Галине. Кажется, он говорил, что второго февраля ей исполняется двадцать лет.

– Вот это по-нашему, Семен Кондратьевич! Молодец! – воскликнул Веденский, словно этот подарок предназначался его милой, верной, самой красивой в мире Анне-Луизе, которая выполняла сейчас задание вдали от Родины.

19

Всадники вели коней за поводья, позади них партизаны несли раненых на трофейных, пятнистых, как болотная вода, и на своих зеленых прочных плащ-палатках, натянутых на жерди.

От места боя с вражеской танковой колонной до штаба Василия Андреевича было не больше пятидесяти километров. Однако Стоколос вел партизан напрямик через лес. Шли они уже полтора часа. Бойцы волновались, особенно те, кто лежал на носилках. А что, если заблудились? А что, если выйдут на лагерь лондонских поляков или «сечевиков» пана атамана? Их ведь только двадцать человек, а еще шестеро раненых.

Андрея угнетала, тревожила молчанка. Надо, решил он, завести какой-нибудь веселый разговор, подбодрить людей.

Словно подслушав его мысли, один из раненых, тот самый Антек, на которого партизанам жаловалась жена Стефания, спросил:

– Братья, а какой сегодня день?

– Холера ясная, Антек! – воскликнул Андровский. – Ты что, забыл, когда тебе назначила свидание Зося, Марта или кто там еще? Разве это так уж важно, когда тебя просверлили швабы пулей: в субботу или в понедельник?

– Перестань скалить зубы, Андровский, – недовольно ответил Антек.

– Сегодня тридцать первое января сорок четвертого года. Воскресенье. День солнца. И этот день длиннее двадцать первого декабря на целый час, – ответил Андрей Стоколос.

– Лишь бы не понедельник, – буркнул кто-то из раненых. – Понедельник – день тяжелый.

– Чудак! – возразил Стоколос. – Я, например, родился в понедельник. Понедельник – отличный день: начало недели, старт настоящей работы, первый шаг в исполнении замысла, задумки на целую неделю. Для того, у кого есть цель, работа, дело, – все числа одинаковы. Это лишь лодыри посматривают на календарь, ждут, когда будет праздник или выходной. Такие на войне маршалами не становятся.

– Пан-товарищ капитан! Вы что, учителем были?

– Сколько же вам лет? – раздались голоса партизан.

– Это не имеет значения сколько. Важно, что прожиты эти годы…

– Говорите тут! – прервал Стоколоса чей-то разгневанный голос. – А идете не по азимуту. Так можно напороться и на немецкую засаду. Слишком долго тянется эта дорога напрямик.

– А ты хочешь пробираться обходной дорогой, да еще и ехать на возу, как на ярмарку? – не согласился Стоколос.

– Холера ясная! Я и без карты, без компаса знаю дорогу, – воскликнул Андровский. Он запрокинул голову, стал вглядываться в небо.

– Не танцуй, пан Андровский! На других наговариваешь, а у самого азимут туда, где панянка самогон варит.

Все засмеялись. Даже раненые.

– Стой! – подал команду Стоколос. – Отдохнем немного.

Отряд остановился.

– Капитан! – крикнул Антек. – Прошу тебя, сверься все-таки с картой.

Андрей понимал, как тяжело сейчас раненым. Ведь им оказана лишь первая медицинская помощь. Болят раны, болит и душа. Вдруг нападут немцы, или польские националисты, или «сечевики» пана атамана Тараса? Конечно, если бы они лежали на телегах, им было бы легче. Но после боя с танками о каких подводах может идти речь?.. Где их достать? Да и пробираются к своим не по дороге, а через лесные дебри. Вот так же где-то в этих краях пробирается и обоз с ранеными красноармейцами. Если их не встретят партизаны бригады Микольского, то все они наверняка погибнут от рук фашистов. Угнетает раненых и недавнее нападение карателей на хутор, где находился партизанский госпиталь. Тридцать раненых и медиков погибло во время этой преступной акции гитлеровцев. Погибли бы и все остальные, если бы на помощь не подоспел отряд отца и сыновей Шпиленей.

Стоколос развернул карту и, водя по ней концом карандаша, стал показывать партизанам, где они сейчас находятся и где располагается их лагерь.

– Вот опушка. Четырехугольнички – это хаты, хутор. А вот здесь мы. Идти нам осталось еще минут тридцать.

– А не обманываешь, капитан? – спросил раненный в голову партизан.

– Карту я знаю, как любимую песню. Карты я мог читать еще до того, как в школе стал изучать географию. Когда мы, хлопцы, играли в войну, я командовал разведкой и учился ориентироваться на местности. А на границе, на фронте, в тылу врага стал и штурманом, и лоцманом.

