Текст книги "Каштаны на память"

Автор книги: Павел Автомонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

3

Над лагерем майора Сильченко появились немецкие самолеты. Красноармейцы успели уже окопаться, и поэтому их потери были небольшие.

Вечером колонна пехотинцев и автомашин двинулась из леса на восток. Время от времени к майору Сильченко подходили командиры рот, связные, которые докладывали обстановку. Андрей заметил, что большинство посыльных не оценивали обстановку, а лишь констатировали то, что происходило, и с надеждой взирали на майора, от которого теперь вроде бы зависела жизнь всех двигающихся в колонне.

Около майора Сильченко остановился мотоцикл с коляской, из которой поднялся неповоротливый, полный человек в сапогах с разрезанными голенищами. Андрей от удивления приостановился. По этим голенищам он узнал старшего лейтенанта Пужая, артиллериста, с которым пришлось встретиться на южном рубеже обороны Киева. Тогда пограничники Оленев, Колотуха и Стоколос помогали батарее лейтенанта Зарубы вести прицельный огонь. Андрей сделал вид, что не узнал артиллериста, а Пужаю было не до Стоколоса и Колотухи.

– Немецкие танки! Слышите? – Он кивнул в ту сторону, где с напряжением выли моторы и лязгали гусеницы. – Сейчас пойдут на нас… – И, оглядываясь, добавил: – А на автомашинах можно бы и оторваться…

Это и было то сообщение, с которым он примчался к Сильченко. Сказав это, Пужай вобрал голову в плечи. Сильченко с ответом не спешил. И Пужай посчитал, что майор понял его. Ведь во время выхода из окружения, безусловно, придется раздробиться на отдельные взводы и группы.

– А разве хватит машин для всех? – внезапно спросил Сильченко.

Пужая передернуло от этих слов.

– Вы говорили про себя или меня? Ловко! – повысил голос Сильченко, и его рука легла на кобуру маузера.

– Товарищ майор! – послышался голос еще одного связного. – Танки на левом фланге!

Сильченко приказал связному следовать по маршруту, проявляя осторожность и бдительность. Обернулся, чтобы поговорить с Пужаем, но того и след простыл. Протрещал лишь вдали мотоцикл, за рулем которого сидел водитель.

Пужай пробрался в глубь колонны. Он пригнул плечи, будто опасался, что кто-то треснет его по затылку, как частенько было в детстве.

«Вот и доверься таким людям, как этот майор! – с раздражением думал он. – Хотел же как лучше! Чего только не приходится переживать и выдерживать!»

У каждого своя доля… Вот Пужая она кидает на этой войне, как щепку в море. В первую неделю августа немцы так надавили, что пришлось старшему лейтенанту бросить гаубицы и снаряды, чтобы не опоздать на переправу. Но воздушнодесантники и моряки из днепровской флотилии заставили Пужая и его пушкарей возвратиться на позицию. А где уже та позиция и техника?! Когда не стало снарядов, даже лейтенант Заруба, заядлый служака, покинул свои гаубицы и перешел на сорокапятки, чтобы стрелять по танкам. Пужай этого не хотел. С гаубиц на корпусную артиллерию он бы перешел, а на сорокапятки нет. Пусть из них стреляют те, кому не дорога жизнь. Получалось так, что Пужая в штаб полка взял майор Барабанов. И снова пришлось быть рядом с недругом Зарубой. Тот тянул свои сорокапятки на правом берегу, перешел с ними на левый. А потом куда-то исчез со своими пушками и курсантами.

Вдали все сильнее гремели немецкие танки. Пужай, держась рукой за живот, вдруг побежал к куче соломы, которая высилась вблизи полевой дороги, и задержался там надолго. Никто из колонны его не знал, и он мог сидеть с ремнем на шее хоть до утра.

Пехотинцы и машины майора Сильченко подняли тучу пыли, которая оседала на придорожную стерню и Пужая. Через четверть часа пыль осела. В небе засияла луна, Не слышно было и немецких танков. Пужай прислушался. «Наверное, танки ушли другой дорогой. Откуда знать, куда они направлялись? А если бы на позицию Сильченко? Бдительность никогда не следует терять…» Так оправдывался он сам перед собой. Да и сделать это ему было не так уж трудно.

