355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Павел Автомонов » Каштаны на память » Текст книги (страница 27)
Каштаны на память
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 23:07

Текст книги "Каштаны на память"


Автор книги: Павел Автомонов


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Вадим перестал бренчать. «Весь изранен был партизанский комиссар Артур Рубенис, но то были раны от пуль, осколков, от пыток. Тяжело ранен и бывший кашевар гаубичной батареи Иван Лосев, но у него рана не через все плечо. Значит, у Софьи Шаблий был не Лосев, если даже он пограничник, а не кашевар или артиллерист гаубичной батареи».

Перелетный стал быстро мигать от нового открытия: а какие раны у брата Надежды Терентия Живицы?! «Что? А?.. Нет, не всегда водка ум туманит!»

– Что же вы не играете? – спросила Надя. – Вот так, закроешь глаза и чувствуешь себя будто в другом мире.

– Слушай, Надежда батьковна… А Терентий ваш раненый или нет?

– А кто его знает! Кто теперь из тех, кто воевал, не ранен?

«Молчи, Надя, молчи! – хотелось выкрикнуть Галине. – Ведь у того пограничника, который был у тетки командующего, глубокая рана на плече. Так говорил Миронович… Молчи, Надя!..»

– Так нету Терехи? – спросил Перелетный у Ивана.

– Нету! – буркнул Оленев, приметивший, как вдруг забеспокоился Перелетный.

«Какой же я лопух! – ругал себя Вадим. – Искали пограничника, приходившего к старой Софье, а ведь им же мог быть и Живица. Вот как бывает!.. Нашли даже капитана Рубениса, который ни сном ни духом о тетке генерала Шаблия и сабле не знает, зато своим побегом подкинул такую «композицию» для будущей картины штурмбаннфюреру Вассерману, что того могут понизить в чине… А тем временем Терентий Живица, который, наверно, и знает тайну сабли, сидел рядом со мной за одним столом. Надо немедленно в райцентр, за жандармами и забрать Живицу!..»

Перелетный решительно встал, отложил мандолину:

– Я и забыл, что мне нужно по делам.

Надя и Галина облегченно вздохнули. А Иван подумал: успел ли Терентий устроить засаду?

Через минуту машина помчалась от хаты Калины.

В это время Терентий лежал за стволом клена, перед дорогой.

Только теперь Терентий подумал, что его плечо повреждено и он может не добросить гранату или она ляжет неточно. «Вот тебе и засада!.. – думал он. – Ну и вояки мы с Оленевым! Он без руки, а у меня искалечена. И как я забыл об этом?.. Что же, дам сначала автоматную очередь, а потом на закуску цугфюреру брошу гранату».

Уже гудел мотор «мерседеса», взятого Вадимом «напрокат» у начальника, которому верно служил.

– Сейчас ты, полицай, забуксуешь! – громко сказал Живица.

Резко прозвучала автоматная очередь. «Мерседес» занесло, из кабины вылетели стекла. Живица метнул гранату, ее взрыв опрокинул машину в кювет.

Терентий уже хотел выбежать на дорогу, как вдруг с другого конца появилось несколько мотоциклов с немецкими солдатами. Времени для раздумий не было – Живица нажал на спуск. Мотоциклы завертелись волчками на скользкой дороге, свернули на обочину, а солдаты залегли, стали отстреливаться.

Этой короткой паники было достаточно, чтобы Терентий успел скатиться в овраг. Солдаты не стали преследовать партизана, а бросились к разбитому «мерседесу». Шофер был мертв. Пассажир, весь израненный битым стеклом, лежал у машины. Он был бледен, толстые маслянистые губы обескровлены, как у мертвого. Он что-то силился сказать, но не мог.

– Полицай… – презрительно процедил один из солдат.

– От него воняет! – скривился другой.

«Брезгуют? Пусть! – Перелетному было все безразлично. – Главное – живой!»

