Текст книги "Ледовый десант"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 39 страниц)

«Неужели плен?!» – с ужасом подумал Александр.

Под кустом лежали убитые Петр и Кузьма. Партизану Василию солдаты связывали ремнем руки. Связали руки и Александру.

– Пошли! – сказал жандарм и толкнул прикладом в спину Василия, потом Русанова.

Под конвоем их повели в селение Середино-Буды. Путь неблизкий – двадцать пять километров. Измученные жаждой, окровавленные, они падали от усталости – жала штыков кололи тело, жандармы били прикладами в спины.

Шли до самых сумерек. Конвоиры менялись, а они все шли и шли, с трудом переставляя распухшие ноги.

На ночь Русанова и Василия закрыли в амбаре.

– Что, Вася, попробуем? – прошептал Русанов.

– Давай. Вот здесь подгнил горбыль.

…Когда пропели петухи, Русанов и Василий выбрались из амбара на огород. Проползли немного, потом вскочили на ноги и побежали, спотыкаясь на межах и утоптанных узких стежках, сбивая молодые подсолнухи и ломая стебли кукурузы.

– Вперед, Вася! Вперед! – подбадривал товарища по несчастью и самого себя Русанов.

В Тиме, когда учился в школе, и в Воронеже на машиностроительном заводе, где работал токарем, он не раз бегал во время спортивных соревнований, во время «военных» игр. Он мог пробежать без передышки не один километр и был уверен, что никакой «враг» от него не уйдет. Участники «военных» игр ходили в атаки и догоняли «противника», но никогда не отступали. «Красные» всегда побеждали «синих». Так было и в армии на всех маневрах. «Красные» непременно должны атаковать и побеждать «синих». «Красные» не убегают, а догоняют. А в это июньское утро ему приходилось убегать…

Русанов оглянулся. Лают собаки? Или это просто почудилось?

Оглянулся и Василий. Значит, не почудилось. Собаки действительно лаяли. Вот донеслись чьи-то голоса. Это была погоня. Немцы обнаружили побег.

Вдруг Василий упал, угодив ногой в колдобину. Вскрикнул. Русанов бросился к нему.

– Больно?

– Да, – скривился Василий.

Лай собак приближался. Тяжело дыша, Александр и Василий молча переглянулись. Сжав зубы, Василий встал, прихрамывая, снова побежал.

Огороды остались позади. Василий и Русанов уже бежали лугом, утопавшим в сизоватом тумане. Под ногами хлюпала вода, высокая, покрытая росой трава мешала бежать.

Впереди темнел лес. Еще минут десять – и они окажутся среди деревьев. Там легче будет спрятаться, уйти от погони. Вот только эти собаки и их поводыри сзади… Наверное, они тоже в своей Германии учились догонять противника.

В глазах Русанова помутилось. Земля и небо качнулись. Все в голове пошло кругом. Это от голода, недосыпания. Он сделал еще несколько шагов и упал.

Теперь над ним склонился Василий. Мокрый от росы Александр с трудом поднялся, прохрипел:

– Бежим, Вася!

Они снова побежали.

В ушах Русанова вдруг зазвучали немудреные слова песни, которую когда-то пели допризывники, маршируя по Воронежу:

 
Если ранен очень больно,
Отделенному скажи.
Отделенный не поможет,
Санитару доложи.
 

Как тогда все было просто и понятно.

 
А винтовку-трехлинейку
Никому никогда не отдавай!..
 

Уже ощущалось дыхание леса, доносились запахи молодых липких веточек. Сколько еще шагов осталось до спасения?

Позади запыхавшиеся враги. Позади злобно воют и лают псы. Кто назвал их друзьями человека? Какие же это друзья, если служат карателям, гестаповцам? Как ненавидел сейчас Русанов собак! Если бы не эти проклятые овчарки, немцы так скоро не напали бы на их след. Но лес уже рядом.

Вдруг раздался взрыв. Из-под ног Василия поднялся фонтан земли. Василий упал.

Рой осколков от мины просвистел над головой Русанова. Несколько мелких осколков угодили в плечо и бедро. «Почему не в сердце! Почему не в голову?» – застонал от боли Александр, падая на землю.

