Текст книги "Каштаны на память"
Автор книги: Павел Автомонов
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)
Офицеры гарнизона в этот вечер отмечали свое переселение в особняк. Сам генерал вскорости оставил их в зале и пошел отдыхать. Веселое общество не развлекло фон Брауна. Даже после рюмки кюммеля он чувствовал себя неспокойно. Его все пугало, даже тиканье собственных часов. Перед тем, как лечь спать, фон Браун с подозрением осмотрел камин в своем новом кабинете. Взгляд генерала привлекла облицовка камина – на плитках был изображен первобытный человек в звериной шкуре, добывающий с помощью палки огонь…
Пораньше поехал на свою квартиру и гауптман Гейден. Настроение было плохим – и все из-за штурмбаннфюрера Вассермана, который пытался выставить Гейдена чуть ли не пособником русских. Гейден погасил свет, лег на кровать, ощупав рукой ящик, добытый ценой таких больших усилий из-под угольной кучи. Затем закрыл глаза и попытался заснуть, но сна не было. «Наверное, от кофе», – подумал он, подкладывая поудобнее пуку под голову. Перед глазами стояли подорвавшиеся на минах саперы, сотни расстрелянных военнопленных и жителей Харькова. Ну пусть Вассерман – он эсэсовец, но почему так жесток генерал фон Браун? Зачем уничтожать столько людей, не имеющих никакого отношения ни к партизанам, ни к минам? А сколько желчи у этого штурмбаннфюрера Вассермана – он готов бросить в концлагерь даже офицеров вермахта, которые ему не по душе. Как позеленел Вассерман, когда услышал от Гейдена, что он обезвредил радиомину: «Какая радиомина может быть у большевиков, если ее нет у Германии?..» А если все-таки допустить, что мина у них есть? Иначе зачем приемник в ящике? Чтобы потешиться над ним, капитаном Гейденом? Слишком дорогая шутка – радиоприемник в мине! А если так, что же тогда? Выходит, Гейден и Броер разминировали первую русскую радиомину? Значит, где-то будет и вторая, и третья, и сотая?
От этих мыслей рыжеватые волосы на голове Гейдена зашевелились. С кого спросят, если это настоящая радиомина? Конечно же, спросят с него, командира саперного батальона Гейдена.
Гауптман резко поднялся, зажег свечу (электрического освещения в этом неприветливом городе еще не было) и посмотрел на часы, лежавшие на столе рядом с ящиком. Четвертый час утра. Именно в такое время начиналась война с Россией, победоносная и молниеносная… Вассерман уверен, что завтра войска фюрера войдут в Москву. Вермахт захватил уже Киев и Харьков – почти всю Украину. Но победа ли это?
Гейден закурил сигарету и решил, что больше не будет пить столько кофе. Внезапно в ящике что-то щелкнуло, словно захлопнулась мышеловка. Как ошпаренный, гауптман отскочил от стола, чиркнул зажигалкой. Невероятно, но факт! Это настоящий радиоприемник – и вот сейчас аппарат принял какой-то сигнал! Какой-то сигнал?.. Какой же может он быть для радиоприемника, вмонтированного в мину?.. «Боже мой! – прошептал побелевшими губами Гейден. – Мина, которую они вынули из-под угля, должна была взорваться именно в эту минуту, в это мгновение!»
Его словно ударило током: «А если такая мина есть и под самим особняком, в котором сейчас мирно спят генерал и работники штаба?»
Дрожащей рукой Гейден стал крутить ручку телефонного аппарата.
Генерал ответил сразу же, совсем не сонным, а испуганным голосом:
– В чем дело, Гейден?
– Я… Вы… Я… – заикаясь, начал докладывать главный сапер фон Брауна. – Приемник в ящике сработал! Только что. Сомнений нет! Русские применяют против нас и радиомины! Немедленно покиньте особняк, герр генерал!
– Я вас расстреляю, Гейден! Я вас… Я вас предам полевому суду… Я…
– Я не могу сказать что-то определенное, кроме того, что мой ящик принял радиосигнал, – сказал Гейден, вытирая пот, катившийся с него градом. – Завтра мы еще раз…
Но генерал уже швырнул трубку.
Гейден уже жалел, что рассказал все генералу, – теперь беды не оберешься. Но по своей натуре Гейден был честным сапером и не мог не сообщить о том, что произошло у него на квартире, самому начальнику гарнизона.