18

Первая мина замедленного действия, поставленная подрывниками Устима Гутыри, сработала под воинским эшелоном, в вагонах которого были фашистские солдаты. Во время взрыва паровоз сошел с рельсов, за ним завалился и весь состав. Местные жители сообщили, что убитых и раненых около трехсот. Движение на дороге остановилось на шестнадцать часов.

На следующий день несколько эшелонов прошли без происшествий. И вдруг около полудня за сотню шагов от места первой катастрофы подорвался поезд. И хотя после первого взрыва немцы стали пропускать поезда с малой скоростью, все же паровоз свалился с насыпи и увлек за собой дюжину вагонов.

Этот взрыв заставил оккупантов заменить местную охрану солдатами из воинских частей. Лес, подступавший к линии, прочесали наспех сформированными командами, в которые вошло до тысячи человек. Однако ни подрывников, ни мин вблизи железной дороги каратели не обнаружили. Пока они занимались поисками диверсантов, на третьей мине подорвался бронепоезд. На помощь ему подошел ремонтный поезд и взорвал еще одну мину замедленного действия, но скорость его была незначительна, и аварии не произошло. Движение на дороге прекратилось на сутки.

После взрыва под ремонтным поездом немецкие саперы внимательно обследовали линию щупами. Один солдат попал щупом на мину, поставленную для приманки. Произошел взрыв, погибло два сапера.

Взрывы продолжались. Каждый из них задерживал движение на десятки часов, пока команда ремонтного поезда не устраняла последствия аварии. Охрану усилили эсэсовцами, но и после этого подорвалось еще по два эшелона по обе стороны от станции.

Немецкое командование и гебитскомиссариат считали, что тут действует крупная группа диверсантов, которая постоянно устанавливает новые мины. Опасный участок железной дороги был обнесен колючей проволокой, чтобы партизаны не подобрались к линии. Не помогло: мины продолжали взрываться под паровозами.

В одной из стычек разведчиков Мукагова с солдатами охраны был убит офицер. В его планшете нашли неотправленное письмо:

«Уже две недели, как поезда тут не ходят, а один за другим терпят аварии. И теперь я должен сидеть в жалкой избушке и заботиться об охране железной дороги от бандитов… Страшно смотреть на местность: всюду остатки взорванных поездов. Русские установили какие-то адские мины, взрывающиеся, когда им заблагорассудится…»

Шмель Мукагов и Устим Гутыря уже могли составить отчет о своей работе. Детализации в отчете требовали и Шаблий и Веденский. Их интересовали не только результаты, но и то, как ставились мины, на какую глубину, как маскировали их, как действовали группы прикрытия минеров и так далее. Над передачей отчета радист потел три часа. Он принял также радиограмму, адресованную всем партизанским отрядам. Это был ответ на листовку, содержание которой Мукагов передал, когда еще был в партизанском соединении Артемовича.

«Немцы разбрасывают для партизан листовки за подписью «командующего армией прорыва», из которых видно, что они имеют намерение заслать в партизанские отряды лазутчиков под видом командиров от руководящих органов партизанского движения с целью возглавить «поход на Берлин». Для этого рекомендуют партизанам весну и лето использовать для отдыха, сбора оружия… Разъясняем: эти листовки явно провокационны, направлены на подрыв партизанского движения».

С холма, на котором поздно вечером остановились бойцы отряда Мукагова и Гутыри, виднелось село, растянувшееся цепочкой хаток на несколько километров. В этом селе родились родители Семена Кондратьевича Шаблия, учился последние три года Андрей Стоколос, живет Софья Шаблий, бабушка Андрея, о которой Мукагов узнал еще на заставе.

Шмель Мукагов и несколько бойцов двинулись к крайней хате, в которой, по рассказам Андрея, должен был жить дядька Филипп, участник Октябрьской революции.

Этих «агентурных» данных о Филиппе, считал Мукагов, достаточно, чтобы после многих месяцев оккупации безбоязненно постучаться в окно крайней хаты, словно специально стоявшей на отшибе, как дозорный партизан, поджидающий прихода своих.