«Куда же теперь?» – И решил Пужай двигаться на восток. Один, если никто к нему не присоединится.

«Только на восток». На восток торили свой путь и бойцы майора Сильченко.

– Где этот паникер с кубарями? – укоризненно спросил Сильченко, выискивая взглядом Пужая.

– Пужай? Смылся! – уверенно ответил Андрей.

– Ты и фамилию знаешь?

– Пришлось встречаться.

– Чего же ты сразу не сказал? – с удивлением спросил Колотуха. – Хоть бы поприветствовали. – И к Сильченко: – Товарищ майор! Этот, на мотоцикле который был, посчитал Андрея лазутчиком, пробравшимся с рацией на батарею…

– Серьезно? – поинтересовался майор.

– Было и такое, – нехотя сказал Андрей.

Танки, громыхавшие где-то вблизи (это о них говорил Пужай), повернули в другую сторону. Вражеские войска тоже не вышли из села. Все-таки ночь. Немного изменив направление, обогнув село, красноармейцы пошли дальше.

На фоне багряного неба поднимались корпуса сахарного завода, а в ложбине перед ним лежало неизвестное село, окутанное синеватой дымкой. Лес подступал к селу и заводу. Туда и держала курс колонна майора Сильченко.

Передовые взводы уже втягивались в лесок, когда Сильченко увидел в бинокль длинную колонну автомашин, грузовых и легковых, которые шли на малой скорости. Майор приказал командирам рот немедленно занять оборону. Бойцы расположились по обеим сторонам дороги. Пулеметчики с двумя взводами чуть выдвинулись вперед. Прошло еще несколько минут. Сильченко уже мог различать людей на легковых открытых машинах. Это были офицеры. За легковыми двигались, покачиваясь на ухабах, грузовые. На одной сидели оркестранты с медными трубами. Еще дальше – вереница автомашин с солдатами.

Внезапно духовой оркестр заиграл марш «Хорст Вессель», и бодрая мелодия отозвалась в лесу. Вражеская колонна приближалась. Солдаты громко пели. Офицеры лениво переговаривались. Оркестр гремел, как в Берлине на параде.

Майор Сильченко выстрелил. Ракета описала красную дугу над хатами. По противнику ударило несколько пулеметов из дворов и из-за деревьев. Винтовочные выстрелы были так часты, что, казалось, бьют автоматы. Пулеметы же строчили беспрерывно. Эсэсовцы выпрыгивали из машин и падали на землю. Внезапно из одного двора выскочило двое – один в пальто, другой в долгополой немецкой шинели. Он был с автоматом. Низко пригибаясь, они побежали к большой крытой автомашине, над которой торчала антенна. Человек в пальто метнул гранату. Его напарник резанул из автомата по солдатам, спрятавшимся за колесами.

Несколько сот бойцов с криками «ура!» и «впе-е-ред!» кинулось к автоколонне, на ходу стреляя и орудуя штыками.

Майор Сильченко был на переднем крае, где сосредоточились пулеметы. Он дал сигнал своим не покидать позиции и перерезать гитлеровцам путь к отступлению.

– Как тебе эта картина? – майор крикнул сквозь стрельбу Андрею.

Тот кивнул улыбаясь, – дескать, хороша!

Рядом группа красноармейцев окружила тех двоих, которые внезапно выскочили из двора в разгар боя.

– Вы откуда такие шустрые? – спросил человек в немецкой шинели.

– А вы откуда такие молодчики?

– Может, биографию рассказать? – насмешливо спросил человек в шинели. – От самого Прута своих догоняем.

Его голос показался Андрею знакомым. «Да кто же это может быть?» Со спины обоих не узнать.

– К командиру их, – кто-то приказал.

– Шинель мозолит глаза? А посмотри повыше! Фуражка у меня зеленая, – гордо сказал человек в немецкой шинели.

– Да это же наши! Лейтенант Рябчиков и Мукагов! – радостно крикнул Колотуха.

Андрей еще мгновение назад тоже узнал Рябчикова по голосу, но не мог еще поверить, что это он с Мукаговым. Вот уже три месяца, как они пропали без вести. Еще тогда, когда пошли в разведку под Уманью и как в воду канули. И надо же – встретились!

– Вася! Лейтенант!

– Шмель, дорогой мой!

