Текст книги "Каштаны на память"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

Наконец стихло. Вся полевая дорога была завалена металлическим ломом, над которым то тут, то там клубился дым. Поле, поросшее полынью и бурьяном (две весны и три осени стояло незасеянным), тоже было похоже на свалку.

Взошло солнце и сразу же спряталось в дыму, повисшем над дорогой, над молодым леском, над полем. Танковые экипажи, замаскировав машины, заглушили моторы – и вдруг услышали несмелый пересвист птиц, отважившихся даже в такую грозную пору встречать утро нового дня.

Где-то поблизости на стволе сосны долбил морзянку дятел: у него своя работа. Старательно, будто такой же дятел, поработал на своей радиостанции и Артур Рубен, докладывая генералу Шаблию о результате танковой атаки. Потом он в форме майора фельджандармерии снова вышел на дорогу.

Артур пропускал транспорт, идущий на восток, надеясь дождаться большой колонны, направляющейся к Днепру. Но в это утро движение с востока было вялым. Может, немцев напугал рев машин и стрельба из пулеметов.

Вдали показалось семь мотоциклистов. Артур вышел на дорогу в сопровождении Живицы и поднял руку. Один за другим мотоциклисты остановились. Гауптман, сидевший в коляске первой машины, подал бумаги. Это были разведчики, они шли впереди большой колонны грузовиков и бронетранспортеров.

– Как на этой дороге? – спросил гауптман у майора фельджандармерии.

– Тихо. А там… – показал рукой Артур, – на рассвете была стрельба. Наверно, партизаны…

– Спасибо, господин майор! За нами идет штаб корпуса.

– Я предупрежу! – пообещал Рубен, отдавая документы гауптману.

Мотоциклы зарычали, будто псы, сорвавшиеся с цепи, и умчались вперед.

Когда вдали показалась машина и синий автобус, Артур дал рукой знак подполковнику Майборскому быть наготове и решительным шагом вышел на середину дороги. Расстояние между ним и легковой автомашиной сокращалось. Автобус и «мерседес» остановились в нескольких шагах от него.

– В чем дело? – спросил оберст с «мерседеса».

– Нужно обождать, герр оберст, ваших мотоциклистов. Партизаны уничтожили мостик. Сейчас его должны починить, – ответил Рубен.

– Вот как?

– Именно так. Но машинам лучше съехать с дороги, стать над кюветом, – дал распоряжение Рубен.

«Мерседес» и автобус свернули в сторону и, проехав с десяток шагов, стали у дороги над глубоким рвом, Рубен показывал рукой и тем водителям, которые были сзади, чтобы они освобождали проезжую часть шоссе. Те хотя и неохотно, но исполняли распоряжения майора фельджандармерии.

Вдруг к Артуру подъехала еще одна машина. В ней было только двое: водитель и эсэсовский офицер со знаками отличия штурмбаннфюрера. Задняя кабина была забита саквояжами и картинами в тяжелых золоченых рамах и без рам, свернутых в рулоны. Это трофеи эсэсовца Вассермана, добытые в Полтаве, Гадяче, Миргороде, Лубнах, Корсуне и Белой Церкви.

Артур Рубен в погонах майора и с металлической подковой фельджандармерии на груди так увлекся «регулировкой» движения, что не узнал эсэсовца в «мерседесе». Зато штурмбаннфюрер Вассерман вдруг почувствовал что-то неладное. Он решил выяснить, почему образовалась на шоссе пробка. Вассерман вылез из кабины. Майор фельджандармерии разговаривал с офицером. Только сейчас Вассерман увидел его лицо и чуть было не подавился воздухом. Машинально расстегнул френч: Вассерману стало душно. «Неужели капитан Рубенис? Мой бывший пленник?..»