Фон Браун был крайне напуган звонком сапера. Он и так не спал, думая, как и Гейден, что бессонница эта из-за кофе и кюммеля. В действительности же ему всюду чудились мины – даже за столом, когда обедал. Ему слышалось тиканье «адской машины», когда он еще только шел в свой кабинет. Генералу казалось, что во всех стенах замурованы мины с часовыми механизмами, что они лежат под половицами и кислота капля за каплей разъедает предохранитель в химических взрывателях…
«Майн гот! – шептал генерал, машинально надевая китель и в суете забыв натянуть брюки с широкими генеральскими лампасами. – Майн гот! Я так радовался, когда получил высокое назначение от самого фельдмаршала Рунштедта, а оказалось, попал в ад! За что такие наказания? За что?..»
Лицо его перекосилось, он заметался по кабинету, словно загнанный зверь, искал и никак не находил свою генеральскую фуражку.
Именно в эту секунду за триста километров от Харькова, на Воронежской радиостанции, инженер-полковник Илья Веденский подал команду: «Подорвать мину номер два!»
Огромной силы взрыв поднял в воздух особняк на улице Дзержинского. Его руины погребли генерала фон Брауна и около десятка офицеров штаба.
«Подорвать мину номер три… Четыре… Пять… Шесть!» – перенес Веденский смертоносный огонь на аэродром.
Ангар развалился на части, а несколько «юнкерсов», прошитых горячими осколками, факелами вспыхнули среди темной осенней ночи.
В конце той ночи, длинной, как жизнь, за гауптманом Гейденом приехал штурмбаннфюрер Вассерман. Сперва повезли на место, где еще вчера стоял чудесный дом, в котором размещался штаб генерала фон Брауна. Теперь там над глубокой ямой высились, будто скифские бабы в украинских степях, каменные столбы, остатки стен и трубы от печей, облицованных кафелем.
Перед руинами стояла шеренга саперов, напротив них – эсэсовцы. Саперы, как и несколько дней назад, когда к ним обращался гауптман Гейден, стояли неподвижно. В строю не было только ефрейтора Броера, которого два эсэсовца подвели к Гейдену.
Какой-то незнакомый генерал подошел к гауптману и сорвал с его шинели погоны.
– На фронт. Рядовым! – коротко бросил генерал и повернулся к команде эсэсовцев: – Можете начинать!
Восемь автоматчиков приготовили оружие. По команде нажали на спусковые крючки, и «шмайссеры» задергались, выплевывая горячие пули.
Гейден поднял взгляд на эсэсовцев, на стволы их автоматов, из которых только что были расстреляны солдаты его взвода, и что-то прошептал бескровными губами.
От руин одна за другой отъезжали машины с трупами. Двинулся фургон и с Гейденом и Броером, взятыми под стражу. Последними вместе с штурмбаннфюрером уехали эсэсовцы, расстрелявшие солдат.
И тут же с улицы во двор, опираясь на палку, вошел человек с торбой, перекинутой через плечо. Был он невысок, коренаст. Это был Устим Гутыря, прибывший ночью в Харьков, чтобы посмотреть, как сработали мины.
Он нагнулся и поднял плитку, на которой был изображен первобытный человек. Плитка была знакома Устиму – он подолгу рассматривал ее, когда у камина играл в шахматы с Опенкиным, Рубеном и Веденским. Он вытер плитку рукавом и спрятал ее в мешок. Он не спешил покидать двор, заваленный битым кирпичом, балками. «А все-таки здорово! Мина откликнулась на радиосигнал! Это же то, чем жил, о чем мечтал полковник Веденский…» Прихрамывая, Гутыря вышел на Сумскую и остановился возле памятника Шевченко.
Кобзарь словно сделал шаг ему навстречу, и казалось, вот-вот сойдет с пьедестала, а за ним – весь этот строй людей, воплощающих поколения разных эпох. Сойдут те, которые срывают со своих рук цепи, сойдут и те, которые с винтовкой и красным знаменем поднимаются на борьбу.
5Словно льдину в океане, носило отряд «ЗСТ-5» по Харьковщине и Сумщине, где базировался тыл немецкой армии, ее второй эшелон. Маршруты партизан пересекали шоссе, грейдеры и железные дороги, веером расходившиеся от Харькова. Вблизи дорог минеры Устима Гутыри задерживались, чтобы нанести удар по автоколоннам. Случалось, подрывники нападали на штабы военных частей, взрывали фургоны с радиостанциями, легковые машины штабистов. Не раз группа Максима Колотухи и Шмеля Мукагова приводила «языка», и тогда Рубен и Стоколос передавали радиограммы с важными сведениями.