Он не слышал собачьего лая, хотя овчарки были рядом. В ушах почему-то продолжала звучать давняя песня:

 
Если ранен очень больно,
Отделенному скажи…
 

Морщась от боли, Александр стал подниматься. В ту же секунду овчарка вцепилась в рукав гимнастерки и так рванула, что он упал на спину.

– Встать! – гаркнул подбежавший жандарм.

В утреннем небе послышался гул. Сперва он был еле слышен, но с каждым мгновением становился все более грозным. Вскоре все небо дрожало от рева моторов. Десятки вражеских бомбардировщиков летели на восток.

«Неужели не мы, а фашисты начнут наступление на Курской дуге? – с болью подумал Русанов. – Начнут, не разделавшись до конца с нами, партизанами. В любом случае командование гитлеровцев вот-вот снимет блокаду, чтобы перебросить солдат на фронт, под Курск и Белгород. Нам надо было продержаться еще лишь несколько дней. Не смогли. Как жаль…»

Раздетый до пояса, капитан Русанов лежал, привязанный к широкой скамье, а гестаповцы загоняли ему под ногти иголки, били его сучковатыми палками до тех пор, пока лейтенант полевой жандармерии не поднимал вверх палец.

– Довольно! – говорил он и начинал снова допрашивать.

На все вопросы Александр Русанов отвечал одно: «Не знаю».

– Где другие партизанские отряды?

– Не знаю.

– У нас есть сведения, что несколько отрядов ушли в рейды. Куда и с какой целью?

– Не знаю.

– На железной дороге произошли загадочные катастрофы наших поездов. У партизан есть мины, управляемые по радио?

– Не знаю. Я не разбираюсь в минах…

Лейтенанта тревожило, что нескольким отрядам удалось вырваться из кольца окружения. Их надо было немедленно найти и уничтожить. Если не удастся сделать это в ближайшие дни, потом будет поздно – командование отзывает воинские части на фронт.

Русанов почувствовал, что лейтенант и два его помощника уже начали уставать от допроса. Да, повезло ему в жизни – наделила его судьба здоровьем и силой деда. Но дед Увар мог побороть и пятерых мужиков. А вот он не может справиться даже с тремя немцами. И лишь потому, что лежит привязанный к скамье. Освободили бы его от пут, дали бы свободу рукам. О, тогда бы он показал им свою силу!

– Поймите! Я ничего не знаю! – повторил Русанов, сам того не замечая, что словом «поймите» обратился к палачам, как к людям.

Жандармы вдруг приостановили свою работу. Но не потому, что в их душах заговорила жалость. Нет, просто настала пора сделать перерыв на обед. Сверх положенного у гитлеровцев не работали даже палачи. Они пошли в столовую, оставив возле Русанова только часового.

Но вот вернулись. Сытые, самодовольные. Следом за ними вбежал еще один жандарм и протянул лейтенанту листок бумаги.

– Радиограмма, господин лейтенант! Пленного Русанова отправить в Орел. Таков приказ.

– Гм… Тебе повезло, капитан, – сказал лейтенант. – Повезло. Силен ты. Если бы не твое крепкое здоровье, этот приказ, – он потряс листком бумаги перед глазами Александра, – застал бы тебя на том свете…

ЗА РЕШЕТКОЙ

В Орел Русанова доставили поездом, а с вокзала в тюрьму повели под конвоем. На его груди висела фанерка с надписью: «Убийца, шпион и бандит!»

Русанов еле переставлял ноги. От ран и пыток болело тело.

Время от времени он останавливался и в ту же секунду получал удар в спину.

– Ком… Ком… Бандит! – подгонял жандарм.

На обочинах скапливались люди, молча смотрели ему вслед.

– Держись, капитан! – раздался вдруг чей-то голос. – Скоро наши придут!

Несколько жандармов в черных мундирах, будто вороны, метнулись к людской толпе. Но найти и схватить смельчака не так-то просто.

Русанов улыбнулся. Впервые с тех пор пор, как попал в лапы фашистов. Шепотом повторил:

– Держись, капитан!..