В двух десятках шагов от «мерседеса» Вассермана стоял с немецким офицером тот самый Артур Рубенис, за голову которого гестапо и жандармерия (эмблема ее висела на груди самого Артура) обещали деньги, разные награды и даже землю. Сомнений не было: перед Вассерманом – комиссар партизанского отряда, посланец штаба генерала Шаблия, разведчик, минер, исключительно отчаянный человек, сумевший босым сбежать в пятнадцатиградусный мороз, разнеся черепа эсэсовцам-конвоирам.

«Какая наглость!» – заскрежетал зубами Вассерман, лихорадочно думая, как схватить Рубена, чтобы и полковник и генерал, которые вот-вот подъедут, заметили его, Вассермана, решимость.

Но рядом с Рубеном так и стриг глазами еще какой-то бандит в униформе немецкого лейтенанта, готовый, как видно, в любое мгновение дать очередь из автомата. И губы Вассермана посинели, руки задрожали – был он таки не из самых храбрых. Рубен перевел на него свой взгляд. Еще мгновение – и латыш узнает своего палача. Вассерман словно потерял разум. Конвульсивно поднял руку с пистолетом, забыв о том, что немцев тут сотни, а партизаны только вдвоем, и завопил нечеловеческим голосом:

– Ка-пи-тан Ру-бе-нис!!!

И в то же мгновение нажал пальцем на спуск пистолета.

Артур Рубен не упал, хотя Вассерман целился в сердце, он схватился рукою за рану. Такого с штурмбаннфюрером не случалось давно. Стрелял он всегда метко, уверенно, словно играючи: еще до войны был чемпионом по стрельбе среди эсэсовцев-штурмовиков своей части. Но сейчас его руки, как и обескровленные губы, дрожали от страха.

Раздался второй выстрел, третий… Четвертый раз штурмбаннфюрер выстрелил, уже выпуская из рук пистолет: автоматная очередь перерезала его пополам. Это стрелял Терентий Живица, за которым столько охотился Вассерман.

В это время где-то позади колонны грохнул пушечный выстрел. Это стрелял танк Т-34, замаскированный под копну сена на краю усадьбы дорожного мастера. Танк попал в бронетранспортер и выскочил на шоссе, подминая под себя машины. За ним двинулся тяжелый танк КВ. Один за другим поджигал он бронетранспортеры, расстреливал солдат, выскакивавших из машин. С исступленным ревом оба танка врезались в колонну, сбивая вражеские машины в ров, освобождая шоссе и даже грунтовую дорогу, которая тянулась рядом с мощенной.

– Заметай дорогу, заметай смелее! – передал по радио через ларингофон подполковник Майборский с КВ на тридцатьчетверку.

– Есть! – ответил молодой командир роты Игнат Тернистый и повторил: – Есть заметать шоссе!

Оба танка носились как бешеные, набрасываясь на бронетранспортеры, стреляя и стреляя из пулеметов по бегущим фашистам. Через каких-то десять минут шоссе было «заметено», а кювет на несколько сот метров оказался заваленным перевернутыми машинами, бронетранспортерами.

Подполковник Майборский остановил свой КВ, вылез из машины и подошел к бойцам, окружившим Артура Рубена.

– Жив? – нетерпеливо спросил Майборский.

– Кажется, нет… – сказал кто-то.

– Жив! – воскликнул Живица, так как в эту минуту он ничего больше не желал, как только бы выжил его верный друг.

Артур еще дышал, и после каждого его вздоха из пробитой разрывной пулей груди струилась кровь. Сердце билось все глуше. Огоньки в широко открытых глазах постепенно угасали. Однако жизнь еще тлела.

– Ты слышишь меня? – шептал Живица, склонившись над лицом Рубена. – Что же я хлопцам скажу, когда выйдем сегодня на берег Днепра? Как же я не уберег тебя? – Он взял его руку в свою. – Артур! Выживи еще раз! А?.. Выживи…

Живица упрашивал друга выжить, будто это зависело от Артура. А жизнь Артура Рубена висела на волоске с первых минут войны. Много раз он стоял уже одной ногой за последней чертой жизни. Но всегда находил выход, и смерть отступала перед его мужеством, солдатской сметкой и неодолимым желанием бить врага.