Колотуха и Стоколос, к большому изумлению красноармейцев, кинулись к Рябчикову и Мукагову. Пограничники били друг друга по плечам, обнимались. У Рябчикова слетела с головы фуражка, и Андрей увидел, что его черные волосы посеребрились у висков. Но веселые, лукавые глаза были такие же, как и раньше, только стали чуть острее.

– А где Оленев?.. Еще кто из наших есть тут? Да раздавишь меня, Максим! Погоди! – Рябчиков освободился от крепких объятий Колотухи. – У нас еще дело есть. Где командир?

Подошел майор Сильченко:

– Слушаю вас.

– Мы вот пробираемся от самой границы… Спали тут в сарае, услышали шум автоколонны. Ну а дальше знаете!

– Вовремя подняли наших в атаку, – сказал Сильченко.

– Не это главное, товарищ майор! Мы не просто бросились на немцев, а ударили по машине с рацией, по штабной то есть. Там целая куча документов. Мы вот прихватили…

Рябчиков расстегнул шинель и выдернул из-под ремня смятое немецкое знамя. Потряс им и перед глазами всех развернул.

– Прошу, товарищ майор, трофей! – Рябчиков бросил к ногам Сильченко штандарт.

В сорок первом году в сентябре месяце не часто попадались трофеи, а знамена воинских частей тем более. Тут же оно лежало у ног, в пыли.

– Что скажешь, сын полковника Шаблия? – спросил Сильченко у Андрея с какой-то торжественностью в голосе.

– А что тут еще скажешь? Рвите, ребята, на портянки! Это же шелк!

Нет, это был не просто шелк. Это символ врага, с которым эсэсовцы прошли пол-Европы. Может, вышагивали они с ним и перед Гитлером и уверены были в своей непобедимости. А сейчас крепкие руки красноармейцев разрывают его на портянки…

4

Мимо сожженного танка и лежащего возле него Терентия Живицы пронеслись мотоциклисты, устремляясь к переправе, по которой проходили наши войска. Скрежетало железо, клубилась пыль на степной дороге, над беспредельным пшеничным полем поднимался петушиными гребнями огонь и расстилался густой, черный, пахнущий хлебом дым. Мотоциклистам было не до лежащего ничком красноармейца, который осмелился приблизиться к танку и подорвать его. Им было приказано как можно быстрее достичь развилки дорог, откуда строчил пулемет, уничтожить эту огневую точку и выйти к переправе.

В момент взрыва Терентий ощутил удар в плечо. Тело его обожгло огнем, и он упал, истекая кровью. Так и лежал в полузабытьи на меже жизни и смерти. Шум машин, выстрелы, выкрики – все вдруг исчезло.

На самом же деле бой, завязавшийся у развилки, где был Мукагов, и на дорогах, где были бойцы лейтенанта Рябчикова, не прекратился. Терентий Живица не слышал выстрелов. Лишь сознание в нем теплилось, как маленький беззащитный огонек.

– Дядя красноармеец! Вы живой?.. Это мы – Петря и Миколка, – раздался рядом мальчишеский голос.

Петря и Миколка бережно приподняли раненого, повернули лицом к небу.

Петря растерянным и взволнованным голосом спрашивал:

– Дядя! Вы живой? Вы живой?..

– Воды… – прошептал пересохшими губами Терентий.

– Где же ее взять, эту воду? – Петря озирался кругом, глядя своими черными цыганскими глазами. – Может, у убитых немцев фляга? Я подержу, а ты смотайся посмотри, – сказал он дружку.

Миколка ящерицей пополз к убитым солдатам, вздрагивая от страха. Он боялся мертвых. На полпути Миколка оглянулся. Хотел сказать дружку, что раненого красноармейца подержит сам, а Петря пусть поищет флягу с водой, бинты, йод. «Бинты, йод» – эти слова возникли внезапно, сами собой, как необходимость, без которой не обойтись раненому. Медицинские пакеты обязательно должны быть у солдат. Эта мысль придала Миколке силы. Они могут спасти жизнь отчаянному красноармейцу, не побоявшемуся пойти на немецкий танк. И не только пойти, но и победить! «Рана может оказаться смертельной, если ее не смазать йодом, не перевязать. Красноармеец не побоялся пойти на танк, а я, Миколка Днистран, который не считался трусом в своем пятом классе, боюсь взять у убитого ранец. Нет, не боюсь, – подумал Миколка, – возьму еще и плащ-палатку и автомат. Все это пригодится раненому, он же красноармеец…»

– Наши где? – напрягая силы и волю, спросил Живица, узнав мальчика.