В погоню за партизанами немецкое командование снарядило карателей – солдат полевых частей и полицейские команды нескольких районов. Иван Опенкин не стал углубляться в лес, чтобы оторваться от преследования. Командир задумал так: каратели должны посчитать, что партизаны исчезли где-то в лесу, туда и направят все силы. И на марше можно встретить карателей.
Враги, и вправду совсем не остерегаясь, выступили к лесу на автомашинах, чтобы уже потом развернуться в цепь. Но партизаны ожидали их не в лесу, а на бывшей совхозной усадьбе… «Охотники за партизанами», которым посчастливилось унести ноги, не забрали даже своих раненых.
За несколько долгих ночей отряд прошел возле сел, названия которых Андрей узнал еще в школе: Диканька, Мануйловка, Хомутец, Яреськи, Шишаки… С этими местами тесно связаны имена декабристов и крестьян-турбаивцев, имена Григория Сковороды, Гоголя, Панаса Мирного, Леси Украинки, Тесленко, Короленко, Куинджи, Васильковского, Пимоненко, Ярошенко…
В походе Андрей простудился, попав в прорубь на Ворскле, и теперь боялся, что командир оставит его где-нибудь на хуторе. Но Опенкин, казалось, пока ничего не замечал.
– Пойдем в село, Андрей! – обратился вдруг командир, когда они присели отдохнуть на поваленное дерево.
– Что мы в селе не видели? – насторожился Андрей. – Хочешь меня там оставить?
– Заболел, что ли? Чего ерунду городишь? – удивился Опенкин. – Село-то Лютенки. Это в него выезжала Маргарита Григорьевна с детьми лейтенанта Рябчикова. Может, найдем ее.
– Идем, командир! – вскочил Андрей, услышав имя матери Леси.
– Тебе, Андрей, нужно сменить обстановку хотя бы на несколько дней, пока не выздоровеешь… – совсем уменьшил голос Опенкин. – Я ведь вижу – хвораешь.
– Да здоров я! – запротестовал парень.
– Я сказал так, на всякий случай! – усмехнулся командир.
Смеркалось, когда Опенкин и Стоколос подошли к крайней хате села. Им повезло: они тут же увидели женщину, которая несла в хлев ведро с пойлом.
– Добрый день! Может, вам помочь, хозяюшка? – первым заговорил Опенкин.
Женщина равнодушно оглядела их и ответила:
– Обойдусь.
– Мы партизаны. Я командир Опенкин. Может, слышали? – Иван решил сразу же сказать правду.
– Слыхала.
– Хлопец занемог, три дня в рот горячего не брал. За нами гнались немцы, мы не могли даже костер разжечь, – ничего не утаивал Опенкин. – Не дадите ли ему чего-нибудь?
Хозяйка взглянула, прищурив глаза, на Андрея и сказала сочувственно:
– Вижу, что вы свои.
– По каким же приметам? – поинтересовался Опенкин.
– Вы попросили есть по-человечески, а не «давай, ставь на стол!». Ну заходите.
Все трое вошли в хату. Женщина приложила руку ко лбу Андрея.
– У тебя жар, сынок. А ты ходишь на таком лютом морозе. – Она зажгла керосиновую лампу и объяснила: – Керосину всего, что в лампе. Только для гостей. – И, присматриваясь к Андрею, которому свет от лампы бил в лицо, заметила: – Глаза у тебя душевные. Таких глаз не бывает ни у немцев, ни у холуев ихних. Вот и еще примета. Ну а вы Опенкин? Или Копенкин?.. Слыхала в селе о вас. А я Арина Кирилловна Заруба, девичья фамилия Засядько.
Андрей и Иван переглянулись, удивившись, что Арина Кирилловна называла еще и свою девичью фамилию.
– Два сына у меня. Старший, Петр, три года как пошел в Киевское артиллерийское училище. А младшего, Коленьку, в прошлом году провожала на Балтийский флот. Много их в ту осень из Харькова и Полтавы ехало. Три эшелона. Вон скольких морячков дали наши края Балтике.
Она открыла сундук, вынула тетрадку, какую-то газету и репродукцию картины.