В тюремный лазарет приходили посмотреть на «убийцу, шпиона и бандита» гестаповцы, офицеры-эсэсовцы, жандармы. Некоторые предлагали Русанову даже сигареты. Все были в хорошем настроении, смеялись, шутили.

– Теперь конец твоим красным! Курск завтра будет наш! Москва будет наша! – сказал один из жандармов.

…На пятый день в лазарет пришли два парикмахера. Увидев их, Русанов удивился. «Не все ли равно, каким умереть – побритым или обросшим щетиной?»

– Вас хотят видеть таким, каким вы были в партизанах, – сказал парикмахер.

– С усиками, подстриженным, – добавил его напарник. – Цените гуманное отношение, господин капитан. У вас даже не отобрали орден.

Мысленно Александр готовил себя к новым мукам на допросах, представлял, как гестаповцы будут ломать ему ребра, загонять иголки под ногти, бить по спине сучковатыми палками. И вдруг – на тебе. Перед ним не гестаповцы, а парикмахеры с бритвой, помазком и блестящим блюдечком с пенящимся в нем мылом. «Это все из-за моей планшетки!.. – чуть не вскрикнул Русанов. – Они узнали, кто я. И теперь…»

– Что? – усмехнулся Александр. – Провалилось ваше наступление на Курск? Сломали зубы? Теперь вам нужен Русанов?..

– Начнем, господин капитан, – подошел к нему парикмахер с бритвой.

– Прочь отсюда! – стиснул кулаки Александр.

– Если вы так будете себя вести, вам свяжут руки, ноги, и мы все равно побреем. Таков приказ, – сказал парикмахер.

– Прочь отсюда, подонки!

В глазах Русанова была такая решимость, горел такой гнев, что парикмахеров как ветром сдуло.

Но через несколько минут они снова вошли. Следом за ними ввалились надзиратели и офицер с нашивкой на рукаве «РОА».

– Никто из немцев не посмел сорвать твой орден, капитан! – ткнул власовец пальцем в грудь Русанову. – Говорят, что у ваших там есть еще и орден Александра Невского? Гм… Непонятно! Что общего между красным знаменем и князем Александром Невским, которого православная церковь сделала святым?.. Совсем свихнулись большевики. Еще орден Петра Первого или Ивана Грозного придумают.

– Смотри, какой умный, – сплюнул под ноги Русанов.

– Рад, что ты это сразу заметил.

– Мне противно говорить с тобой, продажная шкура!

– Я тоже офицер! – повысил голос власовец.

– Ты предатель.

– Оставь эти слова, капитан! Никто с той стороны фронта их все равно не услышит. Для Строкача ты пока что пропал без вести. Так что прекрати сопротивление и позволь парикмахерам заняться работой.

– Прочь! – закричал Русанов.

Власовец кивнул тюремщикам, и те, будто тигры, бросились на Александра. Он ударил одного кулаком в скулу, другого – головой в подбородок. Отдышавшись, надзиратели снова кинулись на Александра. Дальше сопротивляться у него уже не было сил. Его повалили на пол. Один надзиратель сел на грудь, двое стали крепко держать за руки и ноги. Парикмахеры принялись за работу.

– Ну вот, – усмехнулся власовец. – Изображал из себя железного большевика, а теперь лежишь, как распятый Исус Христос. Прекрати сопротивление, Русанов! Разве с тобой вот так нянчились бы, если бы не знали, что ты недавний адъютант Строкача? Такие птицы нечасто к нам залетают. Цени и ты немецкую доброту, возьмись за ум.

Бритва больно скребла по щекам, подбородку, оставляя кровавые полоски. Но Александр был безразличен к этому. Щемило до краев наполненное ненавистью и отчаянием сердце. Вот если бы оно разорвалось сейчас. Именно в это мгновение. И никаких мук больше, никаких допросов, никаких надежд немцев и власовцев на то, что он, капитан Русанов, «расколется» и сообщит им что-то ценное.

Парикмахер поднес зеркальце к его лицу. Он увидел свои большие серые глаза, густые черные брови, русые волнистые волосы, усики, ямочку под подбородком. Горько усмехнулся.