– Уже на том берегу. А переправу взорвали. Только щепки разлетелись во все стороны! – ответил Петря повеселевшим голосом.

– Как много дыма. Неужели от танка? – спросил Живица.

– Это пшеница горит, – объяснил Петря.

– Значит, переправились все на тот берег?

– Переправились.

– Остался только я, – тихо сказал Живица. – Воды… Пить.

– Есть вода! Есть бинты! – почти крикнул Миколка.

– А что это у тебя?

– Плащ-палатка. И автомат! – похвастался Миколка. – В бутылочке какая-то жидкость. Может, йод?

Осторожно, но, напрягаясь изо всех сил, потащили ребята раненого через дорогу в кукурузу, откуда тот выходил час назад на поединок с бронированным чудовищем. Над степью рыскали самолеты. Иногда эти стервятники пролетали над ними. Ребята замирали, прижимались к земле. Вдали снова загрохотали тягачи. Нужно было спешить. А дорога была такой широкой! Каждый комок земли был препятствием.

– Не туда надо было! А вот туда! – рассердился Петря, решив, что Миколка, который полз первым, избрал не самый короткий путь к кукурузному полю.

– Дорога в выбоинах. Может, понесем? – предложил Миколка.

– Могут заметить с машин. Давай быстрей!

Едва они добрались к кукурузному полю, как по дороге промчалось несколько автомашин с солдатами. Когда грохот немного стих, ребята залили йодом рану на ноге и забинтовали ее. Потом разрезали на плече гимнастерку.

– А где же осколок? – удивился Миколка.

– А вот, выпал.

Терентий не поверил своим глазам, когда Петря поднял и показал ему окровавленный кусок металла: такой большой!

– Как же дальше жить будем? – с трудом спросил Живица.

– Мы сделаем вам из палатки шалаш! – сказал Миколка. – Нагнем стебли кукурузы и накроем их палаткой! От солнца будете укрываться.

– А ночью мы придем с моим батькой и перенесем в село. Наш сосед, как это… ну коров лечит, – добавил Петря.

– Ветеринар, – объяснил Миколка. – Может, он и не разбирается в человеческих болезнях?

– Не нужно в село. Никому не говорите обо мне, даже отцу. Не пропаду. Воду будете приносить, оружие есть. Вот бы мне гранат пару штук! – сказал Терентий.

– Около убитых есть гранаты с длинными ручками, – ответил Миколка. – Принести?

Две недели пробыл Терентий Живица в кукурузе. Петря и Миколка пробирались к нему, приносили еду, домашнее вино и воду. Раны быстро затягивались, он набирал силу, наверно, и потому, что пил целительный виноградный напиток, ел брынзу, мамалыгу и все, что приносили из дома ребята. Вначале делали это они тайком от родителей. Но шила в мешке не утаишь. Пришлось Петре признаться отцу, что они опекают раненого. С того времени Живица потерял покой. Все казалось, что к нему подкрадываются предатели, вражеские солдаты. Терентий спал тревожно, чутко готовый ежеминутно вступить в неравный бой.

Однако никто не появлялся. Живица успокоился. «Ну действительно, почему у этих хороших ребят родители должны быть предателями?..»

Но на кукурузное поле приходили люди ломать початки и тогда приходилось быть настороже. Но как только появлялись на поле крестьяне, тут как тут были и Петря с Миколкой. Ребята как бы наперегонки бежали с другими сверстниками, захватывали «свой» участок и никого туда не пускали. В это время Живица закрывался палаткой, а ребята сверху набрасывали на нее будылье, пырей и разный бурьян. Живица с каждым днем креп. Он уже мог ходить и считал, что больше задерживаться здесь нельзя. Боялся он не только за себя, но и за ребят, их семьи, которых ждала смерть за помощь раненому красноармейцу.

Была ветреная и обычная августовская ночь, когда на кукурузное поле пришли трое – два мальчугана и мужчина.

– Лодка готова, товарищ! – сказал старый Бабуница, отец Петри, подавая руку Живице.