– Собиралась поехать в Ленинград, к Коле. После жнив, думала, поеду. А тут война. Посмотрите: это его контрольная о родном селе. Писал тут и о пращуре своем по матери, первом генерале артиллерии русской армии Александре Дмитриевиче Засядько, писал, как тот с Суворовым в Италию ходил, как воевал наш прадед в тысяча восемьсот двенадцатом году. В Эрмитаже среди портретов героев той войны и его портрет есть. А это…
Андрей взял из рук Арины Кирилловны репродукцию, под которой была надпись:
«Генерал-лейтенант, начальник штаба артиллерии русской армии А. Д. Засядько демонстрирует фельдмаршалу Барклаю де Толли ракету собственной конструкции».
– Это оружие действовало против турок в тысяча восемьсот двадцать восьмом году, – сказала Арина Кирилловна.
– Здорово! – вырвалось у Стоколоса. – Недаром все эти дни я словно загипнотизированный. Все думаю о тех талантливых людях, которые родились на берегах Псела и Ворсклы. И вот еще: изобретатель артиллерийских ракет, первый генерал артиллерии русской армии! Да еще его праправнучка! Верно я вычислил?
– Верно. Да вы, хлопцы, ешьте! – сказала хозяйка. – Тебе бы, Андрей, еще и выпить да красным перцем закусить, чтобы побороть хворь. Положи перцу в борщ… Старший мой был под Киевом, а сейчас и не знаю где. Тут наших тысячи проходили, пробивались на Харьков. Высматривала и его. Не было моего Петруся.
Андрей закашлялся, и Арина Кирилловна постучала по его спине.
– Не поперхнулся ли, хлопче?
– Да не от вашего перцу, мама! Я воевал вместе с командиром батареи лейтенантом Зарубой под Васильковом. – И поспешил успокоить ее: – Поверьте, проходил и Петро где-то поблизости, да не заскочил домой. Сыну вашему нужно было пробраться к своим. Жив он!
– Спасибо, сынок!
Опенкин, перекусив немного, осторожно поинтересовался у хозяйки:
– Где-то в первую неделю войны в ваше село с границы должна была приехать женщина с двумя мальчиками и девочкой. Дети это не ее, а Зины Рябчиковой, жены моего друга, она будто бы из ваших краев. Как они? Добрались, живы-здоровы?
– Родители Зины на том краю села живут. А Зина как в первый день войны поехала за детьми, так и не вернулась. Женщина привезла деток. Кажется мне, у учительницы она прячется.
– А можно привести ее сюда?
– Попробую завтра это сделать, – сказала Арина Кирилловна. – А вы ко мне приходите ночью. Хотя нет, лучше оставайтесь у меня. Хлопцу нужно выспаться, пропотеть в тепле. Куда на такой мороз?
– Останемся, – согласился Опенкин, – но не в хате, а в хлеву.
Они вышли из хаты. В хлеву стояла лишь телка. При нынешних временах Арина Кирилловна не очень-то и надеялась, что из нее когда-нибудь будет корова. Просто держала, чтобы в хозяйстве была какая-нибудь скотина, без которой житье на селе непонятно и странно.
Гости набросали в ясли сена и улеглись голова к голове. Арина Кирилловна укрыла обоих рядном.
– Будем сегодня спать на плацкартном месте. И никаких гвоздей! – сказал Опенкин, устраиваясь поудобнее и сладко зевая. – Как ты думаешь, Андрей, а Арину Кирилловну можно зачислить в отряд?
– Партизан – это народный мститель, – ответил Стоколос. И с волнением подумал, что завтра вечером командир встретится с Маргаритой Григорьевной. – Меня возьмешь на свидание с Маргаритой Григорьевной?
– Ты не ответил на мой вопрос, – напомнил Опенкин.
– Арина Кирилловна – это народ. Таков мой ответ. Так возьмешь?
– Доживем еще, – неопределенно ответил командир. – Ты спи, хлопче!
– Скажи, командир, когда ты заметил, что я приболел? – спросил Андрей.
– Как только перешли Ворсклу.
– И молчал…
– А что говорить, когда ты и так боялся, чтобы мы не узнали об этом. Я все ждал случая заскочить с тобой в село.
– Спасибо тебе. Увиденного и услышанного тут, наверно, хватит, чтобы выздороветь и без лекарств.