– Артур! – позвал и подполковник Майборский, положив руку на плечо Живицы.

– Он уже не слышит…

Два танкиста сняли с танка брезент и положили на него убитого Артура. Им помогал Терентий. Танкисты не оставляют своих погибших товарищей на поле боя – берут их на танки с собой, чтобы потом похоронить.

Надевая танкошлем, Майборский сказал танкистам:

– Положите убитого партизана на мой танк. – Комбриг закашлялся, ибо ветер пригнал сюда от горящих немецких бронетранспортеров и автомашин целые тучи черного дыма.

9

С востока доносилась пулеметная стрельба. Небо периодически вспыхивало от осветительных ракет. Там фронт. Там всеми силами враг стремится задержать продвижение советских частей, цепляется за клочки земли, чтобы побольше увезти награбленного, угнать с собой людей, скот. После разгрома партизанами гарнизона в Хоцках и рейда танкистов Майборского у берега образовалась неширокая полоса, освобожденная от оккупантов. Эту ситуацию и использовал генерал Шаблий, дав по радио сигнал форсировать Днепр силами партизанских отрядов.

Переяславцы подтащили к берегу два десятка дубов, шесть понтонных лодок, а со дна реки в эту ночь подняли затопленный паром деда Романа. Палуба на нем так и не успела просохнуть, она была скользкой, кое-где поросла водорослями. И весь паром в ночной тьме поблескивал как-то таинственно. В этом сооружении было нечто сказочное, ибо оно вынырнуло со дна, где пролежало целых два года, служа пристанищем для рыб и раков.

К Оленеву один за другим подходили командиры групп и докладывали, что бойцы готовы отчалить.

– Хорошо. Сейчас двинемся! – кивнул Оленев.

– Слушай, друг! Тебе же на лодке, когда начнется стрельба, будет нелегко… с одной рукой, – обратился к Оленеву Андрей.

– Вот именно. С одной рукой! А это уже что-то да значит! Мы только что похоронили Артура, а три месяца назад Перелетный и Вассерман схватили мою Надю, повезли куда-то за Днепр.

– Вассерман свое получил! – вмешался Терентий Живица. – Может, ты, Ваня, остался бы на этом берегу наших встречать, генерала Шаблия. А уж потом…

– Вот именно!.. Еще выскажется старшина Колотуха – и вас будет трое, а я один! – с иронией заметил Оленев.

– Я уже давно для тебя не старшина. Разве кого-нибудь из вас можно в чем-то переспорить? Вы же все, как быки, упрямые! – сердился Максим Колотуха, а потом махнул рукой. – Твое дело. Держись только, Иван, за палубу, ее хорошо отполировали русалки, танцуя на своих хвостах.

– Зачем подобные разговорчики? Нас же люди слышат! – решительно, с обидой предупредил Оленев.

– Что, товарищи пограничники? – спросил командир переяславцев, сняв фуражку и вытирая рукой пот с бритой головы. – Рация будет с нами?

– На всякий случай, – ответил Андрей.

– Но случай предстоит не «всякий», а очень важный, ответственный, и Оленеву надо бы остаться на левом берегу, – сказал командир переяславцев. – Там же несколько сот человек из пленных, которых мы освободили. У них уже сейчас работы по горло. Нужно снести к берегу из села все, что может плавать: колоды, доски, ворота, заборы, кадушки. Подойдут наши танкисты – им немедленно нужно передать пять тонн бензина, захваченного в Хоцках.

– Танки не бензином заправляются, а соляркой, – заметил Терентий.

– Ну да. Таких грамотных, как вы, поискать, – несердито сказал переяславец. – А немецкие «пантеры» – бензином. Скажешь, нет?