– Внимание! Еще раз улыбнитесь, пожалуйста.

Сотрудник власовской газеты «Заря» выхватил из полевой сумки «лейку» и прицелился, чтобы сфотографировать Русанова.

«Так вот зачем им нужно было мое бритое лицо!» – скрипнул зубами Александр.

Власовец щелкнул затвором фотоаппарата.

– Вот так! Улыбка, правда, не вышла. Но ничего, обойдемся и без нее.

– Зачем вам мое фото? – спросил Александр.

– Для интервью с капитаном Русановым. Без фото будет не так убедительно! – с ухмылкой ответил газетчик. – Обстоятельства требуют твоих показаний, капитан. Я советую тебе все рассказать, что будут спрашивать. Плата солидная – хорошая еда, шнапс. Не жизнь – шик! А что еще надо на войне? Почему молчишь?

– Неужели ты думаешь, что я продамся за шнапс и колбасу, как продался ты?

– Строишь из себя стального коммуниста? Напрасно! Тут из тебя выбьют комиссарскую спесь. Еще будешь плакать кровавыми слезами.

– Плакать будешь ты, когда на твою шею набросят петлю. А это будет. Слышишь? Гремит на фронте, под Орлом. Можешь записать для своей газетки. «Немцев обязательно разгромят под Орлом и Белгородом, потому что соседняя Курская область – родина Русанова». Как? Устраивает твоих господ эта военная тайна?

– Ты еще не представляешь, капитан, как весело тебе будет, даже если немцы отступят с твоей Курщины. Ты еще зальешься курским соловьем, если станешь упираться. А теперь возьми вот ремень, который у тебя отобрали. Подпоясанным будешь совсем молодцом, да еще при ордене. Мы не боимся, что ты повесишься на ремне. Для этого он слишком широк.

Власовец положил ремень на нары и поплелся к выходу.

Русанов захохотал:

– А ты еще и большой трус! Страх, наверное, загнал тебя в плен.

– Ошибаешься. Я здесь по убеждению, как и наш генерал. Мы за свободную Россию без Сталина и большевиков, – ответил власовец, остановившись возле двери. – Но мы еще повоюем с тобой, капитан! Смеется тот, кто смеется последним.

Русанов улыбнулся и вслед ему продекламировал:

 
Ты Родину предал, презренный пигмей!
Продал мать, жену и детей!
Так будь же ты проклят во веки веков
Народом, детьми и женой!..[1]1
  Здесь и далее приводятся стихи, написанные А. Д. Русановым в фашистских тюрьмах и лагерях.


[Закрыть]
 

КРЕПОСТЬ ЛЮТЦЕН

В середине июля 1943 года немецкое командование спешно эвакуировало из Орла тылы, службы, учреждения.

Во дворе городской тюрьмы гремели выстрелы – расстреливали узников.

Ждал своей очереди и Русанов.

Но не дождался.

Пятеро конвоиров повели его из тюрьмы на вокзал и там посадили в товарный вагон с зарешеченными окнами.

Эшелон шел медленно, потому что партизаны – то орловские, то смоленские, то белорусские, а потом и литовские – разрушали железнодорожные пути.

В дороге прошла неделя. Наконец поезд остановился.

– Куда мы приехали? – спросил Александр конвоиров.

– Город Лютцен. Восточная Пруссия.

Русанова и его охранников встретил служащий полевой жандармерии с подковообразной бляхой на груди. Он сказал конвоирам, чтобы они отвели пленного в крепость.

Во времена средневековья в крепости Лютцен гнездились псы-рыцари Тевтонского ордена. Из этой цитадели рыцари нападали на земли прибалтов, грабили селения и города. Теперь здесь был концлагерь. В нем содержались не рядовые пленные Красной Армии, а военные специалисты или офицеры. В Лютцене шла моральная «обработка» узников, которых фашистское командование пыталось использовать по специальности.

Капитана Русанова привели не в камеру, а в коттедж, куда поселяли на первых порах генералов, полковников или инженеров, попавших в фашистский плен.

На столе – бутылка коньяка, раскрытая банка сардин, хлеб, колбаса.