– Добрый вечер, дядя Филипп! – поздоровался Мукагов. – Ты «Аврору» знаешь? И броневик, который и сейчас стоит на Финляндском вокзале?..

– Свои! Побей меня гром, свои! Разве ж такое придет на ум спросить вражьей морде? А не с вами Андрей, хлопцы? А может, Павлусь Оберемок или Игнат Тернистый?.. Это все мои юные братья по революции. Лично учил их по приказу самого главного пограничника Шаблия! – радовался Филипп, несколько преувеличивая относительно приказа Семена Кондратьевича. – Партизаны вы или разведка нашей армии?

– Мы те, что с неба спускаются.

– А-а! Архангелы божьи.

– Архангелы генерала Шаблия, – уточнил Шмель.

– Тогда что ж… – голос старого Филиппа задрожал. – Сообщаю вам три известия. Фашисты, ихний палач, какой-то там фюрер, замучил нашу славную Софью Шаблий, а Вадим Перелетный… вылупился же такой выродок в нашем селе!

– Вот гады! – выругался, не выдержав, кто-то из бойцов.

– А третья новость – на допрос был привезен из тюрьмы пленный капитан Рубенис. И как его ни мучили в лагере, в тюрьме, нашел в себе силы латыш этот – бежал ночью от фашистов.

– А зачем фашисты привезли сюда Рубениса? – спросил Шмель, волнуясь: слишком уж похож «капитан Рубенис» на комиссара Артура Рубена.

– Да все из-за сабли, которую немцы искали у Софьи. Славу нашего села им захотелось выкрасть. Ну не на тех напали, господа германцы! – погрозил кулаком дядька Филипп.

– Не нашли саблю? – Мукагов затаил дыхание.

– Не сказала им Софья. Крикнула напоследок людям: «Это они меня за Сталинград!»

– А где сейчас Таня?

– Пока не забрали доктора Мироновича в киевское гестапо, у него жила. А сейчас одна в хате Софьи, картины бережет.

– За что арестовали доктора?

– Кто-то донес на него, будто какие-то связи с Киевским подпольным горкомом партии имеет. Забрали такого человека! Не побоялся вооруженных эсэсовцев, которые мучили Софью и Таню, выхватил раненую девушку из-под ног самого палача. Бояться они таких людей, вот и арестовали.

– Вы проводите нас до хаты Шаблий? – спросил Мукагов.

– Проведу, может, отомстите за нашу Софью. Эх, раньше бы вам сюда да уговорить Софью уйти из села.

– Уговаривал еще в сорок первом Семен Кондратьевич, отказалась эвакуироваться, – припомнил Шмель. – Что сейчас говорить о том…

– Оно-то так. Если бы все поехали, где бы наши там, за Уралом, для нас всех хлеба набрали? Ну хватит о политике! Я мигом вернусь.

Через минуту он, одетый в полушубок, вышел. На голове шапка, уши которой торчали в разные стороны.

– Видно, не служил ты, дядюшка, у нашего старшины Колотухи, – заметил Шмель, взглянув на эту шапку.

– Видали мы и не таких старшин! Мне нравится так ее носить! – ответил проводник.

Огородами, цепочкой, один за другим пошли следом за ним партизаны.

– Вон там! За дубом хата. Только не сворачивайте к соседнему дому. Там-то и живет отец того Перелетного. Конечно, отец за сына не в ответе, да… Ну я пошел. Что передать Тане?

– Скажите, пришли друзья Андрея с пятой заставы. А поверит вам?

– А как же! Я же первый друг Андрея! – похвалился дядька Филипп.

Проводник пошел, а Шмель и хлопцы остановились у дуба. «Могучий какой!» – подумал Мукагов.

Филипп вернулся не один. С ним шла, прихрамывая, девушка в пушистом платке, в теплом жакете, с узелком в руках.

– Я знала, что вы придете. Поздновато только. Нету уже нашей бабушки Софьи, – сказала девушка и тут же зарыдала, сотрясаясь всем телом.

Все молчали. Шумел лишь ветер в верхушке казацкого дуба – и так тоскливо, будто плакал.