Партизаны отчаливали на лодках, на бревнах, на пароме, на плотах, державшихся на поплавках (поплавки – кадушки). Все пошло в дело, чтобы сразу же могло переправиться как можно больше людей. На пароме были даже две пушки и несколько ящиков снарядов. Пока готовились, ветер пригнал с северо-запада большие тучи, стало совсем темно, холодно.

– Тут скользко. Держись за меня, Ваня! – подал Андрей руку Оленеву.

– Хорошо, что мы вместе. А ты хотел оставить меня на том берегу, – укоризненно сказал Оленев.

– Какая же широкая река! – зажмурился Андрей.

Ему никто не ответил: и потому, что говорил он шепотом, и потому, что каждый был занят своей работой. Гребцы на левом борту изо всех сил налегали на весла, чтобы пересилить течение и ветер, который все сильнее разгуливался над водами Днепра. Тревожно бились сердца у партизан. Удастся ли без шуму и стрельбы переплыть реку? Так важно, чтобы их не заметили немцы до тех пор, пока они не взберутся на кручу, не подползут к их окопам.

Андрей вынул из кармана часы и даже в темноте увидел на белом циферблате, что стрелки сошлись: полночь. Он обернулся. На корме партизаны спускали в воду канат, по которому паром пойдет назад.

Далеко на левом берегу как бы вспыхнули облака – расцвел букет осветительных ракет, повис над черной полосой лесов. Это немцы прощупывали фронтовые рубежи. Ракеты эти за два десятка километров, но от их вспышки кольнуло в сердце каждого. Стало видно берег, к которому плыли партизаны. Над Днепром возвышались холмы, казавшиеся Андрею горами, потому что смотрел он на них снизу. А ведь по ним придется карабкаться, ползти. Ракеты угасли, и на душе отлегло. Только бы не вспыхнули они тут, над водой.

– Был бы на этом пароме канат, который мы с Максимом протянули через Днепр по ту сторону Киева, давно бы уж пристали к берегу, – сказал Андрей Оленеву.

– Вот именно. Теперь ваш канат послужит другим партизанам, а может, и красноармейцам.

Слышны всплески весел на лодках, плывущих поблизости, свист ветра, журчание воды. Нервы у каждого напряжены до предела: слишком уж широк Днепр в этом месте, слишком уж долго они плывут.

И командиры и партизаны-бойцы понимали, какая трудная и ответственная задача стоит перед ними. Все, что сделано ими до этого часа во вражеском тылу, сейчас отдалилось, как левый берег. Впереди – берег правый, их надежда, впереди – крепость, которую нужно взять внезапным штурмом. Как сложится бой? Удастся ли причалить к берегу незаметно хотя бы нескольким лодкам?.. Дед Роман убежден: немцы так ошеломлены партизанским нападением на левом берегу, что о правом не станут и думать этой ночью, ведь Красная Армия еще не близко. Наверно, так же считает и генерал Шаблий, раз дал сигнал форсировать Днепр.

Флотилия бревен и лодок идет не вслепую. Каждый окоп, каждый дзот врага, каждую тропку на правом берегу партизаны знают. Это их родная земля. Плещет днепровская волна, бойцы размеренно поднимают и опускают весла. Большинство людей стоят на левом борту. Но ветер и течение все-таки сбивают паром с курса. Андрей стал на колени, наклонился и погрузил руку в воду: пытался определить, не плывут ли вдруг по течению.

Миновав середину реки, паром внезапно во что-то уперся.

– Это мель у островка, – недовольно возвестил дед Роман. – Немного снесло. Темно. Вербу не видно. Да и я слепой уже стал.

Трое разделись и полезли в холодную воду. У них перехватило дух. Общими усилиями сняли паром с мели.

Уже виден берег, вставший над ними высокой черной стеной, над которой нависло небо, испещренное звездами. С лодок и бревен спрыгивали партизаны, хотя воды было по грудь. Надо спешить, и каждому казалось, что он будет на берегу быстрее, если добираться вплавь. Да и лодкам легче причаливать, если на них останется меньше людей.