– Готов и я, – ответил Терентий. – Спасибо вам за все!

– Не за что благодарить, – ответил Бабуница. – Идем на берег.

От Днестра веяло прохладой. Шелестела высохшая листва кукурузы. Между султанами посвистывал ветер, и Терентию казалось, что это шумит камыш над Прутом, что сейчас он, Живица, идет в наряд, что несколько минут назад закончился «боевой расчет» и капитан Тулин неторопливо, взвешивая каждое слово, говорит, что каждый пограничник должен делать на случай тревоги. Слова эти бойцы знали на память, потому что повторялись они каждый раз, когда наряд выходил на границу. Но эти известные всем слова в устах капитана Тулина звучали как наказ Родины, они были приказом для бойцов. В этих наставлениях, которые повторял командир заставы ежедневно, чувствовалась твердая дисциплина, великая ответственность за охрану доверенного участка границы.

Нет теперь границы на западе. Есть лишь линия фронта, которая зигзагами движется на восток и неизвестно, когда остановится. Как же быть дальше? То, что надо идти на восток, это понятно. Для этого он и переправится на тот берег Днестра. Куда потом?.. Да что мучить себя! Надо вначале переплыть реку.

Они спустились с кручи. Ветер начал стихать, а внизу совсем угомонился. Лишь негромко хлюпала днестровская вода. Взяв разгон в Карпатах, она не могла сдержать свой бег и в степной Молдавии.

Живице пришлось служить и на Днестре, когда начальником пограничного отряда был полковник Шаблий. Тогда же Терентий подружился с Иваном Оленевым, хорошо узнал Максима Колотуху, от которого Терентию досталось, так как был он сначала, по мнению старшины, «нестроевой парень», расхлябанный и флегматичный.

Шепот ветра в степи, легкий шум волн в Днестре вызывали воспоминания о родной заставе, ибо приходилось зорко всматриваться и прислушиваться ко всему, что его окружало.

– Лодка здесь, – остановился Бабуница, показав руками на ивняк.

– Не занесло бы в местечко к румынскому коменданту, – тихо пошутил Живица.

– Грести будем вдвоем, двумя веслами, – серьезно сказал Бабуница.

– А как назад?

– Назад одному легче. В лодке снасти. Скажу, что переметы ставил. А там уж будь что будет! Лишь бы ты переправился через реку, – искренне ответил крестьянин.

– Пора. Прощайте! – обернулся он к Петре и Миколке.

Ребята прижались к красноармейцу, пожали ему руки. Кто-то всхлипнул.

– Возьмите и нас с собой!

– Батя, мы тоже к своим пойдем!

Ни отец, ни Терентий не ответили.

– Ждите здесь! Мы возвратимся и на Днестр, и на Прут! – с волнением сказал Живица. – Я вовек не забуду вас.

– Возвращайтесь!

– Скорее!

– Будем ждать, – добавил и отец. – Усаживайся в лодку. Петря, иди с Миколкой вниз по течению. Встретимся в Овечьем овраге.

– Ага. Идем! – сквозь слезы сказал Петря. – Возвращайтесь.

– Скорее! – позвал Миколка.

Лодку подхватило быстрое течение. Но гребли двое, и лодка как бы нехотя преодолевала течение. Вскоре она исчезла в темноте.

– Возвращайтесь скорей! – донеслось до Терентия, и он усердно греб, как будто хотел вывернуть воду из реки. Молча орудовал веслом и Бабуница. Было лишь слышно его тяжелое дыхание.

«Вот так и жизнь как вода, – подумал Живица. – Не случайно же поют «Осыплеться з ных лыстячко, та й понесе вода…». Куда вода-жизнь понесет меня?..»

Лодка мягко вошла в камыши, и Бабуница, спрыгнув в воду, вытащил ее на берег.

– Вот мы и добрались, – сказал он. – Иди, дорогой товарищ! И помни, что говорили Петря и Миколка.

Терентий обнял лодочника:

– Спасибо за все!

– Обходи села. Везде полиция, охотники за окруженцами. Лучше продвигаться ночью, – предупредил на прощанье старый молдаванин.

5

Терентий Живица вступил на украинскую землю осторожно, озираясь: хоть и своя она, но занята, оккупирована врагом, силу которого он уже познал. Из скупых рассказов Бабуницы знал и про новый порядок в городах и селах. Всюду аресты, смерть. Знал он силу врага, но и знал, как можно его бить. Живица шел не по чужой, а по родной земле, она грела его сердце надеждой и не могла быть враждебной, не смела отвернуться от своего сына в минуту смертельной опасности. Он любил эту землю, как родную мать, и это придавало ему силу.

Проходили дни и недели. Живица шел ночью. А если попадались леса, то и днем. На одной из лесных дорог снял точным выстрелом мотоциклиста. Теперь стало полегче. Можно было ехать, и дальше он пробирался на мотоцикле, избегая основных магистралей, которые были запружены вражескими колоннами.

Сентябрьским утром Живица остановился на развилке дорог. У обочин уже были установлены указатели, написанные по-немецки. Он немного умел читать по-немецки и, когда прочитал, прикусил губу. «Шаблии» – было написано на дощечке. Терентий знал, что из этого села пришел на границу Андрей Стоколос, что тут жила Софья Шаблий, тетка полковника Шаблия. Было над чем подумать, прежде чем решить: идти дальше или заглянуть в село. «Может, ребята с заставы капитана Тулина двигались на Киев этим путем?» – подумал Живица. Он замаскировал мотоцикл ветками, спрятал немецкий френч и пилотку. Остался в серой рубашке. Потом наломал орешника, положил между ветками автомат, обвязал все это проволокой, оставшейся в ранце, и побрел к селу. Шел по лугу. На холме были видны огороды, дальше – сады и хаты. Еще дальше высилась белая заводская труба сахарного завода. Живица выискивал в памяти все то, что рассказывал Стоколос о селе, вспоминал ориентиры. «Вековой дуб и три ивы у криницы. Луга, речка в зарослях ивняка…» – как-то говорил Андрей. «Вон там вековой дуб и три ивы над колодцем, – подумал Терентий, вглядываясь в даль. – А вот яблоневый сад соседа. Подожду у колодца. Не может быть, чтобы сюда не пришли за водой…»

Живица бережно положил охапку хвороста около тропки и заглянул в криницу. В ее воде плыли густые ветви ив, сквозь них отражалось синее бездонное небо. Живица устало улыбнулся своему отражению и покачал головой. Не похож он на того Терентия, который ушел на танк, опираясь на карабин как на костыль. Тот Терентий был в ожогах, ранах, тогда по лицу струились потоки грязного пота. А сегодня он даже побрит – среди трофеев в ранце была бритва и мыло.

Он загорел, обветрился за эти месяцы, и немудрено: все время под открытым небом. Пожалуй, встречный прохожий и не подумает, что его со всей безжалостностью зацепила война. Вот нога, правда, побаливает. Плечо ноет. Но все эти зажившие раны под одеждой.

Сруб покосился, и Терентий стал непроизвольно поправлять его. Откуда-то вышла с ведрами высокая и стройная девушка и, не доходя до колодца, остановилась. Потом подошла поближе, и он разглядел ее белые волосы, которые искрились в лучах раннего солнца. Глаза были синие, как небо в кринице.

– Здравствуй! – сказал Терентий.

– Кто это вас нанял? – спросила она.

– Да Андрей Стоколос как-то попросил поправить сруб, – шутя сказал Терентий. – Сам-то он лодырь.

– Вы знаете Андрея? – Синие глаза девушки загорелись.

– Я Терентий Живица. Служил на одной заставе с Андреем. Он часто рассказывал про свою бабушку Софью Шаблий. Слышал и про дуб в садике между вишнями, и про криницу. Если вы соседка бабушки Софьи, то вы Таня, – сказал пограничник.

– Точно! – совсем смешалась девушка. – Я как раз собиралась ей воды принести. Соседи мы, – кивнула она на яблоневый сад. – Правда, живем не в своей хате, а нанимаем…

Таня подошла к колодцу. Пристегнула ведро, наклонилась и опустила его вниз. Сама же посматривала на Терентия.

– Что смущаешься, Таня? Хочешь спросить, получил ли Андрей твое письмо?

– Я писала последний раз семнадцатого июня, – грустно вспомнила девушка.

– Ну какой же ответ, если это письмо он получил, когда уже началась война. Десять дней мы были в беспрерывных боях, – сказал, вздыхая, Живица.

– Захотел бы, написал, – неуверенно, но обиженно сказала Таня, всматриваясь в зеркало криницы и поправляя непослушные волосы.

Девушка молчала. Было слышно, как капала вода из ведра. Таня и сейчас помнила, что тогда написала Андрею. Известила о приезде Павла Оберемка на похороны бабушки.

«Мне так хочется, чтобы ты был хотя бы лейтенантом. Или задержал нарушителя границы и чтобы про тебя написали в газете…»

Сейчас, вспомнив эти слова, она покраснела.

– Как же он там? – прошептала она чуть слышно и посмотрела своими синими глазами в далекую голубизну неба.

– Последний раз мы вместе были на Днестре. Я прикрывал их, а они переправлялись на другой берег, – сказал Живица и смущенно добавил: – Танк мне пришлось задерживать. Ну и меня малость задело.

– И бросили вас одного?

– Не бросили. У нас там каждый за десятерых работал. Все, видимо, решили, что я погиб, ведь шансов на жизнь у меня не было, – сказал Живица, внимательно разглядывая девушку. – Ты чем-то похожа на мою двоюродную сестру Надю. Та тоже вся золотая.

– А мне хочется быть чернявой.

– Если б только на этом кончились твои беды, дивчина! – рассудительно промолвил Живица.

– Андрей любит другую? Так надо вас понимать? – с видимым безразличием сказала Таня.

– Не про это я. Андрей не раз говорил о тебе. Да разве и я вот так встретил бы тебя, если бы не знал от него про тебя, про эту криницу, дуб, садок на холме… Не про любовь я сейчас, а про войну.

– А-а, ну как же. Ведь ее только и слышишь и видишь. Может быть, вот впервые я и забылась, заговорилась с вами, – виноватым голосом сказала Таня.

– А ты в какой класс перешла?

– В десятый… А наши разобьют немцев?

Терентий посмотрел на девушку испытующим взглядом.

– А тебе не верится?

– И да, и нет. Очень много полегло красноармейцев. И в плен много попало. Не верится, что они были в Красной Армии… А вы что, танк подбили, правда?

– Да так, швырнул под него гранату…

– И он остановился?

– Сгорел даже.

– Теперь я верю, что наши погонят немцев… А Андрею, если встретите, скажите, что я думаю про него. Он хороший. Только вредный, – слегка усмехнулась девушка.

– Хороший и вредный? – переспросил Терентий.

– Самоуверенный такой. Нашел у кого испытывать силу воли! – неуверенно погрозила пальцем Таня. – А я… А мы с бабушкой его ждем!

– Ты любишь его?

– Наверное, – робко ответила девушка, опустив глаза, но тут же спросила: – А у него была девушка на границе?

– Когда же он мог успеть, если и служил-то всего два месяца.

– Он может успеть, девушкам нравится, – с горечью ответила Таня. – Вы скажите – я не обижусь. За мной ведь тоже пытались ухаживать ребята из училищ и даже один студент.

Таня вздохнула, вспомнив Вадима Перелетного, сына хозяина дома, где она снимала с родителями квартиру. Вадим буквально преследовал ее, не давал покоя, особенно с тех пор, как она подружилась с Андреем. Теперь до нее дошли слухи, что он прислуживает немцам.

– Таня! Я скажу Андрею, если удастся встретиться, что ты любишь его, – пообещал Терентий.

– Идемте к бабушке Софье, – пригласила она. – Нет, нет… вдруг заметят…

– Я бы ее привела сюда, но у нее больные ноги. Ходит с палочкой. Берите хворост и идемте, – решительно сказала Таня.

Они зашли в небольшой садик, над которым гордо высился дуб. К листьям вишен уже прикоснулась осень. Дворик небольшой, но опрятный. Всюду цвели георгины, астры, ноготки, флоксы, и вся хата была украшена венками, как невеста.

На крыльце сидела пожилая женщина с большими карими глазами. Взгляд гордый. Лицо благородное. Терентий склонил голову, поздоровался.

– Он служил с Андреем, идет от самой границы, – шепотом объяснила Таня, когда Живица опустил на землю вязанку хвороста.

Опершись на толстую узловатую палку, Софья Шаблий поднялась и застыла как вкопанная. Она была в складчатой юбке, в вышитой сорочке и жилете. На седой, гладко зачесанной голове гребень. Она улыбалась глазами, полными слез.

– Прошу в хату.

И снова Живица попал в царство цветов. Только внутри хаты цветы были неживые. Они были нарисованы сочными красными и синими красками на печи и стенах. Среди этих ярких цветов стояли парень и девушка, над ними летали сказочные птицы. И всюду ощущалось солнце, голубое небо, ощущалась природа, жизнь. Такого чуда Живица еще никогда не видел, и почему-то вспомнилось детство, далекие и чудесные сны, сказки, которые он когда-то слышал.

– И в этой хате жил Андрей? – наконец опомнился и спросил он. – Да ему же грех не сочинять за ребят писем девушкам!

– А он, бабушка, танк подорвал, – с гордостью сказала Таня, кивнув на Терентия.

– Танк? Это хорошо, хорошо. Молодец!.. А к нам пришел с хворостом. Правильно, такое мог придумать только хлопец с заставы. К своим теперь пробираешься?

– К своим. Я был ранен, меня молдаване спасли. – Терентий расстегнул воротник и снял рубашку. Через все плечо краснел свежий рубец. Он виновато усмехнулся: – Наши думают, что я на том свете. А я вот пробираюсь к ним. Увидел на шоссе указательный знак и надпись – «Шаблии». Решил свернуть к вам, бабушка. Навестить. Андрей с бойцами переправился через Днестр еще в июле, все пошли на Киев. Так ничего о них и не знаю.

– Сходи, детка, и нарви красных георгинов, – внезапно обернулась бабушка к Тане.

Девушка выпорхнула из хаты. А хозяйка поковыляла к старому сундуку.

– Покажу тебе, парень, одну вещь. За ней уже охотятся немцы. Запомни: эта вещь будет закопана под дубом, мимо которого ты проходил. Так и скажи Семену Кондратьевичу, Андрейке.

– Так и скажу, – пообещал Терентий. – Под дубом…

Зашла Таня, прижимая к груди букет цветов.

– Тебе, дорогой, эти георгины за то, что танк не дошел до нашего села… – растроганно сказала бабушка Софья.

– Спасибо. Но зачем они мне в дороге? Пусть лучше Тане останутся.

– Нет! Нет! Это вам!

Бабушка Софья стояла, сложив на груди руки, и смотрела на девушку и на юношу, на цветы в руках Тани. Эти цветы были посажены мирной весной для красоты и для любимых людей.

Она наклонилась и вынула из сундука предмет, похожий на косу, завернутый в черный с красными цветами платок. Развернула – и перед глазами Терентия и Тани сверкнули золотым узором и бриллиантовыми камнями ножны сабли с серебряной ручкой-эфесом. Бабушка протерла платком ножны сабли, и камешки заискрились мириадами маленьких солнц, заиграло на эфесе серебро и золото.

– Чудо чудное! – в восторге воскликнула Таня. – Сколько ценных камешков!

– Береженого бог бережет, а казака сабля стережет! – сказала бабушка Софья. – Уже две с половиной сотни лет наш род хранит эту саблю. Это оружие нашего предка, казачьего атамана, полковника Шаблия. Добыл он его в поединке с турецким полковником. Победил наш Шаблий турка, и тот отдал ему эту саблю. Теперь вот немцы за ней охотятся – кто-то донес. А я им твержу, что реликвию забрал Семен Шаблий.

– Они знают про полковника? – настороженно спросил Терентий.

– Знают! – гордо ответила тетка Семена Кондратьевича.

– Вас же могут… – не договорил Терентий.

– Могут, ведь у Гитлера нету ни совести, ни чести. Я уже им сказала, что позор воевать со старой женщиной. Пока не цепляются, – вздохнула бабушка. – А вам я показала ее, красные бойцы, – сказала она так, как будто перед ней стоял целый строй солдат, – чтобы вы помнили славных наших предков, которые себя не жалели, побеждали своих врагов, и чтобы они для вас стали примером… – Бабушка некоторое время помолчала. – Все может быть, сынок! Фашист стреляет не только в солдат. Может, и мне придется погибнуть. Сабля должна остаться на нашей земле. Так и передай полковнику, Андрейке.