– Я с вами, командир! – наконец вытерла слезы Таня. – Если не возьмете, покончу с собой!..

Последние слова были сказаны почти что шепотом, но с такой решимостью, что человек, знающий цену горю, несчастию и смерти, не мог не поверить. Глубокая рана, которую носила в сердце эта красивая семнадцатилетняя девушка, все время кровоточила… Шмель Мукагов решительно отрубил рукой:

– Мы возьмем тебя, Таня!

Бойцы и дядька Филипп пошли тропинкой вниз, а Шмель с Таней на мгновение задержались у дуба.

– Таня, – тихо сказал Шмель, – нас послал сюда Семен Кондратьевич. Мы должны были узнать и о сабле.

– Я видела ее! – горячо сказала Таня. – Видела я саблю. А где она, не знаю… Бабушка не доверила мне этой тайны. А знает о ней только один человек. На третий месяц войны зашел к нам пограничник, тоже друг Андрея…

– Не может быть, чтобы это был Артур Рубен! – нетерпеливо перебил Шмель. – Артур тогда был в Харькове, а потом мы вместе… Подожди, Таня! Этот капитан Рубенис, случаем, не с нашей заставы?

– Да с вашей же! Не даете и договорить… – легко упрекнула Таня.

– Голова кругом идет. Рубен и Рубенис, Перелетный и тип, который сдался в плен в начале войны, тоже с такой фамилией. И еще пограничник, который должен знать о сабле. Говори, кто он?

– Что ж я, виновата, что ваша застава всюду успела на войне?.. Шел в сентябре из Молдавии еще один друг Андрея. Там он прятался у людей, рана у него была глубокая. Он еще и разделся при бабушке Софье, чтобы не подумала, будто он дезертир.

– А имя его, фамилия? – прямо горел Шмель.

– Почему-то не назвал мне. Но он больше с бабушкой говорил. А когда спросили, как его ранило, сказал, что один пошел на немецкий танк. Там у гусеницы и остался, а немцы не вышли добить или подобрать его, им было не до того. Спешили на переправу к Днестру.

– Таня! – взял девушку за плечи Шмель. – Кто бы мог подумать, что можно вернуться с того света! Я тоже был на той дороге. Неужели это наш Терентий? – Он вдруг засмеялся, показав ровные белые зубы. – Теперь можно не сомневаться, тайна казацкой сабли генерала Шаблия в наших руках. Мы знаем, где искать Терентия Живицу!

19

Когда штурмбаннфюрер Вассерман привез Рубена в село под Белую, чтобы выпытать там у него о казацкой сабле, в беспросветную жизнь Артура вдруг проник теплый, ласковый луч – им была украинская золотоволосая девушка, словно вышедшая из латышской сказки. Артур вдруг осознал, что жизнь была, есть и всегда будет, как бы ни силились растоптать, раздавить ее фашисты. Встреча с Таней, короткие взгляды измученных палачами людей, воистину героическая смерть народной художницы Софьи Шаблий – все это влило в истерзанное тело и душу Артура столько сил, энергии, что весь огонь, муки, через которые он прошел в плену, отступили, в сердце зародилась надежда выстоять, победить.

После допроса в доме доктора Артур лежал на обмолоченных снопах ржи, заложив руки за голову, и смотрел в верхнее окошко на звезды, которыми было усеяно небо. Он ждал поздней ночи, когда конвоиры крепко уснут после распитой во время ужина фляги шнапса.

Вскоре захрапел тот, который облюбовал себе место на кровати. Бормотал что-то сонным голосом и другой солдат. Артур решил, что настала пора, и притворно сонным голосом обратился к своему охраннику:

– Мне нужно выйти…

Конвоир стал будить другого солдата: один выводить Рубена не решался – знал, что это необычный пленный, что он нужен не только штурмбаннфюреру Вассерману, но и высшим чинам гестапо. Второй солдат недовольно пробурчал:

– Заставь его снять обувь, не давай шинель. Босой на морозе далеко не убежит.