– Вот и правый берег! – прошептал старый Роман, как молитву, и сказал тем, кто опускал канат в воду: – Хлопцы! Закрепите его за вербу!

Два парня спрыгнули на мокрый песок с концом каната. Оставшиеся на пароме перебросили на берег длинные плахи и стали стаскивать по ним орудия.

– Черт побери! Какая вода холодная! – кто-то выругался.

– Не ругайся! Днепр – святая река. Днепро – наш батько! – сказал старый паромщик Роман Шевченко.

Спрыгнули с парома и Андрей с Оленевым. Лодки все подплывали и причаливали к берегу. Для многих эти тропы знакомы: по ним хлопцы ходили к Днепру ловить рыбу, купаться. Теперь эти стежки-дорожки выводили их на плацдарм южнее Киева.

Стоколос, Колотуха и Живица ползли с разведчиками. В их ладони впивались колючки, лица заливало потом. Стучали от напряжения сердца у каждого. Потом вперед ушли трое. Их ждали с нетерпением. Разведчики возвратились быстро, сообщив, что в сотне метров – блиндаж с двумя амбразурами.

– В землянке свет. Наверное, дежурит телефонист, – добавил кто-то.

Снова бойцы заработали локтями, коленями. Сколько каждому из них пришлось проползти на этой войне! Но сейчас волнение особое, ведь они первыми, может, из всех партизан, из всей армии начинают бой за овладение плацдармом на правом берегу Днепра.

Через окошечко Стоколос, Живица и Колотуха увидели в блиндаже длинный стол, керосиновую лампу, солдатские казанки, бутылки, консервные банки. За столом сидели три офицера и играли в карты. Поодаль в уголке дремал телефонист. Вход в блиндаж был с противоположной стороны. К дверям ведут крутые ступеньки, а в дверях прорезан глазок. Главное – ворваться в землянку, уничтожить офицеров и порвать телефонные провода.

– Я беру самого толстого! – прошептал Колотуха. – Терентий того, что ближе к дверям. Андрей – третьего. Ты, – обратился Максим к бойцу, – заткнешь глотку телефонисту.

Тишина. Андрей поднялся вместе со всеми. Колотуха ступил на первую, потом на вторую ступеньку. Остановился и изо всей силы ударил ногой в дверь, которая, слетая с петель, упала на телефониста. Офицеры подскочили, будто ошпаренные. Один из них мгновенно оценил ситуацию и отбросил керосиновую лампу на пол. Уже в темноте разведчики бросились на своих противников. Первым справился Живица и осветил фонариком блиндаж. Оказалось, Андрей в темноте перепутал «своего» и теперь лежал под тучным немцем, схватившим Стоколоса за горло. Максим с размаху ударил ручкой кинжала по голове лейтенанта, душившего Андрея. И своевременно. Андрей хотел поблагодарить, но не смог произнести и слова, только кивал головой да ощупывал шею. Он откашлялся и выдавил из себя:

– За-аза… берите планшеты…

– Взяли. И я на всякий случай перерезал телефонные провода! – ответил Живица. – Ты, брат, так возвратился с того света? Видел ангелов или чертей?..

Вдали ракета прорезала темень. Это давал сигнал командир переяславцев. Возле только что захваченной землянки выстрелил из ракетницы Иван Оленев. Красная ракета шуганула вверх и, описав дугу, упала в Днепр. Партизаны поднялись и побежали, прыгая в окопы, распахивая двери блиндажей, поливая немцев очередями из автоматов, бросая в окна, в амбразуры дзотов гранаты.

Сентябрьская ночь раскололась. Где-то с круч немцы швыряют осветительные ракеты. Но их свет только помогал партизанам ориентироваться. Они бросились в окопы и котлованы для пушек и минометов второй полосы обороны.