– Холера ясная! – воскликнул Андровский. – Там госпиталь и штаб. Мы уже скоро будем у своих! Да разве Микольский взял бы в нашу бригаду такого начальника штаба, который не вывел бы нас из лесной чащи?

Андрей подошел к ближним носилкам, склонился над лежавшим на них раненым партизаном.

– Как вас звать-величать?

– Антек Домбровский.

– А жена ваша Стефания?

– Да, Стефа. Откуда вы ее знаете?

– Знаю! – улыбнулся Андрей. – Вы ведь рассказывали свою биографию Микольскому. Любите свою Стефу? По глазам вижу: любите. Ишь как заискрились огоньки в глазах!

– А у вас есть девушка?

– Есть. Не девушка, а жена.

– Сколько же вам все-таки лет? – спросил Андровский. – На вид такой молодой и уже женат.

– Ничего удивительного, – ответил Андрей. – Это в буржуазной стране, как ваша Польша, таким красивым хлопцам, как Андровский, надо долго раздумывать: жениться или не жениться. Земли нет, денег нет. На что жить?

– Верно, – вздохнул Андровский. – Откуда тебе, капитан, все это известно?

– Известно. Из книг, из газет. Буржуйская молодежь жениться не торопится. Ей надо натанцеваться, нагуляться в ресторациях. А в нашей стране никто за меня не будет ни работать, ни защищать Отчизну. Поэтому и жениться надо молодым, чтобы раньше дети пошли в жизнь, поскольку опять же за моих детей никто не будет работать, не будет защищать Родину от международного империализма. Лодырей жизнь не любит…

– А твоя супруга красивая? – прервал Стоколоса Андровский.

– Как червона ружа, как бялый квят, – улыбнулся Андрей.

– Капитан, а вы были ранены? – спросил Антек.

– Зачем такое спрашивать? – удивился Андровский. – Разве мог кто-нибудь из тех, кто служил в Красной Армии двадцать второго июня сорок первого, остаться не тронутым пулями? Этих хлопцев даже раненых уже мало. Убиты. Первый редут, который сдерживал нападение дивизий Гитлера.

– Что верно, то верно, Андровский, – кивнул Стоколос. – И у воинов того первого редута не было такого оружия, какое есть теперь у нас, партизан. На всю нашу Пятую заставу имелось лишь два пулемета и один автомат. Остальное оружие – винтовки сорокалетней давности. Был я ранен серьезно под Сталинградом, лежал в госпитале в Саратове с танкистами, а долечивался в партизанском госпитале, под Москвой, где поставили на ноги и вашего комбрига Микольского… – Стоколос встал. – Отдохнули? Теперь в дорогу.

Партизаны подняли носилки с ранеными. Отряд двинулся сквозь лесные дебри дальше.

Через полкилометра на лесной дороге послышались негромкие голоса. Андрей остановил отряд. Партизаны спрятались за стволы деревьев, приготовили к бою оружие.

Стоколос узнал на сером коне Шпиленю-отца, подбежал к нему.

– Привет батьке Шпилене!

– Приветствуем партизан польской бригады! – крикнул Шпиленя, подняв левую руку.

Увидев лежащего на подводе Шмиля, Стоколос вздрогнул. Бросился к подводе.

Его остановил Шпиленя-отец.

– Осторожно! Тиф. Твой Шмиль болен.

Стоколос остановился.

– Несолидно воюет немчура. Отравили воду в кринице. А наши минеры напились той отравы, – печальным голосом произнес Шпиленя-отец.

Стоколос не знал, что и сказать в ответ.

Шмиль широко открытыми глазами с покрасневшими прожилками на белках смотрел на Андрея и не узнавал его. Но вот узнал. Поднял голову. Закричал:

– Я не больной! Я просто устал! Андрей, милый друг, ты ведь веришь, что я не болен тифом? А они хотят отправить меня в госпиталь. А ночью будет решительный бой!..

– Шмиль! Ты уже раздавил два градусника! – Шпиленя-отец повернулся к Андрею: – Не хотел мерить температуру, выругал фельдшера. У нас теперь нет градусников. Придется просить у главного терапевта Мерлиха. А если и у него есть такие Шмили, то вся партизанская медицина осталась без термометров.

Шмиль провел рукой по пересохшим губам, посмотрел грустно на Стоколоса.

– Успокойся. Я поговорю о тебе с Василием Андреевичем. Может, терапевт Мерлих больше разбирается в болезнях, чем ваш фельдшер. Крепись. Ты меня понял?

Шмиль молча кивнул.

Оба отряда вместе направились к партизанскому лагерю.