Франц, приставленный к Русанову для охраны, потер руки:

– Все равно война, господин капитан. Коньяк и хорошая закуска – мечта солдата. Ешьте, пейте…

Поесть они не успели: появился надсмотрщик и сказал, что капитана Русанова вызывает майор Сахаров.

Александра отвели в соседний коттедж. На полу комнаты он заметил пятна крови и с ужасом подумал: снова начинается.

Из боковой двери вышел майор в немецком кителе с нашивкой «РОА» на рукаве.

– Как доехал, Русанов? Перекусил немного? Выпил? О! Глаза блестят! Значит, немного заправился?..

– Я с вами свиней не пас, чтобы вы «тыкали» мне! – ответил сердито Александр. – С кем имею несчастье говорить?

– Почему несчастье? – пожал плечами власовец. – Скорее – честь. Майор Сахаров, служу в контрразведке в армии генерала Власова. В сорок первом командовал в Красной Армии… Ну и как ужин? А коньяк? Это венгерский…

Сахаров кивнул надсмотрщикам. Те подскочили к Русанову, надели на его руки наручники.

– Так будет надежней, – сказал власовец. – Я знаю, как тебя брили-стригли парикмахеры в Орле. А теперь рассказывай.

Русанов смерил его гневным взглядом.

– Неужели вы думаете, что я расскажу о том, что вас очень интересует?

– Твое дело! Но если будешь молчать, про колбасу и кашу забудь! Я посажу тебя на «диету». Двести граммов эрзац-хлеба и кружка болотной воды. Как раз для твоей богатырской комплекции. Две недели…

– Это ты от злости показываешь свои зубы, майор! Ты кипишь потому, что немцы драпанули из Орла и Белгорода. Нет, кровь партизан пролилась не напрасно, и мои страдания здесь тоже не напрасны. Мы победим фашистов! И тебе, Сахаров, как приблудной собаке, придется искать другого хозяина, если до того времени наши тебя не схватят!

– Уведите его прочь! – приказал конвоирам Сахаров.

Русанов сидел на «диете». Как завидовал он своему другу Василию Яремчуку, который воевал в это время на железных дорогах Правобережья!

Весной 1942 года минер Яремчук выступил на Всеславянском митинге от имени украинского народа. Эту речь слышали генерал Строкач и кинорежиссер Довженко. Русанов с ними возвращался из Колонного зала Дома союзов. Довженко сказал, что поставит о Яремчуке художественный фильм.

А кто же теперь он, Русанов, в глазах Строкача и режиссера Довженко? Пока что он для своих – «пропавший без вести».

В камере тишина. Русанов сидел на нарах и прислушивался к журчанию ручейка за стеной. Пахло влагой, гнилью.

«Лютцен. Лютцен…» – вздохнул он тяжело и, покачиваясь на нарах, стал вслух сочинять стихи:

 
Двенадцать денечков по двести граммов хлеба
И по кружке болотной воды.
Совсем отощал, лежу, не вставая.
Что, гады, наделали вы?..
– Ну как ты, голубчик, отведал диетку? —
Стоит и смеется наймит. —
Теперь же садись, получи сигаретку,
Мне надо с тобой говорить…
 

Александр стиснул кулаки, застонал.

 
Урод, кровопийца! Чего же ты хочешь?
Ведь я ничего не скажу!
Будьте довольны тем, что забрали
Планшетку и карту мою!..
 

Вдруг вскочил на ноги. Как противно лежать гнилым бревном в ожидании голодной смерти или смерти на виселице! Душу точила злоба на власовцев. «Пусть уж немцы отравились гитлеризмом, словно угарным газом. Ну а Власов? Власовцы? Липнут, будто смола… Как от них отвязаться?..»

КАМЕРА «80»

Майор Сахаров и его прихлебатели засуетились. Через несколько дней в Лютцен должен прибыть сам штандартенфюрер Мюллер, начальник имперского управления гестапо.

Утром Русанову дали миску каши, кусок мяса. А под вечер перевели в камеру, занимавшую цокольный этаж главного сооружения замка. В ней находилось восемнадцать узников – после изнурительной работы они лежали на нарах.

– Здравствуйте! – склонил слегка голову Русанов. – Где тут можно приземлиться?

Ему ответили сдержанно. Многих удивило то, что новый узник пришел в камеру с советским орденом на гимнастерке.

– Можете приземлиться возле меня, – показал на край нар пожилой мужчина в вылинявшем офицерском кителе.

Русанов поблагодарил, сел на нары. Потом снял сапоги, лег.

– Откуда вы? – спросил сосед.

– Сейчас из камеры одиночки. Раньше находился в орловской тюрьме. Я партизан. Пятого июня попал в плен, – ответил Русанов.

Сосед вздохнул и ничего не сказал.

– Наверно, не верите? Не верьте, если вам от этого легче, – устало произнес Александр.

Два дня Русанов почти ни с кем не разговаривал. Никто его не трогал, не расспрашивал, и это особенно пугало Александра.

«Если уж здесь люди мне не верят, смотрят косо, то чего же тогда ждать от своих по ту сторону фронта? Неужели правду говорил власовец из «Зари», что мне никто среди своих не будет верить?.. Как раскрыть им свою душу? Как доказать, что я не стукач?.. Да идите вы ко всем чертям! – выругался мысленно Александр. – Сами же попали в плен, а воображают из себя… Бойкотируете? Ну и черт с вами! И один буду!..»

– Саша! – повернулся к нему сосед. – Хватит вам переживать! Ничего не поделаешь. Я тоже случайно попал в плен на Калининском фронте. Тяжело раненного и ногу, подобрали немцы. А в тридцатых годах преподавал в колонии беспризорных в Кураже…

– Значит, вы работали вместе с Антоном Семеновичем Макаренко? – обрадованно воскликнул Русанов.

– Да. Учил ребят законам физики, а заодно и верности.

– Как это – верности? – спросил Александр и сам ответил: – Хотя неплохо сказано! Верности тоже можно научить и в школе, как физике, математике… Простите, как вас зовут?

– Павел Адольфович Колеса.

– Ваш отец немец?

– Нет. Украинец. Из Шепетовки.

– Впрочем, это не имеет значения. С первого взгляда я понял, что вы искренний и честный человек. Это главное. Сахаров – русский, а на самом деле немецкий прихвостень, предатель!..

Договорить Александр не успел – его снова повели на допрос к майору Сахарову.

– Бери сигарету, и давай говорить, капитан, – улыбнулся наигранно власовец. – Секретов мне твоих не надо. Расскажи про себя. Кто ты? Откуда? Где работал? За что награжден?

– О себе? Это можно, – кивнул Русанов. – Все мои родные по ту сторону фронта.

– Мы знаем, что ты служил адъютантом у Строкача, что Строкач – чекист. До войны был заместителем наркома внутренних дел Украины, командовал пограничными войсками Украины, а теперь начальник партизанского штаба. Ну а дальше?..

– Что «дальше»?

– Нас интересует штаб. Что это за учреждения – Центральный, Белорусский, Украинский, Западный партизанские штабы? Не утаю от тебя, что немцы просто сбиты с толку этими штабами. Расскажи и будешь, как бог…

– Это я слышал еще в Орле от одного газетного шарлатана.

– Не от шарлатана, а от нашего журналиста Ковальчука. В «Заре» уже приготовлены три колонки за твоей подписью и с твоим портретом…

– Какие колонки? Какая подпись? – насторожился Русанов.

– Твои показания о работе украинского партизанского штаба и партизанском движении вообще. Там ты черным по белому пишешь: «Никакого партизанского движения нет. Просто энкавэдэ побратался с рецидивистами…»

– Вот какие сведения вам известны? – усмехнулся Русанов.

– Простота ты, капитан! Газетчиков, этих писак, не знаешь? Им важна твоя подпись и твоя фотография, а остальное таким, как Ковальчук, дописать нетрудно. Да еще кое-что подскажем и мы.

– Я нигде не подписывался! Нечего меня брать на пушку! – решительно заявил Александр.