Максим Колотуха и Терентий Живица метали гранаты в амбразуры дзотов и выходы из блиндажей. Их движения быстры и уверенны. После того как молдаване вытащили Живицу из-под им уничтоженного немецкого танка, он убедил себя, что никакая пуля или осколок на войне ему не страшны. Да и как же он мог быть убит в этом бою, если еще не свел счеты с врагом за обеих матерей, родную и крестную, за двоюродную сестру Надю Калину, за смерть Артура Рубена?..

– Бей их!.. За Артура!..

Слова Терентия слышал и Иван Оленев. С несколькими бойцами он ворвался на артиллерийскую позицию немцев. Прямо перед Оленевым дзот. В пасть его хлопцы швырнули гранаты. Прогремели взрывы. В это мгновение Оленев увидел солдата с автоматом наготове. Выстрелом из маузера Иван успел уложить немца. Но откуда-то выскочил еще один, дал очередь по Оленеву. Иван выпустил автомат, упал. Он почувствовал пронизывающую боль в животе, присел, опираясь спиной о стенку окопа. Он видел вражеских солдат и стрелял из маузера, напрягая все силы. Стрелял, пока не кончились патроны. А живот будто охватило огнем.

Несколько бойцов подбежали к нему. Иван сидел, скорчившись, зажав коленями живот.

– Наши?..

– Свои! Уже высадились и красноармейцы. Село почти все наше! А мы здесь добиваем фрицев в окопах!

Перед глазами Ивана появилось лицо Стоколоса.

– Оленев? Как ты? – крикнул Андрей.

– Ранен! – отозвался кто-то из бойцов.

– Пить… – прошептал Оленев.

Какой-то парнишка лет пятнадцати подскочил с ведром и кружкой. Он зачерпнул воды, подал Оленеву.

– Только что из колодца.

– Ты что, сдурел? – выкрикнул Андрей, выхватив кружку из рук подростка. – Разве можно раненному в живот давать пить? Откуда ты тут взялся?

– Мы принесли из села вам поесть и попить. Тут же нету близко колодцев, а к Днепру ходить опасно.

Партизаны осторожно подняли Оленева, положили на носилки и понесли в отбитый у врага бункер на днепровской круче.

10

На пологий, поросший кустами берег Днепра выбежали красноармейцы дивизии полковника Сильченко и бросились к реке. Они пили воду, черпая ее ладонями, касками, солдатскими котелками. Федору Федосеевичу припомнился сентябрьский день сорок первого, когда он вот так же стоял на левом берегу Днепра против златоглавого Киева и слышал взрывы, которые громыхали в городе. Тогда он с горечью думал: когда же доведется вернуться на эти святые берега, доживет ли он до этого часа?

Судьба сложилась так, что его части первыми вышли на берег Днепра. Может быть, потому, что он так горячо, всем сердцем стремился к этому часу и приближал его всей своей солдатской работой, не раз смотря в глаза смерти.

– Быстрее на тот берег! – приказал полковник.

А к Днепру все выбегали и выбегали красноармейцы, несли лодки, тащили плоты, садились на бревна, которые качались на днепровских волнах.

Река кипела от взрывов мин, снарядов, бомб. Но с левого берега в глубину правого уже бьют гаубицы, стреляют над Днепром зенитки, и раз за разом из косматых туч выныривают Яки, отгоняя «юнкерсы» и «хейнкели».

– Капитан Заруба! – обратился полковник к командиру артдивизиона. – Твои готовы?

– Так точно! В кустарнике пушки и кони.

– Пока что без коней… – распорядился полковник Сильченко.

– Не забудьте и о моем пароме! Дождался-таки своих! – вмешался в разговор дед Роман. – Не с вашими ли хлопцами и мои сыны? Двое их на фронте. Шевченки их фамилия.

– С нашими!.. С такой фамилией у нас сотни солдат и командиров! – ответил полковник.

– Там вон канат перетянут через Днепр. Хлопцы-партизаны постарались для вас. Так за моим паромом и плывите на тот берег!

Бойцы капитана Зарубы принесли плахи от ворот и с десяток бревен. Красноармейцы положили плахи на бревна, словно на полозья, и стали монтировать плот. В дело пошли веревки, телефонный кабель. Недавний моряк, а сейчас наводчик орудия Волков умел хорошо вязать морские узлы и делал это сейчас с большим вдохновением, приговаривая:

– Настоящие эсминцы! На каждом плоту удержится по орудию. А на дедовом пароме – два! И батарея на том берегу!

Плоты спустили на воду. Десяток бойцов бросились в реку, чтобы толкать плот или держаться за бревна, так как наверху всем не уместиться.

Капитан Заруба стоял на плоту, что плыл следом за дедовым паромом. Изо всех сил перебирал он канат, чтобы плот быстрее шел к тому берегу. Руки покрылись волдырями, из них сочилась кровь, но ее сразу же смывала холодная вода.

От взрывов мин и снарядов вода клокотала. Пузырями, как во время ливня, вспухла река от пуль, сыпавшихся с неба, с вражеских самолетов. В щепки разлетались плоты, лодки, в которые попадали фашистские снаряды, тонули люди, от крови покраснела вода.

«Когда же будет тот берег?» – думал Заруба, весь напрягаясь, чтобы устоять на плоту, который поддерживали четыре кадушки. Рядом гибли от пуль и осколков бойцы, тонули раненые.

Время тянулось неимоверно долго. Оно будто остановилось и потому стало союзником немцев, которые обстреливали реку из всех видов оружия.

Ветер совсем разогнал тучи, и над рекой появилось солнце. Оно уже повернуло на запад и осветило лица воинов, форсировавших великую славянскую реку в этот сентябрьский день сорок третьего года…

Наконец берег. Красноармейцы спрыгивают с лодок, с плотов, причаливающих к месту, где укреплен конец каната. Артиллеристы вытаскивают гаубицы на берег. Другие несут ящики со снарядами.

Артиллеристы капитана Зарубы трудятся до седьмого пота, устанавливая гаубицы в немецких котлованах, отбитых у противника партизанами. Работа кипит под свист пуль и осколков вражеских мин.

– Быстрее, братья-славяне! – торопит свой расчет Волков.

Наконец капитан Заруба облегченно вздохнул в полную грудь: вот и правый берег! Прошла минута, и его батарея дала залп. Первый артиллерийский залп на правом берегу Днепра! Стреляли орудия потомка генерал-лейтенанта артиллерии Александра Дмитриевича Засядько, героя войны 1812 года, сподвижника фельдмаршала Кутузова…

Почему-то об этом подумал капитан Заруба в эту минуту.

Познав на своей шкуре силу удара гаубиц, немцы прекратили минометный и пулеметный огонь. Капитан Заруба решил уточнить, кто на плацдарме соседствует с его артиллеристами, и побежал траншеей к пехотинцам.

– Какая часть? Кто командир? – спросил он и сразу же удивился, что бойцы были одеты не по форме, а кто в чем.

– Мы партизаны. Наш командир – Оленев. Он ранен. А заменяет его Стоколос! – ответили бойцы на вопрос капитана.

– Оленев? Стоколос? – удивился Заруба. – Пограничники?

– Так точно!

– Не удивлюсь, если кто-нибудь назовет и фамилию их старшины. – Капитан стал прищелкивать пальцами, словно это помогало ему припомнить фамилию. – Мамалыга?.. Повитуха?..

– Колотуха, товарищ капитан!

Заруба обернулся. Перед ним стоял светловолосый парень с почерневшим от дыма и пыли лицом, на котором только поблескивали белки глаз и зубы.

– Максим Колотуха за селом… Немцы стягивают силы. Давайте карту, покажу квадрат. Надо поддержать наших огнем.

Капитан расстегнул планшет и вызвал к себе командиров.

– Вот жизнь! Нету времени даже поздороваться, – с досадой сказал он. – Показывай!

– Сюда… и сюда подошли грузовики с солдатами и минометами. Несколько броневиков… – Андрей водил пальцем по карте.

– Танков нету?

– Мы выбрали для форсирования такое место, где вчера у них не было танков, – объяснил Стоколос. – А их танковая дивизия вблизи Канева.

– Смотри ты, партизаны недаром носят голову на плечах! – похвалил Заруба и приказал командиру батареи: – Открывай, лейтенант, огонь! Известите немца об этом как следует.

– Беда у нас, капитан! Оленев тяжело ранен. Вот же упрямый человек. Пришел на правый берег без руки, все равно подался в партизаны.

Петр Заруба и Андрей Стоколос шли глубокой траншеей. Везде валялись немецкие каски, солдатские котелки, патроны, рожки к автоматам.

В большой землянке на нарах вповалку лежали раненые. Стоколос подвел Зарубу к Оленеву.

– Надя… Надя… – шептал Иван.

– Надя – симпатия всей нашей заставы еще с довоенных времен. Это его жена. А три месяца назад каратели сожгли село, убили Надину мать, а ее куда-то увезли.

– Ваня! Ты узнаешь меня? – наклонился над раненым Стоколос.

Оленев кивнул головой и виноватым голосом прошептал, превозмогая боль:

– Как там?

– Село в наших руках. Сам знаешь, где старшина Колотуха и Живица, там порядок. Стоим, Ваня! Я вот прибежал попросить у артиллеристов огоньку для фрицев и встретил тут капитана Зарубу!

– Я Заруба… Помнишь, под Васильковом мы встретились? Ходил с вами корректировать огонь батареи, – наклонился над Оленевым командир артиллерийского дивизиона.

– А-а… Лейтенант Заруба… – На губах Оленева появилась улыбка.

– Нет, Ваня, Петр Заруба уже капитан.

– Почему не отправляете тяжелораненых на левый берег? – обратился Заруба к санитарам, которые хлопотали возле раненых, лежавших на полу и на нарах.

– Сейчас они раненые, а станем переправлять, все будут убитыми и утонувшими, – ответил старший из санитаров.

– Правду говорят медики, – согласился с таким доводом Андрей. – Днепр кипит, будто все черти ада разожгли костер на его дне… Да, товарищ капитан, забыл сказать, в январе сорок второго был у вашей мамы Ирины Кирилловны. Я ей рассказал о нашей встрече под Киевом.

– Как мама принимала тебя? – спросил Заруба, заметно волнуясь.

– Я был со своим командиром Опенкиным. Он привел меня больного в село отогреться, и случайно встретили вашу маму. Она накормила нас борщом с красным перцем, уложила спать.

– И где же вы спали?

– В сарае, в яслях.

Капитан улыбнулся:

– А я и в сорок первом, и неделю назад близко проходил от дома, а заскочить к маме так и не смог. Как хочется побыть с ней хотя бы одну минутку!

– А мы с тобой, Андрей, двадцать второго встретили войну с фашистами, – прошептал Оленев, вспоминая уже далекое прошлое. – Наверное, мне умирать двадцать второго… Ведь сегодня тоже двадцать второе.

– Да что ты, друг! – Андрей вынул из полевой сумки два коричневых, но уже без блеска, с синеватыми прожилками каштана. – Вот! Полина Ивановна, моя мама… – подчеркнуто проговорил он, – прислала самолетом в партизанский лес посылку, и в ней – эти киевские каштаны. Мы их хранили с отцом два года. Мама просит, чтобы их посадили здесь, на правом берегу Днепра. Возьми на память. Тебе и Наде.

– Такого цвета волосы у Нади, – вспомнил растроганный Иван.

– Каштаны я положу тебе в гимнастерку. А?..