– Спи, друже, спи. И никаких гвоздей! – шутя добавил командир.
Андрей слышал, как совсем близко мирно дышало животное. Он протянул руку и нащупал теплую морду телки. Усмехнулся и вскоре незаметно заснул.
Разбудили их чужие голоса. Во дворе хозяйка говорила с немцами, нетерпеливо позвякивая ведром. Сноп света пробивался в хлев через оконце. Уже наступило утро.
Вскоре во дворе стихло. Дверь скрипнула, на пороге в клубах пара появилась Арина Кирилловна.
– Немцы! – шепотом предупредила она. – Двое в хате яичницу жарят. Их тут десятка три приехало… Обоим вам не пройти. Андрюшка, лезь на чердак и сиди там до вечера. А тебя, командир, я поведу к лесу. Там сестра моя живет. Бери мешок, клади в него оружие, а сверху вот что положим.
Она выкатила тыкву.
– Да быстрее, лентяй! – вдруг крикнула Арина Кирилловна, ткнув Опенкина под бок.
Опенкин все понял. Завернув в кусок дерюжки, которую подала хозяйка, автомат и, положив его в мешок, стал туда же бросать тыквины.
– Пошли, Иван! – выкрикнула она так, чтобы ее услышали в хате.
Когда проходили мимо хаты, на крыльцо вышел один из солдат и захохотал, взявшись за бока и кивая на Опенкина, который согнулся дугой под тяжелым мешком.
– Тыква, пан солдат, – сказала Арина Кирилловна.
– Гросс тыкфа! – причмокнул солдат и пошел доедать яичницу.
Вышли на улицу. Там тоже ходили солдаты, удивленно посматривая на женщину, которая нагрузила своего мужа или родича. Свернули к негустой заснеженной посадке.
– Там уже и хат нету, – удивился Опенкин. – Где же ваша сестра живет?
– Одна в Миргороде, другая в Гадяче, – ответила Арина Кирилловна, глядя на партизана лукавыми глазами.
– Ну и ну!.. – только и сказал Опенкин, облегченно вздохнув.
– Теперь иди, командир, посадкой, а дальше рвом к лесу…
Опенкин обнял женщину:
– Спасибо вам. Передайте Андрею, мы его выручим. А куда же тыкву?
– Неси своим партизанам на кашу.
За шесть месяцев войны Андрей Стоколос побывал во всяких переделках. В нынешней ситуации, считал он, почти все зависело от Арины Кирилловны: удастся ли ей провести в лес Опенкина, не разоблачат ли ее потом немецкие солдаты.
Еще утром, проснувшись, Андрей почувствовал, что хворь вроде отступила, температуры не было. Всю ночь он исходил потом. Вот еще бы белье сменить!..
Через дырку в крыше он видел, как по двору прохаживался немец и что-то высматривал там. А на крыльцо вышел другой немец, рыжий и крикнул:
– Броер! Поймай курицу!
– Яволь, герр Гейден! – сказал тот, что был во дворе, и подошел к хлеву.
Он открыл ту половину, где на чердаке сидел Стоколос. Внизу посветлело. Андрей осторожно взял в руки автомат.
– Ме-е-е! – Броер похлопал телку по боку и пошел в другую половину хлева, откуда тут же послышался шум.
Вскоре Броер показался во дворе. Он нес курицу, которая была уже без головы и истекала кровью. «Что они, ночевать тут собираются?» – обеспокоенно подумал Андрей. Он устал наблюдать за хатой и двором, стоя на коленях, и потому лег на спину, заложив руки за голову. Это ничего, что он не наблюдает за хатой. У него хороший слух, как у пограничника, радиста или певца. Лишь бы не задуматься да не прозевать чужие шаги во дворе.
В хате непрошеные гости затянули песенку «Ви гайст Лили Марлен». Кто-то хлопал в ладоши. «Была торжественная часть, а сейчас концерт, – подумал Андрей. – Должен же быть этому конец!»
По снегу заскрипели чьи-то шаги. Андрей метнулся к щели и увидел Арину Кирилловну. Она зашла в хлев и сначала заговорила с телкой, а потом шепотом, не поднимая головы, спросила:
– Ты живой?
– Как там командир? – не терпелось узнать Андрею.
– Пошел куда надо, с тыквой. Сказал, чтобы ждал.
– А что за веселая команда в вашей хате?
– Говорят, с фронта прибыли.