Эсэсовец долго зевал, пошлепывая ладонью по губам, ругался, а потом, убедившись, что пленник разут, взял автомат.

– Давно бы тебя прикончить, проклятый латыш! Возятся тут с тобой! – толкнул конвоир в спину Рубена.

Пленный впереди, а за ним два солдата-эсэсовца вышли из хаты на крыльцо. Из дверей вырывался пар. Стоял небольшой морозец, в замерзших лужах отражались осколки звездного неба. Артур ступал по мерзлой земле босыми ногами, но не ощущал ни боли, ни холода. Он жил одним…

Все трое пересекли двор, стали у огородных ворот. Сюда привел их сам Артур. Эсэсовец, которого разбудил дежурный, все еще зевал и недовольно бормотал, ругая латыша и солдата. Второй конвоир стал рядом и поспешно стал расстегивать пуговицы на брюках. Рубен прикинулся, что тоже озабочен этим делом, а сам почти вплотную приблизился к охранникам.

– Осторожно! – ругнулся один на другого. – Доннерветтер! – И в это мгновение Артур схватил обоих конвоиров за шивороты, изо всей силы столкнул их лбами – раз, второй, третий… В эти удары вложил он всю свою злость на фашистов, всю ненависть к врагу. Охранники, даже не вскрикнув, упали на землю.

Артуру казалось, удары его сердца могут разбудить солдат, спавших в хате, и даже штурмбаннфюрера Вассермана, ночевавшего неподалеку. Он напряг слух, но ничего не слышал, кроме песни, которую пели пятнадцать красноармейцев, когда шли на охрану железнодорожного моста через Прут поздним вечером 21 июня сорок первого года:

 
Стоим на страже всегда, всегда,
А если скажет страна труда,
Прицелом точным – врага в упор!
Дальневосточная,
Даешь отпор!
Краснознаменная,
Смелее в бой!..
 

Он взял оба автомата и поставил их у забора. Подумал: «Заскочить бы в хату, где спит Вассерман, да прикончить гадюку!» Но вспомнил, что там с десяток эсэсовцев, даже на дворе караульные. Нужно спешить!..

Пленник сиял с высокого конвоира шинель и китель. Стянул было и сапоги, но их пришлось закинуть за сарай – оказались малы.

– Бюргеры несчастные! – выругался Рубен и, сжав кулак, погрозил в ту сторону, где квартировал Вассерман. – Я еще отомщу тебе, проклятый фашист, за моего Опенкина, за бабушку Шаблий, за мучения Тани…

На дворе было тихо. Артур повесил оба автомата на шею и бесшумно открыл калитку, которая вывела его в сад. Еще раз оглянулся на темные окна хаты и побежал тропинкой между яблонями на огород, потом на луг. Бежал, как олень, прыжками, с разбегу перескочил через замерзший ручей, извивавшийся между лозняком. Бежать было трудно: босые ноги больно ударялись о мерзлую землю, кололся прошлогодний бурьян. Еще труднее стало в поле на замерзшей пахоте, черные комья которой чуть-чуть поблескивали под тусклым светом далеких звезд. Плен, тюрьма, истязания подточили его силы, но мысль о том, что он УБЕЖАЛ, вырвался на СВОБОДУ, придавала силы.

Через полчаса Рубен остановился. Село уже совсем потонуло во мгле ночи где-то на дне балки, края которой рисовались на фоне звездного неба. Артур собрал сухой полыни, сложил в кучу и сел, чтобы надеть мундир эсэсовского солдата. Второй френч он разорвал пополам и стал обматывать ноги. Чтобы тряпки эти хоть как-нибудь держались, Рубен перевязал ноги ремнями, выдернутыми из брюк конвоиров.