– Произошел несчастный случай, капитан. Мы нашли твою записку в планшетке. По ней можно подделать твой почерк. И чему только учил вас Строкач? – хихикнул Сахаров. – Ходят в тылу противника с орденами, пишут приказы. Никакой конспирации… Если ты снова откажешься дать нам сведения, статья вскоре будет напечатана. Ясно?

– Вашей брехне никто не поверит!

– Поверят. Не таким скручивали головы этой, как ты говоришь, брехней. Только за один поклеп на Советскую власть тебя занесут во враги народа, ты будешь предателем Родины. А мы твою брехню разбавим еще и кое-какими фактами из партизанской жизни. Твои родные тут же попадут под надзор, с работы вон и «всеобщее презрение трудящихся». Ты что, с Луны опустился сюда на парашюте, а не из Москвы?

– И ты еще называешь себя майором? Я ненавижу тебя! – стукнул кулаком по столу Александр. – Ты слизняк! Ты гнида, которую надо раздавить!

– Я так и знал, что этим кончится наш сегодняшний разговор. Я мог бы бросить твое большевистское мясо овчаркам на завтрак. Я здесь все могу! – Сахаров вскочил, нервно заходил по комнате. – Жаль, что твоей персоной интересуется сам начальник имперского управления гестапо штандартенфюрер Мюллер. А то бы я…

Они стояли друг против друга. Оба русские и оба заклятые, непримиримые враги.

Сахаров не выдержал взгляда Русанова, махнул рукой в сторону двери:

– Вон отсюда! Боюсь, не выдержу и разряжу в твою большевистскую морду всю обойму!

Русанова отвели в камеру. Он сидел на нарах и думал об угрозе Сахарова напечатать его портрет и «признания», о приезде Мюллера.

Озабоченность Русанова сразу же заметил Павел Адольфович Колеса.

– Что-нибудь плохое случилось? – спросил он.

– Очень плохое. Злое и коварное. Хуже и быть не может, – вздохнул Александр.

– Тебя хотят расстрелять?

– Нет. Эти подонки написали грязную статью от моего имени. Угрожают, что газету с ней и моим фото забросят к партизанам и в расположение наших войск.

– Это действительно ужасно! Но ведь там знают тебя, Саша. Должны же тебе поверить?

– Должны! Там мои три брата, три сестры, мать, жена, дочурка. Ей только три года. Да, Павел Адольфович, должны. Там меня знают. Но… – Александр помолчал, провел рукой по заросшей щеке. – Сюда по какому-то делу приезжает начальник имперского управления гестапо Мюллер.

– Известно по какому. Он хочет побеседовать с кем-нибудь с глазу на глаз.

– Сахаров сказал, что меня он тоже вызовет на беседу. Что вы посоветуете?

– Вести себя так же, как до сих пор.

– А может, обозвать Мюллера дворняжкой Гитлера, как обозвал я Сахарова?

– Не надо. Ты должен держать себя как советский офицер даже перед шефом гестапо.

– Но ведь Мюллер – первый палач в Германии.

– Все равно. И перед палачами будь самим собой до конца. Достоинство – великая черта в характере человека.

– Хорошо. К Мюллеру я пойду даже чисто выбритым. Раздобудьте, пожалуйста, немного мыла у товарищей или порошка через вахтманов.

– А бритву? Или хотя бы нож? Где их найти?

Александр подошел к зарешеченному окну. Поднял руку и взял с подоконника небольшой осколок стекла.

– Вот и бритва.

Русанов лег на нары и стал задумчиво смотреть на заплесневевший потолок, на котором поблескивали капли воды.

– Павел Адольфович!

– Что, Саша?

– А может, плюнуть Мюллеру в морду и запеть «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…»?

Колеса наклонился над Русановым и зашептал:

– Вчера привели сюда молоденького техника. Пустельников его фамилия. Он спустился на парашюте с подбитого самолета. Парень боится за свой комсомольский билет. А уничтожить рука не поднимается.

– Пока что вахтманы меня не обыскивают. Так что я могу взять его комсомольский билет и хранить у себя.

– Возьми, Саша, а то парня уже завтра начнут «обрабатывать».

– Возьму, если вернусь от Мюллера…