– Сколько машин на улице?
– Пять… Одна с проводами, – сказала Арина Кирилловна. – К нам зашли вроде поспокойнее тех, что в других хатах. Тебе поесть надо…
– Обойдусь, еще заподозрят вас, – отказался Андрей.
Арина Кирилловна вышла. Когда открывала дверь, из хаты вновь долетели слова теперь уже другой песни: «Вольга-Вольга, мутер Вольга…»
«Прямо-таки артисты посетили хату Зарубы!» – со злостью подумал Андрей. Ему приказано ожидать. Как долго? Что затеял Опенкин?.. Наверно, он уже получил полные данные о подразделении, прибывшем в село. В лесу недалеко стоит лагерем местный партизанский отряд, хлопцы знают каждую тропку, каждое дерево, из-за которого можно ударить по машинам, если незаметно подобраться к селу. А пока Андрею остается только ждать… И он ждал.
В обеденную пору, когда одни солдаты снова сели за столы, а другие улеглись спать после долгого путешествия от фронта в свои тылы, внезапно на улице один за другим раздалось несколько взрывов и тут же ударили пулеметы, как определил на слух Андрей, – «дегтяри».
Удар партизан был внезапным, как снежный смерч, неожиданно налетевший на село. Больше сидеть на чердаке Андрей не мог. Решительно спрыгнул вниз и, пригибаясь, бросился к хате. Он понимал, что «гости» Зарубы сейчас кинутся к двери, и потому молнией пересек им дорогу.
– Хенде хох!
Солдаты от неожиданности упали на пол. Андрей быстро снял со спинок стульев их широкие ремни, на которых висели гранаты, похожие на наши «лимонки», но с гладкой поверхностью.
– Встать! – приказал Андрей.
В это время в хату влетели Гутыря и Рубен.
– Свейке! – поздоровался комиссар, тряся Андрея за плечи.
– Считай, Андрей, этот налет ради тебя, – сказал Гутыря.
– Спасибо.
– О… У тебя, комиссар, сегодня будет дипломатия… – кивнул Гутыря на пленных. – Во какой рыжий попался!
В сенях снова затопали, и в хату ввалились Мукагов и Колотуха с трофейными полевыми сумками. Мукагов обнял Андрея.
– Как ты тут?..
– Попили из меня крови, – шутливо мотнул головой Стоколос, – эти два типа. Можно было бы пустить их в расход, но я на всякий случай взял их в плен! А наши как?
– Порядок! Объединились с местным отрядом и ударили по их радиорубке. Теперь Рубену хватит работы на неделю! – засмеялся Шмель.
– Потери есть?
– Несколько раненых… Зато фрицев всего с пяток унесло ноги, – ответил Максим Колотуха. – Остальные…
– А с этими что? – вдруг спросила Арина Кирилловна, которая незаметно вошла в хату.
– К аллаху на небеса! – махнул рукой Мукагов.
– Зачем же так? – не согласился Рубен. – Мы должны узнать, что это за птицы. – И что-то спросил у пленных на немецком.
Пленные, бывший командир саперного батальона 68-й дивизии гауптман Гейден и ефрейтор Броер, которых разжаловали и послали на фронт, отвечали на все вопросы, как показалось партизанам, вполне откровенно. Выяснилось, что именно Гейден и Броер колдовали в Харькове над радиоминой, заложенной группой полковника Веденского.
Арина Кирилловна подошла к Андрею и потихоньку сказала:
– Пока вы тут, схожу к учительнице. Может, придет ваша чернявая.
– Идите, – кивнул Андрей и снова прислушался к допросу.
– А не врут, что эсэсовцы расстреляли своих саперов? – засомневался Мукагов. – Все они фашисты!
– По-моему, не врут, – комиссар показал солдатские книжки Гейдена и Броера. – Это они имели дело с нашими минами.
– И надо же! – удивился Устим Гутыря и сказал Гейдену не без гордости: – Не досадуйте, вам бы все равно не удалось разминировать главный заряд. Секрет Гутыри!
– Да, мы в Харькове поняли, какой ужас – эти ваши мины, – сказал Гейден. – Генерал Браун трясся, как в лихорадке… Вы нас расстреляете?
– А как ты думаешь, фашист? – вмешался Мукагов. – Ты сжег хату Марины, издевался над Маланкой Гутырей под Уманью! Ты…
– Что ты сказал?! – вдруг выкрикнул Гутыря, словно пораженный громом. – Ты, Шмель, назвал имя Маланки Гутыри из села под Уманью?..
– Да, Устим, – удивленно ответил тот. – Нам с Рябчиковым дали приют две молодицы, Марина и Маланка… А потом, когда мы ушли, ворвались немцы и подожгли хату Марины. Мы увидели пожар уже издалека. Рябчиков не пустил меня поквитаться с поджигателями.
Мукагов весь дрожал, кулаки его сжимались. Как он ненавидел сейчас и этого рыжего Гейдена, и толстомордого Броера.
– Так ты был у моей сестры? – горячо спросил Гутыря. – Чего ж ты молчал как рыба?..
– А откуда я знал, что ты Гутыря? – спросил Шмель. – Ты же до нашего прихода уже был законспирирован, как выдающаяся в минно-подрывных операциях особа. Тут сам аллах кабардинский, ингушский и чеченский вместе с осетинским Иисусом не разберутся, кто есть кто на самом деле.
– Это правда, – согласился Устим. – Ну а как она, Маланка-то?
– Я ей век буду благодарен, эта женщина – воплощение преданности и душевности, – горячо ответил Шмель, и все поняли: никакого сомнения в правдивости этих слов не может быть. – А этих к стенке! За муки и слезы матерей!.. Не будем же мы возиться с таким «ценным грузом».
– Не надо горячиться, Шмель, – остерег Рубен. – Мы еще не говорили с командиром.
На улице командиры обоих отрядов стояли в окружении партизан и крестьян. Связной из миргородского партизанского отряда, тоже оказавшийся тут, передал Опенкину от имени секретаря Полтавского обкома партии приглашение прибыть с группой партизан на совещание. Опенкин догадывался, что главным вопросом совещания будет объединение отрядов на время оборонительных боев против карателей. Этого требовала обстановка: выпал снег, и небольшими отрядами стало трудно маневрировать, не оставляя следов.
– Поедем, Устим? – обратился Иван к Гутыре. – Пленные останутся пока что в отряде. Ждите нас, товарищи! – поднял он руку, а потом ловко вскочил на коня, которого подвел местный партизан.
Гутыря, Мукагов и еще несколько бойцов тоже были на конях. Еще минута – и всадники галопом помчались мимо старого Успенского собора, над которым каркало воронье, всполошенное недавними взрывами и стрельбой.
Арина Кирилловна вернулась с женой начальника заставы капитана Тулина. Маргарита Григорьевна была одета в теплое пальто с серым воротником, укутана большим темным с яркими цветами платком. Лицо ее исхудало, а глаза глубоко запали и смотрели, словно из глубокого колодца, печально и потухше. Где и делись те живые огоньки, открытая ласковая улыбка, так знакомая всем с заставы…
Первым Маргарита Григорьевна узнала Колотуху и бросилась к нему в объятия, не скрывая слез.
– Наконец-то! – вырвалось у нее.
– Успокойтесь, Маргарита Григорьевна.
– И ты тут? – заморгала длинными густыми ресницами Маргарита Григорьевна, увидев Андрея.
Тот машинально снял шапку. Женщина обхватила голову Андрея.
– Как ты вырос за эти месяцы! Как возмужал, раздался в плечах.
– На этой войне с узкими плечами долго не протянешь, – философским тоном ответил Андрей. – А вам привет от Леси!
– Леся осталась там, – поспешил сообщить Колотуха, указав рукой на восток. – Хотя собиралась сюда с нами.
– Родные мои! – готова была обнять целый свет Тулина. – Собиралась сюда? Вот я задам этой Лесе! – погрозила она, словно было это в мирное время и дочка не послушалась мать, надев не то платье, которое она советовала. – Я ей… Хорошо, что она там. И много вас с пятой заставы?
– Четверо, – грустно доложил старшина Колотуха. – Терентий Живица погиб в Бессарабии под немецким танком, Ваня Оленев без руки остался в тылу у врага, а лейтенант Василий Рябчиков погиб недалеко от Харькова, когда прорывались из окружения. Раненого политрука Майборского вывезли в тыл. А тех, кто полег на берегу Прута вместе с нашим капитаном Тулиным Павлом Германовичем… – Старшина Колотуха будто делал перекличку бойцов своей заставы и сам содрогнулся от того, сколько пограничников уже нету в живых. – Но, Маргарита Григорьевна – продолжил он, справившись с волнением, – наш отряд так и называется «ЗСТ-5». Может, и не очень громко, зато справедливо.
– Я знаю, что Павел погиб, – заплакала Маргарита Григорьевна. – Считайте и меня бойцом нашей заставы! Я с вами. И не думайте перечить. Я умею стрелять, ездить верхом. Старшина! Максим! – умоляюще взглянула она на Колотуху. – Меня уже вызвали в комендатуру в Гадяч. Комендант отпустил лишь потому, что предложил на них работать. Но об этом потом. Кто у вас командир?
– Опенкин. Но он поехал на встречу с командирами отрядов, а комиссар у нас Артур. Да что там думать? Двух фрицев с собой берем, а вас разве оставим? Не будет этого. Вы с нами! – решительно отрубил старшина Колотуха.
К Маргарите Григорьевне приблизилась Арина Кирилловна и перекрестила ее, а потом прижала к себе.
– Простите меня.
– Что вы? Чем вы провинились предо мной? – удивилась Тулина.
– Простите, что не могу пойти с вами… Хлопцы! Возьмите Маргариту Григорьевну, ведь теперь ее уже никакой комендант не выпустит живой!
– Мы уже решили, – ответил Рубен. – Маргарита Григорьевна пойдет с нами.
И по дороге, и в лесу Андрей все думал, почему Арина Кирилловна извинялась перед Тулиной. Ну, вызвал женщину комендант, люди ведь знали, что она жена пограничника, начальника заставы. Утаить это от оккупантов было невозможно. Да и сама Маргарита Григорьевна не скрывала, откуда прибыла на четвертый день войны.
– Что-то ты задумался, Андрей? – услышал он ласковый женский голос.
Обернулся: Маргарита Григорьевна.
– О вас думал.
– А-а… Догадываюсь. Пойми… Не каждый немецкий комендант начинает с того, что выкручивает руки тем, кого в чем-то подозревает. На моем месте просто глупо было бы стискивать зубы или твердить, что капитан Тулин – не мой муж. Если бы от этого зависел успех наших войск, я бы так и твердила: «Не знаю никакого начальника заставы капитана Тулина. Это мой однофамилец». Но ведь комендант-то хорошо знал, кого вызывает. И я не стала скрывать, что жена командира заставы. Наверное, комендант не ожидал от меня такого. Может, он думал, что жена чекиста непременно должна вцепиться ему в горло. Потом сказал: «Я могу предложить вам работу где-нибудь в учреждении». – «Спасибо, – ответила я. – Проживу и без работы. На своей земле как-нибудь пропитаюсь». Услышав это, он рассмеялся – такую нелепицу, мол, я сказала. Он предупредил, что в селах будет подметено все до крохи, что те, кому посчастливится выжить, должны работать на рейх… А еще сказал: «Мы подождем…»
– Слишком вежливый этот комендант…
– Да, – промолвила Тулина, прикусив губу и глядя на Андрея несколько растерянным взглядом. – Я ответила: «Что же, ждите!» А он: «Запомните: Красная Армия разгромлена и тут, на Украине, и там, под Москвой, и под Ленинградом!..» Меня отпустили, а комендант еще и проводил до крыльца, перед которым была толпа задержанных людей. Их удивило, что вражеский комендант попрощался с женщиной, которая вышла из комендатуры не избитой…
– Не нужно дальше! Разве можем мы хотя бы на каплю сомневаться в вашей честности? При благоприятных условиях можно было бы даже пойти к ним на работу и одновременно иметь связь с партизанами. Отряд в лесу слеп и глух, если не получает сведений из сел и городов, в которых дислоцируются войска.
– Еще на границе я знала, что ты толковый парень, хотя и был самым молодым среди бойцов. И Павел Германович так говорил даже при Лесе. Как она там?
– Все такая же. Красивая. Гордая.
– Это значит – упрямая, как и была.
– Точно.
– А как у вас между собой?
– Да ничего… Дружим… – пожал плечами Андрей, не желая вдаваться в детали. – Наша встреча в Харькове была как на вокзале, когда сошлись два поезда, следующие в разных направлениях. В такой ситуации даже не знаешь, как себя вести, что говорить, ведь до отхода – минута. А когда уже поехал, начинаешь мучиться: не так вроде и вел себя, не то сказал. В этом поезде я и сейчас, Маргарита Григорьевна.