К утру Артур преодолел еще несколько километров в направлении к Днепру, пройдя между двумя селами. Ему посчастливилось до рассвета добраться до лесу. Во что бы то ни стало хотел он перейти на левый берег Днепра, а потом повернуть на север или продвигаться дальше на восток, на Полтавщину. На севере село, откуда родом пограничник Живица. Может, у родственников Терентия он что-то узнает о своих, ведь хлопцы с пятой заставы переписывались с Надеждой Калиной, двоюродной сестрой Живицы. Артур даже помнит, как старшина Колотуха подменил в письме Оленева фотокарточку. Смеху тогда было, хотя Артур и не одобрял этой проделки. Еще осенью сорок первого года, когда Колотуха и Стоколос возвратились в Харьков, Артур узнал, что тяжело раненный Оленев остался в тылу и пошел в село, где жила Надежда. Встретился ли Иван с любимой? Да и жив ли он вообще? Как сложилась судьба двоюродной сестры бойца Терентия, погибшего на высоких кручах Днестра под немецким танком на вторую неделю войны?..

Только на левый берег – оттуда ближе к Десне, где Артур знает многие села, как свои курземские хутора в Латвии. Только на левый берег – он ближе к линии фронта, куда Артуру с Опенкиным так и не удалось дойти в то знойное и трагическое лето сорок второго года. «Таня! Я еще вернусь к тебе!» – шептал Артур. Он сам удивлялся, отчего так запала в его душу эта золотоволосая девушка из украинского села, и даже внушил себе, что, если б не Таня, он не рискнул бы бежать. Ведь ему тогда и не хотелось жить на белом свете.

А еще в воображении Артура рисовалась встреча с генералом Шаблием. Рубен расскажет ему всю правду.

Впереди между деревьями вроде посветлело. Артур осторожно вышел на опушку и увидел, как против звезд в ночной тьме холодно блеснул речной плес. Это был Днепр.

Рубен встал над кручей. Днепр был закован в лед. Хотя зима была малоснежной, морозами этот край она не обделила. Днепр надежно замерз в декабре, и март еще не успел растопить лед.

Артур спустился с кручи и сошел на лед, который весело затрещал. Он понял, под ним молодой лед, наспех выкованный ночными мартовскими заморозками на озерцах талой воды, и решил ползти. Так надежнее. Когда добрался до старого льда, пошел. У левого берега зачернела длинная и узкая, как сабля, полынья. Искать другого «брода» Артур не стал, зная, что левый берег пологий и неглубокий, а до песчаной косы с десяток метров. Он переложил зажигалку из трофейного френча под фуражку с большим козырьком, тоже отобранную у конвоира.

– Товарищ генерал! Семен Кондратьевич! Я дойду до вас, что бы там ни было! Вы же верите мне? Я не изменник! Я просто попал в большую беду! – горячо шептал Артур. Он пошел прямо по воде, чтобы навсегда утопить в ней свои следы от вассермановских ищеек.

И вот берег. Артур упал на затвердевший песок. Он понимал, что просто не имеет права лежать на холодной земле после ледяной купели, но ноги не шли – так закоченели. Тогда Рубен, выбиваясь из сил, начал растирать их. Наконец смог подняться и кое-как доковылять до ближайшего леса.

Его встретили ощетинившиеся кусты и одинокие сосны, выбежавшие на песок, да так и застывшие перед величием Славутича.

Под ногами похрустывали сухие ветки. Только огонь мог спасти. И Артур стал собирать хворост. Когда высек огонь из зажигалки, вдруг подумал, что дым от костра могут увидеть не только свои, но и враги. Что же, если придут каратели, Рубен будет биться до последнего патрона и теперь уж живым к ним не попадет. Но нужно высушить одежду и хотя бы немного согреться.

Огонь лизнул тонкие прутья и зашипел, борясь с влагой, которой была пропитана кора веток. Приятно запахло дымом. Артур лег на землю и раздул огонь, так как ветра в лесу не было, и на сердце у Рубена посветлело. Чего ему бояться, что кто-то увидит костер?.. Еще когда его везли из лагерной тюрьмы под Белую, Артур случайно узнал, что Красная Армия освободила Харьков. В такие дни ни немцам, ни их приспешникам не очень-то хочется гоняться за партизанами.

Когда совсем рассвело, Артур пошел дальше. Вскоре он услышал собачий лай, ветер донес запах дыма. Через несколько сот шагов увидел на поляне озера развалины дома. За сожженной хатой виднелся хлев с соломенной кровлей. В стене прорезано оконце, рядом с которым прямо из стены торчала железная труба, из нее шел дым.

На дворе играли два мальчика, одетые в ветхие фуфайки с взрослого плеча, обутые в огромные опорки.

– Немец!

– Деда! Немец пришел к нам! – крикнули испуганным голосом ребята и бросились к своему жилью.

Артур совсем забыл, что на нем эсэсовский мундир. «Досталось этим беднягам от фашистов, что так испугались», – подумал он, решительно открыв дверь.

На пороге, заслонив собой детей, выросла кряжистая фигура старца с длинной седой бородой. Дед был в полотняной рубашке, зашнурованной белым шнурком, в таких же полотняных штанах, обут в большие, как лодки, валенки, на которые натянуты галоши, выкроенные и склеенные из автомобильной камеры. Дед молча смотрел слегка прищуренными, давно выцветшими глазами на непрошеного гостя. В глазах ни страху, ни интереса, ни удивления, только ненависть. Не сказав ни слова, дед пропустил Артура в свое жилище.

Артур сел на скамейку, оперся локтем о край сбитого из свежих досок стола.

Из-за полога вышла старая хозяйка и уставилась на непрошеного гостя, испепеляя его взглядом и прижимая к себе внуков. Ее узловатые руки лежали на детских головках, словно крылья птицы, закрывающей птенцов от беды.

Глаза Артура слипались, голова клонилась на руку, которая гак удобно лежала на столе. Все тело насквозь пронизало домашнее тепло, а ноздри щекотал приятный пар от вареной картошки. Артур не заметил, как заснул.

– Гляди, Роман! – прошептала старуха, снимая горячий чугунок с плиты. – Немец, а без сапог. Бывает же такое?! И это после того, как они нас по миру пустили!

Она слила горячую воду из чугунка и положила с десяток картошин в миску. Потом слегка коснулась руки пришельца. Артур вздрогнул, рука его стремительно легла на автомат. Но тут же опомнился.

– Палдес. Спасибо! – поблагодарил улыбнувшись.

Дед и бабка переглянулись. Артур не обращал на них внимания. Он хватал горячую картошку, дул на нее, подбрасывал, чтобы скорее остыла, и жадно ел.

– Обожжешься, ненормальный! – не выдержала бабка. – Тебе и целого чугунка будет мало!

– Что ты не немец, человече, так это точно! – наконец заговорил и дед Роман. – Так кто же ты?

– Я латыш. Я убежал из немецкого плена. Был партизан, – ответил Артур. – Из-под Белой иду. – Он подмигнул мальчишкам, которые уже вышли из-за бабушкиной спины, хотя еще и держались за ее юбку.

Ребятишки в ответ заулыбались.

– За что немцы хату сожгли? – спросил Артур.

– За то, что я со старухой будто бы прятал партизан и подпольщиков, – пожал плечами дед. – Люди советовали нам уходить. Но куда я со своей земли, со своего Днепра пойду? Паромщиком я тут всю жизнь. А теперь без работы. Некого перевозить на тот берег. Ты, друг, оставайся у нас. Пойдешь дальше, можешь к жандармам из Хацкого попасть. Отоспишься на чердаке. После пожара немцы к нам не приходили!

– Спасибо, дедуня!

– На первый раз хватит, – сказала хозяйка, убирая со стола миску. – В другой раз, а то еще беда будет.

– Да. В другой раз, – согласился Артур и вопросительно глянул на деда Романа.

– Отоспишься, найдем тебе сапоги, может, встретишься с нашими людьми.

– Как вас по отчеству?

– Роман Аверьянович Шевченко, – назвался дед и оглянулся на угол, где висел портрет Тараса Шевченко. – Два сына в Красной Армии, а невестку немцы забрали в рабство.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю